Текст книги "Мертвая петля"

Автор книги: Вера Крыжановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Вера Ивановна Крыжановская
Мертвая петля

Предисловие

Современное общество России почти ничего не слышало о выдающейся русской писательнице конца ХIХ в. – начала ХХ в. Вере Ивановне Крыжановской, творившей преимущественно в стиле мистических романов. Мы публикуем здесь два редких сочинения Веры Ивановны на тему дня – роман «Мёртвая петля» и сон–рассказ «На Москве», оба которых написаны в 1906 году и которые объединены одним названием – «Спасение» (На Москве).

Роман касается свежих событий так называемой первой русской (?) революции, о которой впоследствии Е. Вершинин в своей книге «Мир в лапах сатаны» (1933 г.) напишет о всех злодеяниях в отношении инородной массы (евреев) и о ее черных делах в отношении России.

Гуманные мероприятия в отношении еврейства накануне переворота 17–го года и задолго до него, привели к тому, что евреи захватили в России экономическое и политическое влияние и создали революцию 1905г. на погибель Отечества, вызвав протест со стороны русского народа в виде стихийных антиеврейских бунтов, против ростовщиков и шинкарей, свивших бесовскую паутину в стране, которая любезно предоставила им приют.

Именно этим событиям трагедии Русского народа и посвящен роман «Мёртвая петля», который задуман пророческим, да и получился им, по крайней мере на весь ХХ в., что ясно теперь уже любому здравомыслящему человеку.

Сейчас приходится только поражаться даром предвидения писательницы, хотя она и не привязывает события ко времени. Видимо, следует учитывать факт, что лучшие умы начала ХХ в., предчувствуя всё возрастающий накал политических страстей в России, а заодно и не плохо владея знаниями жизни Запада, приходили к совершенно правильным выводам об особой роли еврейства в мировой истории. Сила еврейства, не будучи обособленного территориально, но незримо просочившегося в разные государства, неизменно воздействует на общественное мнение этих стран, само как бы оставаясь в тени и выгораживая себя различными способами. Поэтому только немногие, особо чувствительные люди в то время могли разобраться в действиях такой тёмной силы, захватившей ключевые посты в русском обществе.

В.И. Крыжановская обладала подобной природной чувствительностью. Она понимала, что целью тёмной силы является уничтожение Святой Руси. В своём небольшом рассказе «На Москве. Сон в осеннюю ночь», выпущенном отдельной брошюрой московским монархическим издательством «Верность», В.И. Крыжановская высказывает веру в то, что Святая Русь будет спасена, и стоять ей до скончания веков. Таким же оптимистическим прогнозом заканчивается и роман «Мёртвая петля», в котором Русь спасается незримым чудом!

Сейчас нам не очень много известно о жизни этой замечательной русской писательницы. Ни биографии, ни одного её произведения в советское время издано не было, что вполне понятно, поскольку она была нежелательной и ненавидимой упомянутой выше тёмной силой. Книги Веры Ивановны, особенно те, которые касались еврейства, уничтожались, другие, мистические, во многом опирающиеся на реальные факты, выкрадывались из библиотек или, просто, истирались многими читающими. Умирает она в Таллинне (Ревеле) 29 декабря 1924г. от голода, холода и нищеты, похоронена на русском кладбище. И это – автор примерно 70 великолепных мистико–приключенческих романов, повестей и рассказов, которыми увлекались многие в Старой России и за рубежом. А известный писатель раннего советского периода М.А. Булгаков, – автор нашумевшего мистического романа «Мастер и Маргарита», считал В.И. Крыжановскую своим литературным учителем. Только в пяти или шести романах Вера Ивановна затрагивает вопрос еврейства и его роковой роли в истории человечества. Но этого оказалось достаточно, чтобы её возненавидела тёмная сила.

Публикации В.И. Крыжановской, выходящие в разных издательствах в Санкт–Петербурге и за рубежом, попадают на годы 1887–1917. Затем лишь в Германии и Латвии до 1940г. были переизданы на русском языке ряд её романов, при содействии друзей в Риге.

Будучи замужем за С.В.Семеновым, занимавшим придворный чин старшего ранга (камергер) в канцелярии Его Величества, Вера Ивановна вращалась в самом высшем свете и была в центре всех увлечений того времени в том числе и «модных». Слава Богу она вовремя разобралась в их пагубности и вреда для души и стала вести большую миссионерскую работу во благо Святой Руси, Православного Царства и русского народ. Обладая огромным творческим потенциалом и большими личными связями она многих привела не только к святому православию, но и раскрыла глаза на трагическое происходящие в России. Характерно, что сильная чувствительность, эмоциональность и ясная смелая работа мысли писательницы способствовали достижению ею высоких состояний озарения. Поэтому создавала она свои сочинения сверхпродуктивно, записывала очень быстро, стараясь не упустить мысль. А мысли всегда приходили между какими–то делами, занятиями. Тогда она их прерывала и хваталась за бумагу и карандаш, как наиболее удобное средство для быстрой записи мыслей. В целом её описывают человеком самоуглублённым, даже застенчивым.

Многочисленные критики–недоброжелатели и их подражатели сумели оклеветать Веру Ивановну, представив ее едва ли не шовинисткой прописав ей связь даже с оккультизмом, что явно не соответствует действительности. Вера Ивановна писала в состоянии озарения азартно, на высоком духовном подъёме. Её девиз был – «Per aspera!» (лат. – «чрез бездны!»). И она, как это сейчас видится, действительно совершила подвиг, несмотря на многочисленные препятствия, доказав на личном опыте, что служение России как и отдание ей всех своих творческих сил есть пример и для будущего поколения.

В.И. Крыжановская происходит из старого дворянского рода Тамбовской губернии, но родилась 15 июля (новый стиль) 1861г. в Варшаве, где её отец в то время командовал артиллерийской бригадой. После смерти отца её отдали в Санкт–Петербургский Екатерининский институт. Но, из–за хрупкого здоровья, полный курс Института она не оканчивает и продолжает образование дома. Самостоятельными занятиями она в совершенстве овладевает французским языком и знанием французской литературы, изучила другие языки, в т.ч. и древние. Десять первых её романов впервые выходят на французском языке во Франции. А за роман «Железный канцлер Древнего Египта» Французская Академия удостоила автора почётным званием Заслуженного деятеля Академии по народному образованию. Впрочем, роман этот практически полностью уничтожен тёмной силой, – найти его в наше время почти невозможно.

Аналогичная участь была уготована и роману «Мёртвая петля». Написанный «одним духом» (т.е. – очень быстро) этот роман – живые страницы той эпохи. И они сейчас нам, просто, открывают на многое глаза, давая возможность по–иному, чем принято, понимать те тонкие механизмы, через которые восторжествовал 1917 год, хотя, казалось бы, опыт тушения организованной еврейством революции 1905 года уже был. Но и в наше время роман не потерял своего просветительного и воспитательного значения, как не потеряли актуальности, например, и слова Веры Ивановны, сказанные устами одного из христианских мучеников в её мистической повести «С неба на Землю» (1903 г.): «Слугам сатаны люди никогда не делают зла и не убивают тех, кто его почитает: а вот нас, так лишь зачуют, как начинают преследовать, и мы нигде уже не находим себе спасения, даже в церквах, которые, казалось, должны были бы служить нам убежищем и защитой».

Абсолютно убеждены, что возвращение на Родину творчество замечательной писательницы Веры Ивановны Крыжановской великой патриотки России – есть дань ее светлой памяти. И да упокоит Господь в селении праведных рабу Божию Веру!

Благодарный русский читатель.

Глава 1

«Я–то спою, исполню свой долг, сказал петух, – а рассветет или нет,

это – уж не от меня зависит».

(Грузинская пословица).

На Большом проспекте Петербургской стороны стоял старинный каменный двухэтажный дом с садом.

Очевидно, в нём давно не было никакого ремонта, и дом имел запущенный вид; из под обсыпавшейся штукатурки на стенах кое–где выглядывали кирпичи, а украшавшие ворота и поддерживавшие герб с княжеской короной кариатиды выветрились, почернели и стояли с отбитыми носами.

Был холодный и мглистый октябрьский день. Ворота дома были открыты настежь, а за ними виднелся большой мощёный двор и подъезд с двумя фонарями на каменных колоннах, бывших когда–то белыми, но теперь ставших грязно–серыми.

В глубине двора, у чёрного входа, собралось несколько человек прислуги, оживлённо разговаривавших. Там был дворник в полосатой шерстяной фуфайке и с метлой в руках, швейцар, лакей в сильно поношенной ливрее, конюх и повар в колпаке и фартуке сомнительной чистоты. Они окружили и слушали молодого плутоватого лакея, который громко разглагольствовал.

– А я вам повторяю, что то – правда. Голову даю на отсечение – не нынче завтра про то объявка будет. Кто хочет со мной об заклад биться на бутылку шампанского, которую я беспременно сопру в обручение? – нагло усмехаясь, закончил лакей.

– С ума ты спятил, Петр! Подумай только, что городишь. Статочное ли дело, чтобы князь Пронский, большой барин, вельможа, можно сказать, отец пятерых детей, и женился на жидовке? Ведь срамота–то какая, подумай, да стыд для всего семейства! Нет, про то подумать невозможно! Ты что–нибудь путаешь, – ответил старый лакей.

Его озабоченное, морщинистое лицо даже покраснело от негодования.

– Эх, Прокофий Емельяныч! Как вы, значит, тридцать с лишним лет в доме прожили, да лучшие времена видывали, так вот вы и не можете к разорению господ привыкнуть. А я вам то, верно говорю, что к свадьбе идёт. И дивиться тут нечему, когда об наших делах помыслишь. Всюду долги: дом заложен и последнее именьешко продано; а векселя да исполнительные листы так дождём и сыпятся. По всем, как есть, магазинам задолжали. От таких делов и на самой чёртовой прабабушке женишься.

– Ещё бы, – вмешался повар, размахивая ложкой, которую держал в руках. – В мясной забрали больше трёхсот рублей, и того гляди, креди закроют, а в молочной и зеленной тоже давно не плачено. А какое у нас меню? Тьфу! Разве это обед в княжеском доме? Коли перемены не будет, я двадцатого числа от места отказываюсь. Право, стыдно нос показать в лавке. Да я сам за последний месяц жалованье не получал.

– Всё равно как я, – со вздохом проворчал швейцар. – Мне ещё за два месяца должны. Ливрея вся сносилась; полюбуйтесь, какую заплату мне жена на локтю поставила; даже не отдали портному в починку. Кабы не дети, да большая комната с кухней, я бы давно ушёл.

– Очень просто, что убежишь от энтакого дома. Работы сверх головы. Вот уж пять часов, а у меня куска во рту не было. Даже и «чаев» нет, потому никто из настоящих господ к нам не ездит, – презрительно прибавил Петр.

– А что это за жидовка такая? С толкучки что ли? – осведомился Прокофий, слушавший молча и грустно понурив голову. – Там из старьёвщиков есть очинно богатые! Вот, к примеру, Мовша Майдель, у которого я пальто и другие вещи покупаю, большие деньги имеет, да и дочь у него, кажется, есть.

– Вот ещё! Что выдумали! – захихикал молодой лакей. – Нет, наша будущая княгиня другого сорта; ейный «тателе» миллионщик, банкир Аронштейн, а она у него единственная дочь. У одного из братьев в Киеве огромадный сахарный завод; а другой Аронштейн богатющий лесоторговец в Вильне. Я его знаю, он теперича здесь. Его камердинер мне двоюродным братом приходится; вот он то мне и рассказал все новости.

– Как же это князь может жениться на жидовке, когда наш закон запрещает нехристей за себя брать? – не сдавался Прокофий, хватаясь за это соображение, как утопающий за соломинку. На это Петр в ответ только презрительно свистнул.

– Ну, это свадьбе не помеха. Она крестится, только и всего. Вообче, почтеннейший Прокофий Емельяныч, всему этому тиранству, на счёт веры, конец приходит. Не дальше как позавчера я слышал, как барин с сенатором Алымовым о том говорили, что в Питере это – решенное дело, и что будет объявлена свобода веры; тогда всякий женится на ком угодно, даже веру себе выберет кто какую захочет. Я вам предсказываю так же верно, как прозываюсь Петром Биелковским, что тогда много русских перейдёт в нашу свенту виру католическу!

– То правда, – поддержал его повар, заядлый поляк и фанатик, подобно Петру. – Потому наша вира католическа – панска вира, а ваша православна – хамска для быдла, для голодрапанцев.

Оба поляка были рады задеть за живое их непримиримого врага – Прокофия, не менее стойко защищавшего всегда своё православие, национальность. Но тот, в ответ на оскорбление, плюнул в сердцах повару в лицо и пошёл в дом.

– А, пшеклентый москаль, – заревел повар, бросаясь ему во след с поднятой ложкой в руке, – ты за это поплатишься.

Ссора, вероятно, закончилась бы свалкой, в которой принял бы участие и конюх с вожжами в руках, но в это время лихач влетел в ворота и остановился у большого подъезда. Люди поспешно разошлись.

– Папа дома? – спросил приехавший на извозчике юный камер–паж.

– Никак нет! – Его сиятельство в десять утра изволили выехать, – ответил Петр, помогая ему выйти из экипажа.

Прибывший был юноша лет девятнадцати, высокий и стройный, с густыми белокурыми волосами и темно–карими глазами, казавшимися почти чёрными. В эту минуту он был, по–видимому, чем–то взволнован и озабочен.

Расплатясь с извозчиком, он вошёл в обширную прихожую с колоннами и стал подниматься по широкой лестнице, без ковра, украшенной двумя белыми мраморными вазами, предназначавшимися для цветов или растений, но теперь пустыми. На первой площадке лестницы стояло большое зеркало в роскошной, но почерневшей от времени раме, а рядом бронзовая статуя женщины, державшей лампу.

Паж поднялся во второй этаж и длинным коридором прошёл в просторную и запущенную комнату, с двумя венецианскими окнами в сад. Мебель была золочёная, крытая старым, выцветшим штофом; письменный стол и пузатая шифоньерка, в стиле Людовика XVI, украшенные бронзой и медальонами, были верхом изящества; потолок был расписной и лепной. Через открытую, красного дерева дверь видна была спальня с большой постелью, драпированной голубым на оранжевой шелковой подкладке штофом; стены были расписаны амурами и гирляндами. Но всё это как–то завяло, выцвело, износилось и говорило о минувшей роскоши и погибшем богатстве, которое теперь своими блестящими обломками прикрывало всюду проглядывавшую нищету. Белесоватый полусвет тёмного октябрьского дня только усиливал это мрачное и тоскливое впечатление, рассеять которое не мог яркий огонь, пылавший в камине.

Юноша снял каску и шпагу, расстегнул мундир и, усталый, опустился в кресло. Он так крепко задумался, что не заметил, как вошёл старый лакей и поставил подле него на стол поднос с чаем, хлебом, маслом и сыром.

– Не угодно ли испить стаканчик горячего чайку? Погода нынче студёная.

Паж вздрогнул и выпрямился.

– А, это ты, Прокофий? Спасибо, старый друг, но чаю я не хочу. Скажи–ка лучше, знаешь ли ты, что здесь творится… насчёт отца, – добавил он с усилием. Старый слуга смутился.

– Болтают разное, – нерешительно, вполголоса ответил он. – Да я поверить не могу, чтобы его сиятельство забыли, кто они…

Старик запнулся, увидав, что молодой князь закрыл лицо руками и тяжело вздохнул.

Настало молчание, как вдруг отворилась дверь из коридора, и на пороге далась молоденькая, лет восемнадцати, девушка, которую по сходству с пажем можно было принять за его сестру.

Она была стройна и тонка, с дивным цветом лица и большими, чёрными, как у газели, глазами; густые, золотисто–каштановые волосы, заплетённые в две косы, падали ниже колен.

По–видимому, она тоже была в сильном волнении: щеки её пылали, и глазки горели. Девушка бросилась к брату, схватила его за руку и заговорила, торопливо задыхаясь:

– Арсений, если бы ты только знал, что мне сегодня сказали в консерватории! Одна из учениц моего класса, Айзенберг, понятно еврейка, объявила. что папа женится на её кузине. Я ответила, что она лжёт и что никогда жидовка не будет княгиней Пронской, но тогда Китти Бахтина подтвердила её слова и сказала, что в свете тоже все говорят про этот брак. Я не могла от волнения кончить свой урок и тотчас же уехала домой; да и теперь ещё вся дрожу… Какой позор!

Её душили слёзы и, опустясь в кресло, она судорожно зарыдала. – Ninon, Ninon, успокойся, – бросился утешать её брат и, встав на колени около неё, обнял сестру.

– Ну, не плачь–же, дорогая! Это неправда, это пустая сплетня. Сестра положила голову на плечо брата и закрыла глаза; но вдруг выпрямилась и сказала сквозь слёзы:

– Знаешь, что? Пойдём к бабушке…

– Да, пойдём и расскажем ей всё.

– В эту минуту раздался стук колёс у подъезда, и молодые люди вздрогнули.

– Это папа! Идём скорее, чтобы с ним не встретиться, – торопливо пробормотала княжна.

И они пустились бежать по коридору. Затем, через скрытую в стенной резьбе дверь, брат с сестрой выскочили на лестницу и оттуда шмыгнули в другой коридор, который привёл в гардеробную, где дама в тёмном платье прибирала в стенной шкафчик разные коробочки и склянки с лекарствами.

– Фрейлейн Амалия, бабушка не спит? – спросил Арсений.

– Нет, княгиня встала, – приветливо ответила им компаньонка, жившая в доме больше двадцати лет и знавшая детей с рождения.

Соседняя с гардеробной спальня была пуста и освещалась лишь горевшими перед большим киотом лампадами, но через полуоткрытую в другую комнату дверь пробивался свет. Вдруг Арсений, схватив сестру за руку, остановил её и приложил палец к губам; в комнате, рядом, хлопнула дверь, и послышался звучный голос отца:

– Я не беспокою вас, maman?

– Нисколько, мой дорогой. Милости просим. Я ещё не видала тебя сегодня.

Бесшумно подкрались молодые люди к двери и, притаясь в складках опущенной портьеры, заглянули в комнату, где их бабушка, Евдокия Петровна Пронская, сидела в кресле у стола.

Худое и бледное лицо старой княгини сохранило следы редкой красоты. Её большие голубые глаза смотрели молодо и умно. Серебристо седые волосы прикрывала кружевная косынка; широкий шёлковый капот вырисовывал стройный ещё стан, а руки, которые перебирали в корзинке шелка и шерсть, были красивы и белы, как у молодой женщины.

Князь–отец был человек лет под пятьдесят, но казался гораздо моложе. Высокого роста, худощавый и стройный, он очень походил на мать; у него были такие же, как у неё, голубые глаза и тот же холодно гордый вид. Чёрные, чуть серебрившиеся на висках и бороде волосы, придавали ему моложавость, что противоречило общему усталому выражению его лица. От него веяло бесспорным, врождённым благородством.

Поцеловав руку матери, он сел у стола и слегка дрожавшей рукой подвинул шёлковую бабочку на абажуре так, чтобы его смущённое лицо осталось в тени.

– Ну, что же, мой милый? Ты словно хотел мне что–то сказать, – спросила княгиня, удивлённо и беспокойно смотря на озабоченное лицо сына, который нервно крутил усы.

Князь встал и, заложив руки в карманы, прошёлся по комнате, а затем остановился перед матерью.

– Дорогая maman, я должен сообщить вам нечто, очень важное, – решительно сказал он.

– Боже мой! – испугалась княгиня. – У тебя снова денежные затруднения? Или тебе отказали в обещанном месте губернатора, и нужно дом продать?

– Ничего подобного. Напротив, я избавлен на будущее время от всяких материальных забот, могу дать детям блестящее воспитание и поддерживать Арсения в гвардии; а что касается губернаторства, то оно теперь за мною вернее обеспечено, чем когда–нибудь. Короче говоря, я получил сегодня 250,000 и через три недели получу ещё столько же. Правда, что жертва, которую я для этого приношу, громадна и очень тяжела для самолюбия всех нас, но… – он на минуту остановился, – я должен был это сделать и жертвую собою, чтобы спасти семью. Не могу же я, в самом деле, мести улицы ради куска хлеба!…

– Что же это за сделка, давшая тебе такие деньги и которую ты считаешь тяжёлой жертвой?

– Женитьба, – коротко и строго ответил князь.

Лицо княгини густо покраснело и потом побледнело.

– А, понимаю: какая–нибудь московская купчиха староверка? Да, признаюсь, это тяжело!

Князь тяжело вздохнул.

– Нет, maman. Та, к которой я вчера посватался, – дочь банкира Моисея Аронштейна, Сарра. Впрочем, отец позволяет ей креститься, и она принимает лютеранство.

Княгиня стремительно встала, и корзинка с работой полетела на пол. Лицо её побледнело, а губы так дрожали, что она не могла говорить. Испуганный князь поддержал её и хотел усадить в кресло.

– Maman, придите в себя.

Но княгиня оттолкнула его.

– Жидовка?.. Ты, князь Пронский, женишься на жидовке… Ложь!.. – почти крикнула она и бессильно упала в кресло, как подкошенная.

– Будьте же рассудительны, maman! Вы ослеплены отжившими предрассудками. которые в наше время не имеют никакого смысла.

– Не имеют смысла? – И княгиня сухо рассмеялась, а лицо её снова побагровело. – Ты сам слеп, если не понимаешь, что кровавыми слезами заплатишь впоследствии за совершаемую тобою подлость. Да, подло связываться с мерзким племенем, врагом всего христианства и пьющим христианскую кровь, – задыхаясь, продолжала она. – Этим ты не только оскорбляешь память твоей покойной жены, но осквернишь душу своих детей, сделаешь свой дом очагом всяких преступлений и бесчинств, потому что этот ненавистный всем народ, не имеющий ни отечества, ни нравственных начал, где бы ни поселился, всюду подрывает веру, честь и благосостояние приютившей его страны. Тебе хорошо известно, что теперь они ополчились на нашу несчастную Россию, и в такую–то именно минуту ты избираешь, чтобы продать им себя! Ведь, как только эта проклятая баба переступит твой порог, вся орава её родни облепит тебя и не выпустит из когтей, пока твоё древнее имя не будет затоптано в грязь, честь твоя поругана, а сердце и душа твоих детей заражены. Опомнись, Жорж? Швырни им их Иудовы сребряники, за которые они покупают твой княжеский титул, а тебя обращают в рабство. Пусть лучше мы будем бедны, продадим всё, что есть, но только – не этот позорный торг. Никто из нас роптать не будет. Арсений пойдёт по иной дороге, Ninon станет работать…

В эту минуту следившие за разговором Арсений и Нина стремительно кинулись в комнату и упали перед отцом на колени.

– Папа, папа, не делай этого, не давай нам такой мачехи, – со слезами говорили они.

Князь побледнел и попятился. Голос его стал хриплым от волнения, когда он резко оттолкнул руки детей.

– Оба вы глупы и воспитаны в глупых предрассудках. Евреи – такие же люди, как и все, а моя невеста – развитая и вполне воспитанная девушка. Наконец, раз я дал своё слово, стало быть всё бесповоротно решено; а вы примите вашу belle–mere (Перев., – мачеху) с должным уважением, которого она вполне заслуживает. Вот моё последнее слово… Он почти выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью. Старая княгиня вскочила со своего места, протянула руки, словно пытаясь удержать сына, и сделала несколько шагов, но вдруг зашаталась и замертво рухнула на ковёр.

– Бабушка, бабушка, не умирай!.. Ты – наша единственная опора, – крикнула Нина, бросаясь в испуге к Евдокии Петровне, которую Арсений старался приподнять.

Из гардеробной прибежала привлечённая шумом фрейлейн Амалия и помогла князю с княжной перенести бабушку на кровать.