Текст книги "Голгофа женщины"
Автор книги: Вера Крыжановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
К великому своему удивлению, он увидел, что многие окна его дома освещены. У подъезда его поджидал озабоченный Иосиф и тотчас же сообщил ему, что два часа тому назад Бог дал ему девочку, что доктор уже уехал и что у барыни в настоящее время акушерка и Шарлотта Ивановна.
– Ах, Боже мой! Какое несчастье, что я опоздал в Гатчино на поезд! Как же все это случилось? – вскричал Иван Федорович.
– О! Барыня еще в три часа почувствовала себя дурно. Даша, не зная, что делать, позвала Шарлотту Ивановну, и та все устроила. Карл Богданович ездил за доктором и за акушеркой и купил все, что нужно, в аптеке. Шарлотта же Ивановна ни на минуту не оставляла барыню. Слава Богу! Все кончилось благополучно.
Иван Федорович плотно поужинал. Голова его была тяжела, и он положительно падал от сна. Так что он вздохнул с истинным облегчением, когда узнал, что Ксения спит. Он объявил Даше, что заснет немного в кабинете, и приказал разбудить его тотчас же, как Ксения проснется.
Десять минут спустя он громко храпел, совершенно забыв про свое двойное отцовство.
Было уже поздно, когда он встал. Ксения не велела его будить. Она с меланхоличным спокойствием приняла его выражения радости и любви. С безошибочным инстинктом сердца, она чувствовала холодность и равнодушие под расточаемыми ей нежными словами и была убеждена, что все, что муж говорил ей в оправдание своего отсутствия, было ложью.
X
С этого дня для молодой женщины началась новая жизнь. Пустота и скука, терзавшие ее раньше, исчезли. Два маленьких существа, за которыми она ухаживала с одинаковой почти нежностью, занимали все ее время, часы проходили, как минуты, и она едва замечала постоянные отлучки Ивана Федоровича, которые становились все чаще и продолжительнее.
Быть восприемником маленькой Ольги Ксения пригласила своего приемного отца. Тот приехал на два дня и долго беседовал с ней, но к Ивану Федоровичу отнесся с холодной вежливостью и несмотря на все старания последнего, не выходил из сдержанной молчаливости. Уезжая обратно в Москву, он оставил дочери солидную сумму денег. С этого дня его переписка с Ксенией сделалась еще более деятельной и дружеской.
Прошло более двух лет, не принеся с собой ничего важного. Впрочем, маленькие огорчения были в изобилии и не раз служили тяжелым испытанием терпения и мужества молодой женщины.
В те редкие минуты, которые Иван Федорович проводил дома, он бывал обыкновенно очень придирчив и раздражителен. Кроме того, он с каждым днем становился все скучнее и скучнее.
Это приходило не потому, чтобы он по природе был скуп, но расходуя страшно много на себя лично, он старался экономить на расходах по дому, и без щедрой предусмотрительности Ричарда Ксения и дети не раз были бы лишены даже необходимого.
Каждый раз, как молодая женшина спрашивала у мужа денег, последний неизменно замечал, что она получает от своего приемного отца две тысячи четыреста рублей в год и что этого довольно на удовлетворение ее капризов; на необходимое же вполне достаточно того, что он дает.
Оскорбленная и возмущенная, молодая женщина устраивалась сама, как могла. Но болезнь детей вызвала неожиданные большие расходы, что внесло беспорядок в ее бюджет, и она поневоле стала делать долги. Чтобы восстановить как-нибудь равновесие, она отказывала себе решительно во всем, но детей она не хотела лишать даже частички того комфорта, которым они были окружены.
Страстная привязанность малюток вполне вознаграждала ее за все приносимые ею жертвы.
Иногда, через долгие промежутки времени, она получала письма от Ричарда, и они были для нее как бы солнечным лучом, на минуту освещавшим ее печальную и монотонную жизнь.
Ричард с видимым увлечением говорил о своем путешествии, описывал охотничьи приключения и рассказывал о своих планах на будущее и о своих чудесных изысканиях, которым со стратью предавался.
На несколько часов Ксения забывалась и жила одною жизнью с человеком, которого считала своим добрым гением. И тем не менее, в те долгие часы одиночества, когда она думала о Ричарде, болезненное и горькое чувство сдавливало ее сердце.
«Он забудет меня! Сколько красивых, обольстительных и… свободных женщин встретит он в своем путешествии, которые полюбят его, тогда как я обречена печально влачить здесь свои рабские цепи».
Такие дурные минуты, однако, бывали редки, и тогда Ксения, стыдясь самой себя, целовала письмо и шептала:
«Будь счастлив, Ричард! Люби и будь любим, как ты этого заслуживаешь. Я же буду молиться за тебя и буду исполнять свой долг: воспитывать двух малюток, дарованных Богом, чтобы наполнить мою жизнь».
В последнюю зиму неожиданное несчастье обрушилось на Ксению. Трехлетний Борис заболел скарлатиной. Как ни быстро молодая женщина разделила детей, все-таки Ольга заразилась, и ее состояние сделалось так серьезно, что доктор с самого начала опасался за ее жизнь.
Это было ужасное время. Ксения неутомимо день и ночь дежурила у больных малюток. Борис скоро был на пути к выздоровлению, но Ольга все еще находилась в смертельной опасности, так как болезнь ее осложнилась.
Иван Федорович сначала выказывал большое огорчение и помогал жене ухаживать за больными детьми, но по мере того, как болезнь затягивалась, а расходы сильно увеличивались, настроение, духа его стало портиться. Он снова стал раздражаться, а потом начал пропадать из дома, чтобы хоть немного освежиться от госпитальной атмосферы, царившей у него.
В эти-то тяжелые дни Ксения открыла шкатулку, которую Ричард оставил ей, чтобы она воспользовалась ею в случае крайней нужды, и сумма, найденная там, окончательно вывела ее из затруднения. Наконец, опасность миновала, Ольга осталась жива; но зато силы Ксении, до такой степени истощились, что опасались, как бы она сама не слегла. Этого, однако, не случилось. Молодая женщина была только очень слаба и нервна, так что с наступлением весны доктор прописал ей и детям перемену климата и морские купания.
С общего согласия был выбран Гапсаль, как наиболее удобный пункт. В половине мая Ксения уехала туда с детьми, бонной-немкой и Дашей; Иван же Федорович остался в Петербурге под предлогом службы. Молодая женщина радовалась, что проведет три месяца в покое и уединении.
И действительно, на новом месте она чувствовала себя очень хорошо. К детям тоже, видимо, возвращались силы и свежесть. Оба ребенка были прекрасны, как херувимы, и не один лестный отзыв доходил до ушей молодой матери, когда она сидела на морском берегу и наблюдала за детьми, копавшимися в песке и собиравшими гальку и мелкие раковины.
Ксения занимала скромный домик с садом близ морского берега, рядом с большой великолепной виллой, ярко раскрашенная башня которой резко выделялась среди густой зелени парка, окружавшего ее.
Даша объяснила своей барыне, что там живет богатая кокотка, которую содержит один богатый негоциант. Это сведение, впрочем, очень мало интересовало госпожу Герувиль. Она никогда не видала своей соседки и только издали заметила ее яркие, кричащие туалеты.
Что эта соседка с особенным интересом рассматривала ее, этого молодая женщина даже не подозревала.
Лето прошло без всяких приключений.
Наступил август и приблизилось время отъезда. Но в виду чудной осени, теплой и солнечной, как июль месяц, Ксения решила немного продолжить свое пребывание в Гапсале.
С проследней зимы она страдала страшными мигренями, вследствие перенесенного ею нравственного потрясения и физического истощения.
Однажды утром молодая женщина проснулась со страшной головной болью, так что нуждалась в абсолютном покое. После чая она послала детей с бонной Розалией погулять на морском берегу до обеда, а сама легла на диван, приказав Даше опустить шторы и не беспокоить ее.
Смутный гул голосов пробудил ее от легкой дремоты. Удивленная и раздраженная молодая женщина стала прислушиваться. Видимо, взволнованная Даша разговаривала с бонной, которая что-то рассказывала слезливым и прерывающимся голосом.
Вдруг Ксения ясно расслышала следующую фразу:
– Я нигде не могу найти ребенка!
Точно под влиянием гальванического тока Ксения вскочила с дивана и бросилась в соседнюю комнату. Там стояли Розалия с расстроенным видом и с лицом, покрытым красными пятнами, и бледная, перепуганная Даша; оробевший Борис робко жался в стороне.
– Где Ольга? – хриплым голосом вскричала Ксения Александровна.
– Я сама ничего не понимаю… Клянусь вам, я не виновата, но я не знаю, где она… – пробормотала бледная немка, дрожа всем телом.
Ксения Александровна зашаталась и на минуту прислонилась к стене. Затем, охваченная отчаянным гневом, она вскричала:
– Вы не знаете! Но где же вы были! Чем вы были заняты, что доверенный вам ребенок мог исчезнуть бесследно?!
– Я не отходила от детей. Но порывом ветра сорвало шляпу Ольги, и я побежала за ней. Когда же я, поймав шляпу, вернулась назад, девочки уже не было… Я тщетно всюду искала ее и…
– Даша! Побежим искать ее! – перебила бонну Ксения Александровна.
Дрожа, как в лихорадке, и не слушая Розалию, которую сурово оттолкнула от себя, молодая женщина выбежала из дома, забыв, что она в пеньюаре и что волосы ее растрепаны.
Это был какой-то бешеный бег по морскому берегу, потом по общественному саду и, наконец, по семействам, с которыми она обыкновенно встречалась. Никто ничего не знал. Некоторые дамы видели, уходя домой, как девочка играла на песке. Все немедленно же приняли участие в поисках. Весть об исчезновении ребенка с быстротой молнии облетела весь Гапсаль, возбуждая всюду удивление и ужас. Однако все поиски оказались тщетными. Несчастную мать без чувств отнесли домой.
Видя, что ее барыня не приходит в себя и лежит, как мертвая, Даша прежде всего сбегала за доктором, а потом послала телеграмму Ивану Федоровичу, извещая его о случившемся несчастьи и умоляя приехать в Гапсаль.
Иван Федорович одевался, чтобы ехать в Павловск, когда ему подали депешу, которая окончательно сразила его. Несмотря на любовь к рассеянной жизни и на свой страшный эгоизм, он любил детей. Он любил играть с ними, когда бывал дома, и именно Ольга была его любимицей. Она была его законным ребенком. Кроме того, девочка была гораздо развитее Бориса и характер у нее был лучше. Борис же был своеволен, вспыльчив и капризен. Как живая восстала перед ним фигура маленькой девочки, с ее большими голубыми глазами, с густыми черными локонами и лукавой улыбкой на розовом ротике. При мысли потерять ее таким образом, сердце его сжалось точно железными клещами.
Он приказал Иосифу уложить необходимые вещи и с первым поездом уехал в Гапсаль.
Входя в дом, занимаемый женой, Иван Федорович встретил уходившего доктора, который объявил ему, что рассудок больной в опасности. Вид Ксении только подтвердил опасения доктора. Бледная, как смерть, с сухими растерянными глазами, сидела молодая женщина на диване и, не переставая, повторяла имя Ольги.
Она только что вернулась из беспорядочной беготни, которую предпринимала утром и вечером в поисках ребенка и возвращалась домой разбитая, полубезумная и с трясущимися ногами.
Вид мужа произвел благотворную реакцию, возбудив в ней смутную надежду.
– Иван! Ольга пропала! – вскричала молодая женщина, протягивая к мужу руки.
В голосе ее звучало такое раздирающее душу отчаяние, что даже Иван Федорович был потрясен. С искренним и горячим участием прижал он ее к себе и несколько слезинок скатилось из его глаз.
– Бедная моя! Мужайся! Я сделаю все, что только физически возможно, чтобы найти нашего дорогого ангела, и надеюсь, что Господь поможет нам.
Ксения ничего не ответила и только головой прижалась к груди мужа. Вся тяжесть, в течение двух дней давившая как железным кольцом ее сердце и мозг, нашла теперь себе выход в потоках горьких слез.
Иван Федорович дал ей выплакаться.
Он понимал, что слезы, может быть, и спасут ее рассудок. Когда первый пароксизм прошел, он дружески сказал жене:
– Ложись в постель, дорогая моя, и постарайся хоть немного заснуть. Я же сейчас отправлюсь в полицию и постараюсь заручиться хорошим агентом, которому пообещаю солидное вознаграждение. Это следовало сделать тотчас же, но, надеюсь, ничего еще не потеряно.
Выходя из комнаты жены, Иван Федорович встретил Розалию, которая шла с Борисом в сад. При виде этой особы, непростительная небрежность которой была причиной этого несчастья, им овладела настоящая ярость.
– Негодяйка! Это благодаря вашему недосмотру пропала моя дочь, – крикнул он. – Убирайтесь вон! Чтобы через десять минут здесь не было ни вас, ни ваших вещей, иначе я не ручаюсь за себя и уничтожу вас, как гадину!
– Я не виновата и не позволю вам так оскорблять меня! – вскричала немка, причем яркий румянец разлился по ее лицу.
– Если вы прибавите еще хоть слово, я привлеку вас к суду, где вы и можете доказать свою невиновность! – возразил Иван Федорович с таким сердитым взглядом, что бонна замолчала и побежала укладывать свои вещи.
Четверть часа спустя она оставила дом Герувиль.
Однако все усилия не привели ни к чему. Ольга исчезла бесследно, и, несмотря на все старания, не могли открыть ни малейшего указания. Борис был еще слишком мал. Он был занят игрой и мог сообщить только, что его сестра не кричала. Остановились на том предположении, что Ольга утонула и что тело ее унесли волны, так как в этот день был сильный ветер. Говорили также, что в окрестностях бродили цыгане, но положительно никто ничего не знал.
Доктор советовал удалить больную из этого места, полного тягостных воспоминаний, а потому Иван Федорович, после двух недель бесплодных поисков дочери, уехал с женой обратно в Петербург.
Войдя в дом, где каждая комната и каждая вещь напоминали ей потерянную дорогую малютку, и увидев ее пустую кроватку, Ксения упала, точно пораженная громом. Когда через несколько часов молодая женщина открыла глаза, она никого не узнала: у нее открылось воспаление мозга.
Три недели жизнь Ксении висела на волоске. В бреду она не переставала звать дочь. То ей казалось, что она ищет ее в глубине моря, то она бежала за похитителями и никак не могла догнать их. После этого она впадала в летаргическое состояние, из которого ее трудно было вывести.
Однако сильная и здоровая натура молодой женщины восторжествовала над болезнью. Но поправлялась она с поразительной медленностью, и во всем ее существе произошла роковая метаморфоза. В ней исчез всякий интерес к жизни. Дни ее проходили, в какой-то мрачной апатии; даже ведение хозяйства сделалось ей в тягость.
Изменилось и ее чувство к Борису. Прежняя нежность сменилась холодным равнодушием. Она не отталкивала мальчика, когда он ласкался к ней или робко прижимался головкой к ее коленям, но она никогда не отвечала на его ласки и не замечала боязливого удивления, светившегося в невинных глазах ребенка.
Если бы ее дочь умерла, если бы она могла молиться на ее могиле, она преклонилась бы перед Божьей волей и сказала бы: «Бог дал, Бог и взял». Но больную душу Ксении приводила в отчаяние и возмущала жестокая насмешка судьбы, отплатившей ей за ее доброе дело тем, что у нее отняли ее собственного ребенка и оставили чужого. И этот чужой ребенок пользуется уходом и комфортом, так как Ольга, может быть, бродит по большой дороге, голодная, иззябшая… Может быть, она попала в руки нищих, которые искалечили ее, даже ослепили, как это ей приходилось читать; и при этой мысли ледяная дрожь пробегала по телу молодой женщины. В такие минуты всякий тон благосклонности, даже самый ничтожный, по отношению к Борису казался ей кражей у ее несчастной дочери.
Первое время по выздоровлении Ксении Иван Федорович пытался утешить жену и развлечь ее светскими удовольствиями, но молодая женщина была недоступна для всех пустых развлечений. Занятая одной мыслью, она избегала людей, а у мужа не хватало ни сердца, ни терпения, чтобы излечить ее силой своей любви. Ивану Федоровичу скоро надоела роль утешителя; кроме того, это вечное отчаяние жены и ее мрачная и молчаливая апатия действовали ему на нервы. С легкомысленною беззаботностью, составлявшею основную черту его характера, Иван Федорович скоро привык к своему несчастью и мало-помалу забыл про него в потоке дел и развлечений.
«М. г. Ваш супруг, я полагаю, был бы очень признателен тому, кто сообщил бы ему об этом интересном эпизоде. Ваш сын носит имя Борис. Его воспитывает настоящий отец с нежностью, делающей ему честь. Но не думаю, чтобы жена поблагодарила его, если узнает, с какой беззастенчивостью ее заставляют воспитывать незаконного ребенка мужа. Мои слова доказывают вам, что мне известны самые интимные подробности вашей тайны и что от меня зависит воспользоваться ими, как я сочту удобнее. Но я хочу быть великодушной и обещаю вечное молчание, если вы пришлете мне чек на десять тысяч рублей. Чек должен быть прислан по почте, до востребования, на имя такой-то (следовало вымышленное имя). Если через неделю вышеуказанная сумма не будет у меня в руках, я обращусь к гр. Д. и к К. А. и с документами в руках расскажу им все про вашего сына. Прибавлю еще, что если вы будете иметь неосторожность показать это письмо госпоже С. Б. Д. или станете стараться проникнуть в тайну, которой я себя окружаю, то документы, хранящиеся в верном месте, немедленно же будут переданы по назначению».
Письмо не было подписано, но чтение его так сильно взволновало Анну Михайловну, что она лишилась чувств. К счастью для княгини, только одна старая и верная камеристка была свидетельницей этого происшествия.
Придя в себя, Анна Михайловна ни минуты не колебалась, чтобы удовлетворить неизвестную шантажистку, владевшую ее тайной.
Получив таким образом значительную сумму, так смело выманенную, Юлия Павловна решила немедленно же уехать заграницу. Теперь она свободно могла веселиться, так как была уверена, что открыла золотой источник, откуда могла черпать, сколько ей нужно.
Со старыми родственницами она не хотела ссориться и еще менее была намерена открыть им источник полученной ею суммы. Поэтому она изобрела письмо, якобы полученное из Берлина от одной богатой больной подруги, предлагавшей ей сопровождать ее в Париж и Ниццу, причем она брала на себя все расходы по путешествию и содержанию. Юлия Павловна объявила, что не может отказать в этой услуге больной подруге. Выманив еще у родственницы сто пятьдесят рублей, чтобы не быть без копейки, она уехала радостная, как щегленок.
Для Анны Михайловны вышеприведенный случай имел очень печальные последствия. Вследствие перенесенного ею страшного потрясения, у нее пошла горлом кровь, и с этого дня здоровье ее стало ухудшаться с поразительной быстротой. Вечная болезнь и беспокойство еще более ухудшали ее положение. Каждое письмо заставляло ее дрожать, она ежеминутно ждала новых требований денег и в долгие бессонные ночи напрасно ломала себе голову, стараясь отгадать имя презренной женщины, проникшей в ее тайну.
Ледяное равнодушие мужа и его суровый и подозрительный взгляд, какой он иногда устремлял, на нее, вызывали в Анне Михайловне страх, смешанный с гневом, и оскорбляли ее самолюбие. Зато всю любовь, к какой была способна ее душа, она перенесла на сына и на Ивана Федоровича.
По брачному соглашению с мужем, все ее состояние, в случае ее смерти переходило к мужу. Из ненависти к князю и из желания хоть часть своего состояния передать сыну она придумала план, который тотчас же привела в исполнение.
Под предлогом консультации с докторами, Анна Михайловна поехала в Париж, где приказала заменить стразами все драгоценные камни своих парюр, настоящие же камни она продала на пятнадцать тысяч рублей, каковую сумму и привезла с собой в Петербург.
Это зимнее путешествие очень вредно повлияло на здоровье княгини, и было видно, что конец ее приближается. Собрав последние силы, Анна Михайловна пригласила Ивана Федоровича на свидание к Софье Борисовне, где и имела с ним важный разговор.
Объявив свое твердое намерение обеспечить будущее Бориса и создать ему блестящее положение, она вручила Ивану Федоровичу сто семьдесят пять тысяч рублей и билет первого внутреннего с выигрышем займа, причем прибавила:
– Этот билет достался мне от моей покойной матери, и никто кроме меня не знает о его существовании. В последний тираж на этот билет пал выигрыш в семьдесят пять тысяч рублей. Возьмите его и представьте в банк, как принадлежащий вам лично. Таким образом, не возбуждая ни в ком ни малейшего подозрения, вполне естественно объяснится перемена вашего материального положения. Если же ваш капитал будет и больше, то определить это будет трудно. Всеми доходами вы можете свободно располагать по своему усмотрению. Только поклянитесь мне, что вы не тронете самого капитала и передадите его неприкосновенным Борису. Кроме того, когда он вырастет, вы должны будете выдавать ему по шести тысяч в год. Вот на этом листе я написала свою последнюю волю. Поклянитесь мне, что вы свято исполните ее.
Окончательно оглушенный, Иван Федорович сначала наотрез отказался принять такую большую сумму, но, наконец, смягчился и дал торжественную клятву в точности исполнить последнюю волю и все распоряжения своей любовницы.
Все устроилось без всяких затруднений. Весть о выигрыше семидесяти пяти тысяч быстро распространилась в обществе. Посыпались поздравления, и все привыкли считать Ивана Федоровича богатым или, по крайней мере, состоятельным человеком.
Анна Михайловна протянула недолго. Она умерла ровно через шесть месяцев после отъезда Юлии Павловны заграницу.
