Текст книги "Дети вечного марта. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Вера Огнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Все! Слезай – приехали. Как нарочно именно в этот момент в небе прохудилось. Холодные струи сначала косо зачеркнули даль, а потом и близь. Уже под дождем Шак развернулся и погнал вниз.

Оп-па! Ручеек превратился в довольно бурную речку. Апостол решил взять ее с налету. Но на самой середине колесо провалилось между камнями, телега черпнула бортом. Солька, не удержавшись, полетела в воду. Шак успел ее подхватить, вынес на тот берег, а когда вернулся, выяснилось: телега застряла. Собака повис на удилах, Шак по шею в воде уперся в днище. Саня, само собой, тоже впрягся. Кое-как вытолкали. Следом пошла вторая телега. С ней – не лучше. Ладно хоть не начерпала. Кот, переживая за сундук с книгами, первым кинулся вытаскивать, но его опередил Апостол. С другой стороны вода доходила до груди. Не сунешься.

Выбравшись обратно на берег, Саня глянул на Цыпу, как она мокрая трясется под мокрым кустом, подхватил на плечо и потащил. Пока возился возле телеги, как-то не замечал течения, а тут враз поволокло. Нога подвернулась на скользком камне, и он весь ушел в воду. Сам нахлебался и Цыпу чуть не утопил. Собака, матерно ругаясь, тащил лошадей. Шак посинел от натуги. А Саня шаг за шагом продвигался к тому берегу, моля Предков, чтобы ноги не свело. Тогда – все. Тогда – кранты. Цыпа что-то кричала, слабо дергалась. Саня хлопнул ее по тощему заду. Девушка затихла. Осталось совсем немного, но дорогу преградил куст, свесивший в воду колючие ветки. А, пропади оно все!

– Держись за меня! – скомандовал он Цыпе. – Хоть зубами хватайся.

Когти скользили. Между пальцами застревали тонкие колючки. Он уже и рук-то почти не чувствовал. Мельком обернулся. Кажется, и вторую телегу сдвинули.

Выдрав полкуста, он таки нашел, за что цепляться. Закогтил толстый палый ствол, подтянулся и рывком выскочил на берег. Цыпа немного ободралась, но молчала. Плакала, забившись под телегу, Солька.

Дождь как начался, так и перестал. Но с берега злополучной речки они уже не двинулись. До вечера развешивали барахло, сушились, чинили покореженные телеги. Солька согрелась и повеселела. Она первая заметила, что у Сани с руками, вытащила, наверное, тысячу заноз, приложила травку и перевязала.

– Какие у нас пальчики! Красивенькие. И коготки у нас красивенькие. Я таких никогда не видела. У нашего прежнего котика тоже когти вылезали. Только они раз в пять меньше были. И сам котик был маленький, с меня ростом. А ты вон какой большой.

– Шак больше.

– Так то лошадь, а то – кот. Сейчас мы каждый пальчик по отдельности завернем. Завтра все заживет. Ты мне веришь?

– Верю, конечно. Но, может, лучше на раны пописать?

– Фу! Моя трава лучше любого лекарства. А уж твоего, и подавно.

Саня смолчал, решив потом отбежать подальше и воспользоваться таки народным средством. Уж очень, приложенная травка жглась. Но прошло немного времени и жжение прекратилось. Он вскоре вообще забыл о руках.

К наступлению темноты, кажется, все благополучно закончили. Завтра поедут дальше. Другое дело – куда? Шак ходил чернее тучи. Собака только не кусался. Цыпа скользила где-то в стороне, наподобие тени.

Когда съели похлебку и допили чай, Апостол выкатил из телеги знакомую бутыль. Саня обрадовался – согреются. Но посмотрел на Эда и осекся. Тот напряженно отвернулся в темноту.

С веток срывались отдельные особо большие капли и чмокали по спинам. Шак поболтал бутыль.

– Солька, давай кружки. Цыпа, будешь?

– Буду, – отозвалась странным голосом курица.

– Эд?

– Обойдусь.

– Саня, держи.

В вино добавили меда и подогрели. Внутри разбежались теплые змейки. Голова отяжелела. Саня сидел, сушил волглую одежду, поклевывая над ней носом…

– Пошли, Цыпа.

Голос собаки ворвался в дрему как набат. Кот очнулся. С той стороны костра пылало жаром смуглое лицо курицы. Она вскинула, сухо блестевшие глаза, но смотрела не на Эда, а на кота. Легко вскочив, Эд подошел к ней, обнял.

– Пойдем.

Она тряхнула плечами. Он обнял крепче, прижал к себе.

– Иди, Цыпонька, – тихо попросил Шак. На глаза девушки навернулись слезы. Она их сморгнула, посидела еще немного и поднялась. Они с Эдом ушли в шатер.

Только тут до Сани дошло. Стало противно: как корову на случку повели. Но внутри подло екнуло: пронесло. Посмотрел на товарищей и сообразил, им оно тоже не больно-то нравится. Апостол распустил строгие складки на лице и сейчас походил на усталого морщинистого осла. Солька не вертелась, не приставала, печально смотрела в сторону. За пологом шуршали. Что-то неразборчиво сказал Эд, потом тишина, потом всем знакомый стук-шлеп, стук-шлеп. И вдруг…

Ке-е-ей-я! А-й-я! А-й-я!

С деревьев сорвался целый водопад. Сане мокро шлепнуло по темечку, затекло за воротник. А звонкое ке-й-я не прекращалось. Оно было как музыка, трель, звенящая струна, перелив. И опять: ке-й-я! Морозом продрало по коже. Сане вдруг стало жаль, что не он исторг такую красоту, не он заставил ее так зазвучать.

Солька беззвучно всхлипывала. Апостол уткнулся лбом в колени. Костер зачадил потухая. Трель давно стихла, но они не торопились забираться в шатер.

Под рогожной накидкой было чуть теплее, чем снаружи. Саня подышал на пальцы, засунул руки в рукава, сберегая тепло, скукожился и нечувствительно задремал. Шлепали в капюшон редкие капли, свистело в костре сырое дерево, дым горчил. По всему этому мазнула и пропала цветастая юбка девки, виновницы всех бед. Он вынырнул из дремы, попытался вспомнить имя, не вспомнил и опять задремал. Следом за юбкой мелькнул черный плащ колдуна и ушел в щель между домами. Саня вздрогнул. Присмотрелся. Колдун попятился и начал медленно поворачивать голову – не человеческую, до жути противную – открыл рот, но сказать ничего не успел, его всосало в темноту. Следом за ним туда же канули Цыпа, Фасолька, Шак. Последним – собака. Саню потащило следом. Он уперся и вынырнул в совсем другой сон. Но и сюда доставало притяжение черной щели. Чтобы не утащило, он заставил себя проснуться, открыл глаза и увидел, как из шатра на четвереньках выползает Эд. Глаза бы на него не глядели! Саня ткнулся в сложенные на коленях руки, но долго не выдержал, подсмотрел. Эд возвращался от кустов. Шел медленно, смотрел исключительно под ноги, дергал верхней губой, хлестал веткой по голенищам сапог.

Бить ему в морду расхотелось. Хреново было собаке.

– Наливай, – рыкнул Эд, подойдя к костру.

Шак набулькал ему не из бутыли – из фляжки, которую держал отдельно. Эд махнул, занюхал рукавом.

– Еще плесни.

Апостол без звука добавил. Теперь Эд пил мелкими глотками. И эта порция кончилась. Он уткнулся носом в рукав, а когда оторвался, стало понятно – уже никакой. Глаза подернулись пеленой пьяного равнодушия. Шак забрал у него кружку. Фасолька стащила нагретый плед и укутала собаке плечи. Тот как не заметил. Он и не мигал даже. Сидел, глядя в огонь, истукан – истуканом.

Сане стало страшно. Вроде начал привыкать, а повернуло новой стороной – внутри раненой вороной забилось: да на фига оно мне! Зачем?! Непонятки их и странности; любовь, которая не любовь совсем, а ярмо; обычаи, от которых его воротило.

Лучше – обратно к людям. И что, что тупые. Зато с ними все понятно. Не нарушай, не залезай, не заступай дозволенной черты. Делай, что велено, не нарывайся, не спрашивай, не желай, не смей… делай вид и тебя примут. Играй в их игру – станешь своим. Это ничего, что по одной плашке придется бегать. Научишься. Очередная баба, проведет рукой по лохматой спине, да и намекнет: либо в хозяйстве заместо помершего мужа оставайся, либо на спрос к колдуну пойдешь. Или: глянь-ка чистюков-то понаехало. Тебя как, сразу им предъявить, али в подполе мышей дни три половишь? Чистюки загостились, значит, кот еще посидит. А когда съедут, глядь, он уже к темноте привык. Или стражник придорожный докопается: почто книжку с собой таскаешь? Нашел. Он рыгнет в лицо луком и пивом: докажи. Сам руку ковшиком держит, доказательство принять. Не нашлось, опять же – к колдуну. Тот присмотрится: ать! попался кот.

Все равно когда-нибудь прихватят. На бабе ли, на книге ли, какая разница?

Шак смотрел строго. Собака – сквозь. Солька, как сидела, так и заснула, сейчас в костер свалится. Саня метнулся, успел подхватить, взял на руки. Она сонно чмокнула. Кот, не оглядываясь, понес ее в шатер. Плевать! Принято у них туда заходить после того, или нет? Перебьются. Нечего девчонку морозить. Да и ему надоело макушкой капли ловить. А вы, если хотите, сидите снаружи да переживайте собственную гнусность.

Цыпа спала колода – колодой. Протопай по ней, не проснется. Саня уложил Фасольку и выглянул наружу:

– Шак, тащи собаку в тепло.

Апостол поднялся, сгреб Эда за шиворот и понес. Тот болтался в его могучей длани как тряпка. И этого пристроили и только потом улеглись сами – каждый на свою сторону.

В стенки шатра дробно стучали капли. Рядом всхрапывали лошади. По верхушкам сосен гулял ветер. Саня еще какое-то время вертелся, приноравливаясь к комковатому холодному ложу. Нагрел место и только тогда, дав себе, слово при первой же возможности уйти от арлекинов, уснул.

Засыпал, было тесно и сыро, проснулся – свободно и холодно. Сквозь швы полога пробивался свет. В дальнем углу спал, завернувшись с головой, собака. Кот потянулся. По привычке проверил все ли его вещи на месте, спохватился: да куда им деваться! И высунул голову наружу.

Наконец-то прояснилось, и стало теплее. Пар уже не валил изо рта, вырывался легкой струйкой, и ту заметишь, только если сильно скосить глаз к носу. Шак раскидывал по кустам, недосушенные со вчерашнего вещи. Солька хлопотала у костра. Бутончики в волосах еще не раскрылись. Цыпа с отрешенным видом бродила по опушке.

Саня медлил, прикидывая, как бы так вылезти из шатра, чтобы не намокнуть, и дождался – получил чувствительного пинка под зад.

Э-д-д-д! Сволочь! Кот прыгнул и развернулся. Ну и рожа! Глаза у собаки заплыли. Поспи-ка пьяным в холодной мокрой постели, которая и постелью-то называется исключительно по привычке – лежка волчья. Ща серый глаза продерет и кусаться полезет.

Кот стоял, прикидывая, куда ловчее приложить собаку: в рожу или под дых, а тот вылез, с кряхтением распрямился, насмешливо глянул на готовые кулаки и с места колесом пошел по поляне, завершив каскад сумасшедшим сальто. Взвизгнула Фасолька, чертыхнулся Шак. Цыпа оторвалась на мгновение от своих хождений и без улыбки, строго глянула на озорника.

Саня оторопел. Вот те нате! Вчера была восторженная чокнутая молчунья, сегодня – курица. И все! Чуть что – заквохчет и на тощую задницу сядет: с места не сойду, пока не угомонитесь. Постояла, строго поглазела на расшалившегося Эда и – снова да ладом – по опушке.

– Цыпа, где дорога? – походя, окликнул ее Шак.

– На восток верст пять. Тропа рядом. Повозки пройдут, – отозвалась та, не поворачивая головы. Не до них ей.

Собаку на всякий случай сгоняли в разведку. Пока он шнырил по округе, собрали манатки, зачехлили телеги, поели сами, потом покормили вернувшегося труженика нехоженых троп, и двинулись.

Не сильно езженная, но таки дорога, а не звериная тропа, объявилась именно там, куда махнула крылом вещая беременная курица. Правда, часа три пришлось трястись по кочкам, но дальше дело пошло веселее. Кони застучали копытами в подсохшую землю, повозки запрыгали на ухабах. Саня уже примеривался, достать книжку, когда на головной телеге трубно заорал, а потом и натурально затрубил в рог Апостол.

– Санька, прячь книгу, Цыпа, доставай гадательные причиндалы, – крикнула с облучка Солька.

– Село? – подняла голову курица.

– А леший его знает. Я пока не вижу, но Шак трубит.

– Ага, ага, – заквохтала Цыпа и полезла рыться в сумках. Саня не переставал удивляться, происшедшей в ней перемене. Подменили девку. А, собственно, чего ты, котяра непроходимый, удивляешься? Все куры, которых ты досель встречал, именно так себя и вели. Или они по жизни – беременные? Одну только яловую и удалось повидать, а как покрыли – нормальная наседка.

Глава 4

Шак

– Я пришел попрощаться.

– Я тебя не отпускаю.

– Я пришел попрощаться.

– Прощай! Но помни, ты больше никогда не переступишь порог моего дома.

– Это и мой дом.

– Уже нет. Ты сам отрекся.

– Я не отрекался. Я только хочу найти брата.

– Он пошел против воли клана. Он преступник.

– Он – мой брат!

– У тебя есть другие братья.

– Пусть они станут Вашим утешением.

– Глядя на тебя, и они захотят уйти. Ты бросаешь свой народ. Идет война. На счету каждый мужчина. Ты предатель!

– За что мы воюем, матушка? Почему эта война никак не кончится? Зачем рожать сыновей, если их все равно убьют?

– Ты трус! Мужчины клана Серой лошади рождаются, чтобы воевать. Так было всегда. Только люди-рабы могут мечтать о мире. Мы – высшие существа. Война очищает кровь. В живых останутся сильнейшие. Они будут продолжать род. Иначе – вырождение. На Западе ты уподобишься рабу! Их герцог уравнял нас с людьми. Он предал аллари!

– Но мы, в конце концов, перебьем друг друга! На нашей земле останутся только рабы. Либо мы так ослабеем, что герцог без труда нас захватит.

– Убирайся с моих глаз! Тот, кто ставит под сомнение наши законы и традиции, считай, уже умер. У меня больше нет сына!

* * *

Занесло, так занесло. Шак не ожидал, что они провалятся в Невью. Глухомань. Битый час телеги катили по торной дороге, а никаких признаков жилья. И поля вокруг, не поля – поляны. Тут сроду земля не пахана.

Никто из товарищей в пограничье не бывал. А уж Невья – самая дальняя даль. Шак впервые услышал об этой сторонке лет, наверное, десять назад. Чалый как-то обмолвился, что проскочил страшную волость со своими цыганами на рысях. Мол, никому не пожелаю. А уж настращал! Наврал, поди, с три короба.

– Эд, – позвал Шак. – Ты что-нибудь о Невье знаешь?

Дорога позволяла лошадям идти голова в голову. Сашка и девочки занимались своими делами. Собака покосился в их сторону и наморщил лоб:

– А никто ничего толком не знает. Однако слухов – масса. Единственное, что я точно помню: тут три крепости, которые с древних времен стоят на местах прорывов. Невья ближе к герцогскому домену. До здешних мест рука власти смогла дотянуться. В Камишер – нет. Но там народец поселился ушлый, сами за себя смогли постоять. И заметь, если в Камишер через границу ползет всякая животная пакость, в Невье – в основном, люди. Отец рассказывал, в прежние времена, Невья служила местом ссылки для провинившихся синьоров. Отбыл четыре года – возвращайся за прощением. Потом туда ехали по собственной инициативе. Кстати, инициатива всячески поощрялась властью. Захотел выбиться, собирай манатки и вали, сторожить границу. Вернешься – тебе почет, уважение и куча денег. На ленное поселение тут никто не оставался. Как дела обстоят на сегодняшний день, один леший ведает.

– С синьорами понятно, а население? А кто тут на земле сидит? Кто пашет, сеет, сапоги тачает?

– Думаю, потомки, тех, кто пришел через границу, да беглые из герцогского домена. Не исключено, они тут все перемешались.

Дорога сузилась. Повозка собаки отстала. Под ноги коням опять заворачивалась серая щербистая ленточка пути. Вокруг сиротились пустоши, отороченные по краю видимости матерым лесом.

Шак прикинул, случись удирать, они, пожалуй, успеют. Тут главное, добраться до зеленки. В зарослях их хрен возьмешь.

Глаз привычно выхватывал из пейзажа предметы, которые могли оказаться не тем, чем представляются с первого взгляда. Взять стог сена. Стоит себе и стоит. Но лучше его миновать по широкой дуге. Это в герцогском домене в былые годы можно было себе позволить катиться мимо, не обращая внимания. Да там и сейчас еще не научились воевать, как следует. Другое дело, родные места Шака – крайний восток – земля Аллор. Там война – образ жизни. Кто с кем и против кого начинал, давно все забыли. Остались традиции и ритуалы. Родился мальчик – будущий воин. Родилась девочка – мать будущего воина.

Шак передернул плечами. Одно время, стало забываться. Жил в мире, привык к миру. Но случилось – погиб старый герцог, пришел к власти самозванец – и завертелось все в обратную сторону.

* * *

Когда-то давно вся страна называлась Алларией. И жили в ней аллари. Теперь их еще называют иными или полулюдьми, или вообще нелюдями. Людей стало намного больше, чем коренных обитателей. Может быть, мать была права, когда учила маленького Шака, ненавидеть людское семя. Рабы в их клане почитались хуже скотины. Мать считала, что животное чище и ближе к аллари, нежели человек.

Обучавший мальчишек военному делу, двоюродный брать матери Ранг любил поговорить. Большинство пацанов слушали в пол-уха. Шак вначале тоже.

Называть дядей, родственника по мужской линии было не принято. В клане нет свойственников, есть только побратимы. Ранг жил с остальными мужчинами в общинной избе. Женщины селились отдельно. У каждой, родившей мальчика, имелся свой дом. Если на свет появлялась девочка, мать оставалась в доме своей матери. В их клане имелись дома, где обитали по три и даже четыре поколения женщин. Девочки из таких семей рисковали прожить жизнь, так и не узнав мужчины. Родиться и жить в таком доме уже само по себе – позор. Этими женщинами не дорожили. Иногда они служили живым товаром.

Мальчишки шушукались. Самый искусный воин, – другого обучать мальчиков не поставят, – зачастил в дом Кии. Бабка Кии, Киайя в молодости родила подряд трех девочек. Ее мать умерла от горя. Киайя осталась хозяйкой. Ее дочери подросли. Свежая память о позоре семьи не помешала им найти себе мужчин. Но проклятье, висевшее над их родом, осталось в силе. Все ее дочери родили только девочек. Последней появилась на свет Киа. Шаку исполнилось семь лет – младенческий возраст для аллари – когда Киа родила. Никто не сомневался в отцовстве. Девочка как две капли воды походила на Ранга. Совет клана дал ей имя Ка. Если и она родит дочь, той вообще не дадут имени – страшный, несмываемый позор, уравнивающий аллари с человеком. Но Ранг не отказался от жены и дочери. Дома они называли девочку Карагнарой. Совет клана сделал Рангу внушение. Он упорствовал. Его заставили взять себе другую женщину. Ранг подчинился. Она родила сына, и все успокоились.

* * *

Лошадь пошла медленнее. Шак вскинул голову. Дорога впереди расходилась надвое.

– Цыпа! Направо? Налево?

– Налево.

Апостол потянул, лошадь послушно двинулась в сторону ложбины, за которой, на пределе видимости блестела вода. Уже неплохо. Не найдут поселения, сами устроятся на ночь. Место чистое. Ни с какого боку к ним не подобраться. Нет, подобраться, конечно, можно. Только они за три версты заметят и приготовятся. Опять же, смотря, сколько будет нападающих. Попрет армия, и что? А – то! Поднимай рисованный полог, ставь телеги в сцепку. Будешь показывать трюки, колесом ходить, гири кидать. Авось пронесет. На второй такой прорыв кони пока не способны. Дней бы десять, пятнадцать… и где вынырнешь в следующий раз, неизвестно. Вполне может статься, Невья оттуда покажется сладеньким пряником.

А собственно, чего они морочатся? Ну, попали, так ведь, пока-то никакой беды не случилось. А Чалый и соврать мог. Еще как мог! Однако успокаивать себя, это – маразм. Но, Светлые мои Предки, как же не хочется крови!

* * *

Скандал случился через год, когда Киа родила сына. Как она радовалась, как пела! Шаку еще не приходилось видеть такой женской радости.

Они к тому времени близко сошлись с Рангом. Если дядя принимался рассказывать, мальчишка забывал обо всем на свете. Его старший брат, как оказалось, тоже дружен с учителем. Ранг иногда брал их с собой в разведку. Времена стояли относительно спокойные. Они не столько выглядывали врага, сколько слушали дядю.

От него Шак узнал, что монолитное государство под названием Аллария, лет примерно пятьсот назад разделилось на три части. А все – люди!

Если быть точным, во всех бедах была виновата Граница. На крайнем северо-западе и на севере центральной области в ней имелись слабые места. Веками сквозь них в Алларию шел человеческий поток. Он то мельчал, то превращался в паводок. Пришельцы в большинстве своем расселялись по стране и быстро приживались. Дядя утверждал, что чужаки, считали Алларию чудесным краем. Очень быстро воинственные либо диковатые пришельцы попадали под мягкое очарование этой земли, дающей покой, изобилие, безопасность… и особое состояние умиротворения.

Тысячу лет назад в западный шлюз прорвались страшные твари. Для тех, кто жил недалеко от Границы, в одночасье наступил конец благодати – первое нашествие оставило по себе пустыню. Но люди и аллари объединились и сообща справились с этой напастью.

С тех пор на западном участке сквозь Границу шли монстры, на центральном, как и прежде – люди. Тварей ловили и убивали, а людей до поры до времени, рассказывал Ранг, никто не трогал. Они жили себе и плодились. Но постепенно их стало больше чем коренных жителей страны. Они завели свои собственные законы. Они даже Бога с собой принесли.

Многие из пришельцев, по примеру коренных жителей страны возносили молитвы Предкам, но были и такие, кто ставил в домах и на капищах своих идолов. Аллари так никогда не делали. Зачем поклоняться истукану, если твои Пращуры часть тебя самого? Они всегда с тобой, как и ты – звено непрерывной цепочки поколений.

Аллари спохватились, когда люди начали претендовать не только на равенство, а и на главенство. Поживи-ка столько веков рядом, невольно прорастешь друг в друга. Семечки легли в землю бочок в бочок, корешки переплелись – не разорвать. Людей стало больше, но алларии питались силой своей древней земли. Людям никогда не удавалось то, чем иные владели с рождения. У каждого вида имелись собственные секреты. В клане Шака многие умели уходить от погони. Правда, единицы – так далеко, как он. У мальчика был особый талант.

Ранг первым заметил его дарование, но посоветовал пока никому не рассказывать. А Шак, между прочим, уже видел себя вождем, уже мечтал о завоеваниях, о славе, о том, как его изберут в совет клана.

Однажды братья и Ранг ушли в очередной поиск. Такие экспедиции длились недели по две. Дядя в тот раз собирался с большой неохотой. Его вторая жена, узнав о рождении побочного ребенка, взбеленилась. Теперь Киа построит свой собственный дом, и Ранг, без сомнения, в старой семье не задержится. Совет клана смотрел на такие перемещения спокойно. Нынешняя жена Ранга ни чем, кроме рождения сына, пока себя перед родом не зарекомендовала. Мать Шака, например, – другое дело. Она ходила в походы наравне с мужчинами. Она убивала врагов. Такая женщина имела право голоса.

Дядя сидел на поваленном дереве и ковырял палочкой землю. Они прошли едва ли треть пути, а он заговорил о возвращении. Шак набычился. Его учили, что долг – прежде всего. Но брат принял сторону Ранга. Они решили заночевать у ручья на границе с землями соседнего клана и возвращаться.

– Ты не досказал, почему разделилось государство, – напомнил Шак. Они только что поели, пора было устраиваться на ночлег.

– Люди и аллари договорились. – Дядя не двигался с места. Его что-то угнетало. Но мальчишка не решался спросить.

– Те из людей, которые хотели жить отдельно от нас, ушли на запад. Самые непримиримые кланы аллари ушли на восток. Посередине остались те, кто считал, что вместе можно ужиться. Заметь, все решилось миром. Авторитет коренных жителей всегда был очень высок. Другое дело, что, стоило восточным кланам остаться одним, без внешнего, хоть и надуманного врага, они все между собой передрались.

В самом начале исхода произошло еще одно немаловажное событие. От начала времен Алларией правил род Льва. Когда назрел раскол, львы приложили немало усилий, чтобы его предотвратить. И заметь, не из страха потерять власть, им претила сама идея размежевания. Львы считали, что раздел погубит обе стороны. К сожалению ни аллари, ни людям не хватило мудрости, прислушаться к их словам. Все считали, что львы останутся у власти в центральной провинции. Но они отказались, в одночасье передали скипетр правления другому не менее славному роду и переселились на остров в море. Центральную провинцию с тех пор стали именовать герцогством. Запад – сателлитом. Восток – вольными кланами или Аллором.

– Ну и что? – не понял Шак. – Подумаешь, ушли.

– Не все так просто, мальчик. Я попробую объяснить… только не знаю, поймете ли вы. Известно, что у каждого рода аллари есть особый дар. Так вот, у львов он заключался в очень ценном свойстве: куда бы они ни приходили, за ними следовала удача.

– Вот бы нам заполучить льва, – мечтательно проговорил Шак.

– Думаю, именно из-за этого они и отказались от власти. Чтобы ни у одной из провинций не было преимущества перед остальными.

– Дураки! – категорически заявил Арп. – С их удачей легко бы завоевали соседей и опять объединили страну.

– Я забыл сказать. Львы не признавали насилия. Категорически. Именно на их плечах тысячи лет держался мир в Алларии. Когда они отказались от власти, центральной провинции и западу удалось сохранить добрососедские отношения. Аллор же вступил в пору бесконечной войны. Люди стали тут товаром вроде скота. Традиции клана, ритуалы и жесткие правила войны разрешают торговлю даже родственниками. Почему я отсоветовал тебе, рассказывать о своих способностях? Мальчик, если случится нужда, клан может продать тебя. Просто взять и продать. Серые лошади не раз продавали родственников.

– Кого?! – вскинулся Шак.

– Меня, например. Тридцать лет назад на наших землях случился страшный неурожай. Прошел град, все поля выбило. И меня продали в клан Черной лошади. Наши кланы заключили в то время краткосрочное перемирие.

– Ты уже тогда был славным воином? – спросил брат.

– Нет. Я ни чем не отличался от других. Но я умел водить.

– Ого! – в два голоса охнули братья.

Водить – это вам – не просто бегать быстрее всех, или рубиться направо, налево. Водить – способность путать следы. Стоял вечером в балке отряд, враги на утро пришли – нет никого. И следа нет. Возвращаются в свою цитадель: ворота настеж, дома порушены, женщины плачут, все мальчики вырезаны. Глядь, а след врагов обрывается за ближним оврагом. Куда идти? Кого искать?

– И заметьте, – Ранг говорил, не поднимая головы, – воевать я был обязан против любого противника.

Ну, это понятно…

– Как? – удивился старший брат. – А если перемирие с нашим кланом нарушено?

– Так оно и случилось. И очень скоро.

– А обратно выкупиться можно? – робко спросил Шак.

– Да, только цена такова, что заплатить ее может не всякий. Мне повезло. Я спас сына вождя, Чегела. Отец во всеуслышание заявил, что исполнит любое желание того, кто вернет мальчика. Я пошел и привел ребенка. Чегел рвал на себе волосы, но взять свои слова назад, не мог. Меня отпустили.

Они вернулись с полдороги. Мать встретила братьев у ворот и сразу увела домой. Только на другой день Шак узнал, что Ранга вместо любимой женщины и новорожденного сына ждало пепелище. Соседки разводили руками и отводили глаза. Дом сгорел дотла. Карагнара чудом осталась жива. В тот вечер ее забрала к себе бабушка.

Шак навсегда запомнил страшное, почерневшее, лицо Ранга. На месте сгоревшего дома тот нашел свой старый нож. Оружие валялось рядом с обгоревшим трупом Кии.

Его жена сияла от радости. Никто не сомневался, что смерть соперницы, ее рук дело. Но совет клана не вмешивался – дело касалось, всего-навсего, женщин.

Косточки младенца он не нашел. Схоронив Киу, дядя еще немного пожил в крепости и исчез. Его искали. Ага. Еще как искали! Только попробуй, найди аллари, который не оставляет следов.

* * *

За пологим холмом открылась деревенька. Точнее – крыши, которые выглядывали из-за тесно подступавших к домам деревьев. Непонятно, если здесь тревожная местность, лес вокруг деревни должны были срубить в первую очередь. Или Чалый все же наврал?

Пассажиры по сторонам не смотрели, а собака уже насторожился, но ждал, посматривая на Шака. Апостол крикнул, потом достал рог и затрубил. Мы же арлекины. Не пристало паяцам подкрадываться к селу, будто они разбойники. Лучше – с шумом, гиком и приплясом. Если получат в лоб, то – просто получат, без подозрений и болезненных дознаваний.

Приехали. Повозки стали под ворота.

Вместо матерого тына их встретила хлипкая жердяная околица. На редких кольях торчали звериные черепа – нечисть пугать. Воротца – чхни – упадут. А у ворот – мужик. Ого-го мужик! В непроходимой бороде и с дубиной. Дорогу перегородил:

– Кто такие?

– Арлекины.

Хозяин околицы стоял думал. Долго так маялся, наматывая клок бороды на палец. Волосат хуже зверя. Над бровями на палец лба, дальше – непроходимая, спутанная куделя. А дубина, между прочим, на отлете подрагивает. Значит, тугая думка – для отвода глаз. Ждет селянин, что арлекины выкинут.

Они так некоторое время постояли, друг на друга поглядели. Шак голову мог дать на отсечение, мужик их пересчитал, да прикинул, что в коробах. Но вот селянин пришел внутри себя к какому-то выводу, отлепился от столбика, якобы запирающего вход в село, и махнул рукой: проходите.

По елани вольготно раскинулась деревенька. В центре дома повыше, поосанистей к окраине, как водится – мельче. В каждом дворе – сараюшки, стайки, баньки, сложенные из матерых бревен. Просочись из лесу сквозь редкую загородку волки, понюхают сытый скотий дух, да с тем и уберутся. Другое дело: не каждый волк рискнет к таким мужикам в гости ходить. Вон собрались, окружили телеги. Мужичье все кондовое, крепкое, заросшее по глаза дремучим волосом. Даже молодые. У многих в руках дубины, или ножи за поясами. Женщины, – платки по брови, – стоят тут же, тихо переговариваются, но держатся вровень. Не погнали их, коль любопытно. Это на юге женщину не то, что на площадь арлекинов смотреть, к окошку не подпустят.

Шак прыгнул с облучка, потащил из телеги расписной задник. Собака уже заводил сою повозку в сцепку. Народ раздался, освобождая место, но обычных вопросов, суеты, подначек, которыми цирк встречали в поселениях, не слышалось. Странно, будто сюда каждый день артисты заворачивают.

Собака по особому мигнул. Шак мотнул головой, мол, не заводись. Ну, начнут они сейчас оглядываться, да выдумывать себе страхи, все равно, не угадаешь, с какой стороны кипяточком плеснет.

Телеги надежно встали в сцепку. Над ними подняли и закрепили расписной полог. Все работали, сновали, двигались, только Сашка больше по сторонам глазел. Его дергали, гоняли, понужали, а он сделает, и опять рот раскрыл. Проклятое пограничье, наверное, до боли похоже на его родные места. И мужики похожи. Родные лица кругом. Р-р-родные! Дубины не поленились с собой тащить. Сейчас артисты отработают, а им – гонорар… по башке.

Тьфу! Апостол плюнул; матюгнул Саньку; пихнул Фасольку: заводи музыкальный ящик; цыкнул на курицу: шевелись, сонная. Та захлопотала: выставила в стороне столик, села рядом на раскладной табурет и уставилась в пустоту. К суете никакого интереса. Будто слушает, неслышимый голос – Апостол даже с шага сбился – что если, действительно, слушает?