Текст книги "Рассказы моей мамы"

Автор книги: Вера Чупышева

Вера Чупышева
Рассказы моей мамы

Памяти моей мамы Седуновой Любови Архиповны посвящается

От автора

«Рассказы моей мамы» – это рассказы мамы о своем детстве, которое прошло в годы Великой Отечественной войны в далеком сибирском селе.

Мама рассказывала о жизни в деревне, о моих бабушке и дедушке, о трудных военных и послевоенных годах. Но как бы трудно не было, а детство – всегда детство. Это веселые и грустные истории дружбы, понимания, опыта и сострадания в кругу своих друзей и подруг.

Я просила маму записать свои воспоминания, но она всегда отмахивалась и говорила: «Кому это надо? Зачем? Жизнь сейчас совсем другая, люди живут хорошо и в достатке, много разной еды, много техники, телефоны, компьютеры. Нет, не надо. Сейчас уже и не поймут, как тяжело нам было тогда» …»

А жизнь ее была нелегкой, начиная с того времени, когда она, девятилетняя девочка, узнала о том, что началась война.

Жила она тогда с родителями в обычной деревне с красивым названием «Первомаевка» произошедшего от названия колхоза «Первое Мая» в Бурят-Монгольской АССР (Республика Бурятия)

Годы военного детства в тылу мама вспоминала очень часто. Вспоминала, как их растущий организм постоянно требовал есть, как они мечтали, что после войны будут каждый день есть белый хлеб с конфетами и сахаром. Вспоминала своих подружек, их веселые игры и даже проказы, ведь они все же были детьми, хотя пришлось взрослеть быстро. Работать и взрослеть.

В возрасте шестнадцати лет, в послевоенном 1948 году, мама начала свою официальную трудовую деятельность рабочей – засольщицей шкуроволосяного цеха на Улан-Удэнском мясоконсервном комбинате. Работа эта была физически трудная: весь день работа с солью и водой, подъем, перенос и укладка тяжелых шкур животных. Позже эти шкуры отправляли на выделку и пошив различной одежды, обуви, изделий для дома. Мама проработала в этом цеху полных шестнадцать лет.

Уйдя из цеха в 1964 году, она пять лет служила стрелком военизированной охраны (ВОХР) в Войсковой части № 63292, которая располагалась недалеко от дома. Ее обязанностью было стоять на посту и охранять склады. Часовые принимали присягу, сдавали нормативы по стрельбе и уставу, стояли в карауле, охраняя склады части в любую погоду. Что же хранилось на этих складах часовым знать не полагалось.

В конце 1969 года мама перешла работать стрелочницей в транспортный цех Улан-Удэнского Ордена Ленина локомотивовагоноремонтного завода (ЛВРЗ). На заводе она проработала 19 лет, до самого выхода на пенсию. Мамина трудовая деятельность, длиною в сорок лет, прошла на трех предприятиях города Улан-Удэ.

На любом месте работы мама ежегодно получала Почетные грамоты, благодарности и денежные премии за хорошую работу, отличные показатели, трудовую дисциплину и достигнутые успехи. В 1983 году она была награждена премией и благодарностью дирекцией ЛВРЗ за проявленную бдительность и инициативу по ликвидации пожара на вагоне.

В 2004 году мама получила звания: «Ветеран Войны» и «Ветеран Труда»

Моя мама была очень добрым человеком, но свои чувства редко проявляла открыто. Всегда сдержанно-улыбчивая и приветливая. Не помню ни одного случая, чтобы мама ругалась с соседями или вообще с людьми.

Она была замечательной и приветливой хозяйкой. Любого, кто зайдет в наш дом, напоит чаем, выслушает, а если надо, то и хороший совет даст.

У мамы был красивый, очень высокий голос. Она играла на гитаре и балалайке, хорошо пела романсы, песни и веселые частушки. Под ее плясовые «Барыня» и «Цыганочка» в круг выходили все, потому, что ноги сами начинали притопывать, а руки – прихлопывать, устоять на месте было просто невозможно.

Еще у мамы было отличное чувство юмора. Она любила разные прибаутки – шутки, но обязательно веселые и смешные.

Помню, отмечая мамин юбилей, ей тогда исполнилось 85 лет, за столом зашел разговор о ее имени – Любовь, а потом старшая внучка предложила высказаться всем присутствующим за столом и ответить на вопрос: «Что такое ЛЮБОВЬ между мужчиной и женщиной? Какое определение может дать каждый?»

Гости, по очереди, кто как мог, пытались коротко, иногда дополняя друг друга, собрать ответ на такой, скажем прямо, не совсем простой вопрос.

Мама, как именинница, замыкала круг высказываний. Она улыбалась и внимательно всех слушала. А потом сказала: «Я дам очень короткое определение: «Любовь – это электрический ток, который идет с головы и до ног, а останавливается в той точке, откуда появляются сыновья и дочки!»

Мы молчали секунду, потом все весело хохотали над таким поистине точным и самым коротким определением этого чувства…

Когда мамы уже не стало рядом с нами, я очень сожалела, что не нашла времени, чтобы уговорить ее подробнее и больше рассказывать о своей жизни, о жизни односельчан и родных в то далекое время, не нашла времени слушать ее…

Я все откладывала и откладывала на «потом», а «потом» так и не наступил…

Я решила записать мамины воспоминания о своем детстве, так, как она мне их рассказывала, как я их запомнила, повествуя рассказы от ее лица.

Я надеюсь, что прочитав «Рассказы моей мамы», вы поймете и глубоко прочувствуете и мечты, и жизнь детворы в годы Великой Отечественной войны.

Пережитое время нашего старшего поколения забывать нельзя, даже только потому, чтобы ЭТО не повторилось никогда.

Предисловие

Весенним мартовским днем 1932 года, в тайге, в бараке лесозаготовителей, у семнадцатилетней Агрипины и двадцатитрехлетнего Архипа родилась дочка.

Отец назвал ее Люба. Красивое имя – Любовь, Любушка, Любаша, Любочка. Как не назови, все равно звучит мягко и нежно. Она была первым ребенком у родителей и первенцем в их бараке, поэтому все жители их барака с удовольствием приходили посмотреть и понянчиться с малышкой.

Деревенские хозяйственные работы заканчивались поздней осенью. Зимой молодые колхозники старались поработать в тайге, в артелях заготовителей леса Сибири, чтобы получить наличные деньги и приобрести что-то необходимое в домашнем хозяйстве.

Жили в бараках все вместе: и молодые семейные пары, и парни, и девчата, которые завербовались еще летом на эти работы. Барак был из сосновых бревен, большой и длинный, внутри разделенный досками, не доходящими до потолка, для того, чтобы тепло от печки-буржуйки проходило во все комнатки. Зимой печь топилась почти постоянно. На ней же готовили еду и варили травяной чай, добавляя сухие ягоды, приготовленные с осени и хранившиеся в ситцевых мешочках, развешанными на стене рядом с печкой.

Весной, перед посевными работами, все вернулись домой – в деревню. Заработанные деньги пошли на строительство своего дома и на обзаведение домашним хозяйством. В деревне без своего огорода, покоса, коров, коз, овец и разной птицы, жизнь просто невозможна. Все добывается своим трудом: овощи, мясо, молочко.

Жили «как все» в деревне в конце тридцатых годов. Работали в колхозе, вели домашнее хозяйство, радовались, грустили, ругались, мирились, растили детей, ходили в гости и сами принимали гостей, слушали радио и свято верили, что войны не будет, а если вдруг что не так, то сразу победим, потому, что мощнее и лучше Советского Союза нет страны в мире.

Война пришла неожиданно. Отца забрали на фронт в конце лета 1941 года. Из деревни на фронт ушли все мужчины, пригодные к службе. Колхоз и домашние хозяйства остались на плечах женщин и малолеток.

Обычное детство закончилось. Началось детство военное.

Часть первая. Детство

«Жалость»

Осенью одна тысяча девятьсот сорок первого года в школу мы пошли поздно. Уже выпал первый октябрьский снег. Все лето мы, ребятишки постарше, которым уже исполнилось 8–12 лет, делали всю домашнюю работу по хозяйству. Мама, ранним утром подоив корову, уходила на работу на колхозное поле. Я отгоняла корову пастуху, такому же мальчишке, который весь день пас за рекой деревенское стадо. Надо было выпустить кур и накормить цыплят, полить грядки и по очереди их пропалывать, чтобы урожай был хороший, чтобы было чем питаться зимой всему семейству. А еще обязательно пропалывать и рыхлить большое картофельное поле. На картофель возлагались большие надежды. «Будет картошка, будет и ложка» – говорили старухи.

Мама приходила поздно, на закате. К ее приходу я уже должна была встретить из стада нашу корову Зорьку, накопать картошку и сварить ее в чугунке. Чаще всего я варила картошку в «мундире», потому, что это проще, да и шкурка тоньше очищалась. Мама доила корову, и мы ужинали картошкой с овощами, парным молоком.

В деревне, с весны и до глубокой осени, нет выходных. Посев и посадки, полив и уход весной и летом, а осенью самая горячая пора – заготовки. Необходимо все, на огороде и полях, убрать во время и сохранить на зиму. Да и зимой в домашнем хозяйстве с животными хватает работы. Начинаются отелы коров, кормление животных, уборка за скотиной, вывоз навоза на поля, уборка снега и его вывоз на поля и огороды, чтобы весенней порой земля больше пропиталась влагой, для лучших всходов будущего урожая.

Все школьники всю осень работали на колхозных полях по 4–5 часов ежедневно. Собирали огурцы, убирали капусту и брюкву, копали картошку, а позже – собирали пшеничные колоски на поле, которые остались после уборки. Завязывали фартуки на поясе «мешочком» и складывали туда колоски с земли, проходя цепочкой от одного края поля до другого. Позже сдавали их по весу приемщику, а он записывал в отдельную тетрадь кто и сколько собрал. Кто собрал больше – хвалили, ну, а кто собрал мало – ругали за нерасторопность.

В первый класс я пошла только осенью первого года войны, когда мне уже исполнилось девять лет. Мою первую учительницу звали Марья Ивановна. Она приехала в нашу деревню из города, по направлению, еще до войны. Учила она все классы начальной школы одна. Первый и второй класс учились вместе, третий и четвертый – тоже. Тетради, ручки взять было негде. Вначале писали тем, что было: огрызками карандашей на оберточной бумаге, но позже и карандаши и бумага закончились. Марья Ивановна поехала в районный центр и привезла стопки газет. Старых газет. Откуда она их взяла было непонятно, но мы стали писать на этих газетах, стараясь попасть между печатных строк. Чернил тоже не было. Разводили густо сажу водой, собранную из печки, а писали заточенными палочками, макая их в эту сажу, как в чернила. Написанное все ужасно расплывалось и утром я сама не могла разобрать какую букву, или слово, я вчера вечером здесь понаписала.

Марья Ивановна была доброй. Она часто хвалила нас: кого за правильно написанное слово, кого за правильно прочитанное предложение. За детские шалости ругала редко. Да и шалостей у нас было не так много. Иногда мальчишки дернут за косичку или снежками все друг друга обкидают в школьном дворе. Одежда была плохонькая, да и в школе было холодно. Отапливали школу печкой, а дрова экономили, потому, что зимой в тайгу на заготовку идти было некому – мужиков то нет. Поэтому, чтобы согреться, на переменке старались попрыгать и побегать по коридору, поиграть в догонялки.

Хуже всего приходилось многодетным семьям. Отец – кормилец на фронте, мать одна с детьми, а ведь в семьях было и по пять, шесть, семь детей, мал-мала меньше. Хорошо, когда есть большая и дружная родня, где есть бабки, дедки, тетки, которые все равно помогут в трудное время. Но и по-соседски все же помогали и выручали друг друга всегда. Не помню, чтобы в эти тяжелые годы, в деревне кого-то оставили в беде: в болезни или в горе. Старались помочь по-соседски, кто чем мог, потому что знали – завтра ЭТО может быть у меня и тогда без людей, без их помощи, мне трудно будет пережить.

Стали приходить первые похоронки. Это было страшно! Все ждали почтальонку. Она была одна на два села и приходила в нашу деревню два раза в неделю. Когда она шла по улице, все смотрели из окошек: к кому свернет? Вот зашла в избу, вышла спокойно, во дворе тишина, значит все нормально, принесла хорошее письмо. Если она выходит очень быстро и вслед слышен женский крик, то беда пришла в дом – похоронка. Соседки спешат туда, пожалеть, посочувствовать, поплакать вместе и помолиться про себя, о том, чтобы такое горе миновало тебя, твой дом.

За одной партой со мной сидел мальчик из многодетной семьи, звали его Степка. Детей в их семье было пятеро. Они уже успели получить похоронку на отца, который погиб на третий месяц войны. Жили они бедно. Степка донашивал одежду за двумя старшими братьями. Был он высокий, светлый и такой худой, что создавалось впечатление, что он очень болен. На самом деле все мужики в их семье были высокие и худые: и дед, и отец, и дядьки, и их сыновья. На деревне их называли «журавли». В разговоре, когда спрашивали, допустим, чей Ванька, отвечали: «Журавлей» и сразу было всем понятно о каком Ваньке идет речь.

Степка приходил в школу в одной старенькой чистой, но застиранной и полинявшей рубашке. Пиджака или кофты у него не было, а так как в школе было совсем не жарко, то он всегда мерз. Он сидел рядом со мной, и я чувствовала, как он дрожит. Он дрожал так сильно, что парта, за которой мы сидели, тоже дрожала. Даже зубы его слегка постукивали. Мне было его очень жаль. Бабушка дала мне в школу надевать большую клетчатую шерстяную шаль или, как называла ее бабушка, шалюшку. Шалюшка закрывала мне спину и руки полностью, а по бокам еще свешивались мягкие кисточки, которые можно было положить на сиденье парты и сесть на них. Так было тепло и уютно, как в коконе. Писать, конечно, было не очень удобно, но много и не писали, просто писать было не на чем.

Марья Ивановна читала нам сама, читали мы по очереди отрывки из ее книги. И вот сижу я в своем коконе, а рядом дрожит Степка. И так мне жалко стало его, что я потихоньку подвинулась к нему, подняла одну руку, закутанную в шаль, и прошептала: «Лезь под шаль». Степка удивленно посмотрел на меня и быстро юркнул мне под руку, натянув конец шали на свои худые плечики. Мы тесно прижались друг к другу. И стало нам обоим как то очень приятно находиться под этим толстым клетчатым укрытием, словно мы стали близкими и родными. Мы ни о чем не разговаривали. Мы слушали Марью Ивановну и тихо сидели, как две птички в маленьком и теплом гнездышке. Даже захотелось закрыть глазки и сладко уснуть.

Наше уютное и теплое уединение закончилось, когда Марья Ивановна, глядя на нас строго, громко и на весь класс сказала: «Люба, ты чего там обнимаешь Степана? Не рано ли вам еще этим заниматься?»

Меня словно окатило ледяной водой! Я резко сдернула шаль со спины Степки, быстро закуталась сама и отодвинулась на самый край парты. Щеки и уши у меня горели огнем. Мне было стыдно, но я не понимала за что и почему. Мне ведь просто было очень жалко Степку, и я хотела сделать так, чтобы ему было чуточку лучше, чуточку теплее.

Не знаю права была моя учительница тогда, когда резко и прилюдно оборвала детскую ниточку единения, ниточку деткой жалости…

Не берусь судить даже сейчас. Но в своей взрослой жизни я уже больше никогда не могла из жалости, безоглядно и открыто, проявлять свои чувства нежности и сострадания к другому человеку.

«Шар»

Война громыхала далеко от нас, но мы жили только одной мыслью о скорейшем ее завершении, о нашей Победе. «Все – для фронта, все – для Победы!» под этим девизом жил и трудился весь тыл страны. Четыре весны, лета и осени на колхозных полях, с зари до зари, работали женщины и подростки. Без отдыха. Без отпусков. Без отгулов. Без права болеть.

После уборки урожая с полей и заготовок кормов, когда, не глядя на календарные дни, придет зима, у всех сельчан наступала короткая «передышка». В это время, по снежной дороге на застывшей реке, на санях, выезжали на заготовку дров, работали на ферме, занимались домашним хозяйством.

Женщины собирались после дойки коров, к вечеру, по нескольку человек в одну избу и пряли овечью шерсть, заготовленную на летней стрижке. Пряли на ножных самопрялках и ручных веретенцах. Электричества не было. Если был керосин, то зажигали лампу, а то просто – лучину, смоляную щепу, плохо освещающую и сильно чадящую. Печь старались топить вечером, а дверцу не закрывали, чтобы было светлее в кухне, где и располагались для работы. Самопрялки тихо жужжали, когда пряхи качали ее колесо ногой, а тонкая ниточка тянулась с кудели на веретенце, сматываясь в клубок. Когда вся заготовленная шерсть была спрядена в клубки, начинали вязать носки и варежки для солдат на фронте. Варежки вязали с большим и указательным пальцам отдельно, чтобы было удобно стрелять. Собирали посылки своим родным и просто – на фронт.

Обычно соседки обсуждали местные новости, новости с фронта, которые получили в письмах родных, а потом, наговорившись, начинали петь. Пели протяжные, старинные песни о женской судьбе, любви и разлуке.

Я лежала и слушала их песни. Я, конечно, знала их все наизусть, и мне так хотелось петь вместе с ними. Но я стеснялась и тихо, совсем не слышно, подпевала, слушая их красивое голосовое пение.

В нашем доме были балалайка и гитара. Отец купил до войны. Он хорошо играл веселые частушки на балалайке, романсы и песни под переборы гитары. Балалайка и гитара висели на стене, на ковре с нарисованными оленями. Когда дома никого не было, я снимала балалайку и начинала зажимать и перебирать струны, как это делал отец. Я старалась подобрать правильные звуки под частушки, а когда мне это удавалось, повторяла несколько раз для запоминания. Так, постепенно, самостоятельно и на слух, я научилась играть плясовые мелодии, под которые чаще всего исполнялись мои любимые частушки.

В школе у нас были уроки письма, счета, чтения и пения. Уроки пения проводил уже комиссованный по ранению, наш сельчанин, Василий Федорович. Он сильно хромал, но очень хорошо играл на гармошке. Мы разучивали песни советских композиторов и даже выступали классами на общих собраниях колхозников и в клубе на праздновании седьмого ноября, в день Великой Октябрьской Социалистической Революции трудящихся.

Встречать Новый 1943 год в школе решили с елкой. До этого дня никогда новогодних елок в школе не было. Наш учитель пения и сторож – истопник дядя Коля принесли елку из соснового леса за рекой. Елку установили в классе, а парты составили вдоль стен. Игрушек на елку не было. Помогали делать игрушки своими руками и дедки, и бабки, и мамы всего села. Кто что мог. Вырезали деревянные, шили из маленьких тряпочек, которые удавалось выпросить, вязали из соломы.

Василий Федорович съездил в город и где-то раздобыл стеклянные бусы и несколько настоящих, елочных игрушек. Елка в классе сразу преобразилась и стала такой нарядной! Мы с восхищением разглядывали эти красивые, яркие игрушки. Особенное восхищение вызвал большой зеркальный шар, с голубым отливом. Он светился на верху елки, как яркая звезда на темном небе. Хотелось взять его в руки и рассмотреть близко – близко, увидеть свое отражение в зеркальном отблеске изумительного чуда.

Настал Новогодний праздник! Хотя новых одежд давно уже не было, на утренник постарались принарядиться: мамы дали надеть девочкам свои бусы, повязали новые тряпочные ленточки, которые хранили «на праздник»

На елку в школу пришли и старый и малый. Событие для всего села. Подарков, конечно, не было никаких. Испекли несколько караваев белого хлеба, без шелухи и отрубей. Каждому досталось по куску этого настоящего, вкусного и ароматного хлеба. Запивали чаем из сушеной моркови, брусники, листьев смородины и малины. Такой чай готовили летом в каждой семье. Ребятня собирала листья, а потом раскладывали их для просушки под крышу дома, чтобы солнце не жгло и дождь не мочил. Осенью сушили и вялили ягоды. Хранили сухие травы и ягоды в холщевых мешочках, подвешенными в деревянных сенях под самый потолок, где не было верхней доски под крышей, для проветривания. Там же висели березовые веники и пучки целебных трав от разных болезней: «от живота», «от поноса», «от горла» и много других, которые принимали по рецептам сельских знахарок.

Угощение понравилось всем. Довольные мы расположились все вокруг елки. Марья Ивановна поздравила всех с наступающим новым годом, рассказала про обстановку на фронте, наказала всем стараться хорошо учиться, чтобы не огорчать своих отцов, братьев, которые сейчас на фронте сражаются за наше счастливое будущее.

Выступали со стихами дети из разных классов, которых заранее Марья Ивановна подготовила. Потом Василий Федорович стал играть на гармошке, а взрослые и дети стали петь песни: «Вставай страна огромная», «Катюша». Песни военные, серьезные. Но вот Василий Федорович сказал: «Новый год надо встречать весело, а давайте-ка спляшем!» И заиграл плясовую «Барыню». Но все скромно жались и боязливо переглядывались друг с другом. У меня же ноги сами стали шевелиться на месте, руки встали «в боки», но в круг, к елке, я все же боялась выходить.

Василий Федорович увидел, что я уже почти пляшу возле стеночки, и громко скомандовал: «Ну-ка, Любочка, в круг!» Под такие задорные, веселые переливы гармошки меня уже не надо было просить второй раз – я выскочила в круг и пошла вокруг елки притопывая, стуча подшитыми подошвами валенок, взмахивая и всплескивая руками в такт задорной мелодии. И здесь меня разобрало, я запела своим чистым и звонким голоском частушки:

 
Ой, вы гости, господа,
Пол не провалите,
У нас подполом вода,
Вы не утоните!
 
 
Проводила мила друга
На войну с фашистами,
Я сама пошла за плугом
Стала трактористкою!
 
 
Едет Гитлер на коне,
Смотрит телеграмму,
А у Гитлера в штанах
Вши по килограмму!
 
 
Из колодца вода льется,
Вода – чистый леденец
Веселитесь, дорогие,
Скоро Гитлеру конец!
 

Все хлопали в ладоши, а моя подруга Фенька выскочила в круг и стала плясать вместе со мной. Тогда уже все стали плясать! Поднялся шум и топот, мамочки наши пели частушки, смеялись. Давно такого веселого, радостного смеха не было слышно в нашей деревне!

Когда все устали петь, плясать, Василий Федорович подошел к елке и снял с верхней ветки тот самый волшебно – красивый шар. Он сказал: «За хорошие, веселые частушки, за смелость, награждаем, Люба, тебя вот этой игрушкой»

У меня перехватило дыхание, а сердце наоборот застучало еще сильно-сильно.

Я осторожно взяла протянутый мне шар и, чуть дыша, отошла сторонку. Девчонки подскочили: «Дай подержать! Дай посмотреть!»

Никому не дала даже дотронуться до своего подарка. Быстренько схватила свое ватное пальтишко и юркнула на улицу. Там аккуратно положила на снег шар, завязала платок, натянула рукава пальто, полюбовалась искорками шара от солнечных лучей и быстро, бережно держа свою ценность, пошла домой.

Дома я положила шар на окно и еще долго разглядывала свое отражение в нем, смотрела, как свет отражается на его блестящих боках. Мама и братик тоже полюбовались шариком, а мама еще и похвалила меня за то, что я хорошо спела и сплясала. Я была счастлива!

Уснула я глядя на шарик, который мама подвесила за ниточку рядом с зеркалом на стене. Снимать его она строго запретила, потому, что он был он очень тонкий, хрупкий. Каждое утро, открывая глаза, я смотрела на свой шарик, а на душе становилось тепло и радостно, как в тот новогодний день.

Я придумала волшебную страну, которая находится в моем шарике. Часто, перед сном, глядя на сверкающий в темноте шар, представляла жизнь жителей этой чудесной страны, где нет войны, где много – много разной еды, где все и всегда улыбаются, потому, что всем очень хорошо и радостно жить. Я верила, что после войны таким будет наш мир, а я обязательно буду жить в нем!

Через два года шарик разбил отец.

Он пришел домой после ранения в конце 1944 года. Весной, после встречи с другом однополчанином, был под хмелем, а вернее – пьяным, и даже плохо стоял на ногах. Не удержал равновесие, взмахнул рукой и… сшиб со стены мою драгоценность.

Шарик разлетелся на мелкие части.

Мой волшебный мир погиб!

Мне было так горько, словно я потеряла что-то очень желанное, близкое и родное, словно разрушилось мое счастливое будущее…

Я долго и безутешно плакала, сидя за сараем. А потом, еще несколько лет, хранила в жестяной коробочке осколки своего новогоднего счастья.