Текст книги "Вера, надежда, любовь (сборник)"
Автор книги: Вера Колочкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– И что, уже четвертый день вы так объясняетесь? – не поверила Маша.
– Да нет, это все в первый день было. А потом он просто запил. Отключил все телефоны и пьет. Выспится и опять напивается, поспит – и опять… Когда это все кончится, я так больше не могу!
Инна заплакала, вытирая бледное сухое лицо дрожащими пальцами с облезшим маникюром, продолжая причитать:
– Я так устала за эти дни, Мышь, ты не представляешь! Это такая пытка! И проклятый собранный чемодан в прихожей стоит, и Арсений ни туда ни сюда, никак… Ты знаешь, никогда не думала, что именно со мной может случиться что-то подобное. С другими – да, это понятно, а со мной – нет… Я ведь и тебе не до конца поверила, когда ты мне про эту Алену рассказала. Как же – не может глупая малолетка у меня мужа увести! А малолетка вцепилась как клещ – не отодрать! Она ему три дня, видишь ли, дала на решение проблемы. Да еще и условие поставила: или он к ней уходит, или она рвет все отношения.
– Так три дня вроде прошло…
– Ну и что? Она с работы уволилась? Исчезла?
– Нет, сидит…
– Мышь, я, собственно, чего приехала-то… – все еще всхлипывая, но уже переходя на деловой тон, заговорила Инна. – Ты поговори с Арсением!
– Я?! О чем я должна с ним поговорить? – опешила Маша.
– Ну понимаешь, он не от меня, он от других должен услышать правду! Ты ему объясни, что эта Алена его просто использует и никакой любви здесь и близко не стояло! Мне-то он не верит, конечно, я же, так сказать, лицо заинтересованное! А тебе поверит! Ты ж всегда для него авторитетом была, истиной в последней инстанции… Вы все время раньше шушукались, ты сумеешь его убедить, я знаю!
– Да когда это было, Инна! Он в последнее время закрыт так, что и не достучаться!
– Мышечка, я прошу тебя! Пожалуйста! Я очень тебя прошу!
– Ну хорошо, Инна, я попробую… Только что я ему скажу? Не бросай Инну? Не уходи к Алене? Бред какой-то…
– Давай так поступим… – решительно заговорила Инна, надевая на голову свой белый платочек и сосредоточенно завязывая его концы сзади на шее. – Ты сейчас берешь какие-нибудь бумаги, которые требуют его якобы срочной подписи, и я везу тебя к нему. Зайдешь, сама оценишь обстановку, поговоришь… А я вечером приеду, и – опа! Как будто тебя впервые за эти дни вижу. Ладно? А потом я тебя домой отвезу!
– Хорошо, поехали, – окончательно сдалась Маша, – погоди только, за бумагами схожу. Их и правда накопилось за эти дни порядочно…
Она долго и упорно нажимала на кнопку звонка, прислушиваясь к тишине за дверью квартиры Ларионовых и от волнения с силой прижимая к груди тоненькую зеленую папочку с документами. Сердце само собой заколотилось и ухнуло в пятки от звука шаркающих по длинному коридору ларионовской квартиры шагов Арсения. Он долго шевелил рычажками не желающего открываться сложного замка, чертыхался злобно и тихо. Наконец дверь открылась, и Маша интуитивно отступила на шаг, вцепившись, как в щит, обеими руками в свою зеленую папочку. Таким Арсения она не видела никогда…
Он стоял перед ней босой, в небрежно запахнутом старом махровом халате, лохматый и злой. Трехдневная щетина на серых отечных щеках напрочь обезобразила всегда холеное лицо, в глазах стояла мука давнего тяжелого похмелья. Он долго смотрел на Машу исподлобья, будто не узнавая, потом, слегка покачнувшись, резко развернулся и медленно пошел по длинному коридору в сторону кухни. Маша нерешительно вошла в прихожую, захлопнув за собой дверь. Минуту растерянно смотрела на мудреный замок, не зная, как к нему подступиться, не решаясь позвать Арсения. Наконец просто накинула цепочку и прошла на кухню.
Арсений сидел, откинувшись на спинку мягкого кожаного диванчика, сложив скрещенные голые ноги на придвинутом стуле. Наткнувшись взглядом на испуганное Машино лицо, неуклюже наклонился, приподняв упавшую полу халата. «Господи, да он пьян совсем, – догадалась Маша, вглядевшись в мутную голубизну его глаз. – Как я с ним говорить-то буду? Надо было отказаться! Тоже мне, прилетел голубь мира, семью спасать…»
– Садись, чего стоишь? – сердито приказал Арсений. – Водку пить будешь?
– Нет. Ты же знаешь, я совсем не пью. Вообще-то я по делу…
– Мышь, выпей со мной!
– Нет, я не хочу. Послушай меня, Арсений…
– Хоть раз в жизни ты можешь со мной выпить или нет? – вдруг заорал он, подавшись вперед со своего диванчика. – Ты будешь со мной пить, иначе разговора не будет!
Он резко поднялся, шагнул к холодильнику, вытащил початую запотевшую бутылку водки, водрузил ее на стол. Из заваленной грязной посудой мойки выдернул два больших граненых стакана черного стекла, сполоснул под струей воды. Маша испуганно следила за его передвижениями, втянув голову в плечи. Арсений сел за стол напротив нее, наполовину наполнил стаканы водкой.
– Пей.
Маша закрыла глаза, выдохнула из себя весь воздух и, через силу сделав большой глоток и резко передернувшись, поставила стакан на стол.
– Пей до конца!
– Мне же плохо будет, Арсений! – взмолилась Маша. – Хватит уже!
– От водки никому плохо не бывает, не бойся. Пей!
Отчаянно преодолев страх, Маша опрокинула в себя водку, поставила стакан на стол и, округлив от ужаса глаза, уставилась на Арсения, боясь вдохнуть воздух. Водка обожгла гортань, вылилась в сжавшийся легким спазмом желудок. «Я ж ничего еще не ела сегодня, пообедать мне Инна не дала…» – успела подумать Маша, с шумом вдыхая наконец воздух и заедая водочную горечь засохшим кусочком сыра, одиноко лежащим на одной из тарелок, беспорядочно стоящих на кухонном столе.
– Дай чего-нибудь поесть-то, хозяин! – вдруг неожиданно для самой себя легко и непринужденно произнесла она, ощущая в себе странную приятную легкость. Небывалую легкость. Непривычную. Такую непривычную, что захотелось распрямить спину и вскинуть подбородок. Будто разом провалилось куда-то сковывающее ее напряжение, а на его место пришла простая физиологическая радость от ощущения зверски здорового голода. – Слышь, хозяин! Умираю есть хочу!
Арсений, казалось, не слышал ее совсем, сидел, уставившись мутным взглядом в окно, скрестив на груди руки. Потом медленно потянулся к бутылке, снова разлил водку по стаканам.
– Пей! – отдал он короткий приказ, следя взглядом за Машей, покорно взявшейся за стакан. Брезгливо сморщив губы, выпил сам, с шумом шмякнул свой стакан на стол и снова сложил на груди руки, уставившись в окно.
«А ничего страшного, оказывается… – расслабленно подумала Маша, прислушиваясь к своему организму. – В этом даже что-то есть, честное слово! Вот сейчас напьюсь и все ему скажу! И пусть знает, как я мучаюсь вот уже двадцать лет… Стоп! Я же не за этим сюда пришла… А зачем я пришла? Ах да, мне же про Инну сказать надо, про Алену…» Мысли ее беспорядочно путались, как в вязкой паутине, в голове приятно шумело. «Надо и правда что-нибудь съесть, иначе под стол свалюсь, если снова выпить заставит!» – уже совсем весело подумала она, вставая на нетвердых ногах из-за стола и подходя к холодильнику.
– Так, что у нас тут? Арсений, ты голодный? Давай чего-нибудь поедим… Я умираю есть хочу! – по-хозяйски доставая и выкладывая на стол сыр, колбасу, открытую банку оливок, быстро затараторила она, стараясь держаться очень прямо. – А! Вот и отбивные нашла… Тебе разогреть? Нет, давай лучше холодные съедим!
Маша плюхнула на стол кастрюльку с отбивными, схватила сразу две штуки и впилась в них зубами, закрыв от удовольствия глаза.
– Так о чем ты хотела со мной поговорить, Мышь? – неожиданно резко повернулся к ней Арсений, испугав ее так, что она поперхнулась и закашлялась. Наклонившись, он сильно постучал ладонью по ее спине и, так и не дав прийти в себя, продолжил: – Хотя я и так знаю, о чем… Будешь мне сейчас описывать в красках, как плохо Инне, как она без меня погибнет и что мы в ответе за тех, кого приручили… Знаю я все это, милый Мышонок, и без тебя знаю!
– Арсений, а ты помнишь вашу свадьбу? – хриплым слабым голосом, все еще держа руку на груди, спросила Маша. – Помнишь, каким ты был счастливым, глаз с Инны не сводил? Ты же любил ее, Арсений, всегда любил, это ж видно было! А любовь – она никуда не девается, не уходит в пустоту! Она в человеке все равно остается, только прячется где-то очень глубоко… Казалось бы, так просто: пришла новая любовь, а старая исчезла. Да ничего подобного! Она не исчезла, а спряталась, затаилась, скукожилась, испугавшись этой новой любви. Закрылась, как цветок на ночь…
– Мышонок, ты уже напилась, что ли? Несешь всякую чушь… – снова наливая в стаканы водки, грустно улыбнулся Арсений. – Тебе и впрямь пить-то нельзя!
– Это не чушь, Арсений, не чушь! – горячо заспорила Маша, уже сама протягивая руку к стакану. – Если чувство было настоящим, а не надуманным, оно никуда не уходит! А иначе ты бы встал и ушел легко, ни о чем не задумываясь. И не сидел бы сейчас здесь со мной, не напивался бы с горя.
– Да не люблю я Инку больше, не люблю! – раздражаясь, громко заговорил Арсений. – И бросить ее не могу, она и в самом деле не выживет без меня, сдохнет, как собака без хозяина!
– Лукавишь ты, Арсений Львович, ой лукавишь! Не сдохнет без тебя твоя Инна, будет жить, как жила… Ты сам не хочешь уходить, страшно тебе, правда? Признайся, легче будет…
– Нет, Мышонок, я уйду. Я уже решил. Просто очень трудно, ты права… Я же в этом доме родился, здесь детство мое прошло, я здесь родителей хоронил… Я как будто сам сейчас умираю, как будто половину себя оставляю здесь, а она, эта половина, сопротивляется изо всех сил… И без Аленки жить не могу. Влюбился я, понимаешь? Второй раз в жизни так сильно влюбился! Вижу ее – и душа улетает, так же, как тогда, с Инкой… Ты знаешь, я ведь на работу мчусь по утрам на красные светофоры, чтобы поскорей ее увидеть! И внутри все двигается, переворачивается от счастья… Кстати, как она там?
– Да как, как… Как обычно! Сидит, будто палку проглотила, гавкает на всех подряд. Боится, бедная, что ты передумаешь! Она ж на тебя ставку сделала, ты для нее лакомый кусочек! Сразу раз – и все свои мордоплюевские проблемы решить можно!
– Какие проблемы? Не понял…
– Ну, это афоризм такой. Понимаешь, в деревне Мордоплюевке богатых бизнесменов не водится, там только, как правило, животноводы и механизаторы обитают. А с ними, как известно, красивой жизни не построишь!
– Ты что-то путаешь, Мышонок! Она в городе выросла, ее бабушка воспитала, генеральша какая-то…
– Ну да, сказки братьев Гримм! «Москва слезам не верит»! Как тебя легко обмануть, Арсений…
– Мышь, а ты, оказывается, злая. Ты ж настоящая стерва, Мышь! Да бог с ним, что она из деревни! Это ж ничего не меняет!
– Да не любит она тебя, неужели ты не понимаешь?! Тебе ж потом больно будет, когда сам увидишь!
– Вот когда увижу, тогда и поговорим.
– Тогда поздно будет! Да и как ты со мной поговоришь, интересно? Или ты думаешь, что я с твоей Аленой тоже дружить буду, как с Инной?
– При чем здесь Алена? Ты со мной будешь дружить… – неуверенно произнес Арсений, вставая из-за стола и доставая непочатую бутылку водки из холодильника. – Ведь будешь? – снова спросил он, разливая водку по стаканам.
– Арсений, ответь мне, только честно… – задумчиво беря в руки свой стакан, тихо сказала Маша. – Ты для чего магазины продал?
Арсений уставился в окно, замолчал надолго. Потом повернулся к Маше, посмотрел в глаза, раздраженно заговорил:
– Чего ты от меня хочешь, Мышь? Я ей оставляю эту квартиру и дачу, машина у нее своя есть. Должен я с чего-то начинать? Тем более я собираюсь и дальше ее как-то содержать! Хотя, конечно, было бы лучше, если б она на работу устроилась… Не в материальном смысле, то бишь не в целях на хлеб заработать, а чтоб с ума не сойти. Я ж ее знаю. Таких себе тараканов в голову нагонит!
– Ты знаешь, Арсений, любая женщина при таких обстоятельствах без тараканов в голове не обойдется, даже самая сильная!
– Ну что я могу сделать, Мышь, что? – опять сорвался на крик Арсений и тут же сник, тяжело опустив воспаленные веки. Помолчав, уже спокойно добавил: – Ты Инку первое время не оставляй, ладно? И на дачу с Семеном и Варькой приезжайте, как на свою, в любое время… Для вас всех, я думаю, с моим уходом ничего не изменится…
– Для всех все изменится, Арсений. А для меня, я думаю, изменится даже больше, чем для Инны.
Арсений удивленно уставился на Машу, смотрел молча, как она вертит в руках пустой стакан, не решаясь поднять на него глаза.
– Вот чего, чего ты так на меня смотришь?! – со слезами в голосе вдруг отчаянно вскрикнула она. – Давай наливай скорее своей вонючей водки!
От неожиданности он уронил ноги со стула, схватил в руку бутылку и рассмеялся совсем по-мальчишески, как раньше:
– Ой, Мышь, ну ты даешь! Впервые слышу, чтобы ты на меня кричала! Ты совсем пьяная, что ли?
– Да, я пьяная, я вот уже двадцать лет хожу пьяная, только внутри себя…
– Как это?
– А так… Люблю я тебя. С того самого дня, как увидела. Банально, да? И с твоей женой дружу только для того, чтобы рядом с тобой быть! Ношу в себе эту муку уже двадцать лет, и на работу на красный свет мчусь, как ты говоришь, уже двадцать лет, и Семена обманываю уже двадцать лет… Так что не говори мне, что я чушь несу! Я знаю, каково это – любить и не быть вместе, очень даже знаю, так что ты мне про свою Алену не рассказывай… У меня этого тяжкого опыта гораздо больше накоплено, чем у тебя!
Горячие сладкие слезы текли и текли по Машиным щекам, глаза заволокло пеленой, сквозь которую испуганное лицо Арсения расплывалось причудливо, как в кривом зеркале. Она давно уже не контролировала себя, слова вылетали сами собой, в отчаянном крике, независимо от сознания, как пулеметная расстрельная очередь:
– Это ты не Инну бросаешь, это ты меня бросаешь, понял? Предаешь, кидаешь, оставляешь – меня! Разрушаешь – мою жизнь! Двадцать лет! Двадцать лет жизни я посвятила одной цели – быть по возможности рядом с тобой!
Маша захлебнулась слезами, криком, закашлялась надсадно. Арсений вскочил с дивана, трясущимися руками пытаясь налить в стакан минералку, плеснул воду через край. Схватив стакан, протянул его Маше, растерянно положил руку ей на плечо.
– Не трогай меня! – дернулась от его руки, словно от удара током, Маша. – Иди к своей Алене! Оставь меня в покое, наконец! Я устала так жить, я не могу больше, не могу!
– Машенька, не надо, прошу тебя, успокойся…
Арсений с силой притянул ее к себе, рыдающую и дрожащую, гладил по плечам, по спине, целовал в макушку, вытирал слезы с лица. Сама от себя не ожидая, она в каком-то слепом и пьяном отчаянии закинула руки ему на шею, коснулась губами губ…
Мир тут же завертелся вокруг нее с бешеной скоростью, она уже не чувствовала, как оторвалась от пола, подхваченная на руки Арсением, как оказалась опрокинутой на большую супружескую кровать со сбитыми шелковыми простынями и разбросанными подушками. Реальный мир с его комплексами, условностями и страхами отлетел куда-то в сторону, удивленно наблюдая, наверное, со стороны за этой странной парой, за их совместным полетом в пропасть, куда они бросились очертя голову, не думая в коротком забытьи о том, что упадут не на устланную мягкими пахучими травами поляну, а на холодное каменное дно. Маша не слышала, а скорее ощущала всем телом рвущийся наружу свой животный крик. Несчастная, зажатая в тиски любовь делала свое дело, получив-таки долгожданную свободу. Измывалась над плотью, словно пленник, мстящий своему стражнику за многолетнее жестокое заточение. Пленник желал насладиться этой местью сполна, здесь и сейчас, потому как другой возможности не будет уже никогда…
Потом, вынырнув из тяжелого полусна-полуобморока, она долго не решалась открыть глаза. Голова болела нестерпимо, болезненными толчками. Лицо горело огнем, тела своего Маша не чувствовала, будто оно растерзано было на мелкие кусочки и потеряло всякую способность к жизнедеятельности. С трудом разлепив тяжелые веки, она долго разглядывала незнакомую люстру под потолком, обои на стенах, сумеречное окно в обрамлении тяжелых портьер. Тихонько пошевелив рукой, поднесла ладонь к глазам, внимательно ее рассматривая. Ладонь как ладонь. Ее, собственная, обычная. С трудом повернув на подушке голову, увидела прямо перед собой всклокоченный затылок Арсения, безмятежно спящего. И все вспомнила.
От резкого осознания ужаса происшедшего захотелось сбежать, исчезнуть, провалиться сквозь землю. Это не она здесь лежит, это какая-то другая женщина валяется в чужой постели с мужем своей подруги! Кто угодно, только не она, Маша Ильина. Потому что с Машей Ильиной такого просто не могло произойти.
Даже если и допустить, что произошло… Почему ей так пусто, так холодно? Вот она, рядом, любовь всей жизни, а она, кроме стыда, тошноты и головной боли, ничего не чувствует?
К звенящим толчкам головной боли упорно примешивался какой-то посторонний звук, однообразно повторяющийся и вызывающий смутную тревогу. Это же в дверь звонят, и уже долго звонят! Боже, это же Инна вернулась… А дверь она на цепочку сама закрыла.
Маша сползла с кровати, встала, с трудом распрямив дрожащие колени, собрала разбросанную по полу одежду. Проходя мимо Арсения, потрясла его за плечо, пробормотав: «Иди, открой дверь, там Инна пришла…» Он оторвал от подушки голову, непонимающе уставился на голую растрепанную Машу, прижимающую к груди ворох одежды. «Иди, открой дверь!» – четко повторила ему Маша, скрываясь в дверях ванной комнаты.
В ванной она торопливо оделась, умылась, с трудом собрала распущенные волосы на затылке, скрепив их чудом застрявшей в волосах заколкой. Из зеркала на нее смотрело бледное лицо чужой женщины с огромными черными кругами под глазами, все тело сжимал судорогой холодный озноб, колени предательски поджимались, мерзкая тошнота все ближе подступала к горлу. Нет, это не она там, в зеркале. Не Маша Ильина. Потому что Маша Ильина сидит сейчас дома, на своей уютной кухне, пьет горячий чай с мужем Семеном и дочерью Варварой.
В коридоре уже слышался наигранный, нарочито веселый голосок Инны:
– Ой, а у нас что, Мышонок в гостях, да? Вон сумка ее лежит, вон туфли… Мышонок, ты где? Ау-у-у…
– Да, это я в гостях… – выходя из ванной, столкнулась она нос к носу с Инной.
– Мышь, что это с тобой? – глядя на нее испуганно, спросила Инна. – Ты что, пила, что ли? Он заставил тебя выпить? Бедная ты моя…
– Да, я выпила. А потом… Потом мне плохо стало. Ты же знаешь, я совсем не могу пить… – отводя глаза и держась за стену, бормотала Маша.
– Мышь, может, ты приляжешь пока?
– Нет, Инна, я домой поеду…
– Да куда домой, на тебе лица нет!
– Ничего, дома мне лучше будет. Пусти, я пойду…
– Да погоди, куда ты пойдешь! – пыталась остановить ее Инна, глядя, как Маша старается попасть ногой в туфлю. – Сейчас тебя отвезу, я же обещала!
– Не надо, я машину поймаю, – уже в дверях пробормотала Маша, не оборачиваясь.
Выйдя на улицу, она жадно глотнула свежего воздуха, но легче не стало. Вязкая маетная тошнота не отпускала, все тело противно тряслось как в лихорадке. Она быстро поймала машину, назвала адрес, съежилась на заднем сиденье.
– Только поскорее, пожалуйста, если можно… – жалобно попросила она водителя, пожилого крепкого мужика в клетчатой старой рубахе.
– Плохо тебе, дочка? Может, в больницу отвезти? – озабоченно обернулся мужик, подозрительно вглядываясь в ее лицо.
– Нет-нет, все в порядке, просто я тороплюсь…
Открыв своим ключом дверь, Маша, не раздеваясь, прошла в ванную, не замечая удивленного Варькиного лица и не отвечая на ее вопросы. Долго лежала в горячей, пахнущей розами мыльной пене, закрыв глаза и впитывая в себя благодатное тепло. Странное дело: казалось, чем больше согревается ее тело, тем больше мерзнет душа. Пусто было внутри и холодно. Как в темном, душном, ничем не заполненном пространстве. Мука смертельная.
«Это из меня любовь ушла… – вдруг подумалось ей. – Обиделась и ушла. Осталась там, в чужой супружеской постели. Как теперь жить с этой пустотой? С этой мукой – как жить?»
– Мам, у тебя все в порядке? – осторожно постучав в дверь ванной, тихо спросила Варька. – Тебе ничего не нужно?
– Нет, Варюша, я сейчас выйду…
С трудом вытащив непослушное тело из приятного тепла, Маша вышла из ванной и, не снимая толстого махрового халата, с тюрбаном полотенца на голове плюхнулась в постель, укрывшись двумя одеялами.
Ее снова знобило. Не помог принесенный испуганной Варькой обжигающий чай, не помогла и грелка, заботливо подсунутая ей под ноги. Пришел с работы припозднившийся Семен, постоял над ней, подоткнул одеяло, повздыхал сочувственно.
– Пап… Может, скорую вызовем? Она вся дрожит как в лихорадке! Я боюсь!
– Нет, Варенька, не надо! Я простыла немного, завтра отлежусь, не пойду на работу. Все пройдет, Варенька!
– Маш, у тебя что-то случилось? Неприятности, что ль, какие? – присев на корточки рядом с кроватью, спросил Семен.
– Потом, Сема, все потом… – только и успела сказать Маша, проваливаясь в глубокий обморочный сон.
– В котором часу она с работы пришла? – допрашивал Семен Варьку на кухне, вертя в руках кружку с остывшим чаем.
– Да поздно пришла, взбудораженная вся какая-то, целый час в ванной пробултыхалась… – с тревогой докладывала ему Варька.
– Ты вот что, дочь… Я завтра рано на работу уйду, а ты дома сиди, никуда не уходи, пока мама не проснется. И пусть спит подольше. Будут звонить – все равно не буди. Болеет, мол, и все тут. Если что – звони мне на мобильный, я приеду. Поняла?
– Да, пап, все сделаю, ты не волнуйся…
Он долго не мог уснуть, ворочался на своей кровати, замирал, прислушиваясь к тихому Машиному дыханию. «Загуляла, что ль, баба моя? – думал тоскливо, глядя в темный провал окна и моргая рыжими ресницами. – Разглядел-таки кто-то ее красоту. Ну да и ничего, один-то раз можно… Зато, может, поймет, что от добра другого добра не ищут. Ничего, все пройдет, все образуется…»
Маша проснулась от пляшущего по ее лицу яркого солнечного луча, просочившегося в комнату сквозь неплотно задернутые портьеры.
Открыла глаза, по привычке бросив взгляд на большие настенные часы.
«Уже половина двенадцатого… Я так долго никогда не спала», – подумала равнодушно, переворачиваясь на другой бок. Вставать не хотелось. Не хотелось думать, вспоминать, ворошить все произошедшее с ней накануне, даже жить не хотелось. Ощущение внутренней пустоты, казалось, выросло за ночь до огромных размеров, заполнило ее всю, вытеснило мысли и чувства, оставив лишь тоскливое равнодушие да невыносимую душевную маетность. Лучше бы уж голова болела, как вчера. Хоть бы на боль отвлеклась.
Полежав еще с полчаса и поняв, что уснуть больше не удастся, Маша встала с постели, запахнула халат, тихо вышла на кухню. «Надо что-то делать, отвлечься как-то, – уговаривала она себя, преодолевая головокружение. – Поесть, например, или чаю попить…»
На звук упавшей на пол крышки от сковородки тут же примчалась Варька, с ходу затараторила:
– Ой, мамочка, ты проснулась, как хорошо! Мы так вчера за тебя испугались… Папа сказал, чтобы я тебя не будила и к телефону не звала… Ты как себя чувствуешь?
– Ничего, Варюша, все хорошо, только слабость жуткая да голова кружится… А кто мне звонил, Варенька?
– Аркаша твой с работы звонил и дядя Арсений тоже. Я им сказала, что ты болеешь и не придешь сегодня. Правильно?
– Правильно, Варя, правильно… Ты знаешь, я вообще с этой работы хочу уволиться. Устала я что-то. В отпуск спокойно съездим, потом посижу дома, буду вам с папой борщи варить…
– Еще тетя Инна звонила, требовала, чтобы я тебя разбудила. Ну, ты знаешь, как она умеет – капризно и по-хамски. Мам, ну почему она с тобой так? Я этого видеть уже не могу!
– Я тоже, дочь… – грустно сказала Маша, следя за Вариными передвижениями по кухне. – Я тоже больше этого ни видеть, ни слышать не могу. И не буду…
Варька обернулась от плиты, потянулась к лежащей на столе и подающей нежные сигналы телефонной трубке:
– Мам, ты все еще спишь? Что говорить?
– Я сама отвечу, Варенька, – улыбнулась ей Маша, беря в руки трубку. Услышав Аркашин голос, вздохнула облегченно: – Да, Аркаша, это я, здравствуй!
– Марь Владимировна, что случилось? Я утром звонил, мне Варя сказала, что вы болеете… Арсений Львович тут такой переполох устроил, уже десятый раз вас спрашивал, сердится!
– Он что, на работе? – равнодушно спросила Маша.
– Да, с самого утра уже здесь, успел всем разнос устроить, ведомости на зарплату подписал. Сегодня наконец деньги дадут… Да, Марь Владимировна, у нас еще новость – Алена уволилась! С утра пришла, как обычно, села на свое место, покопошилась чего-то. Потом зашла к шефу – и все, только ее и видели… Девчонки из бухгалтерии рассказывали, что она плакала, когда расчет получала. Нет, жалко девчонку! Не обломилось ей ничего, выходит. А вы когда на работу выйдете? Завтра?
– Нет, Аркаша, я вообще не выйду.
– Как это?
– Нет, я приду, конечно, но ненадолго. Потом. Передам тебе все дела. Я решила уволиться, Аркаша.
– Да вы что!
– Ничего-ничего, ты уже большой мальчик, один справишься!
– Да не в этом дело… Просто я привык к вам, как-то привязался даже…
– Мне тоже с тобой было легко, Аркашенька! Ты очень интересный мальчик, умный, способный, у тебя блестящее будущее, поверь мне!
– Да ладно вам! Расстроили вы меня…
Аркаша положил трубку, даже не попрощавшись. Не успела Маша поднести ко рту чашку с чаем, поставленную перед ней хлопотавшей по кухне Варькой, как телефон зазвонил снова. Маша взяла трубку и, услышав голос Арсения, напряглась, будто ее ударило током, поднялась со стула и быстро ушла в спальню.
– Машенька, мне сказали, что ты болеешь. Что с тобой? Это из-за вчерашнего? Ты прости, так получилось все нелепо… Давай увидимся, поговорим?
– Нет, Арсений, мы не увидимся. Я не могу, прости.
– Я тебя все-таки обидел… Давай так: будем считать, что ничего не было! Вообще ничего. И ты мне ничего не говорила, я тебя вчера не видел! Забудем!
– Нет, не могу… Я правда не смогу, Арсений! В понедельник приду, напишу заявление об уходе, все дела Аркаше передам. Он справится, ты не сомневайся.
– Маша, не делай глупостей! Ты мне очень, очень нужна, слышишь? Я не отпущу тебя! Устала – иди в отпуск!
– Нет, не хочу больше ничего!
– Эх ты, Мышонок… Значит, бросаешь меня? Ты знаешь, а я сегодня совсем другим человеком проснулся… Вся дурь из башки вылетела, как-то определилось все разом, разложилось по полочкам. Бывает же! Как будто перетрясло меня вчера, как пыльный мешок. Ты права, никуда я уходить не хочу. Буду жить, как жил.
– Я рада за тебя, Арсений. Желаю вам счастья, – деревянным голосом, с трудом выговаривая слова, сказала Маша.
– Маш, я тебя прошу, не надо так… все это переживать! Не делай из меня идиота, ради бога! Ты думаешь, я тебя не понимаю? Все я прекрасно понимаю. И ценю… Ну, то есть… Сама понимаешь… Фу, совсем запутался! Маш, ты мне очень нужна! Давай махнем в выходной, как обычно, на дачу, а? Баньку истопим, за жизнь с тобой поговорим! Я тебе таких шашлыков сделаю! Все уладится, все будет как прежде. А, Маш?
– Да не будет уже никогда, как прежде! Все уже другое, и мы другие!
– Может, ты и права… – помолчав, медленно произнес Арсений. – Мы и правда теперь другие. Вот я говорю тебе – забудь, а мне совсем и не хочется, чтоб ты забывала! Нет, какой же я идиот, не замечал ничего? Ты любила, а я не знал… Прости меня, Маша!
– Не надо, Арсений, ради бога! Ничего не говори! Я не хочу тебя ни слышать, ни видеть! Прости, я очень плохо себя чувствую… И не звони мне больше, пожалуйста! – на одном выдохе протараторила Маша и торопливо нажала на кнопку отбоя.
Ее снова знобило. Укрывшись с головой одеялом, она зарылась в постель, свернулась клубочком и наконец заплакала, уткнув лицо в подушку и сотрясаясь всем телом. Лежащая на тумбочке телефонная трубка надрывно и жалобно звенела над ее ухом, не переставая, и от этого плакалось почему-то еще горше. Тихо вошла в спальню Варька, постояла над ней, не решаясь заговорить, забрала умолкнувшую наконец трубку и так же тихо вышла, прикрыв за собой дверь.
«А я ведь и впрямь не хочу его больше видеть, – вдруг подумала Маша, вдоволь наплакавшись. – Раньше и дня без него прожить не могла, а сейчас – не хочу!»
Однако лучше от этой мысли не стало. Внутри по-прежнему была пустота. Как будто обросло все внутри железной ржавой чешуей и ничего больше нет, только пустота, темнота да жуткий железный скрежет.
Сквозь тяжелую дрему она услышала призывную трель дверного звонка, сунулась с головой под одеяло. Только гостей ей сейчас не хватает! Кого это черт принес?
– Варька, а ты знаешь пословицу про гору и Магомета? – услышала Маша нахальный Иннин голос. – Так вот я этот самый Магомет и есть!
– Да спит она, тетя Инна, я же вам объясняю! – изо всех сил защищалась Варька.
– Если спит – разбудим! Болеет – вылечим! Что за проблемы, противный ребенок?
Инна бесцеремонно ворвалась в спальню, резко сдернула одеяло с лежащей на кровати Маши:
– Вставай, Мышь, коньяк пить будем! Я самый дорогой купила! С меня ж магарыч причитается! Я теперь твой должник, Мышонок!
– Ты же знаешь, я не пью, – тихо проговорила Маша, с трудом поднимаясь с кровати и плетясь за Инной на кухню.
– Да ладно, не пью! С Арсюшей водку пила, а со мной коньяк не хочешь? А вообще, я тебе так благодарна… Как тебе удалось его уговорить? Я и не надеялась даже! Вот уж воистину пути Господни неисповедимы! Кто ж мог подумать, что и Мышь когда-то пригодится?
Маша сидела на стуле, низко опустив голову, глубоко просунув руки в рукава халата. «Нет, да когда ж это все кончится?» – думала она с тихим отчаянием, наблюдая за суетой Инны.
– Смотри, какая бутылка красивенькая, пузатенькая! Ты знаешь, Мышь, я вдруг в одночасье поняла, что такое счастье… Сегодня утром и поняла, когда проснулась от Арсюшиного крика. Выбежала в прихожую, а он стоит побритый, наглаженный и орет во все горло: «Почему такой бардак в прихожей? Это что, нельзя с дороги убрать? Сидишь дома целыми днями, не можешь порядок навести!» Оказывается, он за свой чемодан запнулся, который сам же и собирал… Боже, с каким облегчением я его разбирала, этот чемодан, ты не представляешь! Такое счастье…
– Я рада за тебя, Инна… – деревянным голосом произнесла Маша, пытаясь унять очередную волну озноба.
– Чего ты дрожишь-то? Болеешь, что ли? Давай лучше подсуетись, закуску сообрази какую-нибудь!
– Мне плохо, Инна, мне лечь надо!
– Да ладно, лечь ей надо! Я что, в такую даль ехала, чтобы у твоей постели посидеть? Ничего, сейчас коньячку накатим, быстро вылечишься!
– Нет, пить я не буду.
– Будешь! Чего я, зря коньяк покупала? Я ж не могу в долгу у тебя оставаться! Ты ж мою семейную жизнь спасла как-никак! Эй, Варька! Где ты, противный ребенок? Сообрази-ка нам чего-нибудь пожевать! Что тут у вас есть?
