Текст книги "Слепые по Брейгелю"

Автор книги: Вера Колочкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шаги… Шаги в коридоре. Нет, это не Сашины шаги. Славкины, скорее. Нет, это уже невыносимо, в конце концов…

– Привет, мам! А я борщ варю и котлеты жарю, тебя сейчас кормить буду. Ведь наверняка не ела ничего сегодня, да?

– Да… То есть нет, не ела. Но я не хочу, спасибо…

– Здрасте, не хочу! Я что, зря старалась? Иди, мой руки и за стол.

– У тебя там что-то горит, Слав.

– Ой, котлеты…

Славка заполошно понеслась на кухню, локоны на спине подпрыгивали пружинисто и красиво. Интересно, по какому случаю локоны? Вообще-то она кокетливых парадов с волосами не любит… Может, праздник какой сегодня? Папа от мамы к другой женщине ушел, вдарим по тарелке борща от великой радости? Ура, папа свободен от мамы и счастлив наконец?

Вздохнула. Можно себя поздравить, сподобилась на обиду матери-брошенки. Как та героиня из фильма «Любовь и голуби»: «Если узнаю, кто с отцом видится, прокляну…»

– Мам… Ну, чего ты долго копаешься? Иди, у меня все готово…

– Иду, дочка.

Зашла на кухню, села на свое место у окна. Славка поставила перед ней тарелку борща, пристроилась напротив на стуле, в любимой позе, в мальчишечьей, чуть съехав корпусом вниз и широко расставив длинные ноги в джинсах.

– Ешь…

– А ты?

– А я на диете. Мне нельзя борщ.

– Почему? Это же овощи.

– Ну да… Если не считать, что они тушились в масле да плюс бульончик из свиной косточки. Ничего ты в диетах не понимаешь, мам…

– Да, наверное. Я вообще в этой жизни ничего не понимаю, как выяснилось.

– Хочешь об этом поговорить, да?

– Слав… Что за тон? Ты же мне не психолог, ты мне дочь.

– А одно с другим что, никак не соединяется? Я вот, например, очень хочу с тобой поговорить. Просто поговорить, мам. Объяснить тебе кое-что. Можно?

– Валяй…

А борщ ничего, вкусный получился. Надо же, умеет. И чеснока положила в меру, и капусту не переварила. Хозяйственная. Когда успела научиться-то? С ними жила, на кухню только поесть заходила. А теперь поди ж ты… И повариха, и психолог – все в одном флаконе. Хорошо хоть на кушетку родную мать не укладывает. Да, зря говорят, что яйца курицу не учат. Еще как учат. Вернее, учить собираются.

– Мам! Я очень хочу, чтобы ты нормально отнеслась к папиному поступку. Разве это в принципе невозможно? По крайней мере, не делала бы из него трагедии. Нет у тебя права на трагедию, мам. И на папу прав никаких нет.

– Как это, Слав? Я прожила с мужем четверть века, и у меня никаких прав на него нет?

– Да, нет! Ни у кого не может быть на другого человека никаких прав. И неважно, сколько вместе прожили, год, два или двадцать. Никто никому ничем не обязан, понимаешь? Вот чем, например, папа тебе обязан? Ты что, с маленьким ребенком на руках осталась, он алименты должен платить? Или он на жилплощадь вероломно претендует? Ведь нет… Отдал и оставил тебе все, что мог. Меня вырастили, благополучно в самостоятельную жизнь отправили. Чего еще-то? Всем спасибо, как говорится, все свободны!

– Спасибо, Слав… Ты мне очень хорошо все разъяснила. Спасибо, дочь.

– Ну не юродствуй, мам…

– Да нет, что ты. Какое юродство в моем бедственном положении. Ну, давай, продолжай, что же ты! Расскажи, как мне дальше жить. И чем жить. Ты же прекрасно знаешь, что я без папы и шагу ступить не могу, по крайней мере так было все эти годы… Я просто не умею без него жить, Слав. Не научилась. Это неумение давно в состав моей крови вошло, понимаешь ты это или нет?! Нельзя вот так взять и выбросить человека на обочину, если человек верит тебе, если он зависим от тебя полностью! Если он идет за тобой, как за поводырем! Тогда не надо было сразу брать на себя роль поводыря!

– Мам, ну он же не виноват, что ты такая неприспособленная! Хотя, если честно… Знаешь, что я по этому поводу думаю? Мне кажется, ты сама придумала для себя эту неприспособленность, ведь правда? Придумала и за благо ее выдаешь: ах, мол, посмотрите, какая я вся душевно нежная, ранимая вся… Тебе ведь так было удобнее, правда? Ах, я еще и слепенькая, мне поводырь нужен?

– Слав… А ты не исключаешь того момента, что я ничего не придумывала? Что я и на самом деле такая? По характеру, по природе, по жизненным обстоятельствам? По свойствам психики, наконец?

– Ой, мам… Вот только не надо про психику, ладно? Это не психика, это такой, знаешь, сложившийся бабский менталитет, дурной и эгоистичный. Вот скажи, к примеру… Ты никогда не задумывалась, отчего русские бабы не приживаются в женах у европейцев? У всяких французов, голландцев, датчан?

– Ну… И почему же?

– А потому, что едут с готовеньким эгоизмом, то бишь с менталитетом – вот она я, вялая русская красавица с тонкой ранимой психикой, корми меня, одевай-обувай, развлечением ублажай. Торжественно назначаю тебя поводырем, дорогой француз-голландец-датчанин! Прими мой менталитет за достоинство, за большой подарок! А потом слезы и сопли вытирают – как же не поняли, не оценили их русскую душеньку?

– Не знаю… Наверное, ты права, Слав. Только твои рассуждения сейчас немного не к месту. Отец твой, слава богу, не француз и не датчанин, он всегда меня понимал… И принимал такой, какая я есть. И ни разу не упрекнул меня в притворстве.

– Да уж, действительно… Понимал и принимал… И этим развратил тебя окончательно, не дал закалиться в трудностях, стать сильной, как все нормальные тетки.

– А женщине и не положено быть сильной. Женщина по природе своей имеет право быть слабой.

– Ой, да кто тебе в голову вбил такие глупости, мам? А… Это, наверное, вас так раньше воспитывали, понятно… В школе учили… Лозунги Карла Маркса, да? Сила женщины в ее слабости, или как там, точно не помню?

– Да. Пусть лозунги Карла Маркса. Именно так он сказал – сила женщины в ее слабости. И знаешь, я ничего плохого и неправильного в его высказывании не вижу!

– Ну, так и выходила бы замуж за Карла Маркса! Чего ж ты отца-то себе в мужья присмотрела? Он ведь обыкновенный, не глыба и не мощь, или как там этого бородатого чудака называли… Да, он обыкновенный, он тупо устал от тебя, мам. Устал быть поводырем, идти и идти, не зная отдыха от ответственности.

– Нет, я все равно не понимаю… Ну, может, и устал, ладно. Но разве устать – значит разлюбить? Объяснил бы, я бы поняла.

– Да ни фига бы ты не поняла. Знаю я тебя. Заголосила бы, запричитала сразу, обвиноватила, на колени поставила. Ах, меня обидели, слабенькую такую, в облаках витающую! Ах, как мне плохо, я умираю! Ах, подхватите меня скорей, откройте мне веки, суньте кусок белого хлебушка в рот! Да ему все это тупо надоело, мам, понимаешь ты или нет?! Любой устает быть вечным поводырем! Ему и самому так захотелось – в слепых походить и ни о чем не думать. Тем более позвали… И не просто позвали, а настоятельно позвали. Вот ему крышу и снесло.

– Не поняла, Слав… Ты отца сейчас обвинила в меркантильности, что ли?

– Да прям. В какой меркантильности? В общем, опять ты ничего не поняла, мам. – Славка вздохнула, еще ниже съехала со стула, тоскливо глянула в окно, за которым сгущались июньские сумерки. Потом усмехнулась, произнесла тихо, грустно: – Ничего, мам привыкнешь. Жизнь меняется, ты тоже вместе с ней поменяешься. Ничего-ничего, привыкнешь…

– Нет, Слав. Не привыкну, к сожалению. Поздно мне привыкать.

– Но у тебя нет другого выхода, мам…

– Выход всегда есть. Я долго так не протяну, можешь не загонять меня в угол. Да и то – всем хорошо будет. Опять же ипотеку не надо выплачивать, если эту квартиру продадите.

– Ой, ну куда, куда тебя понесло, мам, – болезненно сморщилась Славка, по-прежнему глядя в окно. – Прекрати, слушать же невозможно.

– А тебя куда понесло? Ты хоть слышишь, как ты со мной разговариваешь? Как будто я тебе не мать, а чужой человек!

– Обиделась, значит?

– Да, обиделась.

– Ну-ну… Если тебе это необходимо… Если тебе обида нужна, пусть будет обида, поплавай в этом немного, может, отвлечешься от главного. Но только немного, договорились?

– Слав… Я не могу больше так разговаривать. Ты же… Ты же сейчас унижаешь меня, сама-то не слышишь, нет? И… И предаешь.

– Относительно кого я тебя предаю? Относительно папы, что ли?

– Нет… Не знаю… Просто я так чувствую. Слушай… А скажи мне, ты эту Валентину видела? Общалась с ней, да?

– Конечно, общалась. А что? Нормальная тетка, между прочим. Состоятельная во всех смыслах.

– Ах, вот оно что… Ну да, конечно, состоятельная. Она тебе обещала материальную поддержку, да? Взносы за ипотеку вносить? И поэтому ты меня предаешь, да? И позволяешь себе разговаривать таким тоном?

Все, ее уже несло. Славкино лицо застыло, глаза сузились, губы сжались в плотную скобку. Но ведь молчит, ничего не отвечает… Сидит и молчит. Нет, это невозможно… Хватит, хватит уже на сегодня! Сердце не выдержит!

– Ладно, Слав, ты иди… Прости, я не в себе немного, сама понимаешь. Не получилось у нас душевного разговора. Может, в другой раз…

Славка сорвалась со стула, вышла из кухни. Сердито завозилась в прихожей, звякнула ключами, громко хлопнула дверью.

Да, как-то жестоко все вышло. Выходит, выгнала дочь из дома. Час от часу не легче.

Вот сейчас бы и заплакать – самое время. Эй, спасительные слезы, где вы?

Нет слез. Только шепот на губах, горестно застывший. Не обращенный ни к кому, в пустоту направленный. Мне плохо, мне очень плохо, помогите мне кто-нибудь, ну, хоть кто-нибудь! Я боюсь! Дайте мне руку, пожалуйста, ну же… Смотрите, я окончательно в пропасть лечу. Если даже Славка, дочь…

И подскочила со стула, будто лопнула пружина внутри, и пошла дрожь по телу, звонкая и болезненная. Сжала виски ладонями, подошла к окну.

В окне – то же самое, знакомый до каждой убогой мелочишки кусок двора. Скамья у подъезда под сенью склоненных веток бузины, садовые ромашки на чахлом газоне, ветки тополей послушно качаются на ветру. Мужчина на скамейке сидит, рядом у ног собака примостилась. Незнакомый мужчина, в гости к кому-то из соседей пришел, наверное. Вдруг встал со скамьи, поднял голову…

Она и сама потом не могла понять, как так получилось, но глаза их встретились. Может, потому, что одна боль другую боль за версту чувствует. По крайней мере, боль этого мужчины она ощутила сразу. Она была твердая, как гранит, злая и насмешливая, если можно так выразиться про боль. И своя вдруг скукожилась, принялась отступать, стыдливо подхихикивая и делая книксен – простите, простите, многоуважаемая чужая боль, я-то у этой женщины в окне и не боль вовсе, а так, болячка маленькая.

Наваждение продолжалось, наверное, пару секунд. Потом она опомнилась, отвела глаза, отступила в глубь кухни. Тряхнула головой, расправила плечи. Взгляд упал на нетронутую тарелку борща на столе, и желудок скрутило приступом голода. Села на стул, принялась жадно орудовать ложкой, глотала холодное варево, ничего в себе не ощущая, кроме желания утолить голод… Сколько же она не ела? Суббота, воскресенье, сегодняшний весь понедельник… Выходит, три дня. Много. Могла и в обморок упасть, прямо посреди улицы.

Отодвинула от себя пустую тарелку, хмыкнула, пожала плечами. Что это было? Да, был мужчина там, на скамейке у подъезда, с собакой. Потом сразу голод был. Спасительный для организма скорее всего.

Подошла к окну, глянула осторожно, вытянув шею. Никого. Ни мужчины, ни собаки. Может, показалось? Голодная галлюцинация была?

* * *

В машине наяривало радио «Шансон». Ему не нравилось, терпеть не мог эти надрывные песенки. Но Валя с удовольствием подпевала, смешно делая брови домиком, и он тихо за нее радовался – значит, день хорошо прошел, без обычной нервотрепки. Если бы еще из пробки вырваться. Всегда на выезде пробка, все на волю хотят, долой из душного вечернего города. Туда, туда, в личные огороженные пространства, в частные загородные владения, где море разливанное спасительного кислорода…

– Ой, Саш, я забыла тебе напомнить! – вдруг встрепенулась Валя, повернувшись к нему корпусом. – Ты попроси у Славочки, пусть переправит мне реквизиты счета, куда надо взносы за ипотеку перечислять. Или давай лучше я сама ей позвоню… А то знаю я тебя, постесняешься.

– Валь… Не надо этого делать, пожалуйста. Только не обижайся, ладно?

– Но почему? Что тут такого, не понимаю?

– Ну… Они с Максом взрослые самостоятельные ребята, не надо у них трудности отнимать. Я еще допускаю – поддерживать иногда, нечасто, но чтобы уж совсем за них платить… Нет, не надо, Валь. Я против. Я им и без того хорошо помогаю. Хватит.

– Саш… А скажи мне, только честно. Ты принципиально не хочешь у меня деньги брать или действительно считаешь, что не надо дочь баловать?

– И то и другое, Валь.

– Нет, но ты же меня обижаешь.

– А ты не обижайся. Ты пойми меня правильно.

– Ну, не знаю… Прости, конечно, но я иногда тебя совсем не понимаю! Это же твои дети, Саш! А когда речь идет о детях, надо уметь наступать на горло собственному чистоплюйству. Если бы у меня, к примеру, были дети, я бы ни одной материальной трудности и близко к ним не подпустила! Любую возможность бы использовала! Или я не права?

– Не права, Валь.

Твердо сказал, как отрубил. Знал за собой такое свойство – иногда мог так сказать, даже немного грубо. И тут же кинулся подстилать соломки:

– Нет, правда, не обижайся… Ну представь себе, если бы тебе так по молодости… Что ни задумаешь – все бы на тарелочке с голубой каемочкой преподносилось. И что бы из тебя вышло, чего бы ты в жизни добилась? Нет, самостоятельное преодоление трудностей – хорошая вещь. Она достоинство порождает, уважение к самому себе. Разве не так?

– Да так, так, – вздохнула Валя и, улыбнувшись, кивнула. – По большому счету ты прав, конечно, ты ж у меня вообще большой умница. А я, что ж… Я со своим излишним рвением не права, конечно. Может, поэтому мне и ребеночка бог не послал… Знаешь, как говорят? Бодливой корове бог рогов не дает.

– Ну уж нет! Вот с этим я как раз не согласен.

– Это ты про ребеночка или про корову? – весело рассмеялась Валя, глянув на него сбоку кокетливо. – Ладно, ладно, можешь не отвечать, шучу я… Как сложилась моя судьба, так и сложилась, нечего бога гневить. Зато теперь ты у меня есть… А ребятам твоим, уж не спорь со мной, все равно помочь надо. Пусть и не глобально, факультативно хотя бы. А то они с этой ипотекой и ребеночка побоятся родить. Тебе ведь хочется внука, Саш? Или внучку?

– Не знаю. Как-то не думал об этом.

– Ой, а мне как хочется, если бы ты знал!.. Можно, я за тебя помечтаю, ага? Хотя – почему за тебя и за себя тоже! Потому что твои внуки – теперь и мои внуки… Господи, хорошо-то как – внуки!.. Если б ты знал, Саш, как я счастлива, что могу вот так… Ехать рядом с тобой, о будущих внуках мечтать… Как нам, бабам, мало для счастья нужно!

Придвинувшись ближе, Валя оплела пальцами его предплечье – даже через ткань рубашки ощущалась их горячая сильная дрожь. Положила голову ему на плечо, снова вздохнула счастливо:

– Как же хорошо быть просто женщиной, Саш… Не каменной бабой, а женщиной. Что угодно можно за это отдать…

Наконец пробка сдвинулась с места, поехали. Валя подняла голову, поправила волосы и, как часто у нее бывало, вдруг заговорила другим тоном, сугубо деловым, будто переключился внутри невидимый тумблер:

– Слушай, надо завтра другого водителя поискать. Ты займись, пожалуйста, ладно? Позвони в рекрутинговую фирму, они меня там знают, пусть кого-нибудь подыщут. Телефон у секретаря возьми.

– А меня ты что, увольняешь?

– Саш… Да ты что? Я ж наоборот, как лучше. Я ж тебе теперь не начальница.

– Да, я понимаю… Я в том смысле – мне надо другую работу искать, да?

– Какую другую работу? Нет, что ты…

– А что предлагаешь? Домохозяином стать?

– Да вообще-то я бы счастлива была, если бы так… Представляешь, я приезжаю уставшая, а ты меня дома встречаешь. С горячим ужином, с натопленной банькой, спокойный, веселый, довольный. Мечта, а не жизнь! Прекрасный сон бизнесвумен Вассы Железновой… Ведь так называют меня за глаза, да? Васса Железнова?

– Да. Но, по-моему, это не обидно. Наоборот.

– Ну, это как сказать. Раньше было не обидно, а теперь обидно. Так я не поняла насчет домохозяина? Как тебе?

– Никак, Валь. Хорошо, но не мое. Боюсь, не получится.

– Ой, кто бы сомневался… Хотя жаль, конечно. А всё твои мужицкие предрассудки, черт бы их побрал! Ну… Тогда заместителем моим будешь. Мне как раз толковый заместитель нужен, давно подходящую кандидатуру присматриваю. Не могу же я все одна да одна.

– Хм… И кто я буду в твоих заместителях? Куклой, сидящей за столом с важным видом? Я ж ничего в твоем бизнесе не понимаю! Да и не амбициозен я, сама знаешь. Нет, пусть все остается, как есть, ты руководишь, я баранку кручу. А толкового заместителя найдешь со временем.

– Что ж, как скажешь… Тогда я тебе зарплату вдвое прибавлю.

– Валь! Перестань, а?

– Да что, что перестань! Ты сам разве не чувствуешь, что мы все время вертимся вокруг твоих комплексов? Или ты тоже, как Гоша-слесарь из фильма, автоматически начинаешь помирать, если жена больше денег в дом принесла? Тогда уж предупреди сразу.

– Нет, Валь, не начну я помирать. Я, наоборот, жить хочу. И неважно, в какой ипостаси, лишь бы рядом с тобой. Вот сижу сейчас рядом с тобой, и мне хорошо, понимаешь? От силы твоей, от энергии, от самодостаточности. Наверное, я вампир, честно признаюсь! Я тяну из тебя твою любовь, твою сильную энергетику! Хочу жить, не хочу больше умирать!

– Ты мой любимый вампир, самый любимый! – ласково огладила она его по плечу. – Только немного трусливый вампир, не совсем качественный. Тебе больше предлагают, а ты не берешь. Возьми, а? Ну, зачем тебе работать, если я сама могу? Какая разница, кто домом занимается, а кто деньги добывает? Если у нас все хорошо, Саш? Главное, у нас любовь есть, правда? Может, будем просто любить друг друга, а не думать о всякой ерунде типа мужская роль, женская роль? Ну ее к черту, эту надуманную психологию, а?

– Да в общем, не в психологии дело… Все гораздо проще, Валь. Пойми, я же не свободен от обязательств в полном смысле. Мне хоть так, хоть этак, а все равно зарплата нужна. Ситуация, конечно, щекотливая, но…

– А, поняла. Тебе деньги нужны, чтобы помогать своей бывшей, да? И ты не можешь брать их у меня… Правильно, да?

– Ну, в общем…

– А почему ты ей должен помогать? Она что, сама себе на жизнь заработать не в состоянии?

– Не знаю. Может, и не в состоянии. После того, как я ушел… Всякое может быть, Валь. По крайней мере, я ни в чем не уверен.

– Беспокоишься о ней, да? Тревожишься?

– Да. Тревожусь и беспокоюсь. По-человечески.

– Вот же баба, а? Как она тебе сумела мозги скрутить. У меня, если бы я даже очень-очень захотела, все равно бы так не получилось. Это ж еще постараться надо…

– Не надо, Валь. Прошу тебя. Не заводись, мне неприятно.

– Ну, хорошо… Тогда так, Саш. И для этой ситуации я могу тебе предложить прекрасное решение. Обыкновенное, меркантильное, но безотказно действующее. Давай я выкуплю твое беспокойство и тревогу, а?

– Как это выкупишь, не понял?

– Да элементарно, Ватсон, за деньги. Мы ей дадим денег, чтобы она утешилась. И тогда ты не будешь тревожиться и беспокоиться. Только не смотри на меня так, Саш… Ничего ужасного я сейчас не произнесла, поверь. Я просто хочу, чтобы ты был свободен, совсем свободен. Чтобы вот тут… – сердито ткнула она ему пальцем в висок, – вот тут не было никакой тревоги… Потому что я очень люблю тебя, Саш! Я никогда никого так не любила, поверь мне! Я ж думала, вообще не умею… Иногда смотрю на тебя и пугаюсь своих эмоций – так и съела бы всего целиком…

Она потянулась к нему в порыве, обхватила руками за шею. Ладонь, спокойно лежащая на руле, слегка дернулась, и он произнес через довольный смешок:

– Тихо, Валюш, тихо, держи себя в руках, а то в кювете окажемся! Съешь, когда домой приедем, ладно?

– Ладно… А как насчет моего меркантильного предложения? Откупаться деньгами будем?

– Да при чем тут деньги, Валь.

– Э, не скажи. Это ты у нас такой… Самый последний и совестливый романтик на земле, а я давно в этом смысле не идеалистка. Да и время сейчас другое, знаешь. Сейчас о таких вещах говорить не стыдно, а вполне даже приемлемо. Любые вопросы решаются за деньги, Саш… И никому в голову не приходит жеманничать, строить оскорбленную мину на лице. Все, все выровнялось под деньги, а хочешь ты это принимать или не хочешь, уже никого не волнует. Я вот, например, жеманства терпеть не могу – ах, мы не такие, мы тонко чувствующие, мы сильно духовные!

– Валь… А если и правда – тонко чувствующие и сильно духовные? Я, например, уверен, что Маша никаких денег от тебя не возьмет.

– Почему – от меня? От тебя.

– Но ведь ты предполагаешь, что я у тебя их возьму?

– Ой, да какая разница, что ты к словам придираешься? Я ж тебе объясняю – ты сам себе ее надумал! Никакая она не чувствующая, а обыкновенная хитрая баба! А если хитрая, возьмет за милую душу, еще и в ножки поклонится!

– Нет, не возьмет.

– Возьмет!

– Нет…

Валя какое-то время молча глядела на дорогу, будто сдерживалась с трудом. Наверное, ее слегка раздражало его упорство. Потом повернулась к нему с ехидной улыбкой:

– Саш, я не понимаю, что происходит! Это что же, ты ею будто гордишься, да? Она, значит, духовная, а я меркантильная? Ты это хочешь сказать?

– Я ничего не хочу, Валь. Ты сама завела этот разговор. И он мне тоже не нравится, как и тебе. Поэтому давай не будем продолжать, ладно?

– Что ж, ладно… Не возьмет денег, и бог с ней. Мне-то что, я ведь как лучше хотела, чтоб ты не думал. Ты же все время думаешь о ней, да?

– Нет, все время не думаю.

– Не ври! Если сам себя ругаешь, такой, мол, сякой предатель-подлец, значит, уже думаешь. И чем больше думаешь, тем больше она для тебя становится бедненькой и несчастненькой. А заодно белой и пушистой. А я тогда кто, получается? А? Если она – белая и пушистая, то я тогда кто?

– Валь, прекрати, опять мы барахтаемся в этой теме. Мы же решили, что не будем больше об этом говорить. Пусть время пройдет…

– Нет уж, давай поговорим, нечего на время уповать! Согласись, ведь есть доля правды в том, что я сказала?

– Ну, в общем… Но разве я и впрямь не подлец-предатель, как ты говоришь? Предатель и есть. Сбежал как-то… Трусливо совсем, ничего не объяснил.

– Нет, не трусливо. Наоборот, все правильно. Знаешь, я давно на свете живу… И давно поняла, что все решать надо именно так, обрывать ниточки резко и сразу. Не мучить себя и партнера, не давать надежд. Потому что надежда оттягивает назад, в переживание, мешает восстановлению сил. Это, знаешь, как в колодец падать. Или ты бьешься об его стенки, достигая дна, или падаешь на дно целеньким. А целенькому, не убитому, гораздо легче от дна оттолкнуться и наверх выплыть. Нет, если резко и сразу, это гораздо гуманнее, чем…

– Ой, давай насчет гуманности помолчим, ладно? – перебил он ее немного раздраженно. – Ты просто Машу не знаешь, Валь!

– Да я, собственно, и не стремлюсь… Зачем мне ее узнавать, обойдусь без такого счастья! И тебе тоже советую – уж определись как-нибудь между нами.

– Так я определился, ты же знаешь.

Дальше ехали молча. Валя надулась, отвернула лицо к окну, ветер трепал выбившиеся из прически пряди. Он прибавил скорости – новенькая «БМВ» того и ждала, полетела резво, будто расплющивая под собой дорогу. Скоро поворот в их коттеджный поселок…

– Валь… Давай помиримся, пока домой не приехали. Чего ж дома зря время на обиды тратить?

Она хохотнула, повернулась к нему с улыбкой. Протянула руку, ласково дотронулась кончиками пальцем до подбородка:

– Давай…

* * *

– …Ой, Маш… Чуть не проглядела тебя! Чего так долго?

Она вздрогнула, пройдя мимо скамейки у подъезда. Викин голос ударил в спину, заставил остановиться. Оглянулась.

Сидит. Собралась кулём, – ручки на коленочках, нахохлилась, будто замерзла или нервничает. Или боится чего. Если боится, зачем притащилась?

– Привет, Вик. Ты же знаешь, я до шести на работе.

– Так время – уже восемь! А я тебя с семи жду. Скамейка тут неудобная, спина устала, и чаю ужасно хочется.

– А позвонить, предупредить, это никак, да?

– Так я подумала – чего я звонить буду? Все равно в семь часов дома появишься. Куда тебе после работы идти-то? Вроде некуда. Даже в продуктовый не надо, все равно ужин готовить некому.

Вика и сама испугалась того, что сказала. Лицо вытянулось, даже побледнела слегка. И забормотала виновато:

– Ой… Я хотела сказать… То есть я не то хотела сказать…

– Да ладно. Все ты правильно сказала. Действительно, куда мне теперь после шести? Только домой, тоску лелеять в одиночестве. Ладно, не трепыхайся, пошли.

Вика резво поднялась на ноги и тут же охнула, слегка прогнувшись в спине. Снова глянула виновато:

– Представляешь, Маш, спину где-то на сквозняке приморозила. Болит, сил нет. Наверное, в маршрутке просквозило, когда в воскресенье с дачи ехала.

– Так лежала бы дома, чего ко мне потащилась? Да еще и с пакетом. Давай сюда, я понесу, горе ты мое. Что у тебя там?

– Так продукты… Тебе и несу, между прочим. Курица, кефир, творог… Опять же зелень с дачи – петрушка, редиска, укропчик. Чистая зелень, экологическая. Ты же любишь, я знаю.

– Да зачем, Вик? У меня все есть, холодильник до отказа набит!

– Ну, я же не знала! Славочка мне позвонила, а относительно продуктов ничего не сказала. Вот я и взяла, на всякий пожарный случай.

– Ах, Славочка тебе позвонила!.. Что ж, теперь все понятно, по крайней мере. Вы решили у меня ежевечернюю вахту устроить, да? Чтобы я, не дай бог, из окна не сиганула?

– Так чего тут сигать, тут низко… Второй этаж всего…

– Действительно. Хорошо, что предупредила. А то я бы сиганула, не подумавши. Ладно, пойдем… Будем считать, на вахту ты заступила, с чем тебя и поздравляю. Хорошие вы со Славочкой люди, суперответственные.

– Ну зачем ты так, Маш?.. Мы же действительно о тебе беспокоимся! Славка, вон, звонила мне вчера, плакала в трубку… Говорит, ты ее предательницей обозвала. Зачем ты так, Маш?..

– Вик, а ты выпить хочешь? Давай выпьем с тобой, а? У меня где-то коньяк подарочный есть, фирменный, уже сто лет в баре пылится!

– Маш, ты это… Ты чего? Ты же крепкое вообще не пьешь… Тем более коньяк! Даже запаха не выносишь!

– А я, представляешь, обоняние потеряла. И без того слепенькая и бестолковенькая, так еще и не обоняю ни фига! Все к одному, представляешь? А закусывать коньяк мы будем борщом! Славка вчера борща наварила. Я ела, вкусно. Хочешь борща, Вик?

Потолкавшись в прихожей, ввалились на кухню, Вика принялась разгружать свой пакет, поглядывая на нее с опаской. С той же опаской прищурилась и на бутылку, которую она выставила на кухонный стол.

– Наливай, Вик! Ой, погоди, я рюмки достану… Вот эти, пузатенькие… Ага, ты уже и колбаски нарезала, подсуетилась! И лимончик тоже! Молодец… Я знаю, ты коньячок сильно уважаешь и даже без всякой компании иногда, тоскливыми вечерами, сама с собой, с хорошим человеком…

– Это ты на что намекаешь, интересно? – зло переспросила Вика. – Что я в одиночестве пью, да?

– А чего мне намекать? Я и так знаю, что пьешь. Но ты на меня не обижайся, Вик… Может статься, и я теперь… Так же… Наливай, чего смотришь!

Вика хмыкнула, уселась по-хозяйски за стол, решительно свинтила пробку на бутылочном горлышке. Потянула носом, прикрыла глаза от удовольствия:

– М-м-м… Хороший коньяк, французский. По запаху чувствуется.

Она глядела с опаской, как маслянистая жидкость тяжело плюхается в рюмки. Глупый кураж иссяк, и подступила тошнота к горлу. Зря она ляпнула про обоняние, никуда оно не пропало, наоборот, обострилось. Фу, мерзость какая этот запах…

– Вик… Ты пей, а я не буду. Что-то мне нехорошо…

– Ну, вот, здрасте, приехали! Издеваешься, что ли?

– Нет, не издеваюсь. Правда, нехорошо. А ты пей, пей… Ну, пожалуйста, Вик. Извини, что так получилось. Я думала, смогу. А оно взяло и затошнило, как обычно.

Вика махнула рукой, будто отодвинула ее от себя сердито, одним махом опрокинула рюмку. Задержала на секунду дыхание, закрыв глаза, крякнула по-мужски, сунула в рот ломтик лимона. И отвалилась блаженно на спинку стула.

Она смотрела на нее и завидовала: какая же Вика сильная баба! Ни рожей не вышла, ни кожей, фигурка на куриную тушку издали смахивает, вдобавок всю жизнь в сиротском одиночестве провела, а поди ж ты… Со стороны глянешь – абсолютно счастливый человек, самодостаточный! Ни одного комплекса на себя не берет! Мужа нет – и не надо. Детей нет – и не надо, чужих, как своих, полюбим. В дверь ее гонишь – она в окно лезет… Счастливая!

– Вик… Наливай еще, если хочешь. У тебя так вкусно получается, жаль, я поддержать тебя не могу.

– А может, попробуешь, Маш? Знаешь, как хорошо мозги прочищает? Опять же для сосудов полезно…

– Моим мозгам и сосудам уже ничего не поможет, Вик. Они уже прочистились до основания, до зияющей пустоты. Слышишь, как ветер свистит?

– Ой, кончай умирать, а? Подумаешь, трагедия, муж бросил! Хотя… Что я несу, трагедия, в общем, конечно. Вы оба хорошие ребята, я вас обоих одинаково любила… То есть люблю… Фу, не то опять говорю, наверное. Не слушай меня, ладно? И не обижайся, если опять не то ляпну.

– А ты еще выпей, и будешь говорить то, что надо, без ляпов.

– Да? Ладно, уговорила. А курнуть можно, Маш?

– Можно. Кури в окно.

Вика наполнила вторую рюмку, выпила, тут же сунула сигарету в рот, пробормотала со смешком:

– Одно удовольствие и могу себе позволить – выпить да покурить… И то нечасто. Знаешь, как иногда на даче хорошо? Особенно когда дождь… Сядешь на веранде, голова под хмельком улетает куда-то… Сидишь себе, слушаешь дождик, мысли всякие хорошие думаешь, жизнь живешь…

– Значит, считаешь, удалась твоя жизнь, да?

– А то! Удалась, конечно. Если много от нее не требовать, то явно удалась.

Развернув стул к открытому окну, Вика выдохнула первый дым, добавила тихо, задумчиво:

– Да, я умею ничего от жизни не требовать, научилась с годами. Не напрягаться, не суетиться, не хотеть, не ждать… Жить и жить в свое удовольствие. И тебе того же советую, Маш. Взять и разом успокоиться, ничего не хотеть, никого не ждать. А что? Если уж так все получилось, Маш? Чего теперь? Сама ж виновата…

– Да в чем, в чем я виновата, Вик? И ты туда же, вслед за Славкой! В чем я виновата, скажи?

– Да и я все думаю, Маш, как же ты главный-то подвох не прочухала? Ведь все, все было как на ладони…

– Что было на ладони, Вик?

– Ну как?.. Вот объясни мне, к примеру… Где ты видела, чтобы простому водителю на фирме две штуки зеленых в зарплату платили?

– Хм… А это много, да? Но это же частная фирма…

– Так ты тоже в частной фирме работаешь. Сколько у вас водителю платят?

– Ну, если в долларах… Примерно семьсот…

– И..?

– Что – и?

– Ну, какие выводы-то?

– Ты хочешь сказать, что эта мадам Сашу за деньги себе купила, да?

– Нет! Не это я хочу сказать! То есть не за деньги купила, а за внимание и заботу! И за любовь, наконец! Поняла, дурища ты этакая? Ох, как же мне жалко-то вас!.. И меня обездолили, суки такие. Я ж думала, около вашего семейства до гробовой доски протусуюсь. Ну где у тебя соображалка-то была, несчастная ты моя? Как, как было ничего не заметить?