Текст книги "Пятый странник"

Автор книги: Вениамин Каверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Каверин Вениамин
Пятый странник

Вениамин Каверин

Пятый странник

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Я говорю не в укор и не в осуждение: я – человек из глины. Точнее: я хочу слепить человека из глины.

4-го декабря 1921 года, я сделал это необыкновенное открытие, которое несомненно будет иметь огромное влияние на всю мою последующую жизнь. Убедившись в совершенной непреложности странного случая, я пытался исследовать причины, которыми он был вызван и пришел к следующим результатам:

Я не был рожден человеком из глины и стал таковым очень недавно, повидимому в октябре прошлого года, или около того. Здесь было бы уместно напомнить старинную еврейскую легенду, которая дает нам несколько весьма рациональных советов, касающихся того, каким образом оживить человека, сделанного из глины. Мне известно также, что многие раввины, нуждаясь в добросовестном служке синагоги, делали себе человека из глины и оживляли его, пользуясь упомянутыми советами.

Кроме того, я бы мог рассказать о том, что в одном из самых прекрасных городов Российского государства, живут и часто встречаются десять человек, которые и не подозревают даже, что они сделаны из самой лучшей глины. Но я этого не скажу, потому, что я скромен и молчалив по природе. Прошли века, прежде, чем я родился, и пройдут века, после того, как я умру.

Если бы остальные четыре странника могли сказать то же самое, то пятый не написал бы столь странного предисловия.

Вечер наступает, куклы готовы к представлению, все на своих местах.

Внимание!

Занавес поднимается.

Посвящается Серапионовым Братьям.

Глава I.

1.

– Любезные сограждане! Я – рыжего цвета. Вы не должны сомневаться в том, что я – рыжего цвета.

И точно: клок ярко-рыжих волос торчал из-под колпака.

– Более того: я умен, я красноречив, я умею ходить по канату. У меня есть Пикельгеринг, любезные сограждане, Пикельгеринг, знаток в схоластической философии и самая лучшая кукла из всех, которые вам когда-либо приходилось видеть.

Пикельгеринг высунулся из-под ситцевого полога, мигнул бубенчиком и поклонился с необыкновенным достоинством.

– Словом я – самое достопримечательное на обоих полушариях, а что касается моих полушарий, то они-то и есть самое во мне примечательное.

Полушария показались было из-под раздвинутых занавесок, но как бы устыдясь столь обширного общества вновь скрылись под приветливую сень полога.

– Но я буду краток. Я не хочу надолго задерживать на себе ваше благородное внимание. Позднее время не позволяет мне развернуть в пространной речи природные мои дарования. Любезные сограждане! Я – шарлатан!

И тут рыжий клок с некоторым упорством пронзил отсыревший в погребе воздух.

Мастеровые: кузнецы, кровельщики, стекольщики, портные закройщики и портные, кладущие заплаты на старое платье, купцы, матросы и веселые девушки в одеждах голубых и синих с желтой лентой в волосах, указывающей на их ремесло – все смешалось между узкими столами в веселую и дымную массу. За стойкой, на огромной бочке сидела хозяйка и она отличалась от своего сиденья только цветом лица. Оно было кирпичного цвета.

Особняком от всех в дальнем углу сидела докторская тога.

– Благородный герцог Пикельгеринг вздыхает по своей возлюбленной герцогине, – закричал шарлатан.

Пикельгеринг сел и принялся вздыхать с треском.

– Не извольте беспокоиться, – продолжал шарлатан, – у него немного испортилась пружина. Однако, судя по гороскопу, составленному знаменитым, неподражаемым астрологом Лангшнейдериусом, ему суждена долгая и счастливая жизнь.

Организм его крепок и вынослив, ибо он сделан мастером Лангедоком из Шверина, а куклам мастера Лангедока суждено бессмертие. Но ныне печаль по упомянутой герцогине заставляет его проливать горчайшие слезы.

И точно: благородный герцог проливал слезы, но почему-то не из того места, откуда они по всем естественным законам должны были бы проливаться.

– Освальд Швериндох – схоласт – ты жив, или ты уже умер, – говорил с горечью человек в докторской тоге, – если ты умер, то отправляйся на кладбище, если же ты еще жив, то что ты делаешь в этом грязном трактире?

– Я пьян, – отвечал он сам себе с некоторым достоинством – я пьян, пивной стакан в моих руках, а колба в моем кармане.

Под привычными шарлатановыми руками герцогиня с величайшей охотой изменила благородному супругу, заболела, как и он, испорченной пружиной и призвала к себе почтенного доктора маленького роста, но зато с огромной бутылкой в руках.

Тогда Пикельгеринг очнулся от своей бесплодной мечтательности и под неустанным наблюдением умелого руководителя с грозным видом приблизился к виновной супруге. Виновная супруга встала на колени, склонила голову и покорно ожидала решения своей участи. Шарлатан решил ее участь, вытер пот со лба и закричал...

– Любезные сограждане, представленье кончается.

Потом отошел в сторону, потянул за веревку и ситцевые занавески скрыли под собой дальнейшие приключения грозного Пикельгеринга и злосчастной супруги.

– Гомункулюс, – говорил схоласт, хлопая себя по карману -ты меня слышишь, Гомункулюс. Ага, ты не слышишь меня, мерзавец, ты не слышишь меня, я тебя выдумал, а ты мертв!

Шарлатан сложил свои куклы и подошел к стойке.

– Хозяйка, – сказал он, – сегодня последний день моей работы. Наступает ночь, я устал, и ты должна угостить меня пивом.

Одна бочка кивнула головой с благожелательством, а из другой шарлатан проворно нацедил себе кружку пива.

Человек в докторской тоге оторвался от предмета, который он созерцал с горечью, и пошатываясь подошел к нему.

– Любезный друг, – сказал он негромко, – все бренно, все пройдет и на свете нет ничего вечного.

– Не смею противоречить, – отвечал шарлатан, – хотя и не имею возможности проверить ваше проникновенное заключенье.

Тога уселась напротив него и некоторое время они пили молча.

– Дорогой шарлатан, – снова заговорил человек в тоге, – я не сомневаюсь, что вам известно мое имя и мое звание, ибо я -Освальд Швериндох, ученый схоласт, и я выдумал Гомункулюса.

– Мой дед катопромант Вирнебург, – отвечал шарлатан, -научил меня многим фокусам и если вам угодно...

– Не то, – промолвил схоласт, – не то. Гомункулюс сидит в колбе, колба в моем кармане, но я несчастный человек, потому что он – мертв как дерево.

– Если вам угодно, – продолжал шарлатан, – я вскрою вас ланцетом и совершенно безболезненно удалю из вашей души мучащее вас несчастье.

– Пойми, – сказал схоласт, – пойми, он не оживает. Я сделал его, я его выдумал, я потратил на него всю мою жизнь и теперь он не хочет оправдать возложенных на него ожиданий.

Кабачок пустел. Мастеровые покидали его парами, одна за другой. Слуги гасили свечи, а хозяйка зевала раз за разом с хрипеньем и легким свистом.

– Гомункулюс, – с задумчивостью повторил шарлатан, – не могу ли, я сударь, попросить вас показать мне вашего Гомункулюса?

– Вот он, – сказал схоласт и вынул колбу из заднего кармана тоги.

Точно: за тонкой стенкой стекла, в какой-то прозрачной жидкости плавал маленький, голенький человечек с закрытыми глазами и с полной безмятежностью во всех органах тела. Шарлатан взял его в руки, разглядел и с осторожностью поставил на стол.

– Herr Швериндох, – начал он с некоторым волнением в голосе, – вы ищете средства оживить вашего Гомункулюса?

– Так, – отвечал схоласт, – я ищу его. Это точно.

– Я же ищу нечто другое. Нечто необычайное и в высокой степени благородное.

Докторская тога уставилась лицом в рыжий клок и начала внимательно прислушиваться.

– Вы поймите меня, – вскричал шарлатан. – Во мне нашли убежища многие достоинства, и я прошу вас выслушать меня со вниманием.

Схоласт слушал внимательно.

– Ночь близка, свечи гаснут, все разошлись, и я буду краток. Мой дед катопромант, геомант и некромант Генрих Вирнебург перед своим таинственным исчезновением, призвал меня к себе и нарек своим единственным преемником и продолжателем. В моих руках, согласно этому завещанию, сосредоточилась вся власть черной, желтой, белой, синей, красной, голубой и зеленой магии.

Он вытащил огромную трубку, набил ее табаком, закурил и продолжал:

– Но я был одарен этой силой с одним условием: всю мою жизнь я не должен был касаться ни одной женщины. И вот, любезный ученый, и вот мне исполнилось 18 лет.

Лицо его искривилось при этих словах, как будто он проглотил что-либо очень горькое, а рыжий клок пронзил воздух с особенным упорством.

– Все бренно, – сказал схоласт, – все минет, ничему не суждено бессмертие.

– Не смею противоречить, – с охотой отвечал шарлатан, -но именно тогда и случилось некоторое печальное событие, которое навсегда или почти навсегда уничтожило все силы, которыми меня одарил Генрих Вирнебург.

Вскоре затем, глубокой ночью ко мне явилась тень моего деда, которая пообещала возвратить мне потерянное под новым условием. Под новым условием, дорогой схоласт, и это то условие и заставляет меня бродить из города в город с куклами и в этом шутовском одеяньи. Я должен найти ослиный помет.

– Ослиный помет?

Хмель мигом выскочил из головы схоласта и, хромая побежал к двери. Там он поежился немного, как бы не желая выходить на холодный воздух, наконец скользнул в щелку и исчез.

Схоласт переспросил с изумленьем:

– Ослиный помет?

– Да, сударь, но не простой ослиный помет, который мы можем видеть ежедневно, а ослиный помет из золота, усыпанный драгоценными камнями. Я купил осла, чудесного осла; я ежедневно слежу за некоторыми, необходимыми с его стороны испражненьями, и ничего. Ничего, сударь, ничего и ничего не вижу.

Лампы погасли. Поздняя ночь разогнала всех посетителей. И даже бочка, сидевшая за прилавком, покинула насиженное место и покатилась к двери.

– Пора, – сказал шарлатан, поднимаясь, – завтра утром я отправлюсь далее.

– Искать ослиный помет?

– Да, – с некоторой грустью в голосе ответил шарлатан, -да, ослиный помет.

– Все бренно, – повторил схоласт, выходя и глубоко задумавшись, – все минет, все минет, ничему не суждено бессмертия.

2.

– Старая ведьма! Бочка с пивом, или лучше сказать бочка без пива, бочка с гнилой водой, пустая бочка, проснешься ты наконец, или нет?

– Я не проснусь, – отвечала хозяйка, – я не проснусь, рыжая кукла, я просыпаюсь позднее.

– Мой осел ждет меня на дворе, он уже снаряжен, куклы мои уложены. Ты мне скажи прямо: проснешься ты, или нет? Или точнее: уплатишь ты мне деньги, или нет? Если да, то я подожду немного. Если же нет, то я ударю тебя коленом. – Выбирай, старая ведьма, выбирай.

– Приходи за деньгами через час, – отвечала хозяйка, – не буди меня и не тревожь мой отдых. Моему истощенному телу нужно краткое успокоение.

– Пусть каждая минута будет занозой в твоих пятках, -отвечал шарлатан.

Он постоял еще минуту, а потом быстро побежал вниз, потому что увидел, что мальчишки подобрались к его ослу с длинной хворостиной.

Он поймал одного и стал тягать за волосы. Мальчишка визжал, шарлатан ругался, а осел поднял голову и с явным презреньем поглядывал на расправу. Наконец, шарлатан закурил трубку, сел у крыльца и задумался.

– Я тощ, – сказал он мысленно самому себе, – сегодня ночью служанка Луиза говорила мне, что у меня ноги тонкие как вязальные спицы и очень холодный живот. Это – почти необ'яснимо. Тонкость колен еще может быть об'яснена худым телосложением и высоким ростом, но как об'яснить холодность живота. Но, с другой стороны, не ошиблась ли Луиза и не спутала ли она меня с кем-нибудь другим?

Он ощупал рукою живот и продолжал говорить себе мысленно.

– Я думаю, что если это и в самом деле так, то мне должен помочь шарлахбергер. Сегодня на ночь непременно нужно выпить шарлахбергера. Но может быть всему виною то обстоятельство, что у Луизы был слишком теплый живот?

Он неуспел еще решить этого в высшей степени важного вопроса, как в ворота прошла докторская тога и, дойдя до крыльца, остановилась перед ним.

– Вы уже снарядили вашего осла, любезный шарлатан? -спросил схоласт.

– Это так, – отвечал шарлатан, вставая, – мой осел и я сам готовы в путь.

– Чудесно, – сказал ученый, – я отправляюсь с вами.

Шарлатан принял сосредоточенный вид и поблагодарил за внимание. Схоласт потуже закутался в тогу и ответствовал благодарностью за готовность сопутствовать. Так они кланялись друг другу до тех пор, пока хозяйка не вышла на крыльцо посмотреть что случилось. Шарлатан потребовал у нее уплаты, получил деньги, и взобрался на осла. Он поехал к воротам в сопровождении ученого, который шел рядом с ним. Но когда он проезжал под воротами, то заметил молодую девицу, загонявшую кур в клети.

– Девица, – крикнул он, – не хочешь ли ты, кроме кур, изловить петушка? У меня есть такой петушок, какого ты у других не увидишь.

И осел закричал отрывисто.

3.

Они странствовали вместе много дней. Шарлатан показывал фокусы, а ученый давал ему уроки латыни. А по вечерам Швериндох вынимал колбу и начинал с тяжкими вздохами рассматривать своего Гомункулюса. И Гомункулюс был недвижим по-прежнему и всеми органами своего тела выражал полную беззаботность.

Шарлатан же часто слезал с осла, поднимал ему хвост и глядел с ожиданием и надеждой.

После долгого пути они пришли в город Вюртемберг голодные и усталые.

4.

– Вюртембержцы, – кричал шарлатан, – приветствуйте шарлатана Гансвурста, его осла и его оруженосца. Он – самый остроумный шут от Кельна до Кенигсберга, включая сюда прирейнскую область, его осла зовут философом Кунцом, а его оруженосец из пакли.

Они проехали городские ворота и сторож с огромными ключами за поясом тотчас побежал на площадь, сообщить о приезде нового шута верхом на осле, с оруженосцем, сделанным из пакли.

В узких вюртембержских улицах из окон высовывались то веселые бородатые лица с трубками, то круглые, как дно бочки рожи вюртембержских хозяек, то очаровательные личики девиц в белых чепцах с голубыми лентами.

На площади огромная толпа мигом окружила их.

– Кузнецу – железо, свечнику – воск, – кричал шарлатан, – кровельщику – солома, а шарлатану и фигляру – кукол и вюртембержцев! Мы счастливо приехали, дорогой схоласт, в городе ярмарка.

И точно: в Вюртемберге была ярмарка. В 12 часов судьи проехали по городу на городских конях, приняли у стражи ключи от города, на обратном пути проверили часы на главном рынке и вернулись в магистрат, чтобы избрать особого бургомистра, для управления городом, во время ярмарки.

В деревянных лавках торговали купцы городов и пригородов.

– Любезный шарлатан, – отвечал схоласт, – я держусь за хвост вашего осла, чтобы не потерять вас, но мне кажется, что я все-таки вас потеряю.

– Печнику – кирпичей и глины, – кричал шарлатан диким голосом. – Вюртембержцы – приветствуйте меня, я почтил вас своим приездом.

Пожилой бюргер сказал ему:

– Говори понятнее, шут. Здесь и без тебя много шуму. У нас уже есть один такой – как ты, и он говорит смешнее и понятнее. К тому же на шута ежегодно тратятся городские суммы.

– Каждому свое, – отвечал шарлатан, – лудильщику -олово, оружейнику – железо для шомполов, ворам – содержимое ваших карманов. Бюргер, взгляни, где твои часы.

В это время воришка стащил часы у пожилого бюргера. Он бросился за ним, а шарлатан двинулся далее, раздвигая толпу. Швериндох давно уже упустил хвост осла, а теперь, оттертый толпой, потерял и самого шарлатана. Некоторое время он видел еще рыжую голову, но потом потерял и ее и остался один в незнакомом городе.

5.

Наступила ночь. Усталый Гансвурст ехал на своем осле по окраинам города. Он был сыт и пьян, но хотел спать и покачивался взад и вперед, как петля на готовой виселице. Было темно вокруг, огни уже не горели в окнах. Иногда навстречу ему попадались солдаты и слышалось бряцанье шпор и оружья. Но они оставались за ним, и вокруг снова темнота и безлюдье. Но вдруг на повороте мелькнуло освещенное окно. Он очнулся от дремоты и поднял голову. Потом осторожно под'ехал к окну и встал на спине осла на колени.

На высоком столе, усеянном ретортами, колбами, трубками, горел зеленоватый огонь. Расплавленное стекло тянулось и свивалось невиданными фигурами над раскаленной пластинкой железа. Высокий человек в остроконечной шапке и длинной тоге склонялся над огнем и в лице его выражалось вниманье, самое напряженное.

– Как, – сказал шарлатан, – как ученый Швериндох уже нашел себе пристанище в благородном городе Вюртемберге? Он уже производит опыты. Быть может, он уже нашел и средство оживить своего Гомункулюса?

И Гансвурст постучал в окно.

Остроконечный колпак принял вертикальное положенье.

– Схоласт, – крикнул шарлатан, – отворите окно, я буду очень рад снова увидеться с вами.

– Кто меня зовет, – отвечал схоласт, приближая лицо к стеклу, – обойди угол, там дверь моего дома.

– Но куда я дену осла? – возразил шарлатан, – осел – это все мои надежды в будущем и настоящем.

– Значит, ты не житель нашего города, – сказал Швериндох и на этот раз лицо его показалось шарлатану старше, – в таком случае привяжи осла к фонарю, а сам пройди туда, куда я указал тебе.

Схоласт отошел от окна и снова склонился под зеленым пламенем.

– Господи помилуй, – бормотал шарлатан, привязывая осла, – он так возгордился, что не хочет уже узнавать старых друзей. Но откуда взялся этот чудесный дом у моего ученого? И почему лицо его показалось мне таким старым? Я бродил по городу, шутил и показывал фокусы, а он в это время купил дом, кучу бутылок, свечи, уже оживил, наверное, свою проклятую колбу и даже успел состариться.

Привязав осла, он подошел к двери, толкнул ее и очутился в комнате, которую видел у окна.

Швериндох снял свой колпак, потушил зеленый огонь и, опираясь на палку, поднялся к нему навстречу.

– Любезный схоласт, – быстро заговорил шарлатан, – все бренно, все минет, ничему не суждено бессмертия.

– Да, – отвечал схоласт, – не смею противоречить. Ничему не суждено бессмертия.

– А этот дом, – говорил шарлатан, – а эти бутылки, этот колпак, эта комната – они исчезнут, как дым.

– Исчезнут, – отвечал схоласт, – как исчезнем когда-либо и мы сами.

– Так для чего же вы все это купили? – продолжал шарлатан: – или вы сделали все это в ваших бутылках?

– Чужестранец, – отвечал Швериндох, – ты меня удивляешь. Ты говоришь со мною так, как будто, мы знакомы много лет. Между тем я вижу тебя впервые.

– Впервые? – сказал шарлатан с обидой в голосе: – мы расстались сегодня днем. Нас разделила толпа на площади.

– Чужестранец, – отвечал Швериндох, снова – я не имею права не верить тебе, но ты меня удивляешь. Я видел много людей на своем веку и может быть ученые работы несколько осла били мое зрение.

– Освальд Швериндох, ученый схоласт, – начал было шарлатан, подходя к нему ближе, – нас разлучила толпа на площади. Поглядите на моего осла. Неужели вы и его забыли?

– Как ты назвал меня? – переспросил Швериндох и нахмурил брови. – Ты принял меня за кого-то другого. Имя мое Иоганн Фауст.

6.

Наступила ночь. Схоласт усталый и голодный шел по пустым улицам Вюртенберга.

– Гомункулюс, – говорил он, похлопывая себя по карману, -ты слышишь, Гомункулюс – я покинут, я оставлен всеми. Мой единственный друг – это ты, и ты никогда не покинешь меня, потому что я тебя выдумал.

Он сел на тумбу и сказал мысленно:

Навстречу мне целый вечер попадались бюргеры, что шествовали с чрезвычайной важностью. Каждый из них имеет дома жену, а по вечерам – ужин. Но я не имею ни того, ни другого. Я – ученый баккалавр. Я – maqister scholarium.

Улица была темна и безлюдна.

– Доктор Фауст, – закричал вдруг, прямо перед ним голос, – что делаете вы, одни, поздней ночью, на улице города?

Швериндох поднял голову. Никого не было вокруг?

– С вами произошла какая-то странная перемена, – продолжал голос, – мне кажется, что на вашем благородном лице несколько разгладились морщины.

– Простите, – пробормотал огорченный Швериндох, – прошу прощения, повидимому мои глаза несколько ослабли от ученых занятий и я никого не различаю в темноте.

– Это – странно, – удивился голос, – с каких пор вы, дорогой учитель, перестали узнавать ваших добрых друзей?

– Друзей? – переспросил Швериндох, тщетно пытаясь разглядеть что-либо перед собою, – осмелюсь просить вам напомнить мне, где и когда мы с вами встречались?

– Право, – с беспокойством продолжал голос – право, я боюсь, дорогой учитель, что чрезмерные занятия слишком утомили вас. Не лучше ли вам будет отправиться домой и отдохнуть немного.

– Нет, нет, – вскричал Швериндох, – нет, нет, я прошу раз'яснения. Где и когда мы с вами встречались и почему я не вижу вас?

– Извольте, – отвечал голос с обидой, – извольте. Мы встречались в вашем доме в Вюртемберге, и вы знаете меня так давно, что вероятно шутите, не узнавая.

– Непонятно, – отвечал Швериндох, – непонятно. Назовите мне ваше имя.

– Курт, сын стекольщика.

– Сын стекольщика, – переспросил Швериндох, – это очень странное имя.

– Доктор – вы нездоровы, – сказал голос и на этот раз с чрезвычайной решимостью, ночь близится к концу и вам пора домой, доктор!

С этими словами схоласт почувствовал, как нечто осязаемое схватило его под руки и повлекло по темным улицам Вюртемберга.

7.

Шарлатан сидел против доктора Иоганна Фауста и взирал на него с тайным почтением.

В окно заглянул уже серый утренний свет.

– Сорок лет тому назад, – заговорил доктор, – старый еврей из Лейпцига подарил мне белый порошок, который обладает чудесной силой в нахождении философского камня.

– Осмелюсь вас спросить, – сказал шарлатан очень тихо и с некоторой печальной вежливостью, – для чего вы ищете филосфоский камень?

– Чужестранец, – отвечал, оборотясь, доктор, – ты получил приют в моем жилище. Ты – мой гость, но я прошу тебя не мешать в моей работе.

– Простите, – промолвил шарлатан, – но среди моих немногих друзей есть некто Освальд Швериндох. Он ищет средства оживить Гомункулюса, и я подумал, не одно и тоже ли служит целью ваших стремлений.

Доктор не отвечал ему. Подойдя к столу, он собрал пепел, оставшийся на стекляной пластинке, смешал его с другим порошком и всыпал полученную смесь в реторту. Снова запылал маленький горн и два пламени соединились в одно, раскаляя железо.

– Гомункулюс? – сказал он, вспоминая о вопросе Гансвурста, – пустое, Гомункулюса выдумал я еще в молодых годах, и оживить его – невозможно.

– Вероятно, так же невозможно, – пробормотал шарлатан, -как найти золотой помет от осла, усеянный драгоценными камнями.

Он умолк. Голубая жидкость кипела в реторте, маленькие пузырьки отделялись от нее и через стеклянную трубку выходили под прозрачный колпак и оседали на его стенках блестящими каплями.

– Работай при восходе солнца, – снова сказал Фауст и снова более себе, нежели своему собеседнику, – с запада иди на север, туда, где полная луна. Он был уже в моих руках, философский камень.

Но шарлатан никогда не узнал о причинах исчезновения из рук Иоганна Фауста философского камня, потому что на улице раздались неверные шаги, и дверь распахнулась, как бы под сильным ударом.

8.

Добровольное условие, дано в городе Вюртемберге в день седьмой мая месяца, года 14.

Закреплено в оный день советником магистрата Фридрихом Бауером.

Мы, бургомистры и совет, выслушав согласные речи нижепоименованных граждан Вольных Германских городов о добром путешествии, ими замышляемом, с целью разысканья многих, полезных науке, мираклей и соответствуя твердому настоянию, ими утвержденному, сим положили:

В день восьмой, месяца мая, года 14.. доктор и магистр философии и многих наук Иоганн Фауст из Вюртемберга, схоласт и также магистр многих наук Освальд Швериндох, шут из Берна, именем Гансвурст и мастеровой из Вюртемберга, цеха стекольщиков, именем Курт, покидают город для вольного путешествия сроком на полтора года. По прошествии же положенного времени должны возвратиться в город наш и кто из них возвратится ранее прочих, имея цели свои решенными, тот получает право на, остальными странниками открытые и полезные науки, миракли.

Таковая воля магистратом утверждена и печатью вольного Вюртемберга запечатана.

Советник магистрата: Фридрих Бауер.

Примечание к памяти: Упомянутый мастеровой Курт города нашего, подлинного телесного вида, при заключении сего договора, показать не пожелал, отговариваясь неимением. Однако звучал голосом и был признан существующим по уверению почтенного доктора и магистра философии Иоганна Фауста. Советник Фридрих Бауер.

Глава II. Путь схоласта Освальда Швериндоха.

1.

Дни проходят и дни уходят и Рейн протекает так же, как он протекал сотни лет тому назад. И как сотни лет тому назад на берегу его виден Кельн, сложенный из камней. Город этот очень древний город, но камни, из которых он сложен, – древнее его. Старая ратуша не однажды жаловалась дому бургомистра: -разница лет между мною и моими камнями все та же и та же, меня огорчает эта неизменность – и она двигала стрелками своих часов с неизменной последовательностью: час за часом, минута за минутой, пока сторож Фрунсберг из Шмалькальдена не позабыл завести часы.

Это было ранним утром и в тот самый день, когда схоласт прошел через городские ворота. Он первый увидел, как стрелки часов дрогнули последний раз и остановились.

– Увы, – сказал он, пораженный горестью, – граждане города Кельна расточают драгоценное время – бесплодно.

И так как он был человек добрый, то не замедлил сообщить о своем открытии первому встречному бюргеру.

– Herr, – начал он, подступая к нему с вежливостью, -Herr, простите меня за то, что я столь нечаянным образом нарушаю ваше спокойствие. Никакие обстоятельства не могли бы принудить меня к такому поступку, но судьба наша неведома нам совершенно и сторож ратуши, быть может, и не подозревает даже, какое ужасное событие случилось с ним.

– Herr, – отвечал бюргер, так же с вежливостью, однако же и с чувством собственного достоинства. – Ему впрочем, чрезвычайно понравилась обходительность Швериндоха. – Herr, не тревожьтесь о моем спокойствии, ибо мое спокойствие есть плод долгих размышлений и зрелого возраста. Впрочем, если вы чужой в нашем городе, то я сочту своим долгом дать вам приют. Позвольте также переспросить вас, какое замечание изволили вы высказать относительно сторожа ратуши?

– Herr, – отвечал Швериндох, отступая на шаг и низко кланяясь, – ваша догадка относительно моего происхождения поражает меня своей прозорливостью. Я, действительно, пришлец в вашем городе и ваше гостеприимство делает ему честь. Впрочем, Herr, я упомянул о том, что наша судьба нам совершенно неведома и сторож ратуши, быть может, напрасно не заботится о своей безопасности.

– Herr, – отвечал бюргер с величественностью, – вы должны были знать, что наш город, это самый гостеприимный город во всей Германии и мне, как бургомистру этого города, вдвойне и втройне надлежит оказать гостеприимство гостю. Впрочем, позвольте узнать, о какой беде, грозящей сторожу ратуши, изволите вы говорить?

– Herr, – отвечал Швериндох с нежностью прикладывая руку к сердцу, – сам Яков Шпренгер не мог бы ожидать в вашем городе такого счастья, которое посетило меня, в виде встречи с одним из самых высоких его представителей. Я – ученый схоласт Освальд Швериндох, а, впрочем, упоминая незадолго перед тем о стороже ратуши, я имел ввиду некоторое странное событие случившееся на моих глазах в пределах вашего города.

– Herr, – отвечал бургомистр, – поверьте, ничто не заставило бы нас нарушить святые законы и что сам Яков Шпренгер остался бы доволен тем приемом, который мы оказали бы ему в нашем городе. Впрочем, Herr, что именно подразумеваете вы под странным событием, случившемся на ваших глазах?.

– Herr бургомистр, – отвечал Швериндох, глядя на него с сожаленьем. – Наука бессильна перед законами природы, ничто не в силах задержать собою их течение, и лишь великий Аристотель est praecursor Christi in rebus naturalibus. Впрочем, уважаемый Herr бургомистр, под странным событьем, случившимся на моих глазах, я считал нечто действительно странное, случившееся действительно на моих глазах.

– Herr scholast, – отвечал бургомистр, – я вполне согласен с истиной, только что высказанной вами. И тем более, что сам я именуюсь в грамотах города "Magister civium". Впрочем, позвольте также узнать, что именно подразумеваете вы под чем-то действительно странным, случившемся действительно на ваших глазах?...

Так, говоря, они дошли до дома бургомистра и лишь подходя к своему дому бургомистр узнал о проступке сторожа Фрунсберга из Шмалькальдена. И он вернулся и отправился в магистрат, а к вечеру сторожа повесили, потому что часы не останавливались со времени короля Карла и король Карл завел их своими руками.

2.

– Гомункулюс, – говорил Швериндох, поздней ночью ложась в постель в доме бургомистра, – Гомункулюс, ты слышишь меня, Гомункулюс. Я принят в доме бургомистра, я – учитель его сына, но минет год и я должен буду вернуться в Вюртемберг с пустыми руками. Я говорю тебе, а ты не слышишь.

Он с горечью смотрел на колбу, а в ней по-прежнему плавал голенький человечек и во всех членах его тела видна была полная беззаботность.

– Схоласт, – промолвила медная статуя воина, что стояла в углу комнаты, отведенной схоласту, – каждую секунду я ощущаю шлемом, как мимо меня протекает время и пройдет еще 600 лет, прежде чем ты оживишь своего Гомункулюса.

– Рыцарь, – отвечал ночной колпак, с горделивым видом сидевший на голове Швериндоха – опустите забрало и крепче сожмите губы. Я говорю: нет ничего проще, как оживить Гомункулюса.

– Я сплю, – сказал Швериндох, – я боюсь, что мне это только снится.

– Ночь еще только что началась, – отвечал рыцарь, -расскажите мне, что думаете вы об этом.

– Ночь приходит к концу, – сказал колпак, – еще не время оживить Гомункулюса. Четыре странника еще не прошли предназначенного им пути.

– Освальд Швериндох, баккалавр, magister scholarium – ты спишь? – И он ответил сам себе: – Я сплю, но вижу странные сны похожие на правду.

– Вижу лишь одного странника, – ответствовал рыцарь, – и не знаю, спит он, или бодрствует. Ночь еще только что началась, расскажите мне о том, как оживить Гомункулюса.

– Ночь приходит к концу, – повторил колпак, – но чтобы оживить Гомункулюса, стоит лишь подыскать для него подходящую по размеру душу.

– Это надо запомнить, – сказал Швериндох, натягивая одеяло до подбородка, – это мне нужно запомнить.

И он уснул окончательно.

3.

Бургомистра города Кельна звали Иоганн Шварценберг и он имел сына Ансельма, школьника. На утро Швериндох дал первый урок своему ученику.

– Sub virga degere, – сказал он, усаживаясь в кресло и кладя подле себе огромную розгу, – sub virga – magistiri constitutum essue.

Ансельм выкатил глаза и поглядел на него со страхом.

– Так, так, – сказал бургомистр, – точно, Herr Швериндох, вы говорите святые истины.

– Ансельм, – продолжал учитель, – вот книга, которую ты будешь читать вместе со мной.