Текст книги "Сказочные повести"
Автор книги: Вениамин Каверин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
– Застенчивость – это не что иное, как отсутствие воспитания, – сказал он. – Надеюсь, мы с женой сумеем внушить это детям. Да, Лекарь-Аптекарь спрашивал меня, как проехать к Ученому Садоводу. И я показал дорогу, хотя тогда был еще очень застенчив. Вы как, по воздуху или пешком? Лучше по воздуху, ближе и легче найти. Черепичная крыша. – Спасибо. До свидания. – Счастливого пути. Дети, что нужно сказать? – Счастливого пути, – хором сказали крольчата.
ЛЕКАРЬ-АПТЕКАРЬ, ПЕТЬКА И СТАРАЯ ЛОШАДЬ ОТПРАВЛЯЮТСЯ В МУХИН, А ЗА НИМИ, КАК ЭТО НИ СТРАННО, – САМА АПТЕКА "ГОЛУБЫЕ ШАРЫ"
Между тем выезд, на который стоило посмотреть, превратился в выезд, на который невозможно было досыта насмотреться. Прощаясь, Ученый Садовод украсил Старую Лошадь розами, и теперь она стала похожа на пряничного доброго льва, которого хотелось съесть, – так она была мила и красива. В шляпе Лекаря-Аптекаря тоже торчала роза, но бледно-желтая, чайная, называющаяся так потому, что она была привезена из Китая. А китайский чай, как известно, так хорош, что его пьют без сахара – во всяком случае, сами китайцы. Петька, который, как все мальчишки, презирал цветы, все-таки обвил водовозную бочку цветущим голубым плющом и приколол к своей курточке несколько анютиных глазок. Словом, выезд утопал в цветах, и было бы очень хорошо, если бы пассажиры (или хотя бы Лошадь) знали, куда они едут. Гусь-предатель, которого они захватили с собой, даже спросил Петьку:
– Скажите, пожалуйста, куда вы изволите ехать?
Он стал очень вежлив после того, как этот мальчик чуть не свернул ему шею. Но, увы, хотя Петька и сказал отрывисто: "Куда надо", никто не мог ответить на этот вопрос.
– Прямо или направо? – спросила Лошадь, когда они добрались до перекрестка, на котором скучал, повесив голову, длинный белый столб-указатель. "Мухин – 600 метров" – было написано на стрелке, показывающей прямо. "Немухин – тоже 600" – было написано на другой, показывающей направо.
– Аида в Немухин! – закричал Петька.
Лекарь-Аптекарь строго посмотрел на него и сказал Лошади:
– Прямо.
На ночлег пришлось остановиться в поле. Лекарь-Аптекарь завалился на боковую, а Петька стал рассматривать его банки и склянки. Одну, в которой что-то поблескивало, он откупорил, просто чтобы понюхать, – и Солнечные Зайчики стали выскакивать из бутылки, веселые, разноцветные, с отогнутыми разноцветными ушками. Одни скользнули в темное, ночное небо, другие побежали по дороге, а третьи, прыгая и кувыркаясь, спрятались в траве.
На бутылке было написано: "Солнечные Зайчики. От плохого или даже неважного настроения. Выпускать по одному".
Ну вот! По одному! А он небось выпустил сразу штук сорок. И Петька поскорее заткнул бутылочку – испугался, как бы ему не попало.
Наутро они приехали в городок Мухин и сняли комнату у веселого Портного, который целыми днями сидел, поджав ноги, и шил пиджаки, жилеты и брюки. Вечерами, чтобы размять ноги, он катался – летом на роликах, а зимой на коньках. На роликах он катался лучше всех в Мухине, а на коньках едва ли не лучше всех в Советском Союзе. Если бы не музыка, он, может быть, стал бы даже чемпионом – так ловко он выписывал на льду имя девушки, на которой собирался жениться.
– Не можете ли вы вылечить меня от любви к музыке? – попросил он Лекаря-Аптекаря. – Дело в том, что на катке каждый вечер играет оркестр, а я так люблю музыку, что забываю о своих фигурах. Однажды, например, я заслушался и вместо трех с половиной сальто в воздухе сделал только три. Ну, куда это годится!
С такой удивительной болезнью Лекарь-Аптекарь встретился впервые. Любовь к деньгам, или так называемую скупость, он лечил. Любовь к спиртным напиткам – тоже. А вот любовь к музыке... Он обещал подумать.
В общем, если бы не Гусь, который все время боялся, что его съедят, в Мухине жилось бы прекрасно. Гусь начинал ныть с утра:
– А вы меня не съедите?
– Не съедим, – отвечали ему. – Но только потому, что гусятина у тебя невкусная, старая. А то съели бы, потому что ты – предатель.
– Ну и что же? Подумаешь! Ну и предатель! Тогда отпустите. Меня дома заждались.
А домой нельзя.
Почему?
– Потому что ты скажешь Великому Завистнику, что мы в Мухине. И он такое с нами устроит, только держись!
Гусь успокаивался, но наутро опять начиналось:
– А вы меня не съедите?
В общем, все было бы хорошо, если бы аптека не соскучилась по своему Аптекарю.
Соскучились бутылки, большие, маленькие и самые маленькие, в которых едва могла поместиться слеза. Соскучились Голубые Шары, годами слушавшие бормотание своего хозяина, который разговаривал с ними, как с живыми людьми. Порошки пересохли и пожелтели. На микстурах появилась плесень. И, хотя многие врачи в настоящее время утверждают, что плесень тоже лекарство, никто еще не пробовал лечиться ею от зависти или лени. Единственный человек, побывавший в аптеке, был мухинский Портной, да и то лишь на несколько минут – в Москве у него были дела, и он торопился. Лекарь-Аптекарь дал ему ключи, чтобы он поискал лекарство от любви к музыке, мешавшей ему стать чемпионом.
Но больше всех, без сомнения, соскучились белочки. Беспокойно двигая своими пушистыми хвостами, они все прислушивались – не скрипит ли дверь, не пришел ли хозяин?
Именно они-то и начали этот перелет – повидимому, единственный в истории Аптек и Аптекарей всего мира. Присев на задние лапки, они прыгнули в маленькую комнатку за Аптекой, а оттуда в открытую форточку, ту самую, через которую вылетела Сорока.
Как они догадались, что Лекарь-Аптекарь скрывается в Мухине, осталось неизвестным, хотя можно предположить, что они узнали об этом от Портного. Так или иначе, белочки выпрыгнули и полетели – ведь они прекрасно умеют летать. За ними помчались к своему хозяину порошки, таблетки, микстуры, травы, пилюли, коробочки, пузырьки, и среди них, конечно, тот, на котором было написано "Живая вода". И, наконец, последними неторопливо поднялись в воздух Голубые Шары – левый, на котором было написано: "Добро пожаловать", и правый, на котором было написано: "в нашу аптеку".
Все это произошло очень быстро – Портной не успел опомниться, как его мастерская превратилась в Аптеку: порошки, немного перемешавшиеся дорогой, расположились на своих местах, микстуры и настойки выстроились рядами. И хотя в мастерской было тесновато, зато на длинном портняжном столе – куда просторнее, чем на вертящихся этажерках. Голубые Шары по старой привычке удобно устроились на окнах. Висевший между ними кусок картона тоже перебрался в Мухин, но теперь Петька переделал надпись: "Хотите верьте, хотите нет – аптека открыта".
ТАНЯ НАХОДИТ ЛЕКАРЯ-АПТЕКАРЯ И ВМЕСТЕ С НИМ ВТОРОЙ ПУЗЫРЕК, НА КОТОРОМ НАПИСАНО "ЖИВАЯ ВОДА"
Трудно было представить себе, что худенький старичок, поливавший левкои из старой, заржавленной лейки, и есть Ученый Садовод, о котором писали, что он прекрасно относится к цветам, вообще растениям и некоторым полезным насекомым. Но к сорокам он относился, без сомнения, несколько хуже, потому что едва Таня показалась на дороге, как он нахлобучил на себя шляпу, поднял плечи и замер – изобразил пугало, очевидно совершенно забыв о том, что как раз пугало-то и должно изображать человека.
– Простите, – робко начала Таня. – Я не трону ваши цветы, а червяк мне попался только один, да и то полудохлый. Я ищу Лекаря-Аптекаря. Мне сказали, что он остановился у вас.
– Ах, боже мой! Не напоминайте мне о нем, – сказал Ученый Садовод со вздохом. – Вы знаете это чувства? Человек уезжает, и вдруг оказывается, что жить без него положительно невозможно. Но я-то что! Мои цветы так соскучились по нему, что приходится поливать их по три раза в день. Сохнут!
– Где же он?
– Не знаю. Он очень торопился. Я боюсь за него, – тревожно сказал Ученый Садовод. – Мне кажется, что он просто-напросто удирал от кого-то.
Что могла сказать бедная Таня? Она поблагодарила и улетела.
Так она и не нашла бы Лекаря-Аптекаря, если бы в поле под Мухином не наткнулась на Солнечных Зайчиков, которых Петька выпустил из бутылки. Они еще прыгали, скользили в траве, прятались друг от друга. Заигрались! Ведь они были зайчики, а не взрослые зайцы.
– Скажите, пожалуйста, не видели ли вы Лошадь в очках? – спросила их Таня.
– Конечно, видели! – ответил самый пушистый Зайчик с самыми длинными разноцветными ушками. – Мы сидели в бутылке, бутылка лежала в сумке, а сумка висела на плече Лекаря-Аптекаря. Лекарь-Аптекарь сидел на передке за водовозной бочкой, а бочку тащила Лошадь в очках. Мы ехали в Мухин. И приехали бы, если бы Петька не выпустил нас из бутылки.
Сороки, как известно, летают медленно и даже вообще больше любят ходить, чем летать. Но Таня полетела в Мухин, как ласточка, а быстрее ласточек летают только стрижи. Вот и Мухин! Вот и аптека "Голубые Шары"! Вот и Лекарь-Аптекарь! Она опустилась на его плечо и сказала:
– Здра...
На "вствуйте" у нее не хватило дыхания.
Танин папа не беспокоился о дочке. Он был уверен, что она отправилась с пионерским отрядом в далекий поход – так ему сказала Танина мама. Странно было только, что она не зашла проститься. Но мама сказала, что ей не хотелось будить отца, а это было уже вовсе не странно.
По-видимому, вскоре он должен был умереть – по крайней мере, так утверждали врачи, разумеется, когда они думали, что он их не слышит. Но ему все казалось: а вдруг – нет?
– В общем, там видно будет, – говорил он себе и работал.
Он писал мамин портрет, и его друзья в один голос утверждали, что этот портрет мог рассказать всю мамину жизнь. Каждая морщинка говорила свое, и, хотя их было уже довольно много, художнику казалось, что двух-трех все-таки еще не хватает.
– Сюда бы еще одну, маленькую, – говорил он смеясь. – И сюда. А без третьей я, так уж и быть, обойдусь.
И вот однажды, когда она пришла, чтобы пожелать ему доброго утра, он заметил, что на ее лице появилась как раз та морщинка, которая была нужна, чтобы закончить портрет.
– Вот теперь все стало на место, – сказал он и поскорее принялся за работу.
Он не знал, что новая морщинка появилась потому, что мама беспокоилась за Таню, от которой не было ни слуху ни духу.
Чтобы закончить "Портрет жены художника" – так называлась картина нужно было только несколько дней. И оказалось, что именно эти несколько дней прожить совсем нелегко. Но он старался, а ведь когда очень стараешься, становится возможным даже и то, что положительно не под силу. Он работал, а ведь когда работаешь, некогда умирать, потому что, чтобы умереть, тоже нужно время.
– Да, эта морщинка чертовски идет тебе, – устало сказал он жене, когда кисть в конце концов все-таки выпала из руки. – Никогда еще ты не была так красива.
Союз художников объявил, что первого мая откроется его выставка, и до сих пор он все развешивал свои картины – разумеется, в воображении. А теперь перестал.
– Завещаю вам пореже трогать бородавку на вашем толстом носу, – сказал он доктору Мячику. – В конце концов это ей надоест, она сбежит от вас, а без бородавки, имейте в виду, ни один пациент вас не узнает.
Он еще шутил!
– Пожалуй, "Портрет жены художника" придется назвать портретом его вдовы, – сказал он друзьям.
Это тоже была еще шутка.
С каждым часом ему становилось все хуже.
– Может быть, мне станет легче от клюквы? – спрашивал он жену. – Или от ежевики?..
– А не попробовать ли нам черничного киселя? – спрашивал он, когда не помогли ежевика и клюква.
У него было так много учеников и друзей, что, когда Смерть вошла в комнату, она должна была проталкиваться сквозь толпу, чтобы добраться до его постели.
– Извините, – говорила она вежливо, – я вас не толкнула? Не будете ли вы любезны посторониться? Благодарю вас.
Друзья расступались неохотно, и она опоздала – не надолго, всего лишь на несколько минут. Но этого было достаточно: черно-белая птица с раздвоенным длинным хвостом мелькнула за окнами, и в открытую форточку влетел пузырек, на котором было написано: "Живая вода".
– А, наконец-то! – сказал доктор Мячик. – Ну-ка, дайте мне столовую ложку.
Смерть еще проталкивалась, но уже не так решительно, как прежде.
– Виновата, – говорила она слабеющим голосом. – Посторонитесь, господа. Что же это, в самом деле, такое?
– Боюсь, что вы опоздали, сударыня, – сказал ей доктор. – Если не ошибаюсь, вам здесь нечего делать.
Это было именно так.
Танин папа выпил ложку живой воды, и Смерть остановилась, хотя была уже в двух шагах от постели. Он выпил вторую, и она попятилась назад. Он выпил третью, и Смерть вышла из комнаты. Она спускалась по лестнице с достоинством, как и полагается почтенной особе, привыкшей к тому, что в конце концов она берет свое, хотя подчас и приходится подождать денек или годик.
СОРОКИ
Таня вернулась в Лихоборы – что еще могла она сделать? С каждым днем она все больше привыкала к мысли, что она не девочка, а сорока. В общем, сороки понравились ей.
"Симпатичные, в сущности, люди, то есть птицы, – думала она. – Правда, не очень умны, зато доверчивы, а ведь и это немало".
Плохо было только одно: они воровали все, что попадалось на глаза. Но не вообще все, а только то, что блестело. Почти в каждом гнезде лежали золотые и серебряные колечки, цветные стеклышки, которыми девочки играют в классы, брошки, серьги и запонки. Это было неприятно. Даже Белая Ворона, гордившаяся тем, что она была ворона, тоже время от времени возвращалась домой с какой-нибудь хорошенькой блестящей вещичкой. И Таня просто не могла понять, как такая почтенная, всеми уважаемая женщина может спокойно принимать гостей в украденных сережках.
– Шакликрак, – однажды сказала ей Таня.
Это значило: "Извините, тетя, но я не понимаю, неужели это приятно, воровать?"
Белая Ворона неодобрительно пожала плечами.
– В тебе еще говорит бывшая честная девочка, – проворчала она. – Нет, моя милочка, воровать надо. Понятно? На то ты и Сорока-воровка.
Да, с этим нельзя было не согласиться. И всетаки, пролетая мимо всего, что блестело, Таня крепко зажмуривала глаза. Только на солнце она не боялась смотреть.
"Ведь солнце все равно невозможно украсть, – думала она, – даже если бы очень захотелось".
И она вспомнила историю о том, как одна молодая сорока решила украсть – конечно, не солнце, а маленькую хорошенькую звездочку, на которую она с детства не могла насмотреться. Родители убеждали ее отказаться от этой неразумной затеи.
– Известно, что черт пытался украсть луну, – поучительно говорили они, – и то у него ничего не вышло. Подумай только! Самый настоящий черт, с хвостом и рогами.
– У меня тоже есть хвост, – беззаботно отвечала Сорока.
Но хвост не помог ей, когда она отправилась в путь. Она летела день и ночь, а до звездочки было все так же далеко. Она решила вернуться, но по дороге ей встретился кречет, который, по-видимому, съел ее, потому что она не вернулась.
Да, это была грустная история, доказавшая, кстати сказать, что воровать опасно. Но, к сожалению, она ничему не научила сорок, хотя о девушке, которая решила похитить звезду, было написано прекрасное стихотворение.
И вдруг распространился слух, что немухинские сороки решили вернуть украденные вещи.
– Никогда не поверю, – сказала Белая Ворона. – Скорее пчелы перестанут жалить. Воровство и жеманство у сорок в крови. Другое дело, если бы это были попугаи или райские птицы.
Но слух повторился – и тогда Танина подруга, та самая, которая, высиживая птенцов, чуть не умерла от скуки, а теперь умирала от любопытства, решила слетать в Немухин. Вернувшись, она рассказала... Это было поразительно, то, что она рассказала. Своими глазами она видела Сороку, которая своими ушами слышала, как другая Сорока рассказывала, что она своими глазами видела серебряное колечко, которое ее дальняя родственница вернула какой-то девочке Маше. Почему? Это был вопрос, перед которым в этот день в глубоком раздумье остановились все лихоборские сороки. Ответ был неожиданный: просто потому, что девочка плакала, и Сорока ее пожалела.
Конечно, этот ответ придумала Таня. Более того, именно она шепнула первой попавшейся сплетнице, что немухинские сороки решили вернуть украденные вещи.
– Как, вы еще не вернули зубному врачу Кукольного Театра его золотые зубы? – спросила она. – Дорогая, вы отстали от моды:
Мода – вот словечко, которое мигом облетело все сорочьи гнезда. Кому же охота отставать от моды? Сразу же появилось множество сплетен – сороки не могли жить без сплетен.
– Говорят, что сама Черная Лофорина вернула супруге бывшего тайного советника Дубоносова бриллиантовую брошь, которую она стащила в тысяча девятьсот девятом году.
– А вы слышали, что в заброшенном гнезде дикой сороки нашли изумруд из короны японской императрицы Хихадзухима?
Сережки, браслеты, цветные стеклышки, медные пуговицы от старинных солдатских мундиров, копейки, запонки, кукольные глазки вернулись на свои места или иногда – на чужие. Это, впрочем, не имеет значения. Если без них столько лет обходились люди, без них могли – не правда ли? обойтись и сороки.
Вот как произошло событие, о котором заговорил весь город. Вот откуда взялось золотое колечко, которое машинистка Треста Зеленых Насаждений потеряла (или думала, что потеряла) двадцать лет тому назад, в день своей свадьбы. Вот каким образом директор Магазина Купальных Халатов нашел на столе золотые очки, которые были украдены у него в те времена, когда он еще не был директором Магазина Купальных Халатов.
ВЕЛИКИЙ ЗАВИСТНИК НАДЕВАЕТ САПОГИ-СКОРОХОДЫ И ВСЕ-ТАКИ СТАНОВИТСЯ ПОХОЖ НА ВОЗДУШНЫЙ ШАР, ИЗ КОТОРОГО ВЫПУСТИЛИ ВОЗДУХ
Итак, все было бы хорошо, если бы в последних известиях не сообщили о том, что Аптека открыта.
– В Мухине, – сказал диктор, – неожиданно открылась Аптека.
– Что же здесь плохого? – скажете вы. – И почему так расстроился Лекарь-Аптекарь?
Он расстроился потому, что последние известия слушают решительно все, а диктор сказал, что Аптека оборудована всем необходимым, и в том числе голубыми шарами. А если – шарами, стало быть, Великий Завистник догадается (или уже догадался), где искать Лекаря-Аптекаря, Петьку и Старую Лошадь. А если он догадается...
Самолеты в Мухин не ходят, а нужно было спешить, и Великий Завистник вытащил из чулана Сапоги-Скороходы. Они валялись среди старого хлама много лет, но механизм еще действовал, если его основательно смазать. Плохо было только, что за ним увязалась Лора.
– Я знаю, я все знаю! – кричала она. – Ты думаешь, я не слышала, что тебе сказал Гусь?
– Он сказал "га-га"! – кричал в ответ Великий Завистник. – Клянусь тебе, больше ни слова!
– Нет, не "га-га"! Он сказал, что видел на Пете твой ремешок.
– Ну и что же? Подумаешь! Ну и видел!
– Нет, не подумаешь! А-а-а! Теперь ты съешь его. Я знаю, превратишь в какую-нибудь гадость и съешь!
– Ничего подобного, и не подумаю! Действительно, охота была! Успокойся, я тебя умоляю.
– Не успокоюсь!
И она действительно не успокоилась, так что пришлось, к сожалению, взять ее с собой. Это было неразумно – прежде всего потому, что для Лоры нашлись только Тапочки-Скороходы, которые все время сваливались с ее косолапеньких ножек.
В первый раз они свалились на лестнице – левая на седьмом этаже, правая на третьем, так что Великому Завистнику пришлось дать своим сапогам задний ход.
Потом слетела только правая тапочка. Это случилось, когда Лора шагала через Москву-реку и левая нога была уже на том берегу, а правая еще на этом.
– Мы опоздаем, они опять убегут! – кричал в отчаянии Великий Завистник. – Я не съем его, даю честное благородное слово! Останься, я тебя умоляю!
– Ни за что!
– Хочешь, условимся? Я вежливо попрошу у него ремешок, и только, если он не отдаст...
– А-а-а!
Лора заплакала так горько, что пришлось вернуться за тапочкой и уже заодно подвязать ее старым шнурком от ботинок.
Между тем они могли не торопиться, потому что ни Лекарь-Аптекарь, ни Петька, ни тем более Старая Лошадь не собирались бежать. Правда, когда диктор сказал "оборудована голубыми шарами", Лекарь-Аптекарь, схватившись за голову, крикнул Петьке: "Запрягай!" – и принялся укладывать банки и склянки. Но, выйдя во двор в своем длинном зеленом пальто, с сумкой на боку, в шляпе, из-под которой озабоченно торчал его озабоченный нос, он увидел, что Петька, сняв с себя ремешок, подвязывает его к упряжи вместо лопнувшей уздечки.
– Откуда у тебя этот ремешок? – визгливо закричал Лекарь-Аптекарь.
– Тпру-у-у!.. А что?
– Я тебя спрашиваю, откуда...
– Видите ли, в чем дело, дядя Аптекарь, – смущенно начал Петька. – Я его взял... Ну там, знаете... на Козихинской, три.
Дрожащей рукой Лекарь-Аптекарь взял ремешок и засмеялся.
– И ты молчал, глупый мальчишка? Ты носил этот ремешок и молчал?
– Видите ли, дяденька, он валялся... то есть он висел на спинке кровати. Ну, я и подумал...
– Молчи! Теперь он в наших руках!
"Теперь они в моих руках!" – думал, вытягивая губы в страшную длинную трубочку, Великий Завистник.
До Мухина осталось всего полкилометра, и он снял сапоги, чтобы не перешагнуть маленький город.
Мрачный, втянув маленькую черную голову в плечи, он появился перед аптекой "Голубые Шары", и хотя был немного смешон – босой, с Сапогами-Скороходами, связанными за ушки и висящими за спиной, – но и страшен. Так что все одно временно и улыбнулись и задрожали.
Он появился неожиданно. Но Лекарь-Аптекарь все-таки успел придумать интересный план: закрыть все окна и молчать, а когда он подойдет поближе, выставить плакат: "У нас все прекрасно". А когда подойдет еще поближе – второй плакат: "Мы превосходно спим". Еще поближе – третий: "У Заботкина – успех", еще поближе – кричать по очереди, что у всех все хорошо, а у него – плохо.
В общем, план удался, но не сразу, потому что Великий Завистник сперва притворился добреньким, как всегда, когда ему угрожала опасность.
– Мало ли у меня аптекарей, – сказал он как будто самому себе, но достаточно громко, чтобы его услышали в доме. – Один убежал – и бог с ним! Пускай отдохнет, тем более, он прекрасно знает, что до первого июля чудеса в моем распоряжении.
Петька выставил в окно первый плакат.
– Ну и что же? Очень рад, – сказал Великий Завистник. – И у меня все прекрасно.
Петька выставил второй плакат – "Мы превосходно спим", и Великий Завистник слегка побледнел. Как известно, превосходно спят те, у кого чистая совесть, а уж чистой-то совести во всяком случае позавидовать стоит.
Он закрыл глаза, чтобы не прочитать третий плакат, но из любопытства все-таки приоткрыл их – и схватился за сердце.
– Вот как? У Заботкина – успех? – спросил он, весело улыбаясь. – А мне что за дело? Кстати, хотелось бы поговорить с тобой, Лекарь-Аптекарь. Как ты вообще? Как делишки?
– Да-с, успех! – собравшись с духом, закричал Лекарь-Аптекарь. – Надо читать газеты! За "Портрет жены" он получил Большую Золотую Медаль. Пройдет тысяча лет, а люди все еще будут смотреть на его картину. Кстати, он и не думал умирать.
– Вот как?
– Да-с. Вчера купался. Ныряет как рыба! Что, завидно?
Великий Завистник неловко усмехнулся:
– Ничуть!
– Счастливых много! – крикнул Портной, – Я, например, влюблен и на днях собираюсь жениться! Что, завидно?
И они наперебой стали кричать ему о том, что все хорошо и будет, без сомнения, лучше и лучше. А так как он был Великий Нежелатель Добра Никому и завидовал всем, кто был доволен своей судьбой, зависть, которой было полно его сердце, выплеснулась с такой силой, что он даже почувствовал ее горечь во рту.
– Папочка, пойдем домой, – испуганно взглянув на него, прошептала Лора.
Теперь кричали все, даже Гусь, который перекинулся к Лекарю-Аптекарю – просто на всякий случай.
– Твои чудеса никому не нужны! У нас есть свои, почище!
– Все к лучшему!
– О спутниках слышал? На днях запускаем четвертый, на Марс! Что, завидно? Потолстел, негодяй!
– Подожди, еще не такое услышишь!
И он действительно потолстел. Пиджак уже трещал по всем швам, от жилета отлетели пуговицы. Посреди двора стоял толстяк на тонких ногах, с маленькой, втянутой в плечи головкой.
– Ох! – простонал он. – Пояс! Верните мне пояс!
– Обойдешься подтяжками! – крикнул Гусь. – Странно, дался ему этот пояс!
Лекарь-Аптекарь засмеялся.
– Я разрезал твой пояс, – сказал он, – большими портняжными ножницами на мелкие кусочки.
– Не верю!
Он хотел уничтожить их взглядом, но сил уже не было, и только дверь, на которую он мельком взглянул, с грохотом сорвалась с петель.
– Не может быть, – прошептал он. – Не может быть, что все это правда! Счастливых нет! Все плохо и будет хуже и хуже! Портной женится и будет несчастен! До Марса не долететь! Лошадь останется Лошадью! Из мальчишки вырастет негодяй! Заботкин умрет! Я не лопну. Ах!
Не следует думать, что по нему пошли трещины, как по холодному стакану, когда в него нальют горячую воду. Скорее, он стал похож на воздушный шар, из которого выпустили воздух. Лицо его сморщилось, потемнело. Губы вытянулись, но уже не страшной, а беспомощной, жалкой трубочкой.
И Лора увела его, потому что она была хорошая дочка, а папа, даже и лопнувший от зависти, всетаки остается папой.
Ну, а дальше все пошло именно так, как предсказал Лекарь-Аптекарь. Старая Добрая Лошадь сразу же превратилась в симпатичную добрую девочку, правда, с конским хвостом на голове. Но это было даже кстати, потому что вскоре выяснилось, что многие ее подруги по классу носят точно такой же лошадиный хвостик. Таня... Но о том, что случилось с Таней, нужно рассказать немного подробнее.
Вот уже несколько дней, как Лихоборские сороки готовились к событию, о котором, чуть дыша от волнения, трещали с утра до вечера не только лихоборские сороки: впервые за все время существования птиц на земле открывалась сорочья школа. Причем, занятия решено было начать с поговорки: "Не все то золото, что блестит". На ее изучение отводилось почти полгода. Естественно, что во всех гнездах чистились перышки, шились наряды ведь теперь, когда сороки перестали воровать, украсить себя было довольно трудно.
– Нет, нет, вы ошибаетесь. Спину и плечи теперь носят бледно-голубые, а головку – золотисто-черную.
– Милая моя, это вы ошибаетесь. Спинку – розовую, плечи – белые с голубыми чешуйками, а ножки – красненькие.
– Ну уж, только не красненькие! На открытие школы нужно прийти в чем-нибудь строгом.
Да, это был большой день для всех Лихоборских сорок. Но в особенности для Тани, потому что не кто иной, как именно она, была назначена директором школы.
Серьезная, застенчивая, держась скромно, но с достоинством, она прилетела на поляну, и ребята, трещавшие наперебой, почтительно замолчали.
– Итак, дети... – начала Таня.
Но больше она ничего не успела сказать, потому что в эту минуту в далеком Мухине Великий Завистник лопнул от зависти и все его чудеса потеряли силу. Перед детьми (и родителями, облепившими вокруг все кусты) появилась девочка, Таня Заботкина, одетая и причесанная точно так же, как в ту ночь, когда она отправилась в аптеку "Голубые Шары".
Через час она уже садилась в поезд, а сороки провожали ее. Их было так много, что один местный Любитель Природы даже написал об этом в газету. Его особенно поразило, что, улетая, они покачивали крыльями, как самолеты, – он не знал, что они прощались с Таней.
– Шакерак! – высунувшись в окно, крикнула им Таня.
Это значило: "Будьте счастливы!"
– Шакерак маргольф! – отвечали сороки.
Это значило: "До свидания, мы тебя не забудем!"
Прошел месяц, за ним другой. Наступила осень. А осенью, как известно, ребята начинают понемногу забывать о том, что случилось летом. Забыла и Таня. Петька, которого она пригласила на день своего рождения, тоже забыл, тем более, что для него важнее всего были книги, стоявшие в нарядных переплетах у бывшего Великого Завистника, а он с тех пор прочел много других, поинтересней.
Он опять потолстел, но был уже не трусишка, как прежде, а толстый храбрый мальчик, успевший – это было видно по его толстому носу – испытать в жизни немало.
Конечно, Таня пригласила не только его, но и Ниночку, и Лекаря-Аптекаря, и косолапенькую Лору, которая научилась теперь ходить легко, как снегурочка, или, во всяком случае, не так тяжело, как медведь.
Дети говорили о своих делах, а взрослые – о своих. И все было так, как будто на свете нет и никогда не бывало сказок.
И вдруг Солнечные Зайчики побежали по комнате – веселые, разноцветные, с коротенькими розовыми хвостами.
Одни спрятались среди стаканов на столе, другие, кувыркаясь и прыгая, побежали вдоль стен. А один, самый маленький, уселся на носу ЛекаряАптекаря, отогнув разноцветные ушки.
Это Петька откупорил бутылку с Солнечными Зайчиками – разумеется, просто из озорства, потому что у всех и так было превосходное настроение.
Но, может быть, Солнечные Зайчики выскочили не из бутылки? Может быть, по улице пронесли зеркало? Или в доме напротив распахнули все окна?
Так или иначе, все кончается хорошо. А ведь это самое главное – не правда ли? – особенно если все начинается плохо.
В. Каверин
ЛЕГКИЕ ШАГИ
Шум приближавшегося поезда послышался издалека, круглый столб расширяющегося света несся перед ним, и вдруг стали видны станция, с которой свисал снег, лениво заглядывая в освещенные окна, ларек "Пиво – воды", знакомый извозчик из Дома Отдыха Престарелых Грачей, который стоял у ларька, держа кружку с пивом, и даже вылезающая из кружки, лопающаяся пена. Поезд налетел, пролетел, оставив всех в темноте, в тишине. Но прежде чем он пролетел, Петька ясно увидел какую-то девочку, перемахнувшую по воздуху через рельсы перед самым фонарем электрички. Он ахнул. И возчик тоже сказал: "Ух ты!" Но когда улеглись поднятые поездом снежные вихри, на той стороне не оказалось никого, кроме двух баб, закутанных так, что их можно было принять за двигающиеся мешки с картошкой.
Теперь до Немухина было недалеко, и Петька прибавил шагу. О девочке он подумал научно: "Обман чувств". Он любил обо всем думать научно. Но это не было обманом чувств, потому что через несколько минут он увидел ее на углу Нескорой и Малинового переулка. Она стояла, поглядывая по сторонам, точно размышляя, куда бы ей еще слетать, – такой у нее был воздушный вид. На ней было короткое ситцевое платье с большим бантом на спине, а за плечами что-то вроде накидочки. Она была без пальто, и это показалось Петьке интересным, но тоже не вообще, а с научной точки зрения.
– Хрю-хрю, – сказал он.
Девочка обернулась. Пожалуй, надо было поздороваться, но он поздоровался в уме, а вслух сказал:
– А пальто где? В школе забыла?
– Извините, – сказала девочка и присела. – Я еще не знаю, что такое "пальто".
Она, конечно, шутила. Любила же Петькина тетка говорить: "Я не знаю, что такое насморк".
– А где ты живешь?
– Нигде.
– А конкретно?