Текст книги "Осада дворца"

Автор книги: Вениамин Каверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Каверин В. ОСАДА ДВОРЦА

В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ

В ПЕТРОПАВЛОВСКОЙ КРЕПОСТИ

ЧЕЛОВЕК В ОЧКАХ

ШТУРМ

notes

1

Каверин В. ОСАДА ДВОРЦА

РИСУНКИ Н. ТЫРСЫ

4-Е ИЗДАНИЕ

Октябрьская революция началась в Петрограде 25 октября 1917 года.

Военно-Революционный Комитет, избранный Советом Солдатских Рабочих Депутатов, руководил восстанием.

Он помещался в Смольном институте, в разных частях города были расположены штабы, командовавшие восставшими войсками.

Один из таких штабов помещался в Петропавловской крепости, которая за два-три дня до революции перешла в руки Военно-Революционного Комитета.

В ночь на 25 октября солдатами петроградского гарнизона были заняты вокзалы, банки, телефонная станция и другие правительственные учреждения.

Но само правительство, против которого восстали рабочие, солдаты и матросы, еще не было свергнуто: оно засело в Зимнем дворце и вызвало на свою защиту юнкеров, казаков и женский батальон. Этот батальон принадлежал к так называемым ударным войскам, созданным Временным правительством для наступления на немцев.

Кроме того, весь главный штаб – генералы и офицеры – были на стороне правительства.

Таким образом матросы, солдаты и красногвардейцы под руководством Военно-Революционного Комитета должны были сражаться против юнкеров, ударных батальонов и офицерства, которые защищали правительство против восставших.

Для того, чтобы сломить сопротивление Временного правительства, вызвавшего с фронта новые войска с целью подавить революцию, Военно-Революционный Комитет, после безуспешных переговоров, решил открыть со стен Петропавловской крепости артиллерийский огонь и взять дворец штурмом.

К этому моменту восстания и относится наш рассказ.

По плану Военно-Революционного Комитета, Павловский полк должен был занять участок от Миллионной до Невского проспекта по Мошкову переулку и по Большой Конюшенной.

Полк выполнил приказ: к 12 часам дня участок был занят.

Недалеко от мостика через Зимнюю канавку, у того мефа. откуда из-под овальных сводов видны по ночам тусклые огни Петропавловской крепости, была раскинута головная цепь полка, – в каждой впадине, в каждой нише ворот прятались солдаты.

Между ними, замыкая расположение полка, двигались дозоры красногвардейцев.

Кривенко, старый рабочий Путиловского завода, старый большевик и начальник районного красногвардейского «гряда, поставил свой отряд впереди головной цепи павловцев.

Это было опасное место: впереди, в глубоком секторе баррикад, закрывающих все входы в Зимний, простым глазом видны были пулеметы.

Глубокая тишина стояла в головной цепи полка. Солдаты молчали.

Только время от времени слышались короткие приказы ротных и батальонных командиров, пытавшихся удержать солдат до решительного приказа штурмовать Зимний. Вопреки приказаниям,, резервы сгущались все плотнее и плотнее, а головные цепи двигались вое дальше и дальше.

Проходя мимо Мошкова переулка, Кривенко-услышал, как молодой солдат, лихорадочно шевеля затвором винтовки, спрашивал сдавленным голосом у прапорщика, своего ротного командира:.

– Товарищ Кремней, третья рота послала меня узнать, почему не наступаем на площадь.

Прапорщик ответил тем же сдавленным, напряженным голосом:

– Распоряжение Комитета – ждать!

А на Марсовом поле было шумно и весело. Солдаты разводили костры, беспорядочные пятна пламенн возникали у-Троицкого моста, у Летнего-сада. Возле одного из таких костров, неподалеку от памятника. Суворову, собрались солдаты и матросы из разных частей. Все сидели вокруг огня на поленьях, опершись о винтовки,—свет костра, неяркий в наступающих сумерках, скользил между ними, освещая черные бушлаты и почерневшие от дождя, дымящиеся паром шинели. Низкорослый, коренастый солдат ругал большевиков.

– Почему нас не двигают вперед? – спрашивал он, держа голову прямо и глядя на огонь немигающими глазами, – для чего, спрашиваю, они языки треплют понапрасну ?

– Да ведь посылали к ротному, – лениво сказал молодой солдат. Он старательно сушил у огня промокшую полу шинели.

– Посылали? Много ты знаешь! —проворчал низкорослый. – Мы тут, никак, с самого утра торчим. А теперь который час?

– Хорошие были часы, да вошь стрелку подъела, – равнодушно ответил молодой солдат.

– Что они, в самом деле, смеются, что ли, с людей. – внезапно и быстро заговорил один из матросов, сидевших поодаль. – Стой, а спросить, что ли, у Толстоухова?

– А ты поди-ка, сунься к нему, может он тебе скажет, – проворчал другой.

– Тащи сюда Толстоухова, товарищи! – закричал первый матрос.

– Толстоухов! Толстоухова сюда! – понеслось от одного костра к другому.

Высокого роста чернобородый моряк внезапно появился на, грузовике у Троицкого моста. Свет костра падал на него сбоку, его голова и плечи огромной двигающейся тенью прыгали и метались на голой красной стене.

Он сказал полнокровным, четким голосом, который был одинаково слышен в разных частях ре-резервного расположения:

– Распоряжение Комитета – ждать!

Приказа наступать ждали не только в головных колоннах и в резервных частях, – с не меньшим нетерпением его ждали в штабах.

– Кривенко второй час сидел в казармах Балтийского экипажа, в одном из фронтовых штабов, и, несмотря на энергичные уговоры молодого мичмана, только-что назначенного Военно-Революционным Комитетом на должность начальника штаба, решительно отказывался уйти.

– Товарищ Кривенко, – говорил мичман, – отправляйтесь к своему отряду. Вы знаете, чёрт вас возьми, что вас за такое поведение нужно расстрелять на месте!

– Это не меня, а таких штабных начальников нужно расстрелять на месте. Я свое дело знаю, – сердито отвечал Кривенко.

– Да поймите же вы наконец, что раз Военно-Революционный Комитет считает нужным не отдавать приказа, значит у него имеются для этого свои основания! Как же вы смели бросить свой отряд в такое время? – вдруг, начиная свирепеть, закричал мичман.

Кривенко досадливо усмехнулся.

– Ты, дружок, за мой отряд не беспокойся! Это я не сам пришел, меня мой отряд послал в штаб за приказом.

– Да за каким приказом ?

– А за таким, что мы три часа стоим на одном месте и ни тпру, ни ну...

Он вдруг с яростью ударил кулаком по столу.

– Да ведь ребята прямо на огонь прут!..

Мичман побагровел, не сказал ни слова и, махнув рукой, выбежал в соседнюю комнату; немного

погодя, он приоткрыл дверь и просунул в щель голову:

– Между прочим, какого чёрта вы ко мне пришли? Идите в свой штаб, в Павловские казармы!

Кривенко запыхтел, успокоился и, ворча что-то, принялся внимательно рассматривать голые стены казармы.

– Кронштадтцы приехали! – быстро сказал матрос, стоявший у окна и во время разговоров о приказе не проронивший ни слова.

Он выбежал из комнаты. Кривенко велел за ним спустился вниз по лестнице и пошел на набережную, к Николаевскому мосту. На Неве стояла целая флотилия: направо у Николаевского моста вырисовывалась в тумане «Аврора», налево ошвартовался «Амур», – верхняя палуба его была полна черными бушлатами; за ним стояли колесные пароходы. Несколько тысяч молодых матросов с винтовками за плечами, с патронташами у пояса по веревочным лестницам взбирались на каменные парапеты набережной, легко прыгали вниз, бежали к своим частям, быстро строились в колонны.

Через полчаса вся набережная была полна кронштадтцами.

Они не успели еще построиться, как черный автомобиль со слюдяными окошечками в парусиновом верхе вылетел из-за угла Галерной и остановился.

Худощавый высокий моряк подошел к автомобилю и сказал несколько слов, которых не расслышал Кривенко.

Невысокого роста человек в очках, в фетровой шляпе на длинных рыжеватых волосах, в распахнутом пальто вскочил на сиденье шофера и поднял руку.

– Кронштадцы! – сказал он и замолчал на одно мгновение.

Глухой шум еще катился внутри смыкающихся колонн. .

– Приветствую вас от имени Петроградского Совета Солдатских и Рабочих Депутатов, от имени Военно-Революционного Комитета., от имени власти рабочих, крестьян, солдат и матросов.

Легкий ветер повеял с Невы и взбросил вверх ленточки над круглыми матросскими шапками.

– Кронштадтцы! – продолжал человек в очках, – вы идете в бой не по приказу какого-нибудь жалкого русского Бонапарта, царящего милостью долготерпения революции. Вы идете в бой не во имя исполнения договора наших самозванных правителей с союзниками, опутывающих цепями руки русской свободы. Вы идете в бой с именем великой революции на недрожащих устах и в горячем сердце!

Он замолчал и нервным движением провел рукой по лицу.

– Русский флот всегда стоял в первых рядах революции. Имена моряков вписаны на почетном месте в книгу великой борьбы с царизмом. Так пусть же и теперь – в день величайшей из революций – моряки будут мощным авангардом пролетариата! Перед вами Зимний дворец – последнее прибежище Временного правительства, последняя опора врагов народа, Ваша боевая задача атаковать дворец. Ваши братья, солдаты и красногвардейцы, выполнили свой долг, передав сегодня ночью в руки Военно-Революционного Комитета все правительственные здания, банки, телеграфы, вокзалы. Очередь за вами... Они ищут вас на баррикадах!

Кривенко, не дослушав речи человека в очках, побежал обратно в штаб. Поднимаясь по лестнице, он несколько раз всхрапнул басом, – с некоторой натяжкой это можно было принять за смех.

– Ты слышал, черт побери, – весело закричал он, увидев мичмана, – давай сюда приказ!

Мичман потряс перед его лицом только-что полученной телефонограммой.

– Распоряжение Комитета – ждать!

В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ

Прапорщик Кексгольмского гвардейского полка Миллер, по своему почину явившийся в Зимний дворец, чтобы принять участие в защите Временного правительства от восставшего Петроградского гарнизона, медленно спустился по лестнице на Дворцовую площадь.

На несколько минут он задержался на лестнице, придерживая рукой звякнувшую о ступени шашку.

В двадцати шагах от дворца юнкера строили баррикады. Они выносили со двора длинные бревна и штабелями нагромождали их у главного входа; они работали молча, несколько ударниц из женского батальона неловко и торопливо помогали им. Винтовки с примкнутыми штыками были прислонены к отлогим перилам лестницы.

Работа велась с утра,—длинные штабеля дров тянулись уже вдоль всего фасада и закрывали все входы в Зимний. В баррикадах были искусно размещены пулеметы, – доступны вливающихся на Дворцовую площадь улиц были в сфере их огня.

Эти баррикады показались Миллеру слишком непрочной защитой. Он с видимой досадой отвернулся от работающих юнкеров и, обойдя штабеля, вышел на площадь.

Огромный полукруг правительственных зданий казался покинутым, – он встретил на площади только одного человека: высокого роста старик в изодранном полушубке стоял возле дворцовой решетки, что-то яростно бормоча и с сумасшедшей напряженностью всматриваясь в ярко освещенные окна Зимнего.

Несмотря на холод, полушубок его был расстегнут, и видна была старческая худая грудь, поросшая седыми волосами; к картузу его был приколот красный лоскут.

Прапорщик перешел через дорогу. На углу

Невского голубоватым шаром горел фонарь; вокруг него была светлая пустота, и в этой пустоте изредка мелькали тени.

Каждый, кто в шесть часов вечера остановился бы у решетки Александровского сада, увидел бы, что направо и налево от этого фонаря неподвижно чернели колонны вооруженных людей, а в двух или трех кварталах от него, вдоль по Невскому, шли трамваи, сверкали витрины магазинов и электрические вывески кино.

Город жил, как обычно, стараясь, насколько это было возможно, не замечать революции.

На другой стороне улицы стоил пикет. Солдаты курили самокрутки и негромко разговаривали о событиях сегодняшнего дня.

Прапорщик услышал только одну фразу, произнесенную громче других:

– Кронштадтцы здесь!

Он пошел вдоль решетки Зимнего по направлению к Дворцовому мосту.

Три юнкера встретились ему по дороге; они шли не торопясь, как на прогулке, небрежно заложив винтовки под руку. Один из них остановился и двинулся было к прапорщику, как будто желая предупредить его о чем-то, но вдруг ускорил шаги и побежал, догоняя своих товарищей.

Прапорщик дошел до конца решетки и остановился, настойчиво вглядываясь в темноту: ему показалось, что какие-то тени проскользнули мимо него, наперерез Дворцового моста.

Он схватился за рукоятку револьвера и сделал еще несколько шагов вперед: на этот раз совсем близко от него, пригнувшись, держа винтовки наперевес, пробежали и скрылись в тени, отбрасываемой дворцом, четыре матроса.

– Да здесь же с самого утра стояли наши... Ведь если они со стороны набережной обойдут дворец...

Он повернулся и опрометью бросился обратно на площадь.

Стало быть, на нас с двух... нет, с трех сторон наступают...

Придерживая путающуюся между ногами шашку, он добежал до крайней баррикады. Мельком взглянув на площадь, он завернул было за угол, но тотчас же возвратился.

С того времени как он проходил здесь, направляясь в сторону Дворцового моста, на площади что-то переменилось.

Он стоял несколько секунд неподвижно, переводя взгляд с одной части площади на другую, и вдруг заметил, что перед самыми баррикадами, выдвинувшись далеко на. площадь со стороны Александровского сада, стоит какая-то воинская часть.

– Юнкера выдвинули авангард... – подумал он и прошел мимо.

Однако же, не дойдя до входа несколько шагов он возвратился.

Незнакомая воинская часть не была юнкерским авангардом, – на солдатах не было ни юнкерских погон, ни нашивок ударного батальона, среди них было больше штатских пальто, чем шейных шинелей.

– Да ведь это...

Он с бешенством схватил за плечо юнкера, стоявшего на часах у входа в сад.

– Что это за войска?

Юнкер с понуром отступил назад, но, вглядевшись в офицера, ответил спокойно:

– Это? Не знаю...

– Да ведь они же здесь, перед дворцом, на площади, – в исступлении закричал прапорщик, – они сейчас сюда войдут... Почему не стреляют? Почему...

– Это меня не касается, господин прапорщик, – холодно отвечал юнкер, совершенно оправившись, – об этом я предложил бы вам осведомиться у начальника сводного отряда.

– Так доложите об этом немедленно начальнику отряда., а кстати сообщите ему, что дворец со всех сторон окружают. Нужно полагать, что и это вашему командованию неизвестно.

Он прошел во дворцовый сад; в саду маячил при свете, падавшем из окон дворца, фонтан; на затоптанных клумбах стояли и сидели юнкера и казаки.

В огромной прихожей Салтыковского подъезда прапорщик встретил нескольких офицеров, собравшихся вокруг овального стола; одни курили, другие при свете канделябров рассматривали висевшие на стенах картины.

Прапорщик подошел к одному из них, ходившему по комнате с заложенными за спину руками.

– Не знаете ли, где кабинет начальника обороны ?

Офицер поднял голову, рассеянно посмотрел в лицо Миллера взглядом человека, которого разбудили, по который еще не пришел в себя, резко ответил: «Не знаю» – и снова принялся, щуря глаза, ходить туда и назад по комнате.

– Такой и должности нет – начальник обороны, – весело сказал другой офицер, подходя к Миллеру ближе, – вам, должно быть, начальника штаба?

– Все равно, хоть начальника штаба...

– Позвольте-ка! – вдруг удивился офицер,– а кто ж это теперь начальник штаба? Багратуни, кажется, еще утром отказался!

Первый офицер остановился и с неожиданным вниманием оглядел Миллера с головы до ног.

– Вам не мешало бы знать, – хмуро заметил он, – что начальника штаба следует искать в штабе Петроградского военного округа, а не в Зимнем дворце, являющемся местопребыванием Временного правительства

Миллер махнул рукой и, не дослушав хмурого офицера, выбежал из прихожей.

Поднимаясь по лестнице, вся клетка которой по стенам была убрана коврами, он наткнулся на юнкера, стоявшего на часах, и от него узнал наконец, что начальник всех вооруженных сил столицы Кишкин только что вернулся из штаба и прошел в комнату, где заседает Временное правительство.

– Где ж заседает Временное правительство?

– Право, не знаю, – вежливо ответил юнкер. – До сих пор правительство заседало в Малахитовом зале, а теперь перешло куда-то во внутренние покои.

У Миллера вдруг передернулось лицо, – он побледнел и схватился рукой за стену.

Юнкер подскочил к нему, – он отстранился и молча пошел по длинному сумрачному коридору.

– Внутренние покои ? Какие внутренние покои? Обстрела боятся, что ли? Матросы на набережной. .. Если бы эти офицеры там, в дежурной комнате, узнали об этом, то, пожалуй, тотчас же вызвали бы начальника обороны... А быть-может они все это отлично знают? Ведь нельзя же, в самом деле, не заметить этой толпы на площади ...

Он шел все дальше и дальше, проходя одну комнату за другой, не замечая недоумевающих взглядов юнкеров, солдат, каких-то штатских с нерусскими лицами – всех, кто попадался навстречу.

Наконец он остановился в одной из внутренних комнат дворца.

Он обвел комнату глазами, направился к дивану, врезанному в глубокую дубовую нишу, и растянулся на нем, подбросив руки под голову.

Короткий размеренный голос читал что-то за тонкой деревянной стеной. Дважды повторенное упоминанье о Военно-Революционном Комитете заставило его прислушаться.

– Военно-Революционный Комитет предлагает вам, – читал за стеною размеренный голос,– в течение двадцати минут с момента вручения настоящего ультиматума¹ прекратить боевые действия, сдать все имеющееся у вас оружие и передать здание Зимнего дворца в распоряжение Военно-Революционного Комитета.

– Так вот где Временное правительство заседает. .. – устало подумал прапорщик.

– В случае отказа или неполучения на настоящий ультиматум требуемого ответа, по прошествии указанного срока, артиллерией Петропавловской крепости и крейсером «Авророй» будет открыт огонь. Подписи: Комиссар Петропавловской крепости Лобачев. Член Военно-Революционного Комитета Антонов, – закончил голос и прибавил:

– Прошло уже полчаса, как я получил эту бумажку.

– Подобный случай был в 1871 году во Франции, – грустно сказал кто-то над самым ухом прапорщика; должно быть, обладатель грустного голоса сидел с другой стороны дубовой ниши.

– Мы не можем отдать приказа о сдаче Зимнего, – взволнованно заговорил другой голос, – У нас нет точных сведений о том, каковы силы большевиков. Кто может поручиться за то, что это не простая угроза? Быть может, этот ультиматум указывает даже на их бессилие? Неужели мы уступим угрозе, когда успех большевиков еще далеко не обеспечен, когда...

– А кстати, Александр Антонович, что грозит дворцу, если «Аврора» откроет огонь? – спросил, перебивая, человек, читавший ультиматум.

После нескольких секунд ожидания другой голос, принадлежавший, без всякого сомнения, старику и, по всей вероятности, военному, ответил:

– Он будет обращен в кучу развалин. У нее башни выше мостов. Может уничтожить дворец, не повредив ни одного здания. Зимний расположен для этого удобно. Прицел хороший.

– Как раз подобный случай был в 1871 году во Франции, – вздыхая, произнес грустный голос.

– Уступить мы можем только насилию. Но не нужно упускать из виду, что, с одной стороны, соотношение военных сил, а с другой стороны, общественно-политическое поведение всех революционных организаций таково, что мы предоставлены самим себе, – сказал солидный голос, принадлежавший по крайней мере министру внутренних дел. – Мы должны показать, что наше сопротивление не есть только стремление сохранить власть, мы не хотим бесцельного кровопролития. ..

Прапорщик, приложив ухо к стене, слушал с жадностью.

– Это они так ультиматум о сдаче обсуждают. – с ужасом подумал он, – а покамест...

– Так значит, Андрей Иванович, что же вы предлагаете ответить на эту бумагу ? – спросил человек, читавший ультиматум.

– Я предлагаю совсем не отвечать на это странное требование... Это – единственное средство сохранить достоинство носителей народных полномочий, – уверенно сказал тот же солидный голос.

– Все это очень хорошо, разумеется, насчет народных полномочий, – медленно сказал военный, только-что известивший Временное правительство о разрушительной силе снарядов «Авроры». – А покамест мы обсуждаем ультиматум, большевики, нужно полагать, занимают Главный штаб.

Юнкер в изодранной гимнастерке, с винтовкой в руке, пробежал мимо Миллера, где-то за углом в глубине коридора распахнул двери в комнату заседаний Временного правительства и вытянулся на пороге, поднеся руку к козырьку.

– Генерал-квартирмейстер Параделов просит известить Временное правительство, что Главный штаб занят большевистскими войсками!

В ПЕТРОПАВЛОВСКОЙ КРЕПОСТИ

Комиссар Петропавловской крепости Лобачев, за подписью которого, был послан ультиматум, ждал ответа из Зимнего дворца: часы показывали двенадцать минут седьмого, – до истечения указанного в ультиматуме срока оставалось восемь минут.

Комиссар сунул часы в карман и вытащил кисет с табаком и трубку.

– А ведь, должно быть, не один я сейчас считаю минуты, – подумал он. – Еще семь... шесть... пять минут и...

Дверь распахнулась.

– Товарищ Лобачев, крепостная рота отказывается стрелять!

Комиссар вскочил, сделал шаг вперед, вспылил было, но сдержался и спросил, не повышая голоса.

– Почему?

– Говорят, орудия заржавлены... Говорят, пускай сам комиссар из таких орудий стреляет.

Трехдюймовые орудия, которыми надлежало штурмовать Зимний дворец, были найдены на дворе арсенала и еще утром вытащены в «лагери».

«Лагерями» называлось небольшое пространство между крепостной стеной и обводным каналом Невы, когда-то служившее для лагерного расположения! частей гарнизона, а теперь превратившееся в место для свалки мусора.

Не было возможности выбрать иную позицию– ни втащить орудия вверх на крепостные стены, ни оставить их за стенами. Слишком близка была

цель, – Зимний можно было расстреливать только прямой наводкой.

G наступлением темноты эти орудия были выдвинуты из-за куч мусора на заранее выбранные места у самого берега Невы.

Снаряды частью нашлись в арсеналах, частью были присланы с Выборгской стороны из склада огнеприпасов, – все было готово к тому, чтобы в условленный час начать бомбардировку Зимнего, подавая тем самым знак к всеобщему штурму. И теперь, когда этот условленный час пришел, когда через четыре минуты Военно-Революционный Комитет прикажет открыть огонь, теперь...

Комиссар ищет фуражку, поднимает воротник шинели:

– Товарищ Павлов, я иду к орудиям! Вы замените меня до моего возвращения.

Тусклые блики фонарей дрожат в темной зыби Невы; октябрьский вечер легким дыханьем дождя оседает на лицо и руки.

Через Троицкий мост с резким звоном тянутся игрушечные трамваи, лепятся к перилам кукольные фигурки прохожих.

Комиссар выбрался наконец за, крепостную стену.

Среди огромных куч мусора, в свете ручного фонаря, казавшихся безобразной декорацией, стояли орудия.

В десяти шагах от них несколько артиллеристов жались к стволам огромных оголенных ветел. ...

Один из них вышел вперед:

– Товарищ комиссар!

Ручной фонарь направляется навстречу артиллеристу, и свет его на одно мгновение задерживается на офицерских погонах.

– В чем дело? Почему артиллеристы отказываются стрелять?

– Артиллеристы не отказываются стрелять ...

Офицер держит голову прямо и смотрит в лицо Лобачева немигающими глазами.

– Артиллеристы не отказываются стрелять в случае, если им будет предоставлены исправные орудия. Эти орудия – неисправны. При первом выстреле их разорвет. Они проржавели, в компрессорах нет ни капли масла.

Комиссар внезапным движением наводит свой фонарь прямо в лицо офицера.

Сухое, гладко выбритое лицо – спокойно, брови слегка приподняты, глаза смотрят не мигая, только зрачки сузились под ярким светом; да и что там рассмотришь в этих пустых глазах: спасает ли этот выхолощенный человек свою шкуру, надеется ли на то, что эти сумасшедшие большевики проиграют игру ?

– Я вам не верю.

Офицер пожимает плечами.

– Как вам угодно ! Впрочем, вы в этом можете удостовериться сами.

– Вызовите сюда фейерверкера.

Фейерверкер, неуклюжий, широкий солдат, в темноте возится возле орудия; его зовут; переваливаясь на коротких ногах, он идет к комиссару.

– Кашне неисправности в орудиях?

Фейерверкер молчит.

– Кашне неисправности в орудиях?

– Из их давно не стреляно, – говорит, нахмурившись, фейерверкер. – Заржавели. И в компрессорах...

– Что?

– В компрессорах – пусто. Масла нет.

Комиссар молчит. Немного погодя он подходит к артиллеристам ближе и говорит глухо:

– Сейчас я пришлю своего помощника для обследования орудий. В случае, если они окажутся исправными...

Он замолчал на одно мгновение...

– Расстреляю.

Он повернулся и быстро пошел обратно.

У самой крепостной стены его догнал офицер.

– Простите, товарищ комиссар!..

Лобачев, не замедляя шага, повернул к нему голову.

– Вы, может быть, думаете, что я солгал... Даю вам честное слово офицера, что...

Он едва поспевал за комиссаром.

– ... что стрелять из этих орудий в самом деле крайне опасно!

Снова тусклые блики фонарей дрожат в темной зыби Невы, снова ветер, дождь и сумрачные громады зданий.

Навстречу Лобачеву, размахивая рукой, в которой зажата записка, бежит какой-то солдат.

– Товарищ комиссар!

– В чем дело?

– Вас ждут... Вот записка!

При четком свете фонаря Лобачев читает записку и, стиснув челюсти, рвет ее на мелкие мочки.

– Опять приказ ... Но, чёрт побери, ведь можно же начать бомбардировку с «Авроры».

– Вас ждут в дежурке, товарищ комиссар,– быстро говорит солдат.

Лобачев бежит по лестнице, распахивает дверь в дежурную комнату и лицом к лицу сталкивается с человеком в очках, в распахнутом пальто и мягкой фетровой шляпе, сдвинутой на затылок.

– В чем дело, чёрт возьми ?.. Почему не открываете огонь? Из Смольного приказ за приказом, войска ждут, а вы....

Лобачев, крепко сжимая челюсти, смотрит в лицо человека в очках.

Тот внезапно умолкает, сдвинув брови и тревожно вглядываясь в лицо комиссара.

– Вы больны ? Если вы больны, так как же вы

смеете браться за такое дело? ..

Лобачев разжимает залитый свинцом рот.

– Я здоров. Не имею возможности открыть огонь, так как орудия, по словам артиллеристов, неисправны и стрельба из них сопряжена с опасностью для жизни.

– Ваши артиллеристы – изменники! – кричит человек в очках. – Немедленно дайте знак из сигнальной пушки,

– Почему вы не вызвали артиллеристов с морского полигона?

– Почему я не вызвал артиллеристов с морского, полигона, – бессмысленно повторяет комиссар и, придя в себя, отвечает:

– Потому что четверть часа тому назад я еще не знал, что орудия неисправны.

Человек в очках хватает его за руку и, тащит к дверям,

– Идемте к орудиям !

Он уже бежит по лестнице, выбегает на двор, дождь сразу захлестывает лицо; он поднимает воротник пальто, глубже надвигает шляпу. Комиссар едва поспевает за ним. Они идут в темных проулках, между гарнизонных зданий; со стороны Зимнего слышатся редкие ружейные выстрелы, фонари слабо мерцают у крепостных стен.

– Товарищ Лобанов, где вы?

Какой-то человек бежит за ними, проваливаясь в лужи, прыгая через выбоины.

– Я здесь. Что случилось?

Человек падает в лужу, вскакивает, ругаясь, и кричит весело:

– Зимний сдался, и наши там!

Человек в очках с недоумением опускает голову и смотрит поверх очков.

– Зимний сдался ? Навряд...

Комиссар, дрожа от нетерпения, хватает его за руку.

Он отвечает на пожатие и, прислушиваясь к учащающейся стрельбе, говорит, с сомнением качая головой:

– Что-то не то... Однако ж едем туда... Посмотрим ...

Они возвращаются обратно в дежурную комнату.

Самокатчик в забрызганной грязью шинели – лицо его кажется знакомым комиссару – подходит к нему, едва только от появляется на пороге дежурной комнаты.

– Товарищ комиссар! – говорит он и, по старой военной привычке, подносит руку к козырьку фуражки. – Я только-что из дворца. Я передал ультиматум.

– Очень хорошо, товарищ! – отвечает Лобачев.

– Временное правительство отказалось ответит!. на ультиматум ... – торопливо говорит самокатчик.

– Временного правительства больше не существует. Зимний взят.

– Вы давно с Дворцовой площади? – спрашивает самокатчика человек в очках.

– Не более как минут тридцать...

– Ну, как там? .

– Да вот впервые от товарища Лобачева слышу, что Зимний сдался.

Человек в очках быстро идет к дверям и еще-раз оборачивается на пороге.

– Я еду. На всякий случай необходимо немедленно послать за артиллеристами с морского полигона.

На мостике за крепостными воротами уже тарахтит черный автомобиль со слюдяными окошечками в парусиновом верхе.

ЧЕЛОВЕК В ОЧКАХ

Кривенко вернулся из штаба мрачный и почти ничего не отвечал на расспросы красногвардейцев.

Он хмуро выслушал сообщение своего помощника о том, что за время его отсутствия заставой Павловского полка были задержаны на Морской 150 юнкеров с четырьмя орудиями, за какие-то пустяки обругал его и принялся осматривать испорченный пулемет, с которым возился еще утром.

Он не успел еще вставить ленту в пулемет, как неподалеку от него послышался шум автомобиля и кто-то закричал:

– Стой, кто едет?

Он выбежал из ворот и, сняв винтовку с плеча, подбежал, к автомобилю.

– Кто такие? – в два голоса закричали из цепи.

Человек в очках и в фетровой шляпе, сброшенной на затылок, высунулся из автомобиля.

– Из Военно-Революционного Комитета. Нам только-что передали, что Зимний взят.

– Хм, вот как, взят? – с иронией переспросил Кривенко. – Ну так он, стало быть, сам собой взялся. Мы тут четвертый час стоим ни туда, ни взад, а от нас требуют, чтобы мы дворец взяли.

– Какое там взят! Недавно нас оттуда здорово шпарили. Туда ехать опасно, – закричали из цепи.

– Нужно полагать, что вы плохо осведомлены, товарищи... .

Человек в очках поднял голову и некоторое время пристально смотрен перед собою, вдоль Миллионной.

Впереди за цепью красногвардейцев были огромные колоссы Эрмитажа, за ними спорная площадь, баррикады юнкеров и пулеметы, торчащие из-за каждого угла, с каждой крыши.

– Либо дворец взят частями, действовавшими со стороны Невского....

Он опустился на сиденье и приказал ехать дальше. Вслед ему раздались предостережения.

– Либо он в самом деле еще не взят! – докончил он и, приподняв шляпу, нервным движением взбросил вверх длинные волосы.

Через пять минут ни у кого не оставалось сомнений в том, что Зимний еще не взят: едва-только автомобиль подошел к Эрмитажу, как чей-то напряженный голое закричал «ура!», пули со свистом полетели вдоль Миллионной, со стороны дворца затараторил пулемет.

Автомобиль дал задний ход, пятясь пролетел горбатый мостик через Зимнюю канавку и остановился.

Человек в очках выпрыгнул из автомобиля и пошел к солдатам.

– Что, взят? – крикнули из цепи.

Человек в очках остановился посреди улицы

и закинул вверх голову. Он сказал спокойно:

– Нет! Зимний дворец еще не взят революционными войсками. Но он будет взят ими через сорок минут.