Текст книги "Тимка-новосёл"

Автор книги: Василий Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Василий Васильевич Волков
Тимка-новосёл

Двадцать лет прошло с тех пор, как в далёких степях Казахстана был основан совхоз «Передовой». Отец героя повести, маленького Тимки, – первопроходец; руками таких людей строится на советской земле новая жизнь. Сегодня Тимофей старожил, но по родному совхозу бегает маленький Тимка, сын нашего героя.

Глава первая. Тимка и что он знал о себе в шесть лет

Утро у Тимки началось неприятностью: из отцовского рабочего стола исчез перочинный нож. Это был настоящий мужской нож с шестнадцатью лезвиями и зелёной перламутровой рукояткой. Им можно было строгать, сверлить, пилить, колоть и даже кусать проволоку. Ножом пользовался только отец, другим его брать строго запрещалось.

Перерыв всё в столе, отец подозвал к себе Тимку и спросил:

– Тебе, брат, кто позволил взять нож?

Ох уж эти допросы! Нет, Тимка не брал ножа, и если бы отец знал, сколько потребовалось выдержки, чтобы не забраться в ящик стола и не взять перочинный с зеленой рукояткой нож, он, пожалуй, не стал бы так строго спрашивать.

– Я совсем, совсем не брал ножа! – ответил Тимка и смело посмотрел отцу в глаза.

– Не брал? Но кто же его мог взять? Мама и бабушка говорят, что они тоже не брали. Может быть, ты всё-таки взял, да забыл? Давай-ка поищи. Приду с работы, нож должен лежать на моём столе. Понятно?

Отец ушёл на работу. За Тимку принялась мама:

– Тимочка, скажи, куда ты спрятал ножичек? Папа не будет сердиться. Он у нас добрый. Вспомни! Ну, вспомни!

– Я буду искать ножик… Он, наверно… – Не договорил, Тимка умолкает.

Мама торжествующе улыбается. Тимке жаль огорчать её, но он решительно заявляет:

– Я же не брал ножика! Правда!

Теперь мама не улыбается. Она пожимает плечами.

Тимка говорит:

– Я всё, всё помню! Я…

– Ты не помнишь! – перебивает мама. – Ищи нож!

Мама укладывает в портфель школьные тетради и тоже уходит. Тимка остаётся в квартире один. Теперь можно не торопясь поискать ножик. Хорошо бы его найти! Тимка заглядывает под диван, лезет под мамину кровать и вспоминает о шариках, которые он вчера отвинтил. Правда, ещё никто не заметил, что у кровати нет шариков, но лучше их приделать сейчас же. Нужно ещё достать из-под буфета папину ручку и положить на место. А вязальный крючок? Тоже надо разыскать. Бабушка сегодня обязательно хватится его.

Дел и забот много, а мама говорит, что он ничего не помнит. Мама не права, он всё помнит; помнит, как она назвала его бестолковым за то, что он принёс ей из буфета вместо соли сахар. Но кульки-то ведь одинаковые. Бестолковый?! Почему же тогда бабушка называет его смышлёным ребёнком?

Привинтить шарики не удалось: из магазина пришла бабушка и выпроводила Тимку во двор. Двор больше комнаты. В нём не стоят столы с острыми углами, не мешают стулья и не попадаются под ноги папины и мамины туфли. Можно бегать и бегать, скакать, прокатиться на самокате и пинать мяч. Можно громко смеяться и даже кричать. А когда устанут ноги, хорошо забраться на скамейку под большим грибом и смотреть, как малыши-ползунки копошатся в песке.

Тимка забыл про нож, бабушкин крючок, забыл про шарики и папину ручку. Во дворе время проходит незаметно.

– Тимка, обедать! – зовёт отец.

Уходить со двора не хочется, но мама и бабушка, наверное, уже сели за стол. Опаздывать нельзя.

За обедом отец с грустью говорит, что ему уже не видать своего ножа, который верно служил в походе от Волги до Берлина. Мама, взглянув на Тимку, вздыхает. Бабушка, разливая борщ, успокаивает:

– Ладно вам изводить ребёнка-то! Разыщет он ваш нож и отдаст!

Вечером бабушка находит нож в кармане своего фартука. Позавчера она чинила электрический утюг и забыла положить нож на место.

– Да, брат, – говорит Тимке отец. – Зря заподозрил тебя. Ну, всё хорошо, что хорошо кончается!

Отец подошёл к столу, выдвинул ящик и положил в него нож.

Из спальной доносится мамин голос:

– Это кто же отвернул шарики? Тимочка!

Отец задвигает ящик и широкими шагами идёт в соседнюю комнату. Да, шариков, трёх шариков нет у спинки кровати! Снова допрос. Отец требует немедленно отдать шарики. Мама, волнуясь, говорит:

– Удивительно! Ума не приложу, в кого уродился мой сын?!

Шарики привинчены. Отец возвращается к столу. Он протягивает руку к чернильному прибору… Но где же ручка?

Опять слышится: «Тимка!»

Общими усилиями папы, мамы и бабушки буфет отодвинут и ручка со сломанным пером извлечена из-под него. Мама молчит. Бабушка подаёт знаки. Тимке ничего не остаётся делать, как послушаться её и идти в спальню.

Помогая внуку расшнуровать ботинок, бабушка тихо спрашивает:

– Тимоша, ты не брал мой крючок? Нигде не найду. Вот грех-то какой!

Вспомнить, где бабушкин крючок, Тимке не удаётся.

– Ладно, ладно, спи! – шепчет бабушка. – Завтра найдёшь и отдашь.

Спать не хочется. Тимка думает над тем, в кого он мог уродиться. Но разве узнаешь, в кого ты уродился, если этого не знает даже мама!

Глава вторая. Кто же в доме старший?

В комнате ещё темно, а Тимка уже не спит. Он лежит с открытыми глазами и прислушивается к тихим, шаркающим шагам в коридоре.

«Бабушка!» – догадался Тимка и задумался над тем, почему только бабушка может вставать раньше всех, а он должен лежать и ждать, когда проснутся папа и мама.

Вспомнилась вчерашняя история с ножом, шариками, ручкой и бабушкиным крючком. Но вот под тяжёлыми шагами заскрипел паркет, и Тимка догадался: «Папа!»

Ждать, когда проснётся мама, Тимке не хочется. Он вскакивает с постели, бежит к двери и распахивает её.

Из соседней комнаты брызнул свет. Тимка зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел отца: он стоял спиной к двери. На широком отцовском плече, словно пришитое, лежало полотенце. Отец брился.

– Ты уже, брат, вскочил? А ну-ка, иди надень тапочки! Мать увидит, она задаст тебе! – Отец говорил не поворачивая головы. Но как он мог видеть, что Тимка стоит босиком? Да, отец иногда способен на такое, от чего захватывает дух!

Тимка любил одеваться быстро, за это его часто хвалили. Сегодня мальчику тоже хотелось одеться быстро-быстро, но куда подевалась тапочка?

– Бабушка! – крикнул Тимка.

– Бегу, бегу, не шуми! – откликнулась из кухни бабушка.

– Бабушка! – ещё громче кричит Тимка. – Иди скорее!

– Чего тебе? – войдя в комнату, спрашивает бабушка.

– Где же моя тапочка?

– Вот грех-то какой! Обувку потерял…

Бабушка опускается на колени и шарит рукой под кроватью. Тимка стоит, поджав под себя босую ногу.

– Куда же она запропастилась? – вздыхает бабушка.

Тимка сообразил, что давно бы следовало включить свет, а не искать тапочку в темноте. Щелчок выключателя – и вспыхивает яркий свет. Тапочка, перевёрнутая вверх рыжеватой подошвой, лежит у бабушкиных коленей.

– Мы её с тобой под кроватью ищем, а она сама на ногу просится. Вот грех-то какой! – смеётся бабушка и подаёт внуку тапочку.

– Ты чего так долго одевался? – растирая полотенцем грудь, спрашивает у Тимки отец. – Иди теперь умывайся один.

Одному умываться неинтересно. Смочив пальцы водой, Тимка проводит ими по глазам, задевает переносицу, намеревается дотянуться до ушей, но раздумывает и, уткнув лицо в полотенце, трёт щёки и подбородок.

За завтраком отец начал разговор о том, что до отъезда времени осталось мало, а дел уйма. Мама молчит, бабушка вздыхает. О каком отъезде говорят взрослые? И кто поедет? Тимка хочет спросить у отца, но мама требует, чтобы он ел и не разговаривал. Конечно, можно и помолчать, а потом расспросить обо всём отца. Но почему, когда отец заговорил, бабушка вздохнула? Наверно, ей очень не хочется ехать?

Вилка выскальзывает из рук Тимки, ударяется о тарелку и летит на пол. Бабушка вздрагивает и, глянув на внука, сокрушённо произносит:

– Экий ты неловкий!

Неловкий? Будешь неловким, когда собираются уезжать, а куда – не говорят. Не хотят ли они оставить его одного в квартире? Остаться, конечно, можно, но тогда в комнате надо переставить всё по-своему: стол с середины отодвинуть к стене – будет не так опасно бегать. Взгляд Тимки скользнул по широкому дивану – зря пропадает большой кусок комнаты; с диваном связано много неприятных воспоминаний: стоит только чуть-чуть на нём поскакать, как мама сейчас же гонит с него. Хорошо бы диван вытащить в коридор, тогда в углу из стульев можно будет построить дом, установить на нём радиостанцию и вести переговоры с полярниками, плавающими на льдине.

– Ты о чём, брат, задумался? – обратился к Тимке отец.

Говорить, о чём он думает, Тимке не хочется. Низко припав к тарелке, Тимка принимается старательно накалывать на вилку румяные кружочки картофеля.

– Едем на целину! – объявил отец. – Я первым. Потом ты с бабушкой. А в конце будущего лета приедет мама. Ясно?

Совсем неясно! Почему опять он должен ехать с бабушкой? Лучше бы сразу всем вместе. Но у взрослых всегда так получается, что им нельзя ехать вместе. Вот и прошлой весной в деревню его отправили с бабушкой. Потом приехала мама, папа – после неё. Возвращались тоже как-то непонятно: первым уехал папа, за ним бабушка, последним из деревни уезжал он с мамой.

Тимка решил, что когда он будет большим, то папа, мама, бабушка и он будут ездить только вместе.

Очень хочется узнать, на чём придётся ехать. Лишь бы не на грузовой машине: на ней сильно трясёт. Когда ехали в деревню, бабушка охала и жаловалась, что ей разбило поясницу. Разбило поясницу? Разбить можно тарелку и даже две сразу, но разбить поясницу непонятно. Надо расспросить отца.

– Папа! – Тимка заглядывает отцу в глаза. – Мы на поезде поедем или на грузячке? На грузячке плохо!

– На грузовике! – поправил отец. – Но сначала на поезде, а потом, должно быть, придётся ехать на грузовой машине.

Мама принялась торопить Тимку:

– Одевайся быстрее, пойдёшь с бабушкой в магазин.

Тимка рад: дорогой он обо всём расспросит бабушку.

Тимка и бабушка на улице. Крепко зажав в шершавой ладони руку мальчика, бабушка, вздыхая, говорит:

– Скоро, Тимошенька, нам уж не ходить по этой улице. Уедем далеко-далеко!

Ну и что же? Тимка всегда за то, чтобы ездить далеко.

– В степь поедем, продолжала бабушка. – Людей там мало-мало. Пустынь… Ни кустика, ни деревца и холодина. Ух и холодина!

Тимке непонятно, почему в степи мало людей и куда они подевались. Но прерывать бабушку не хочется, пусть она рассказывает.

Переходя дорогу, бабушка ускорила шаг. Тимка, чтобы не отстать, припустился вприпрыжку.

– Ты не беги, – советует бабушка. – Шагай, как большие.

Легко говорить: «Не беги…» У больших вон какие длинные ноги, разве угонишься. Однако Тимка пытается шагать, как взрослые, и хотя это ему даётся с трудом, но он старается изо всех сил. Бабушка молчит. Сейчас бы и начать расспрашивать ее о целине. Узнать, почему там мало людей и нет ни одного кустика, ни одного деревца. Но бабушка останавливается и строго наказывает:

– Побудь здесь, Тимоша. Не вздумай убежать. Я в магазин зайду.

На улице тепло. Ярко светит солнце. Оно уже не такое горячее, как летом, но ещё ласковое. На асфальте валяются зелёные, жёлтые и красные листья. Тимке хочется набрать их полные руки, и он сходит на дорогу.

– Вот ведь шалапут! Под машину попадёшь! – сокрушается дворник и, ухватив Тимку за воротник куртки, вталкивает на тротуар.

Бабушки долго нет. Тимка думает, что можно было бы успеть дойти до ближайшего угла и заглянуть за него. Там много машин; они бегут и бегут, а когда остановятся, через дорогу спешат люди. Но уйти нельзя: бабушка вечером обязательно нажалуется маме и скажет, что она отказывается ходить с ним в магазин. Мама начнёт разбираться, что произошло, а отец, насупив большие чёрные брови-таракашки, спросит: «Ты чего, брат, самовольничаешь? А ну-ка, без этого самого…» – и погрозит пальцем. Лучше подождать и никуда не уходить… Тимка долго и терпеливо ждёт.

В дверях магазина появляется бабушка. Тимка поражается множеству покупок. Чего только нет в авоське! Вон сбоку торчит длинный свёрток. Тимка уверен, что в бумагу завёрнута колбаса. Это как раз то, что он больше всего любит.

Дома бабушка, выкладывая покупки на стол и подсчитывая расход денег, беззвучно шевелит губами. Тимке хочется помочь ей.

– Один да один и ещё три – будет четыре? – спрашивает он.

– Сбил ведь меня. Вот грех-то какой! – рассердилась бабушка. – Не мешай!

Тимка недоволен бабушкой: всегда, как только захочешь ей помочь, она машет рукой и кричит: «Не мешай!» Лучше пойти во двор. Застегнув матросскую куртку, Тимка направляется к двери, но, увидев, что бабушка несёт большой чемодан, сбрасывает куртку и бежит в комнату.

Ух и много же всего поместилось в чемодан! Улеглась в него и вышитая подушка. Подушка не раз служила Тимке футбольным мячом, и он удачно забивал её между ножек стола, за что ему крепко влетало от бабушки.

Укладывая отцовские книги, Тимка нечаянно задел крышку чемодана; она упала и больно прищемила пальцы.

– Вот беда-то какая! – заволновалась бабушка. – Как же тебя угораздило? Дуй на пальцы-то! Больно, поди?

– А то нет! Больно, да ещё как! – едва выговаривает Тимка, чувствуя, что он вот-вот заплачет. Но надо крепиться: отец говорил, что плачут лишь девчонки, а мальчишкам плакать не положено. Тимка вспомнил, как однажды он увидел себя в зеркале ревущим: лицо было красное, глаза малюсенькие, а по щекам ручейками катилась вода. Вид был, как скапала тогда мама, ужасно смешной. С тех пор Тимка решил не плакать.

Отец вернулся с работы раньше обычного. Это Тимка определил по тому, что бабушка не успела приготовить обед. Набив трубку табаком, отец сел за рабочий стол и принялся писать.

Было так заведено: когда отец занимался, Тимка не должен был приставать к нему с вопросами. Мама говорила, что, когда взрослые работают, дети не должны им мешать. Нельзя мешать? Но почему же взрослые могут мешать маленьким? Не успеешь сесть с карандашом и листом бумаги за стол, а тебя уже гонят с места и требуют подать то одно, то другое. Выходит, взрослые могут мешать детям, сколько им захочется.

Тимка пристально посмотрел на отца. Надо бы с ним поговорить. О чем? Ну вот хотя бы, почему на целине мало людей, из чего там можно сделать рогатку, если в степи нет ни кустика, ни деревца, и вообще что такое целина? Бабушка говорит: «Степя, степя и холодина». Может быть, она и сама не знает, что такое целина.

– Ты о чём задумался? – повернулся к Тимке отец.

– Папа, целина – степь?

– Степь, степь! Да ещё какая! Залюбуешься! – Отец щурится от яркого солнечного света. Выбив из трубки пепел, говорит: – Опаздывает твоя мама. До отхода поезда всего час остался.

Тимка забрался на подоконник и смотрит на улицу: возможно, удастся увидеть маму и крикнуть ей, чтобы она шла быстрее. Бабушка уже принялась расставлять тарелки, раскладывать вилки и едва успела поставить на стол большую салатницу, полную помидоров и огурцов, – раздался звонок. Пришла мама.

Тимке было не до еды: мама ведь сказала, что скоро подойдёт машина и все отправятся на вокзал провожать папу.

На вокзале оказалось так много народу, что с трудом удалось пробиться к вагону, в котором должен был ехать отец. Играл духовой оркестр. Качали какого-то человека; он чудно размахивал руками, высоко взлетал вверх.

Отец отнёс чемодан в вагон, потом вышел на площадку и молча стоял рядом с мамой.

Проводник объявил об отходе поезда, а отец всё не уходил. Подхватив Тимку под мышки, он высоко поднял сына и сказал:

– До свидания. Теперь ты в доме один мужчина. Смотри, чтобы порядок был… Приедешь на целину, в школу пойдёшь. Чуешь? В школу! Готовься…

С вокзала возвращались пешком. Мама шла медленно. Бабушка вздыхала и вытирала глаза платком. Тимке тоже было невесело.

Дома, вспомнив наказ отца, Тимка забрался на стул и решил, что порядок прежде всего следует навести на папином столе: с него надо убрать книги, газеты, банки, в которых отец хранил зёрна.

Ухватив кипу газет, Тимка задел локтем чернильницу и опрокинул её. Чернила широкими ручейками потекли по стеклу.

Мать застала Тимку, когда он газетой стирал со стола чернила.

– Тимочка, ну как же ты чернильницу-то опрокинул? – спросила она и укоризненно покачала головой.

– Я совсем, совсем не хотел проливать чернила! – оправдывался Тимка. – Папа сказал, чтобы я за порядком следил…

Тимке хотелось сказать маме, что он теперь старший в доме и с ним нельзя так разговаривать, как прежде, но, взглянув в мамины глаза, он увидел в них знакомый огонёк неодобрения и виновато забормотал:

– Я больше не буду! Я совсем сотру чернила…

– Ладно, прекрати! – требует мама. – Иди мой руки!

По пути в ванную Тимка задержался на кухне. Бабушка сидела у стола и по зёрнышку перебирала крупу.

– Ты ее считаешь, да? – заинтересовался Тимка.

– Для чего мне её считать-то? Иди умойся да будешь переселяться.

Переселение произошло быстро. Бабушка перекатила Тимкину кровать в мамину комнату. Разъединяться с бабушкой не хотелось, и Тимка попытался протестовать. Мама потребовала, чтобы он прекратил капризы.

– Папа говорил, я теперь остался в доме один мужчина, значит, я старший! – выкрикнул Тимка.

Мама и бабушка переглянулись и рассмеялись.

Ну и пусть смеются! Пристроившись на ящике, в котором хранятся любимые кубики, молоток, пила, конструктор, старые батарейки от карманного фонаря и множество других нужных вещей, Тимка задумался над тем, почему мама не хочет признавать его старшим. Кто же тогда в доме старший? Мама как-то говорила, что старший в доме папа, но сама она часто не соглашалась с ним, и он уступал ей. Выходит, что старшая мама, но она слушается бабушку, особенно когда договариваются о том, какую кашу варить. Было бы хорошо, если бы старшей в доме была бабушка: она обо всех заботится. Отец тоже хороший. Правда, когда кто-то перемешал две кучки зерна в одну, он долго ворчал на маму и бабушку за то, что те хозяйничают на его рабочем столе. По вечерам отец рассматривал зёрна в круглое стекло, взвешивал на малюсеньких весах, а потом пробовал зёрна на зуб и что-то записывал в толстую тетрадь. Было интересно смотреть на отца, как он, сдвинув широкие чёрные брови, подолгу сидел неподвижно, потом, пошевелив зачем-то пальцами, снова принимался писать в тетради. Круглое стекло, щипчики и малюсенькие весы отец увёз с собой на целину, значит, и там он будет рассматривать зёрна и взвешивать их. Где-то сейчас едет папа? Тимка вздыхает.

Через неприкрытую дверь видна мама. Она сидит за столом, склонясь над тетрадями. Ох уж эти тетради! Мама каждый день приносит их много-много и, едва пообедав, садится за чтение. Зачем она берёт домой тетради? Так хочется вечером подольше погулять с мамой в сквере, а она торопится домой, к своим тетрадям. Плохо ещё, что каждый раз, начиная читать и подчёркивать в тетрадях, она просит не отвлекать её от работы и со всеми вопросами обращаться к бабушке. Бабушка на многие вопросы не может ответить: вчера она не сказала, кто главнее в трамвае – вожатый или кондуктор.

В комнату вошла бабушка. Увидев Тимку сидящим на ящике, она спросила:

– Ты, Тимоша, чем тут занимаешься?

– Бабушка! Тебя и меня тоже с музыкой будут провожать на целину?

– Кому это мы нужны, чтобы провожать нас с музыкой?

– Мы ведь тоже на целину поедем?

– Мы с тобой, Тимоша, пятая спица в колеснице, – улыбнулась бабушка. – Мы и без музыки хороши.

Пятая спица в колеснице? Это уже совсем непонятно. Почему пятая? Какая же спица папа? Надо бы спросить маму, но она занята и лучше ей не мешать, а проверить, на месте ли ученический набор.

Набор купила бабушка в подарок ко дню рождения. Тимке больше всего нравится коробка с цветными карандашами и тетрадь для рисования. Так хотелось этой осенью пойти в школу, но мама говорит, что не вышли еще года и нужно ждать следующей осени. Придётся ждать, а пока можно будет играть в школу дома.

– Тимка! – окликнула мама. – Стели постель! Уже десять часов. Да не вози по полу одеяло.

…Первое утро без отца прошло гладко. На Тимкин вопрос, когда папа пришлет письмо, мама вздохнула и сказала:

– Не скоро, Тимочка… Ты у нас теперь один мужчина. Слушайся бабушку…

И снова непонятно – один мужчина в доме, а нужно слушаться бабушку? Надо обо всём расспросить Юльку. Она живёт в соседней квартире, умеет разговаривать со взрослыми, вероятно, знает, должен ли единственный мужчина в доме слушаться бабушку. Но разговор с Юлькой ничего не объяснил. Девочка хитровато улыбнулась и ответила:

– Ну и чудной же ты, Тимка! Дети никогда не бывают в доме старшими.

Глава третья. Собирались недолго

Кончилась зима. Снег таял и шумливыми ручейками бежал по канаве. Бабушка говорит, что весной снег убегает в моря-океаны. Тимке жалко снега, ведь так хорошо по нему скользить на лыжах; можно с разбегу ухнуться в сугроб и не ушибиться. Правда, снег тоже бывает вредным, особенно когда его поешь: он застревает в горле, и от этого становится больно голове и очень жарко. Боль в голове и жар во всём теле мама называет ангиной. Она сердится на то, что Тимка не послушался её и наглотался снега. Юлька тоже ела снег, но ангиной не заболела.

– Мама, почему Юлька не заболела ангиной? – спрашивает Тимка.

– Юлия – закалённая девочка, а ты у меня хлюпик. Понимаешь? Хлюпик!

Опять новое и непонятное слово – «хлюпик»!

– Если бы не болел, – говорит мама, – давно бы уехал к отцу. Не вздумай наглотаться ещё чего-нибудь.

Поехать очень хочется. Отец не станет ругать за какой-то маленький комочек снега, он и сам ел снег и даже хвалился, что может глотать его сколько угодно и не заболеет. Здорово! Другое дело – мама: она никогда не ела снега, она даже не сосала сосулек. Вон они повисли с крыши сарая и, словно стеклянные, поблёскивают на солнце. Вкус их хорошо знаком Тимке – они твёрдые, как сахар, но не очень сладкие.

Тимка сидит на кровати и смотрит в окно. С улицы слышны знакомые голоса. Громче всех кричит Юлька. Она, наверное, опять гоняется за голубями.

Юлькиного занятия – гоняться за голубями – Тимка не одобрял. Незадолго до болезни он даже поссорился с ней. Девочка подобрала на заднем дворе кем-то выброшенную клетку и задумала посадить в неё голубя. Доверчивее всех оказался тёмный голубь с белым хвостом: он смело подошёл к девочке, рассчитывая, что та хочет покормить его, и совсем не ожидал, что окажется в руках. Уговорить Юльку отпустить голубя Тимке не удалось. Птицу пришлось отнять силой. Девочка разревелась и нажаловалась своей маме. Та не разобралась, кто поймал голубя, и назвала Тимку безжалостным мальчишкой. Тимка обиделся и не стал объяснять, что птицу поймал не он, а Юлька, и безжалостной нужно было назвать её.

После истории с голубем Тимка решил не играть с Юлькой. Потом он заболел ангиной и к нему никого из ребят не пускали. Но сегодня мама сказала, что Юлька может прийти.

Девочку привела бабушка. Юлька, увидев Тимку на кровати, сморщила веснушчатый нос и нараспев сказала:

– Ох и худой же ты, Тимка! У тебя, наверно, совсем не осталось силы?

Тимка и сам знал, что он похудел; это он видел по рукам: они стали тоньше и белые-пребелые. Но чтобы у него не осталось силы?! Как бы не так! Силы у него много, и если Юлька хочет, он может показать ей свою силу.

– Давай сожму руку! – предлагает Тимка. – Сразу заплачешь!

– Ну уж и заплакала! – храбрится Юлька, но руку дать не решается.

– Струсила? Да, струсила?

– А вот и не струсила! А руки до боли тебе не сжать! У тебя силы не хватит.

В разгар спора вошла бабушка и сказала, что Тимке надо мыться в ванной.

– Он совсем выздоровел? – спросила Юлька и участливо посмотрела на Тимку.

– Выздороветь-то выздоровел, да силёнками подорвался, – ответила бабушка.

– Ну, что я говорила! – торжествовала Юлька.

– Я сильный! – вскочил на ноги Тимка и, обхватив бабушку, попытался повалить её на подушку.

– Ишь ты сильный какой… Шею-то не жми! – начала уговаривать бабушка. – Пошли мыться. Вот грех-то какой!..

Начались приготовления к отъезду. Мама отбирала вещи и складывала их в чемодан.

– Разреши мне помогать! – пристал Тимка. – Ну, разреши! Я помогать хочу!

– Тимочка, сядь в сторонку! – попросила мама.

Опять – «сядь в сторонку»… Оседлав стул, Тимка неодобрительно рассматривал вещи. Ему казалось, что мама отбирает совсем не то, что нужно. Зачем-то уложены длинные, в полоску штаны. На них просто не хочется смотреть. Или вот куртка с мешком вместо воротника. Мама говорит, что без этой куртки в степи не обойтись. Но она же знает, как он ненавидит эту куртку! Куртку купили осенью. Стоило ему появиться в ней на дворе, ребята принялись смеяться. Юлька назвала куртку балахоном, а Тимку балахонщиком. И вот эту куртку хотят взять с собой! Пусть мама сколько угодно уговаривает, он ни за что не наденет эту балахонистую куртку. У него есть матросская тужурка; не беда, что она короткая и жмёт под мышками, но он любит её и в степи будет ходить только в ней.

Сидеть на стуле и смотреть, как в чемодан укладывают вещи, скучно, тем более, что у Тимки есть свои вещи, которые тоже надо уложить. Интересно, позволит ли мама взять папин походный мешок? Он большой, в него можно уложить всё-всё!

Отобранные мамой вещи не уместились в чемодан, и она принесла походный мешок с кожаными скрипучими ремнями и большими пряжками. Тимка понял: надежда заполучить папин мешок рухнула. Как же с игрушками, беспокоится Тимка. Ведь их немало: кинескоп, старые ходики, праща, мечи. Да разве всё перечислишь!

– Вот как будто и всё! – радуется мама.

– Игрушки! – напомнил Тимка.

– Их, Тимочка, отправим товарным поездом, – ответила мама. – Багажа и так много, а игрушек у тебя полный ящик.

Товарным поездом? Когда же он их привезёт на целину? Нет, так нельзя!

Мама уходит на кухню. Надо скорее уложить игрушки! Тимка поспешно отбирает из ящика то, что, по его мнению, нужнее всего. Но вот отбор закончен.

– Ох, ты! – восклицает Тимка и кидается к книжному шкафу. Он достаёт из него букварь, коробку с цветными карандашами, тетрадку и резинку, хватает первые попавшиеся книжки и возвращается к походному мешку. Расстегнуть ремни – дело нехитрое. В мешок легко уместились батарейки от карманного фонаря, молоток. Труднее было втиснуть кинескоп, а ходики и клещи пришлось отложить в сторону. Из нужных книг удалось засунуть только две: букварь и «Дядя Стёпа милиционер».

Затянуть ремни оказалось нелегко. Но вот мешок завязан, и вовремя: в комнату вошла мама. Ничего не подозревая, она садится за проверку тетрадей. Тимка знает, что это надолго и ему надо заняться каким-нибудь делом. Неплохо бы сейчас выстругать лодку-подводку, но мама не любит, когда сорят в комнате, а на кухню выходить запрещено: там газовая плита. Была бы дома бабушка, можно было бы попросить её почитать книжку.

Тимка достаёт из шкафа толстую книгу сказок. Перелистывать и смотреть картинки одному неинтересно, а мама занята.

Комната погружается в сумерки. Мама включает свет и снова читает тетради. Приходит бабушка. Тимка помогает ей раздеться. Бабушка была в бане; лицо у неё красное, а руки мягкие и пахнут берёзовым веником.

– Бабушка, – просит Тимка, – почитай книжку! Ну, почитай!

– Мать сейчас уйдет, сложим вещи, тогда почитаю, – пообещала бабушка.

Мама ушла. Бабушка, повздыхав, внесла в комнату корзину. Тимка помнит эту корзину – прошлой весной её брали с собой в деревню. В неё тогда укладывали кастрюли, тарелки, ложки, а сейчас бабушка укладывает кофты, одеяло и подушки.

Тимка наблюдает, как бабушка бережно складывает огромный шерстяной платок; мальчику хочется подсказать ей, куда положить платок, чтобы он не помялся. Но пусть уже она делает так, как ей нравится, а то, чего доброго, рассердится и прогонит спать.

– Тимоша, куда же ты свои игрушки-то положишь? – спрашивает бабушка. – Может, в мою корзину?

– Ой, бабушка! – срывается с места Тимка и, обхватив старушку за шею, задыхаясь от радости, шепчет: – Ты у меня, бабушка, самая хорошенькая! Самая… самая…

– Какая же я хорошенькая? За шестой десяток годков перевалило… Я уже старая-престарая! Неси-ка игрушки-то!

В корзину все игрушки не уместились. Тимке было жаль оставлять длинный широкий меч, о котором отец говорил, что такой меч мог быть только у Александра Невского. Меч и ещё много чего пришлось оставить.

Вокзал. В вагоне мама, одной рукой прижимая к себе Тимку, а другой приглаживая на его голове непокорный вихор, долго наказывает бабушке, чтобы та хорошенько присматривала за внуком.

Тимка понимает, что если бабушка вздумает строго выполнять мамины наказы, то ему нельзя будет ни бегать, ни стоять под дождём, ни прокатиться на машине. Но, возможно, бабушка всё же разрешит побегать наперегонки с ребятами, поваляться на траве и пострелять из рогатки.

Поезд отошёл. Тимка вспомнил, что он забыл спросить у мамы, когда она приедет к нему. Хорошо, если она подольше будет в городе, тогда можно будет успеть осмотреться на новом месте, придумать интересную игру. Но всё-таки жалко, что все из дому уехали, а мама осталась одна…

В купе вошла проводница. Она была в очках, громко разговаривала и Тимке показалась очень строгой.

Закончив проверку билетов, проводница принялась ворчать на то, что маленького и хилого мальчишку тащат куда-то в неведомую даль.

Маленького и хилого! Тимка не сдержался и крикнул:

– Я не маленький! Я скоро в школу пойду! Я сам еду к папе и нисколько не боюсь, что целина только степь, холодина и мало людей!

– «Я, я»! – передразнила Тимку проводница. – Ишь заякал! То-то, не маленький! От горшка два вершка! Школ для вас там ещё не настроили. Не настроили, говорю!

– Там будет школа! Мне папа говорил, что я учиться буду. Вот!

Усатый сосед-пассажир, потрепав Тимку по щеке, сказал:

– Молодчина, парень! Здорово ты ей отрезал! Быть тебе настоящим новосёлом-целинником!

Поезд идёт быстро. Вагон покачивается.

– Дядя, – обращается Тимка к усатому соседу-пассажиру, – мы будем ехать долго-долго?

– Путь, парень, не близкий, – разглаживая усы, ответил сосед-пассажир. – Каждое утро загибай по одному пальцу; когда на одной руке загнёшь все, а на другой только один палец, считай – приехали.

Тимка готов каждое утро загибать сразу два пальца, так хочется увидеть степь и отца.

Скорее бы!