Текст книги "Синдром отторжения"

Автор книги: Василий Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

78

Лида оделась так же, как в институт – в теплый свитер с высоким пушистым воротником, обтягивающие джинсы и сапожки с меховыми отворотами, изящные, но теплые не по сезону. Она поприветствовала меня уставшей улыбкой и замолчала. Я никак не мог ее разговорить.

– Что-то случилось? – спросил я.

Лида, казалось, едва могла меня узнать.

– Все в порядке. Просто устала.

Она остановилась и, закрыв глаза, подставила лицо холодному осеннему ветру.

– Если я засну во время сеанса, не забудь меня разбудить.

Мы опять шли молча. Лида держалась в стороне от меня. Ее сумочка покачивалась на плече, создавая преграду между нами.

– Наверное, это будет интересно, – сказал я, устав от молчания.

Лида зевнула, прикрыв кулачком рот.

– Жаль, что ты не нашел настоящий планетарий. Не верится, что во всем городе нет ни одного.

– Все закрыты, – сказал я.

Вечернее солнце терялось в нагромождении кубических домов. Исполинские экраны на крышах, по которым обычно показывали суматошные рекламные постановки, застилала темнота. Город задыхался в плотном настоявшемся воздухе. В ранних сумерках даже огни проезжающих машин, отсветы в окнах и вспышки цветных светофоров раздражали глаза, нарушая мертвенно-спокойный, монотонно серый ритм, которому подчинялись под закат городские улицы.

Но мне было неспокойно.

Я потер плечи – не от озноба, от волнения.

– Холодно как стало, – сказал я.

Порывистый ветер, который мгновенно поднимался и затихал, когда по путям над нами проносился очередной маглев, развевал длинные волосы Лиды.

– Да, – сказала она.

– Погоди! – спохватился я. – У тебя ведь на следующей неделе? Нейроинтерфейс?

– Ага.

– Волнуешься?

Я попытался заглянуть Лиде в глаза, но она шла, отвернувшись от меня. Происходящее на другой стороне улицы интересовало ее куда больше, чем я.

– Да нет. Чего волноваться? Обычная вводная, оценок не ставят. К тому же ты мне все рассказал.

– А я очень волновался, – сказал я.

– Я знаю, – сказала она.

Она впервые посмотрела на меня и улыбнулась.

Мы остановились у перекрестка, загорелся зеленый, и сдавленный электрический голос принялся талдычить как заведенный, разгоняя спокойный вечерний сумрак – «можете идти», «можете идти», «можете идти». Мне хотелось взять ее за руку, но мешала похожая на портфель сумка, и ветер, внезапно сменивший направление, и прохожие, которым мы не давали пройти.

– Идем? – спросила Лида, и тут погас светофор.

– У нас еще час, – сказал я.

– Никогда не была в этом звездном театре, – сказала она.

Мы стояли рядом у перекрестка, а я не решался коснуться ее руки. Я вдруг подумал: а ведь звезды – единственное, что нас объединяет. И технологический, куда поступают только те, кто хочет улететь с Земли. И «Патрокл», восходящий на высокую орбиту. И голограмма звездного неба, которую Лида всегда носила с собой.

В театре мы решили посидеть в забавном, похожем на музей космонавтики кафе, чтобы скоротать время перед началом сеанса. На стенах висели эффектные фотографии космоса, планеты, снятые с орбиты, яркие созвездия, как в карманной голограмме Лиды. В середине зала, на кубическом постаменте, лежал обломок метеорита – из никеля и железа, – похожий на маленький, изъеденный кавернами астероид, который, вопреки обычным распорядкам музеев, можно было трогать руками. Прежде чем сесть, Лида мягко положила на него ладонь – как бы слушая пульс, – и улыбнулась. Я заказал фирменные коктейли – со вкусом гвоздики и рома.

– Здесь забавно.

Лида пригубила коктейль и осмотрелась по сторонам.

В кафе были заняты почти все столики, но посетители говорили тихо, соблюдая негласные правила приличия. Возникало ощущение, что мы и правда сидим в музее – рядом с никелевым метеоритом и портретами планет.

Лида задумалась.

– Интересно, – сказала она, – а это настоящие фотографии?

– Думаю, нет. – Я задержал взгляд на широкоформатном снимке Земли, тонущей в темноте. – Слишком уж…

– Удачно получились? Да, возможно. Такие ракурсы и освещение. Хотя, может, просто обработаны.

– Может, – согласился я.

– И кстати, – Лида привстала из-за стола, пытаясь рассмотреть фотографии у дальней стены, – я что-то не вижу Венеры. Неужели убрали?

– Да ладно! – Я завертел головой. – Может, где-то еще висит?

– Нет.

– Странно. Вроде конфликт исчерпан. С чего им убирать снимки. Да и вообще…

– Это так пишут, что исчерпан. Как он исчерпан? Понятно, что они хотят суверенитет. Кому охота быть сырьевым придатком? С их-то экономикой сейчас. Лет через сто Земля станет третьим миром по сравнению с Венерой.

– Ты сгущаешь краски.

– Почему сгущаю? Я серьезно. Исчерпан? Нет. Конфликт будет исчерпан, когда Венера получит суверенитет.

– Не знаю. Мало ли чего они там хотят. Да и что будет-то на самом деле? Первая космическая война? Ты же сама писала…

– А жизнь часто похожа на скверную фантастику. Да и вообще зачастую обладает весьма странным чувством юмора.

– Чувством юмора? – не понял я.

– Ага, – ответила Лида, помешивая соломинкой коктейль, в котором плавали мелкие кубики льда. – Она ждет подходящего случая. В каком году у нас выпуск?

Мой коктейль из ромашки стал вдруг отдавать полынной горечью.

– Впрочем, я и правда стараюсь об этом не думать, – примирительно сказала Лида. – Подумаешь, какие-то фотографии.

– Но если они действительно убрали Венеру, – задумчиво произнес я, – то, что повесили взамен?

– Фотографии черного беззвездного космоса, – усмехнулась Лида.

– Пустоты?

– Ага, это было бы уместно.

Кубики льда вновь закружились в ее бокале.

Мы замолчали. В кафе стало шумно – люди за столами разговаривали громче, позвякивали бокалы, скрипели стулья.

Близилось начало сеанса.

– Надо бы нам для разнообразия походить по каким-нибудь другим местам, – предложил я, – без космоса. А то они постоянно напоминают… о том, о чем ты предпочитаешь не думать.

– Но я люблю звезды, – сказала Лида.

– Я тоже, – сказал я.

Лида подняла бокал.

– А еще я всегда так пьянею от рома.

Я улыбнулся. Мы смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова. Ее надоедливая сумочка свешивалась со спинки кресла – оставленная, ненужная, – а рука с тонким серебристым колечком лежала на столе. Я вздохнул и, отодвинув в сторону стоящий на пути бокал – уже наполовину пустой, с тающими кубиками льда, – потянулся к ней.

– А мы не опоздаем? – спросила Лида, убирая руку.

Мы не опоздали.

Большинство мест в огромном зале были заняты, и нам пришлось протискиваться между рядами, заставляя вставать устроившихся зрителей. Мы сели. Приглушили свет, и наши комфортные ложа – высокие, с вытянутыми подголовниками, как у кресел операторов нейроинтерфейса – плавно откинулись назад.

Мы лежали рядом. Лида беспокойно теребила лямку сумочки и хмурилась, глядя в черный купол над нами – невероятный экран в сотни метров шириной.

– Все в порядке? – прошептал я.

Лида быстро взглянула на меня и отвернулась.

– Я и не думала, что он такой большой, – сказала она.

– Именно так, как я себе и представлял, – сказал я, хотя пустой погасший купол тоже вселял в меня необъяснимый страх.

Послышался мелодичный голос ведущего – хорошо поставленный и ровный. Было трудно поверить, что это говорит живой человек. Нас приветствовали и просили подождать – через несколько секунд должен был начаться рассвет.

– Рассвет? – удивилась Лида.

Наконец зеленые таблички над дверями погасли, шепот в зале затих, перестали поскрипывать кресла.

Мелодичный голос напевно произнес:

– Проходят неуловимые мгновения, и на востоке, там, где еще совсем недавно сгущалась тьма…

Голос потонул, поблек в свете. Экран залило неестественное белое сияние, похожее на вспышку при химической реакции взрывоопасных веществ, и прямо над головами, из пустоты, выплыло багровое, как сгусток плазмы, Солнце, повиснув в воздухе, точно шаровая молния размером с дом.

Я невольно прикрыл глаза.

Кошмарное Солнце всходило, взлетало к вершине купола, оставляя после себя тонкий, поблескивающий искорками шлейф – как хвост от горящей кометы.

– Что за ерунда? – прошипела Лида.

Полимерный купол неба медленно заливал оранжевый свет, сгущаясь у горизонта – там, где стены сходились с потолком.

– В полдень… – прозвучал музыкальный голос.

Солнце пролетело сквозь рдеющие потолочные своды, и закатные краски, игравшие на куполе, потускнели. Купол принял голубоватый оттенок, изображая оглушительно пустое дневное небо – без облаков, без Солнца, но странно светящееся изнутри.

– Близится ве… – продолжал электронный ведущий.

Небо тускнело – кто-то осторожно снижал яркость экрана, давая отдохнуть глазам. Но потом у подразумеваемого горизонта вспыхнуло багровое зарево, и голографическое Солнце – уже не такое яркое, выгоревшее за стремительный день – вновь возникло из пустоты у нас над головами.

– Голографический проектор, конечно, впечатляет, – шепнула мне Лида, – но зачем все это нужно?

– Детям, наверное, нравится, – предположил я.

– Ага. Если человеку, всю жизнь просидевшему в подземелье, рассказать о смене суток, то он наверняка представил бы такую же ерунду.

Между тем наступила ночь. Купол над нами погас, истлело призрачное Солнце, и заведенный голос завел скучноватую речь о звездах, забавно растягивая слова.

– Это шоу длится уже сколько? Минут десять? – спросила Лида. – Нам пока что не показали ни одной звезды.

– Интригуют, – сказал я.

– Ага. Или проектор сломался.

Темнота, которая поначалу, после ослепительного рассвета и заката, давала приятный отдых глазам, угнетала. Было похоже, что мы просто сидим в огромном зале, где выключили свет, и слушаем утомительную запись чьей-то пафосной речи, доносившейся с разных сторон из спрятанных в стену динамиков.

Но потом появилась звезда.

Вернее, это был Марс – каким его иногда видно по ночам с Земли. Маленькая искорка вспыхнула над нами, и под аккомпанемент мелодичного голоса поплыла, подобно светлячку, в густой темноте.

– Одна, – прошептала, едва сдерживая смех, Лида.

Заиграла музыка – впервые с начала представления. Правда, тихие струнные переливы, скорее, подошли бы фильму о несчастной любви, чем сумрачной бессветной ночи, которую старательно воссоздавал проектор.

Появилась еще одна звезда – точнее, Венера (о чем не преминул сообщить незримый ведущий), – и две мерцающие песчинки завертелись над нами, как в водовороте, красиво взлетая ввысь.

– Две, – шепнула Лида.

Загорелись другие звезды – не такие яркие, тающие в искусственной ночи. Плавная электронная музыка зазвучала совсем жалобно и тоскливо, а причудливый танец тусклых искорок под черным куполом напоминал все, что угодно, но только не движение звезд, как пытался уверить нас ведущий.

Лида перестала считать и со скучающим видом наблюдала за представлением.

Музыка ускорилась, послышалось тревожное пение горна, и в тот же миг купол над нами расцвел мириадами звезд, закружившихся в обморочном вихре – так близко, что можно было достать их рукой.

– Здесь и сейчас, – прозвучал голос ведущего, – мы способны достичь невозможного, отправившись со скоростью, превышающей скорость света, к далеким мирам.

Я повернулся к Лиде. Она молчала и смотрела на звезды. Звезды отражались в ее глазах.

Искусственное небо над нами заколыхалось, искристые песчинки застыли под куполом, а потом зазвучала бодрая музыка – торопливый ритм ударных напоминал биение сердца, – и бесчисленные созвездия понеслись нам навстречу, возникая из пустоты.

– Вот такой вид представился бы космическому путешественнику, летящему на корабле со скоростью…

Танец звезд ускорился, тусклые огоньки превратились в стремительные световые росчерки – как на снимках с большой выдержкой, демонстрирующих суточные обороты Земли. У меня даже закружилась голова. Но потом небо погасло, музыка сникла, сойдя на нет, и установилась тяжелая черная тишина – кто-то остановил вечное движение Вселенной, нажав кнопку на пульте.

– Интересно, – прошептала Лида, – а звездные карты у них правильные? Мне кажется, здесь все еще хуже, чем в том забавном кафе.

– Да, образовательный потенциал у этой программы, конечно, оставляет желать лучшего.

Тем временем проектор изображал радиоактивный рассвет. Солнце плыло к вершине купола, оставляя после себя искрящийся след.

– Запись пошла по кругу? – спросила Лида.

– Похоже на то, – согласился я.

Но Солнце, вместо того чтобы исчезнуть, пройдя сквозь своды, застыло под потолком, и ведущий торжественно произнес:

– А теперь мы снова сделаем невозможное и перенесемся на сотни лет вперед, когда именно здесь, с этой самой точки, можно будет наблюдать полное солнечное затмение.

Лида зевнула, прикрыв ладонью рот.

Солнце под куполом вздрогнуло, и с одной стороны его стала затягивать ровная темнота – тень от блуждающей Луны. Ведущий что-то говорил, но я уже не слушал; Лида тоже с интересом смотрела в потолок. Тьма поглощала Солнце – вскоре оно превратилось в яркий горящий полумесяц, как народившаяся луна, а затем от него осталась лишь тонкая исчезающая полоска света.

После этого тень полностью заслонила Солнце.

Секунду или две – не дольше, чем длится взволнованный вздох – под куполом висела страшная черная Луна. Но потом искусственное небо над нами погасло, сгустилась темнота, даже зажглись редкие робкие звезды, и над черным диском Луны расцвела пылающая солнечная корона – яркий, красивый нимб, который переливался и дрожал, как последнее дыхание.

– Полная фаза затмения, – рассказывал электронный ведущий, – длится лишь несколько минут. Мы просто помолчим это время, с восторгом любуясь воцарившейся среди дня ночью.

Огромное черное Солнце горело, источая прощальный свет.

– Пока в столице царит ночь, – продолжал ведущий, – тень от Луны со скоростью километр в секунду движется по пригородам и…

– Он же обещал помолчать, – прыснул я.

Но Лида мельком взглянула на меня и приложила указательный палец к губам.

Наконец тень начала спадать, загорелся яркий серп освобожденного Солнца, просветлело полимерное небо, погасли фальшивые звезды.

– Это было… – прошептала Лида.

Солнце полностью освободилось от черной кошмарной мантии и, вспыхнув, устремилось к вершине купола, продолжая абсурдный восход.

Над нами горело пустое голубоватое небо, как в засушливый день.

Ничего не происходило. Ведущий старательно выдерживал бессмысленную паузу, пока радостно не объявил:

– Благодарим вас за посещение…

Спинки кресел с протяжным шипением поползли вверх, принимая вертикальное положение; зажглись над дверями деловитые зеленые таблички. Мы с Лидой влились в нетерпеливую толпу, которая уже толкалась у выходов. Можно было подумать, что все присутствующие опаздывают в другой звездный театр, на другой сеанс.

– И как тебе? – спросил я Лиду, когда мы выбрались в заполненный людьми коридор. – Честно говоря, не совсем то, что я…

– Мне понравилось, – сказала Лида.

Она взволнованно пригладила волосы и улыбнулась.

– Понравилось? Звезды?

– Звезды не очень. Слишком уж все было театрально. Но затмение… Это было очень красиво. К тому же звезды мы можем увидеть и сами, а вот до следующего полного затмения точно не доживем.

Мы вышли на улицу.

Был уже глубокий вечер, рекламные экраны на крышах показывали как заведенные, одинаковую постановку – фактурную бутылку содовой, у которой взрывалось горлышко, выпуская в воздух бурный пенистый фонтан, снова и снова, вздрагивая при перемене кадра и начиная все с самого начала. Под скоростными путями вытянулись сверкающия неоновые стрелы. Включились фонари и лампы на стенах. Город заливало искусственным светом, но на темном облачном небе горела одна-единственная звезда.

– Искусственный спутник? – предположила Лида и хитро прищурилась. – Или Венера?

– Ты знаешь, – сказал я, – на самом деле солнечные затмения происходят по несколько раз в год. Нужно просто выехать из Москвы, чтобы их увидеть. Тут дело в том, что тень от Луны не такая большая и…

Лида рассмеялась.

– Это все ромовый коктейль.

– Я и не сомневался.

– Но, – сказала Лида, – честно говоря, я хотела бы прийти сюда еще раз.

– Значит, придем сюда еще раз, – сказал я.

Лида как-то странно посмотрела на меня. Ее сумочка висела на другом плече.

Я осторожно – в страхе, что Лида оттолкнет меня, стоит мне сделать одно неверное движение – взял ее за руку.

77

Мы ходили на солнечное затмение ровно двенадцать раз.

Я тогда не понимал, чем же это наигранное зрелище так нравится Лиде, да и сама она не слишком охотно пускалась в объяснения. Было в наших регулярных походах что-то безумное – раз за разом возвращаться в переполненный звездный театр и смотреть, улегшись в ложа, напоминающие кресла операторов нейроинтерфейса, как голографическое Солнце превращается в пугающий черный шар. Но Лиде постановка не надоедала, а мне было все равно, куда с ней идти – лишь бы она оставалась довольна.

Я думал, Лиду привлекала сама воспроизводимость этого уникального в рамках определенных географических координат явления – та легкость, с которой лазерные проекторы воссоздавали то, чем природа занималась на протяжении сотен лет, тщательно выстраивая череду из разнообразных событий, долгот и широт, векторов притяжения – нашего положения в пространстве, движения Солнца и Луны. Или Лиде просто нравилось, как горит под куполом огромное черное светило.

Мы впервые поцеловались после очередного визита в театр.

Вечер выдался ветреный, над засыпающей улицей плыли низкие ненастные облака, напоминающие космические туманности – скопления электронного газа, захваченные притяжением звезд. Над подсвеченными иллюминациями домами привычно мерцал неотличимый от далекого светила искусственный спутник.

Или Венера.

Я знаю – мы остановились у входа в театр, и Лида вытащила из сумочки суазор, намереваясь показать мне какую-то фотографию. Она говорила непривычно торопливо. Тонкий экран покачивался в ее руке. Длинная прядь выбилась из стянутых на затылке волос и постоянно падала Лиде на лицо, а она взволнованно убирала ее рукой.

Но потом Лида замолчала и посмотрела на меня.

Я знаю, что мы стояли на улице, что мимо проходила шумная и возбужденная толпа, однако, когда я вспоминаю наш первый поцелуй, я вижу затмение – черный, охваченный пламенем шар, – и слышу музыку, гнетущий гул, которую играли во время представления в театре. Тень Луны со скоростью километр в секунду несется по обширным окраинам Москвы, я касаюсь волос Лиды, убираю в сторону непокорную прядь, залитое сумраком Солнце испускает последние, предсмертные лучи, я беру Лиду за руку, маленькую и холодную, ее пальцы сжимают мои, тень Луны уже летит над пригородом, глаза Лиды кажутся пьяными, хотя в тот раз она не заказывала ромовый коктейль, лишь пара звезд и самые близкие к нам планеты проступают в страшной солнечной темноте, мне требуется мгновение, чтобы решиться, я склоняюсь к Лиде и целую, ее губы – теплые, влажные, она отвечает на поцелуй, но быстро отодвигается, смотрит слегка осуждающе и в то же время улыбается, и в эту же секунду рассеивается сверхъестественный мрак, тонут в дневном свету звезды, загорается на небе яркий солнечный серп – тень Луны пролетает над городом, со скоростью в четыре тысячи километров в час.

Именно тогда я признался Лиде в любви.

Она промолчала.

Я проводил ее до станции, где она сказала, что в театре было замечательно, что надо как-нибудь сходить туда снова, если, конечно, я сам не устал от повторяющегося по одному и тому же сценарию представления. Потом она сказала, что я могу опоздать в общежитие, которое закрывали на ночь (хотя я не опаздывал ни разу), и что не нужно дальше ее провожать. А я сказал «до завтра», хотя знал, что завтра мы с ней не встретимся – был выходной, и она уезжала куда-то за город.

В тот день я не поехал в общежитие.

Я стоял на станции, слушая, как искаженный голос – барахлил громкоговоритель, и каждая вторая гласная превращалась в пронзительный металлический звон – объявлял о прибытии поездов. Сначала на станции было людно, меня часто толкали, пытаясь втиснуться в переполненные вагоны, но вскоре все вокруг опустело, хотя голос под потолком по-прежнему резонировал и звенел, нарушая напряженную тишину никому не нужными объявлениями.

А потом я остался совсем один.

Я спустился на улицу.

Уже наступила ночь, но на небе не было звезд. Возвращаться в общежитие не хотелось.

Я зашагал к звездному театру, как если бы намеревался посетить еще один, ночной сеанс, в котором не было бы ни закатов, ни рассветов, ни путешествий сквозь звезды на сверхсветовых скоростях – только полное солнечное затмение продолжительностью в один час.

Я дошел до светофора, соединявшего два рассеченных проезжей частью тротуара. Машин не было, но светофор светился угрожающим красным светом, запрещая идти. Я спустился на проезжую часть. Сдавленный голос электронного советчика ожил, возник из пустоты, и заскрежетал мне в спину – «ждите, пока загорится зеленый», «ждите, пока загорится зеленый». Я не стал ждать.

Я пошел дальше, вниз по улице, навстречу запоздалым сонным прохожим, отводившим глаза. Я чувствовал на губах ее поцелуй.

Театр был уже закрыт.

Где-то далеко впереди бессмысленные прожектора освещали низкие тучи – как маяки, благодаря которым небесные корабли могли вернуться домой, даже если погасло Солнце. Мощные лучи поднимались вверх, к невидимым звездам, скрещивались, указывая в противоположные стороны, словно никак не могли определиться с выбором верного вектора пути и, высветив на пустом, почти черном небе зависшие над домами грозовые облака, стремглав падали вниз, исчезая за высокими глыбами многоэтажек.

Я спустился по улице, к прожекторным лучам. Ночной город выглядел уродливым и пустым, а свет, лившийся отовсюду – из окон домов, с зациклившихся реклам, из фонарей, напоминавших планеты, – усиливал ощущение гнетущей темноты.

Я и сам не понимал, что со мной не так.

Я бродил по ночным улицам, пока не отнялись ноги, вспоминая, как Лида смотрела на меня, как затягивало черной тенью ненастоящее солнце, как Лида от меня отстранилась и попросила ее не провожать.

А потом я увидел настоящий, а не голографический рассвет.

Фасады домов в спальном районе, куда я забрел, были освещены мягким янтарным светом, и ни одно из окон не горело, будто электричество в квартирах отключали по расписанию, с вечера до утра. Но тут я заметил отблески в стеклах монолитной высотки. Вспыхнуло одно окно, промелькнула по каменному фасаду неуловимая тень, и тут же загорелись, мгновенно раскалившись до температуры плавления, стекла в ставнях этажом выше – казалось, все здание охватывает невероятный пожар из солнечных отражений. Зарделось над фешенебельными кондоминиумами небо, черные, сливающиеся с темнотой тучи превратились в багровые космические туманности, и я увидел солнце, которое всходило в облачном мареве над спящим районом – красный карлик в коконе электронного газа.

Я стоял посреди улицы, забыв об отнимающихся ногах, и долго смотрел на рассвет. Повсюду еще горел ночной свет – фонари, уютная подсветка фасадов, – а небо уже заливало цветом – сначала оранжевым, потом желтым, потом голубым.

Я вернулся в общежитие первым же маглевом и сразу свалился в постель. Разбудил меня ближе к полудню звонок. Я взял суазор и увидел фотографию Лиды – ту самую, из соцветия, где она, не попав в фокус, стыдливо отворачивалась от фотографа точно так же, как отвернулась вчера от меня.

Под фотографией светилась большая зеленая кнопка «Ответить».

Я надавил на экран пальцем. Трель звонка оборвалась, и из динамика послышался…