Текст книги "Апокалипсис нашего времени"
Автор книги: Василий Розанов
Жанры:
Русская классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
ИЗ ТАИНСТВ ХРИСТОВЫХ
«Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам яко Иуда…»
Как это сказано… О, как сказано… И чудятся какие-то действительно страшные тайны за сказавшим так или, особенно, за увидевшим что-то…
СЫН
Чтобы сын родился – нужно допустить какой-то недостаток в отце. Отец – это так полно. Отец – это все. Отец – это Солнце и душа и правда солнца. Везде лучи Его до концов Вселенной. Отец, и – кончено.
Что же значит, что Сын родился? Только если Отец в чем-то недотворил? Или, может быть, он не научил или недоучил? Но и "нравственный закон" он уже принес (на Синае).
Вовсе не одно сотворение «глыб», "солнца и луны", и «света» и «ночи». Что же? Как же?
Нельзя понять иначе, как заподозрив отца в недостатке и полноте. "Отец – это еще не все и не конец".
Ну, – тогда понадобился и Сын.
СОЛНЦЕ
Живет ли Солнце?
Вот самое загадочное, – и даже единственно загадочное, – о нем.
Все решительно ученые, до единого все, от Лапласа до гимназиста, убеждены, что оно "конечно – не живет"; что оно есть "предмет"…
Но почему не гаснет? – «Погаснет». Но ведь времени было довольно, чтобы погаснуть.
Довольно ли?? О, кажется…
"От него жизнь на земле". От него ли? По-видимому. Живое от механического? Странно.
"Да. Но так учат атомы". "Они все стучат".
Ну а если оно «живет»? Тогда 1-я мысль кидается к Христу. "Значит, Ты – не Бог".
Странно.
"Солнце живет". Допустим эту гипотезу. Допустим не как фразу, а как действительность.
Но как же оно живет? "В таком огне?" – В таком огне прекращается жизнь. И если бы так, то значило бы, что для «жизни» пределов температуры нет.
Странно.
Нет, по-видимому, – "не живет". "При такой горячности – все скипит, сварится".
Имеет ли оно душу – вот вопрос. "Что будет с душой при очень высокой t°?"
Неведомо.
Почему планеты движутся около Солнца? Почему не «стоят» около Солнца? "Тогда бы упали". Ну, и «упали» – ничего. "Мала куча".
Все же в "движениях планет" и в самом «Солнце» наука ничего не понимает, даже раз– наука. И Лаплас понимает столько же, сколько гимназист.
* * *
Да, еще: что заключается внутри чего. Солнечная система заключается внутри Евангелия, или Евангелие заключается внутри Солнечной системы?
№ 5
Вследствие повышения с февраля 1918 г. платы за пересылку печатных бандеролей почтою, прошу лиц, имеющих лично у меня подписку, дослать один рубль за десять №№
"Апокалипсиса нашего времени", по адресу: В Сергиев Посад, Московской губ.,
Красюковка, Полевая ул., д. свящ. Беляева. В. В. Розанову.
* * *
Всех выпусков «Апокалипсиса» заготовлено не менее 50–60, и только по техническим и денежным препятствиям он растянется более чем на год.
* * *
За величиною статьи, следующий выпуск выйдет в двойном размере (т. е. сразу №№ 6 и 7, за 70 коп.).
* * *
Очень рекомендую всем читателям «Апокалипсиса», взволнованным революцией, прочесть брошюру: «Научный социализм или учение о прибыли как ренте», инженер– технолога Трофимова, прекрасно раскрывающую софизмы, заложенные в нашу революцию.
НЕМНОЖКО И РАДОСТИ
«Приидите володеть и княжити над нами. Земля бо наша велика и обильна, а наряда в ней нет».
Нестерова летопись.
"Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил благословляя".
Тютчев.
Удивительное сходство с евреями. Удивительное до буквальности. Историки просмотрели, а славянофилы не догадались, что это вовсе не «отречение от власти» народа, до такой степени уж будто бы смиренного, а – неумелость власти, недаровитость к ней или, что лучше и даже превосходно до единственности: что это прекрасный дар жить улицею, околодочком, и – не более, не грешнее.
"С нас довольно и сплетен, да кумовства".
Ей-ей, под немцами нам будет лучше. Немцы наведут у нас порядок, – "как в Риге".
Устроят полицию, департаменты. Согласимся, что ведь это было у нас всегда скверно и глупо. Министерию заведут. Не будут брать взяток, – наконец-то… и о чем мы выли, начиная с Сумарокова, и довыли до самого Щедрина… "Бо наряда – нет". Ну их к черту, болванов. Да, еще: наконец-то, наконец немцы научат нас русскому патриотизму, как делали их превосходные Вигель и Даль. Но таких было только двое, и что же могли они?
Мы же овладеем их душою так преданно и горячо, как душою Вигеля, Даля, Ветенека (Востоков) и Гильфердинга. Ведь ни один русский душою в немца не переделался, потому что они воистину болваны и почти без души. Почему так и способны "управлять".
Покорение России Германиею будет на самом деле, и внутренно и духовно, – покорение Германии Россиею. Мы, наконец, из них, – из лучших их, – сделаем что-то похожее на человека, а не на шталмейстера. А то за «шталмейстерами» и «гофмейстерами» они лицо человеческое потеряли.
Мы научим их танцовать, музыканить и петь песни. Может быть, даже научим молиться.
Они за это будут нам рыть руду, т. е. пойдут в каторгу, будут пахать землю, т. е. станут мужиками, работать на станках, т. е. сделаются рабочими. И будут заниматься аптеками, чем и до сих пор ни один русский не занимался. "Не призвание", – будут изготовлять нам "французские горчишники", тоже – как до сих пор.
Мы дадим им пророков, попытаемся дать им понятие о святости, – что едва ли мыслимо.
Но хоть попытаемся. Выучим говорить, петь песни и сказывать сказки.
В тайне вещей мы будем их господами, а они нашими нянюшками. Любящими и послушными нам. Они будут нам служить. Матерьяльно служить. А мы будем их духовно воспитывать.
Ибо и нигилизм наш тогда пройдет. Нигилизм есть отчаяние человека о неспособности делать дело, к какому он вовсе не призван.
Мы, как и евреи, призваны к идеям и чувствам, молитве и музыке, но не к господству.
Овладели же, к несчастию и к пагубе души и тела, 1/6 частью суши. И, овладев, в сущности, испортили 1/6 часть суши. Планета не вытерпела и перевернула все. Планета, а не германцы.
ОПАСНАЯ КАТЕГОРИЯ
Обаятельный, обольстительный, лукавый.
Удивительно, что в категории «лукавства», – вот этого особенного и особой глубины греха, – не ведут вообще никакие порочные ступени, кроме как если ступить на первую:
– Обаятелен…
– Что такое? Как? Почему?
– Обаятелен, – потому что не подлежит укору, не представляет порока и пороков, и всех «обаяет», с первого же взгляда, как только кто увидит или услышит его.
– Обольстителен, потому что, в силу качества непорочности и красоты, – все идут за ним.
Но вот странно: как же из непорочности и красоты может вдруг выйти третье? Это совершенно не натурально. Но, однако, глаз людской, обыкновенный и, так сказать, нетенденциозный, вдруг заметил, что опасная категория именно и начинается с двух качеств:
– Обаятельности, обольстительности.
Поэтому бы, – "по предречениям", – надо быть особенно осторожным, если вдруг увидим человека особливо, исключительно невинного, чистого, непорочного.
– Обаятельного.
В этом отношении хорошо бы поставить зарок, ввиду именно предупреждений:
– Пусть будет хоть маленький порок. Почти – невинный, но – однако, недостаток.
Величайший из древних, коего люди могли счесть «Богом», – и даже действительно начали было "искать его могилу как Бога", и не могли найти, – что человек этот был – говоря славянским словом – «гугнив». Т. е. он был косноязычен, заикался. "Спас народ Божий от рабства" и "дал все (все!!) законы" и, с тем вместе, был ни более ни менее как заикою. Качество – прямо смешное. Но качество невинно. И вот, по этому соединению "невинного и смешного", – мы узнаем Божию книгу и узнаем Божие событие.
В самом деле: от события и от книги никакого "худого последствия не проистекло". Нужно заметить, что «лукавое» начинает узнаваться по последствиям.
Ибо прямо-то ведь как узнать: «обаятелен» и "обольщает".
ОГОНЬ ХРИСТОВ
Где обожжет огонь Христов…
Но – по-настоящему обожжет…
Там уже никогда ничего не вырастет.
Вот – и град Салима (Соломона).
И – судьба Иудеи.
И Павел, просивший распять его "не как нашего Господа: но головою книзу", дабы "голова его была там, где ноги его возлюбленного Учителя".
И – наши скопцы.
Об этом-то и догадались впервые иезуиты.
Сказавшие: "Не увлекайтесь очень". И начавшие торговать в Парагвае.
ТАЙНЫ МИРА
Ты один прекрасен. Господи Иисусе! И похулил мир красотою Своею. А ведь мир-то –
Божий.
Зачем же Ты сказал: "Я и Отец – одно"? Вы не только «одно», а ты – идешь на Него. И сделал что Сатурн с Ураном.
Ты оскопил Его. И только чтобы оскопить – и пришел. Вот! вот! вот! – наконец-то разгадка слов о скопчестве. И что в Евангелии уже не «любят», а живут как "Ангелы Божии": как в плавнях приднепровских, "со свечечками и закопавшись". О, ужасы, ужасы…
И весь Ты ужасен. Ты – не простой, а именно – ужасен. И ты воскрес – о, я верю! "Егда вознесусь – всех привлеку к себе".
Но, – чем?
О, ты не друг человеков. Нет, не друг. «Договор», «завет» (о "ветхом"), и это кажется формально и сухо. Но как Ты их ужасно угнел, до последнего рабства. Поистине – "рабы Господни"… Даже и до смерти, до мученичества.
Не потрясает ли: "Ни единый мученик не был пощажен". А ведь мог бы?..
Мог ли?
О…
Конечно, кто воскресил Лазаря – мог. Значит – не захотел…?
О, о, о…
Ты все мог, Господи Иисусе. Ты, "потрясший небо и землю".
И не избавивший даже детей ни от муки небесной, ни от муки земной.
Рабы, рабы… Да, «договор» – он «свят». – "Ты – мне, как я тебе". Ты же дал все унижение и взял себе всю славу. И вот, неужели Ты не понимаешь, почему на Тебя восстал праведный Израиль. Он восстал – не понимая. "Что-то – не то". Что – "не то"? Да похулив создание Божие, Ты более всего похулил, – похулил особенно и страшно, – "отрока Иеговы". И он, не понимая, «что» и "за что", – восстал на Тебя.
Вот разгадка, вот разгадка, вот разгадка.
Ну, слушай: очень хороши "лилии полевые". Но ведь не хуже и «человек»? Что же Ты его все гвоздил «грехом»? И испугал муками? "Там будет огнь неугасимый" и "скрежет зубовный". Очень мило.
Вообще, все очень мило в Твоем создании, поистине – особом создании, особом "от Отца". Люди более не посягают, не любят, не множатся. А все слушают Тебя, как эта бедная Мария.
О, бедная, бедная… Да уж не мученица ли она «потом», которую Ты тоже забыл в небесном величии.
ИСКУШЕНИЕ В ПУСТЫНЕ
Чтобы быть «без греха» – Христу и надо было удалиться от мира… Оставить мир… Т. е.
обессилить мир.
"Силушка" – она грешна. Без «силушки» – что поделаешь? И надо было выбирать или «дело», или – безгрешность.
Христос выбрал безгрешность. В том и смысл искушения в пустыне. "И дам тебе все царства мира". Он не взял. Но тогда как же он "спас мир"? Не-деланием. "Уходите и вы в пустыню".
Не нужно царств… Не нужно мира. Не нужно вообще «ничего»… Нигилизм. Ах, так вот где корень ею. "Мир без начинки"… Пирог без начинки. "Вкусно ли?" Но действительно:
Христом вывалена вся начинка из пирога, и то называется "христианством".
СОЛНЦЕ
Говорят: «Нет вечного perpetuum mobile». Доказывают. Наука. Свинья, роющая носом землю:
посмотри вверх. Солнце.
Сказать: "солнце устало", "теряет энергию" – бессмыслица. Поистине оно – не истощается, и все как-то – живет. Вот что если "не скучно" – то солнышко…
Протуберанцы. Играет. Вулканы. "Корона солнечная" (видна в затмениях). И – эти таинственные "ультрафиолетовые лучи", от коих, говорят, – вся жизнь.
RELIGIO
Рост было, есть, будет.
Почему оно "будет-то"?
Потому что – есть рост…
Возрастание, «больше». В загадке «больше» лежит разгадка «прогресса», "развития".
Все «развертывается» из «точки» в «окружность». И вот мир из "точки Бога" развернулся в "красоту-мироздание".
И где же "в мире" нет «Бога»? И где же "в Боге" – нет "мира"?
И вот они связаны. «Religio»… Молитва. Нет вещи, которая бы не «молилась», потому что она – «растет». И знает, что "из точки" растет, из – отцовской точки.
И нет Бога не-Покровителя. Это – Провидение. Ибо точка знает свою окружность, как курица – порожденные ею яйца, на которых она сидит.
Так вышли небо, земля и звезды. Они «вышли», потому что мир есть религия: – не потому, что "в мире зародилась религия", а совсем и вовсе наоборот, совершенно и вовсе разное: потому-то и вышли "луна, звезды и земля", и "закружилось все – в небо", что в тайне и сущности мироздания – как вздох и тень – всегда лежала молитва.
Можно сказать, что вздох был "тем паром", «туманом», из которого и вышло «все». Так что «все» – естественно и «задышало», когда появилось.
Оно задышало, потому что появилось из «вздоха». Потому что «вздох» – это "Бог".
Бог – не бытие. Не всемогущество. Бог – "первое веяние", «утро». Из которого все – "потом".
ТУФЛЯ
Неужели же, неужели все европейцы, – и первые ученые из них, и так вообще «толпа», воображают об евреях и об отношении их ко Христу, что это одно лишь упорство народа, сделавшего ошибку, но затем – ни за что не желающего поправиться, сознать свою ошибку? Хотя «теперь-то уже очевидно все превосходство христианства над законом Моисеевым»? – «таким узким и таким обрядовым?!!» – «Евреи ошиблись, не признав своими же пророками предреченного Мессию, и просто в один скверный день бытия своего они перемешали туфли, одев правую ногу в левую туфлю, а левую ногу в правую туфлю»? «И вот с тех пор так и ходят, смеша людей и являясь посмешищем истории»…
Такова общая концепция европейцев и Европы об Иуде и юдаизме.
Между тем, неужели европейцам не приходит на ум, что "иначе переобув туфли", – еврей каждый и единолично соделался бы в христианском мире равнозначащ Апостолу Павлу, и вообще – апостолам, которые "все были из иудеев"? И что это обещало бы и исполнило для них обетование Исаии: "будет время, и народы понесут вас на плечах своих"… И это, т. е. исполнение обетования, – настало бы просто «завтра», "завтрашний день"… Неужели же не очевидно, что если власть над целым миром, "которая вот в руках уже", – евреи не берут, – если корыстные не берут богатства, славолюбивые не берут славы, то… то… то…
Это – оттого, что взять ее грех О, – такой особенный грех, в таком исключительном виде грех… И который не простится ни в жизни этой, ни – в будущей. Это уже не воровство, кража, жадность, лень, что мы делаем каждый в норках жития своего, а что-то планетное, космогоническое, страшное.
"Перемена судьбы своей. "Обменить душу свою на богатства мира и на власть над миром".
Как же было европейцам, и особенно мыслителям европейским, подумать не о "туфле на ноге", о чем-то именно несоизмеримейшем… И – не об упрямстве, а о том: "Не грех ли это в самом деле?"
Если же "грех признать Иисуса": то, сверкая молниями, сюда как было не оглянуться:
"А может быть, мы – и приняли этот грех?"
Ведь так именно и получено самим Христом: получена власть над целым миром, вопреки видимого, рассказанного в Евангелии, отречения; – богатства целого мира. Власть над Европою, европейцами, мыслью их, смыслом их.
Вдруг последний бедняк-еврей отказывается: – "не надо этого!" – "не хочу этого!"
Неужели не ясно, что это – не то же, что "туфля".
Но, когда так: то не явно ли, что скорее уж мы "обули не так ноги", – но что вот именно мы, по своей действительно лени, по своей засвидетельствованной лени, лишь держимся этого косно и по традиции.
№ 6-7
ПЕРЕЖИВАНИЕ
В Посаде мера картофеля (августа 12-го 1918 года) – 50 рублей. Услышал от старушки Еловой, что в гор. Александрове, близ Посада, мера– 6 руб. Спешу на вокзал справиться, когда в Александров отходят поезды. Отвечает мастеровой с бляхой:
– В три.
Я:
– Это по старому или по новому времени?
Часы по приказанию большевиков переведены в Ссргиеве на 2 часа вперед.
– Конечно, по новому. Теперь все по-новому. (Помолчав:) – Старое теперь все в могиле.
Да. Радуйся русская литература. И ржаная мука уже 350 р. пуд.
Бедные мрут. Богатые едва имеют силу держаться.
ПОЧЕМУ НА САМОМ ДЕЛЕ ЕВРЕЯМ НЕЛЬЗЯ УСТРАИВАТЬ ПОГРОМОВ?
В революции нашей в высшей степени «неясен» еврей. Как он во всем неясен и запутался во всей европейской цивилизации. Но до Европы – оставим. Нам важны «мы».
Посмотрите, как они трясутся над революцией. Не умно, злобовредно, но – трясутся. А ведь это и их «гешефтам» не обещает ничего. Даже обещает плохо. Почему же они трясутся? Я раз посмотрел в иллюстрированном журнале – Нахамкиса; и, против неприятного Ленина, сказал: "Как он серьезен" (хотел бы видеть в натуре).
Да, речь его против Михаила Александровича – нагла. Но ведь евреи и всегда наглы. В
Европе, собственно, они не умеют говорить европейским языком, т. е. льстивым, вкрадчивым и лукавым, во всяком случае – вежливым, а орут как в Азии, ибо и суть азиаты, грубияны и дерзки. Это – гогочущие пророки, как я определил как-то. Они обо всякой курице, т. е. в торге, пророчествуют. "Ефа за ефу", – "отчего ефу не выверяешь", "отчего весы не верны" (Исаия, или который-то, раз попалось). Но… он действительно, действительно "припадал к ногам" – хотя быть «Стекловым». Но это – не обман. Только отодвинутый "кончиком носка сапога", он разъярился как «Нахамкис» и на Михаила Александровича, и – дальше… И возненавидел всю эту старую, "черствую Русь".
Евреи… Их связь с революцией я ненавижу, но эта связь, с другой стороны, – и хороша; ибо из-за связи и даже из-за поглощения евреями почти всей революции – она и слиняет, окончится погромами и вообще окончится ничем: слишком явно, что "не служить же русскому солдату и мужику евреям"… Я хочу указать ту простую вещь, что если магнаты еврейства, может быть, и думают "в целом руководить потом Россией", то есть бедные жидки, которые и соотечественникам не уступят русского мужика (идеализированного) и ремесленника и вообще (тоже идеализированного) сироту. Евреи сантиментальны, глуповаты и преувеличивают. Русский «мужичок-простачок» злобнее, грубее… Главное – гораздо грубее. "С евреями у нас дело вовсе не разобрано". Еврей есть первый по культуре человек во всей Европе, которая груба, плоска и в «человечестве» далее социализма не понимает. Еврей же знал вздохи Иова, песенки Руфи, песнь Деворры и сестры Моисея:
– О, фараон, ты ввергнулся в море. И кони твои потонули. И вот ты – ничто.
Евреи – самый утонченный народ в Европе. Только по глупости и наивности они пристали к плоскому дну революции, когда их место – совсем на другом месте, у подножия держав (так ведь и поступают и чтут старые настоящие евреи, в благородном:
"мы – рабы Твои", у всего настояще Великого. "Величит душа моя Господа" – это всегда у евреев, и всегда – в отношении к великому и благородному истории). О, я верю, и Нахамкис приложился сюда. Но – сорвалось. Сорвалось не-"величие", и он ушел, мстительно, как еврей, – ушел "в богему". "Революция так революция". "Вали все". Это жид и жидок и его нетерпеливость.
Я выбираю жидка. Сколько насмешек. А он все цимбалит. Насмешек, анекдотов: а он смотрит русскому в глаза и поет ему песни (на жаргоне) Заднепровья, Хохломании, Подолии, Волыни, Кавказа и, может быть, еще Сирии и Палестины и Вавилона и Китая (я слышал, есть китайцы-евреи, и отпускают себе косы!!!). Еврей везде, и он "странствующий жид". Но не думайте, не для «гешефта»: но (наша Летопись) – "Бог отнял у нас землю за грехи наши, и с тех пор мы странствуем".
И везде они несут благородную и святую идею «греха» (я плачу), без которой нет религии, а человечество было бы разбито (праведным небом), если бы "от жидов" не научилось трепетать и молить о себе за грех. Они. Они. Они. Они утерли сопли пресловутому европейскому человечеству и всунули ему в руки молитвенник: "На, болван, помолись".
Дали псалмы. И Чудная Дева – из евреек. Что бы мы были, какая дичь в Европе, если бы не евреи. Но они пронесли печальные песни через нас, смотрели (всегда грустными глазами) на нас. И раз я на пароходе слышал (и плакал): "Купи на 15 коп. уксусной кислоты – я выпью и умру. Потому что он изменил мне". Пела жидовка лет 14-ти, и 12-летний брат ее играл на скрипке. И жидовка была серьезна. О, серьезна… Я (в душе) плакал. И думал: "Как честно: они вырабатывают пятаками за проезд, когда у нас бедные едут фуксами, т. е. как-нибудь на казенный счет, или под лавкою, и вообще – на даровщинку".
И вот они пели, как и Деворра, не хуже. Почему хуже? Как "На реках вавилонских": – "О, мы разобьем детей твоих о камень, дщерь вавилонская". Это – Нахамкис. Нахамкис кричит: "Зачем же лишили его права быть Стекловым", "благородным русским гражданином Стекловым", и так же стал "ругать зверски Михаила Александровича", как иудеянки хотели (ведь только хотели) "разбивать вавилонских детей о камня" (вавилонский жаргон).
Это – гнев, ярость: но оттого-то они и живут и не могут, и не хотят умереть, что – горячи.
И будь, жид, горяч. О, как Розанов – и не засыпай, и не холодей вечно. Если ты задремлешь – мир умрет. Мир жив и даже не сонен, пока еврей "все одним глазком смотрит на мир". – "А почем нынче овес?" – И торгуй, еврей, торгуй, – только не обижай русских. О, не обижай, миленький. Ты талантлив, даже гениален в торговле (связь веков, связь с Финикией). Припусти нас, сперва припусти к "Торговле аптекарскими товарами", к аптекам, научи «синдикатам» и, вообще, введи в свое дело ну хоть из 7–8 %, а себе – 100, и русские должны с этим примириться, потому что ведь не они изобретатели.
Подай еврею, подай еврею, – он творец, сотворил. Но потом подай и русскому. Господи:
он нищ.
О, довольно этой "нищенской сумы", этого христианского нищенства, из которого ведь выглядывают завидущие глазки. Но оставим. И вернемся к печальным песням Израиля.
И вот он играет, мальчишка, а девчонка поет. Как я слушал эту песню безумную, на Волге.
И дети мои слушали. И они почти плакали. Впечатлительны все. "Ведь у вас был Самсон, евреи?" Моргает. – "Помните, Самсон и Далила?" – "Как они сражались с филистимлянами?" – "Сражались, о, о…" – "Ну?" – "Теперь одна стена плача. Римляне разорили все"…
И они трясут кулаками по направлению Рима. "У… У… У…" Но, еврей, утешься: давно прошли легионы Рима; от Рима, "того самого", осталось еще меньше, нежели осталось от Иерусалима; он еще гораздо глубже погребен. А вы все еще спрашиваете у ленивого хохла:
"А все-таки, почем же пшено?"
Русские в странном обольщении утверждали, что они "и восточный, и западный народ", – соединяют "и Европу, и Азию в себе", не замечая вовсе того, что скорее они и не западный, и не восточный народ, ибо что же они принесли Азии, и какую роль сыграли в Европе? На востоке они ободрали и споили бурят, черемисов, киргиз-кайсаков, ободрали Армению и Грузию, запретив даже (сам слушал обедню) слушать свою православную обедню по-грузински. О, о, о… Сам слушал, сам слушал в Тифлисе. В Европе явились как Герцен и Бакунин и "внесли социализм", которого "вот именно не хватало Европе". Между Европой и Азией мы явились именно «межеумками», т. е. именно нигилистами, не понимая ни Европы, ни Азии. Только пьянство, муть и грязь внесли. Это действительно «внесли». Страхов мне говорил с печалью и отчасти с восхищением: "Европейцы, видя во множестве у себя русских туристов, поражаются талантливостью русских и утонченным их развратом". Вот это – так. Но принесли ли мы семью? добрые начала нравов?
Трудоспособность? Ни-ни-ни. Теперь, Господи, как страшно сказать… Тогда как мы "и не восточный, и не западный народ", а просто ерунда, – ерунда с художеством, – евреи являются на самом деле не только первенствующим народом Азии, давшим уже не "кое– что", а весь свет Азии, весь смысл ее, но они гигантскими усилиями, неутомимой деятельностью становятся мало-помалу и первым народом Европы. Вот! Вот! Вот! Этого– то и не сказал никто о них, т. е. "о соединительной их роли между Востоком и Западом, Европою и Азиею". И – пусть. О, пусть… Это – да, да, да.
Посмотрите, встрепенитесь, опомнитесь: несмотря на побои, как они часто любят русских и жалеют их пороки, и никогда «по-гоголевски» не издеваются над ними. Над пороком нельзя смеяться, это – преступно, зверски. И своею и нравственною, и культурною душою они никогда этого и не делают Я за всю жизнь никогда не видел еврея, посмеявшегося над пьяным или над ленивым русским. Это что-нибудь значит среди оглушительного хохота самих русских над своими пороками. Среди наших очаровательных: "Фон-Визин, Грибоедов, Гоголь, Щедрин, Островский". А вот слова, которые я слышал: "Послушайте, как вы смотрите на русского священника?" – "При всех его недостатках, я все-таки люблю его". – "Люблю? Это – мало: можно ли не чтить его: он получает корку хлеба, т. е. сельский священник, а сколько труда, сколько труда он несет". Это доктор Розенблюм, в Луге, в 1910 г. Я думал, он – немец. Расспросил – еврей. Когда разбиралось дело Панченко ("Де-Ласси и Панченко"), пришлось при экспертизе опросить какого-то врача– еврея, и он сказал серьезно: "Я вообще привык думать, что русский врач есть достойное и нравственное лицо". Я так был поражен обобщенностью вывода и твердостью тона. И за всю жизнь я был поражаем, что несмотря на побои ("погромы"), взгляд евреев на русских, на душу русскую, на самый даже несносный характер русских, – уважителен, серьезен. Я долго (многие годы) приписывал это тому, что "евреи хотят еще больше развратиться русским": но покоряет дело истине своей, и я в конце концов вижу, что это – не так. Что стояло безумное оклеветание в душе моей, а на самом деле евреи уважительно, любяще и трогательно относятся к русским, даже со странным против европейцев предпочтением. И на это есть причина: среди «свинства» русских есть, правда, одно дорогое качество – интимность, задушевность. Евреи – то же. И вот этою чертою они ужасно связываются с русскими. Только русский есть пьяный задушевный человек, а еврей есть трезвый задушевный человек.
Огромный красивый солдат, в полусумраке уже, говорил мне:
– Как отвратительно… Как отвратителен тон заподозривания среди этого Совета солдатстких и рабочих депутатов. Я пришел в Таврический Дворец и не верю тому, что вижу… Я пришел с верою – в народ, в демократию…
Так как я пришел "без веры", то горячо и как бы "хватаясь за его руку", спросил у него:
– Да кто вы?
– Солдат из Финляндии… Стоим в Финляндии… Я, собственно, еврей…
– Я – русский. Русский из русских. Но я хочу вас поцеловать. – И мы крепко поцеловались.
Это было, когда я захотел посмотреть "солдатских депутатов" в марте или апреле 1917 года.
В том же месяце, но много позже:
Угол Литейной и Бассейной. Трамвай. Переполнен. И старается пожилой еврей с женою сесть с передней площадки, так как на задней «висят». Я осторожно и стараясь быть не очень заметным – подсаживаю жену его. Когда вдруг схватил меня за плечо солдат, очевидно нетрезвый ("ханжа"):
– С передней площадки запрещено садиться. Разве ты не знаешь?!!!..
Я всегда поражался, что эти господа и вообще вся российская публика, отменив у себя царскую власть «порывом», никак не может допустить, чтобы человек, тоже «порывом», вскочил на переднюю площадку вагона и поехал, куда ему нужно. Оттолкнув его, я продолжал поддерживать и пропихивать еврейку, сказав и еврею: "Садитесь, садитесь скорее!!"
Мотив был: еврей торопливо просил пропустить его "хоть с передней", ибо он спешил к отходу финляндского поезда. А всякий знает, что значит "опоздать к поезду". Это значит "опоздать и к обеду", и пошло расстройство всего дня. Я поэтому и старался помочь.
Солдат закричал, крикнув и другим тут стоявшим солдатам ("на помощь"): "Тащите его в комиссариат, он оскорбил солдата". Я, правда, кажется назвал его дураком. Я смутился: "с комиссариатом я ко всякому обеду у себя опаздаю" (а тоже спешил). Видя мое смущение и страх, еврей вступился за меня: "Что же этот господин сделал, он только помог моей жене".
И вот, я не забуду этого голоса, никогда его не забуду, потому что в нем стоял нож:
– Ж-ж-ид прок-ля-тый…
Это было так сказано.
И как музыка, старческое:
– Мы уже теперь все братья ("гражданство", «свобода» – март): зачем же вы говорите, так (т. е. что "и еврей, и русский – братья", "нет большее евреев как чужих и посторонних").
Я не догадался. Я не догадался…
Я слышал всю музыку голоса, глубоко благородного и глубоко удивляющегося.
Потом уже, назавтра, и даже «сегодня» еще, я понял, что мне нужно было, сняв шапку, почти до земли поклониться ему и сказать: "Вот я считаюсь врагом еврейства, но на самом деле я не враг: и прошу у вас прощения за этого грубого солдата".
Но солдат так кричал и так пытался схватить и действительно хватал за руку со своим «комиссариатом», что впопыхах я не сделал естественного.
И опять этот звук голоса, какого на русской улице, – уж извините: на русской пох…ной улице, – не услышишь.
Никогда, никогда, никогда.
"Мы уже теперь все братья. Для чего же вы говорите так?"
Евреи наивны: евреи бывают очень наивны. Тайна и прелесть голоса (дребезжащего, старого) заключалась в том, что этот еврей, – и так, из полуобразованных, мещан, – глубоко и чисто поверил, со всем восточным доверием, что эти плуты русские, в самом деле "что-то почувствовав в душе своей", "не стерпели старого произвола" и вот "возгласили свободу". Тогда как, по заветам русской истории, это были просто Чичиковы, – ну "Чичиковы в помеси с Муразовыми". Но уже никак не больше.
Форма. Фраза.
И вдруг это так перерезало музыкой. Нельзя объяснить, не умею. Но даже до Чудной Девы мне что-то послышалось в голосе. "Величит душа моя Господа, и возрадовался дух мой о Боге Спасе моем".
Я хочу то сказать, что все европейское как-то необыкновенно грубо, жестко сравнительно с еврейским. Тут тайна Сирии и их жарких стран. Тут та тайна еще, что они Иова слушают не две тысячи лет, а пять тысяч лет, да, очевидно, и слушают-то другим ухом. Ах, я не знаю что… Но я знаю, что не в уме евреев дело, не в деятельности и деловитости, как обыкновенно полагают, а совершенно в ином… Дело заключается, или почти должно заключаться, в какой-то таинственной Суламифи, которая у них разлита во всем, – в ином осязании, в иной восприимчивости к цветам, в иной пахучести, и – как человека «взять», "обнять", «приласкать». Где-то тут. "От человека к человеку". Не "в еврее", а в "двух евреях". И вот тут-то они и разливаются во всемирность.
"Русские – общечеловеки". А когда дело дошло до Армении, – один министр иностранных дел (и недавний) сказал: "Нам (России) нужна Армения, а вовсе нe нужно армян". Это – деловым, строгим образом. На конце тысячелетия существования России.
Т. е. не как восклицание, гнев, а (у министра) почти как программа… Но ведь это значит:
"согнал бы и стер с лица земли армян, всех этих стариков и детей, гимназистов и гимназисток, если бы не было неприлично и не показалось некультурно". Это тот же Герцен и тот же социализм. Это вообще русский нигилизм, очевидно вековечный (Кит Китыч, о жене своей: "хочу с кашей ем, хочу со щами хлебаю"). Опять, опять "удел России":