Текст книги "Штурмовики над Днепром"

Автор книги: Василий Пальмов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Многие из тех, кто шел на перекопские и чонгарские укрепления, кто переправлялся через холодный Сиваш, не увидели радостных дней, за которые отдали свои жизни, – сказал директор и… заплакал.

Тогда нам, семнадцатилетним, не совсем были понятны чувства человека, который спустя пятнадцать лет со слезами говорил о павших в боях за Советскую власть. Сейчас я хорошо знаю, что и спустя почти сорок лет сжимается болью сердце, когда вспоминаешь друзей, отдавших свои юные жизни в боях за Родину. И мог ли я тогда думать о том, что через восемь лет буду участвовать в штурме того же Перекопа, в боях за Крым пройду, вернее, пролечу над местами былых сражений, что мы, комсомольцы тридцатых годов, умножим славу комсомольцев гражданской войны.

Закончен короткий митинг. Уже известны время вылета и начало удара под Тарханом. С Леонидом Кузнецовым, моим молодым заместителем, уточняем последние расчеты и команды. Мне нравится Кузнецов – спокойный, уравновешенный, мужественный. Год тому назад он прибыл в полк вместе с Алексеем Будяком, Дмитрием Гапеевым, Виктором Смирновым, Николаем Маркеловым. Сейчас это уже опытный летчик-штурмовик, он хорошо ориентируется в боевой обстановке. Одним словом – толковый заместитель, которому можно доверить и группу, и трудное задание. Наш аэродром – заливной луг, почти болото. Стоянка эскадрильи самая невыгодная.

– Как думаешь, – спрашиваю у Кузнецова, – не подведет грунт при выруливании?

– Может, выбраться на старт пораньше? – предлагает Леонид.

– Дело говоришь…

Подполковник Смыков разрешил второй эскадрилье вырулить заблаговременно. И вот мы в воздухе. Вскоре показался зеленоватый Сиваш, дальше все ориентиры – по памяти. Радиостанция наведения сообщает: «В воздухе спокойно, следуйте в свой квадрат». Молодые летчики жмутся к ведущим, их задача – удержаться в боевом строю, не засматриваться по сторонам. Все равно в первом вылете мало что удастся увидеть. Новичок должен лишь строго придерживаться установок ведущего.

Показался Тархан. В лучах утреннего солнца выделяются красные черепичные крыши домов, открытые террасы. Севернее, ближе к нам, расположены артиллерийские позиции противника. Они, конечно, хорошо замаскированы, но их надо найти. Не свожу глаз с заданного места: авось мелькнет вспышка выстрела.

Ага, есть! Командую по радио: «Внимание! Вижу цель! Приготовиться к атаке!» Впереди – шапки заградительного огня. Нелегко идти среди сплошных разрывов. Цель как будто совсем не движется навстречу. Время тянется томительно долго, такое ощущение, словно самолет повис у всех на виду и по нему со всех сторон палят зенитки. Но надо выдержать. Противник старается не пустить, заставить от. вернуть, сбросить бомбы раньше. А ты должен упорно, не обращая внимания на опасность, идти на огненный забор, преодолеть его и выполнить задачу. Самый трудный момент – подход к цели. Когда стреляют по тебе, опасно, когда молчат, и того хуже. Сейчас цель видна отчетливее, можно и маневрировать. А затем атака! Стремительно бросаю шеститонный штурмовик в пикирование. Смотри, не промахнись, командир! Ведомые должны сбросить бомбы туда же, куда упали твои. Повторные заходы проще: уже замкнут боевой порядок «круг», каждый летчик выбирает цель самостоятельно. На повторных заходах и зенитки слабее, часть их уже выведена из строя. Время работы нашей эскадрильи истекло, объявляю сбор. Теперь надо смотреть внимательно: пользуясь тем, что круг обороны разрывается, нас могут атаковать истребители. Для сбора группы требуется некоторое время. Подсчитываю свою группу: два, три, пять…

– Ваня, кого нет? – спрашиваю Гальянова.

– Товарищ командир, я не хотел вас отвлекать. Один ушел на свою территорию. Кажется, Ганин.

Ох, уже этот Ганин! Почему же ничего не сообщил? Может, подбит? Осматриваю землю, нет ли там нашего «ила». Ни в районе цели, ни по маршруту его не видно. Не оказалось его и на нашем аэродроме. Что: же могло произойти с молодым летчиком? Не успели собраться шумной стайкой вернувшиеся летчики, как над аэродромом появился «ил». По номеру определяем – он, Ганин.

Вначале хотелось крикнуть «ура!», порадоваться тому, что наконец прилетел. Но тут же я одернул себя: ведь Ганин вышел из боя раньше нас, а пришел на аэродром позже. Сперва надо выяснить почему. Заблудился? Подходили летчики, докладывали о выполнении боевого задания, о своих наблюдениях. Новички возбуждены, довольны. Поздравляю их с первым боевым крещением. В ответ – счастливые улыбки. Спрашиваю, видали ли разрывы зениток. Лейтенант Алексей Ефимов честно признался: ожидал, мол, черных разрывов, а они оказались белыми, вначале принял их за маленькие облачка. Потом, когда рассмотрел вспышку, понял – это разрывы. Тем временем Ганин лихо зарулил и спешит с докладом. Твердый шаг, хорошая выправка и не моргающий взгляд:

– Товарищ капитан, младший лейтенант Ганин задание выполнил. Наблюдал…

– Почему пришли не с группой?

– Виноват, товарищ командир. Зазевался. Не слышал команды, – отвечает виноватым голосом. Потом бодро: – После вашего ухода еще дважды штурмовал цель. Один!

В серых глазах упрямое нахальство. Знает, что никто из экипажей не подтвердит это.

– Ладно, – отвечаю, – разберемся позже. А сейчас все на КП, Доложим о вылете и узнаем следующую задачу.

После доклада начинаем разбор вылета по деталям. Летчики докладывают – Ганин ушел после первого захода. Но тот сразу «нашелся» с объяснением: он действительно уходил, потому что мотор плохо работал. Потом вернулся и самостоятельно сделал еще два захода.

Не хотелось верить, что молодой летчик проявил трусость, да и прямых доказательств этого у меня тоже не было. На первый раз пришлось серьезно предупредить. А для себя сделал вывод: летчик требует особого внимания и проверки в бою.

Последующие три дня шла напряженная боевая работа. Мы делали по два-три вылета в день, и все з один и тот же район. Тарханское направление оказалось направлением главного удара. Вначале наши войска успешно продвинулись вперед, но вскоре темп наступления начал затихать. А это нехороший признак – значит, на этом участке неудача. И вдруг одиннадцатого апреля с утра стало известно: прорыв наметился на левом фланге наших войск, там, где и не планировался. Оказывается, ночью наш батальон скрытно переправился через небольшое озеро и обнаружил слабинку в обороне противника. Утром основной удар перенесли на этот участок. Сюда бросили и штурмовую авиацию.

Противник неистовствовал. Во второй половине дня мы вылетели на задание группой из двух четверок под прикрытием четырех истребителей. Оставалось минуты три до цели, когда нас встретили «фоккеры». Ох и длинные были те минуты! Противник связал прикрытие боем, а четверку своих истребителей бросил на штурмовиков. Пришлось рассчитывать на собственные силы. Все ведомые, заняв свои места, идут плотным строем. Сверху такую группу не возьмешь. Значит, жди атаки снизу или с фланга, и прежде всего – на ведущего. У меня справа два самолета, слева – один.

Атаки посыпались на левого ведомого – Гапеева. Он верен своей теории – старается держаться подальше от группы. Вот и подловили его на этом истребители противника. У самой цели Гапеев вынужден был резким левым разворотом уйти со снижением. А в это время внизу кипел жаркий бой. Наши артиллеристы трассирующими снарядами указали направление на цель. Истребители прикрытия, отогнав противника, возвратились на свое место, и мы начали атаки. Сразу после них ринулась вперед пехота. Самолет Гапеева мы увидели на берегу Сиваша. Летчик и стрелок стояли возле поникшего «ила» – значит, живы.

Обратный маршрут пролегал через Асканию-Нову. Бреющий полет вспугнул стаю птиц. Война нарушила и этот заповедный уголок земли. Идем стройной группой. Оглядываю ведомых. Есть все, кроме машины Гапеева. Идет в строю и Ганин. На этот раз он действовал над целью нормально. Может, пересилил себя и переборол чувство страха? Однако кое-что опять настораживало.

Последние дни как только второй вылет, так у Ганина неприятности: то шасси не убираются и пришлось вернуться, то отказал прибор контроля температуры воды, и Ганин снова возвратился. Объяснение причин вроде законное. Ведь параграфы наставления по производству полетов гласили: «При отказе одного из приборов во внеаэродромном полете – полет прекращается», «С выпущенными шасси боевой вылет выполнять нельзя». Проверили на земле шасси – убираются. А температуру воды при желании можно контролировать по температуре масла. Другой летчик так бы и сделал.

Привычный выскок, над аэродромом роспуск группы и заход на посадку. Командир, как правило, садится первым. На этот раз у меня что-то не получилось с расчетом, и я решил уйти на второй круг, помня летную заповедь: второй круг – не позор, а учеба. Когда снова заходил на посадку, увидел картину, от которой похолодели руки. Рядом с «Т» лежал самолет, Чей же это? Гадать долго не пришлось. Ганин! На пробеге вместо закрылков убрал шасси. Такое встречалось и у других летчиков: краны шасси и закрылков на Ил-2 расположены рядом. Но тут опять Ганин! Наваждение какое-то! Ведь каждый самолет на счету, а теперь его машина на несколько дней вышла из строя. Летчик хлопает глазами и невозмутимо отвечает:

– Схватился не за тот кран. Разве с другими этого не бывает?

На собрании эскадрильи, подводя итог боевой работы за три дня, решили обсудить отношение Ганина к вылетам. Коммунисты и комсомольцы самокритично признавали свои недочеты и упущения, не щадили и Ганина. Гневно, но доказательно упрекали его в ошибках, которых можно избежать, в неисправностях, которые можно упредить. В голосе выступавших звучала обида за честь эскадрильи, полка, которой не дорожил молодой летчик. Жалея Ганина, его никто не обвинил в трусости, хотя основания для этого были. Люди знали – такое обвинение очень тяжкое, и если оно окажется ошибочным, летчику будет нанесен чувствительный удар.

После собрания Ганин два дня вел себя нормально. Даже подумалось: вот что значит коллективное мнение! Но прежнее повторилось. Снова пришлось докладывать командиру полка. Подполковник Смыков решил сам проверить летчика в боевом вылете. Возвратился недовольный. Сообщил:

– Над целью начал шарахаться. Чуть всю группу не разогнал.

– Что же будем делать, Георгий Михайлович?

Смыков нахмурил брови, потом вроде просветлел:

– Отправим его в тыл как неспособного воевать, А? Кто способен – пусть дерется, умирает за Родину.

Я понял – шутка от злости. В самом деле, как быть с человеком, который идет в бой, но не стреляет по врагу?

– Вот что, товарищ командир эскадрильи, – Смыков распрямил сутулеватые плечи. – Будем воспитывать, Может, он еще обретет себя.

Штурм крымских укреплений врага продолжался. Полк уже действовал на правом фланге фронта, наносил удары по ишуньским позициям, за Перекопом.

В один из таких дней с нашей группой ходил на задание командир дивизии полковник Чубченков. Летал он хорошо, уверенно и нашими действиями остался доволен. Отбывая в дивизию, пожелал нам боевых успехов. Я хотел расспросить комдива о нашей встрече в запасном полку. Но посчитал неудобным и решил отложить до следующего раза. Но следующего раза не было. Через два дня мы узнали о трагедии, происшедшей с полковником Чубченковым. В то время мы еще не знали ее до конца. Уже после войны, многие годы спустя, она стала известна из выступления С. С. Смирнова по телевидению, а затем из его книги «Были великой войны». Судьба Кирилла Чубченкова оказалась поистине трагической. Вот что случилось с ним через два дня после нашей встречи.

Наши войска, прорвав оборону гитлеровцев на Сиваше, с ходу заняли Джанкой, Бахчисарай, Симферополь и устремились к Севастополю. Авиация отстала от наземных войск, дивизию требовалось срочно перебазировать в Крым. Полковник Чубченков вместе со штурманом майором Абрамовым вылетел на По-2 искать подходящее для аэродрома поле. Одна из площадок показалась удобной, и командир совершил посадку. Не выключая мотора, Чубченков снял шлемофон и в папахе отправился осматривать поле, оставив Абрамова у самолета. Минут через десять рядом с самолетом разорвался снаряд, а после третьего снаряда перкалевый По-2 запылал, как свеча. Внезапно из лесопосадки выскочил вражеский танк с автоматчиками на броне. Танк устремился наперерез Чубченкову. Автоматчики схватили полковника и увезли с собой. Лишь через несколько дней майор Абрамов добрался до дивизии и рассказал об увиденном. Случившееся объяснялось тем, что в западной части полуострова в те дни не было сплошной линии фронта; наши передовые войска стремительно продвигались вперед, оставляя в тылу разрозненные группы гитлеровцев. Вот одна из них и наскочила на наш самолет связи.

О судьбе полковника Чубченкова ходило много слухов и даже легенд. Рассказывали, якобы наша разведка получила задание во что бы то ни стало спасти комдива, который находился во вражеском плену в Севастополе. Однако спасти его не удалось. Гитлеровцы увезли его в Германию и за несколько неудачных попыток организовать побег военнопленных поместили в лагерь смерти Маутхаузен.

Вот что писал об этом в своей книге С. С. Смирнов. «В блок э 20 гитлеровцы посылали тех, кого они считали „неисправимыми“ и особенно опасными для себя людьми. Туда попадали пленные, совершившие неоднократные побеги из лагерей, уличенные в антигитлеровской агитации, в актах саботажа… Значительную часть узников составляли наши летчики, и среди них выделялось несколько старших офицеров, которые в дальнейшем стали организаторами и вдохновителями восстания и побега… Известно, что главными организаторами и руководителями подготовки к восстанию стали Николай Власов, Александр Исупов, Кирилл Чубченков… Восстание назначалось в ночь с 28 на 29 января… В ночь на 25 или 26 января из блока вызвали двадцать пять узников. Среди вызванных оказались руководители восстания – Николай Власов, Александр Исупов, Кирилл Чубченков и другие. Их увели, а на другой день стало известно, что они уничтожены в крематории».

Восстание все же состоялось в ночь со второго на третье февраля 1945 года. Счастье уцелеть и вернуться на Родину выпало лишь семерым из тысячи смертников. Они и рассказали о трагедии «последнего боя смертников» лагеря Маутхаузен в предгорьях живописных австрийских Альп.

Так трагически закончилась жизнь бесстрашного советского летчика.

Обязанности командира дивизии возложили на начальника штаба подполковника С. Н. Соковых. Он и руководил перебазированием полков на полевые аэродромы севернее Симферополя. На летных картах замелькали новые цели: Каранки, колхоз «Большевик», Сапун-гора, Мекензиевы горы, 6-я верста, мыс Херсонес…

Вокруг Севастополя фашисты имели три аэродрома: 6-я верста, горизонталь-80 и мыс Херсонес. Свой узлы обороны и аэродромы противник прикрывал очень плотным зенитным огнем. Сюда, к побережью, были стянуты зенитные орудия со всего Крымского полуострова, уже почти полностью занятого нашими войсками. Враг отчаянно цеплялся за южный берег Крыма, особенно за район Севастополя, прикрывая воздушные подходы к нему сплошной завесой огня.

В воздушных боях над Сивашом мы потеряли экипаж летчика Медведева, выбыл из строя Гапеев. Под Севастополем потери оказались гораздо чувствительнее. Бои были очень жестокие. В небе над Крымом отличились многие летчики. Здесь совершил свой сотый вылет Николай Маркелов. Как я уже упоминал, после побега из плена он воевал еще более отчаянно и решительно, смело шел на самые трудные задания. Его юбилейный вылет тоже выдался на редкость тяжелым.

В этот вылет шестерка штурмовиков под прикрытием четырех истребителей наносила удар по артиллерии и живой силе противника у Балаклавы. Неудачи начались сразу. Из-за неполадки в моторе вернулся с маршрута один истребитель. Остальную тройку связали боем четыре «мессера». После первого захода на цель был подбит самолет лейтенанта Алексея Ефимова, и он сел у береговой черты. На пятерку штурмовиков напали четыре «фоккера». Они сбили еще один штурмовик. Оставшаяся четверка успела замкнуть оборонительный круг, и вражеские летчики оказались перед ним бессильны. Как ни нападали гитлеровцы, под каким ракурсом ни заходили, – штурмовики их встречали огнем. Тогда один из гитлеровцев пошел в лобовую атаку на Маркелова. Фашистский летчик не мог не знать, что у «ила» впереди две пушки, два пулемета, четыре эрэса и броневая защита. Непонятно, на что рассчитывал гитлеровец. Может, на то, что не выдержат нервы у советского летчика? Маркелов потом рассказывал:

– Вначале я не поверил, что фашист атакует прямо в лоб. Но решил не упускать возможности наказать его за авантюру. Открыл из всех точек огонь. «Фоккер» сразу вспыхнул и развалился. А я вот живой…

Надо было видеть, на чем наш Коля возвратился домой! В кабине – ни одного стекла, фюзеляж от кабины до хвоста пропорот снарядами, побита плоскость, от перкалевой обшивки руля поворота – одни ленточки. Немало видел я покалеченных машин, но такую – впервые. Даже не верилось, что его самолет мог держаться в воздухе.

Но таков был наш штурмовик Ил-2, чудеснейшая машина войны! Вышел из строя, элерон – можно воспользоваться рулем поворота, отказал руль поворота – можно развернуться с помощью элеронов… Не знаю, был ли еще где такой выносливый и устойчивый самолет! Лишь бы жив был мотор да у летчика были крепкие нервы и холодная голова. Главное – не паникуй, бери курс на свой аэродром. А уж друзья тебя прикроют, заведут на посадку, помогут, советом.

После трудного вылета Николай Маркелов долго, приходил в себя на земле. На все расспросы отвечал не сразу и коротко. Обронит слово и снова думает. Те, кто знал Николая, не спешили с разговорами, ждали, пока он оттает. Я почему-то представил себе Маркелова на допросе у фашистов. Вряд ли им удалось бы что-нибудь узнать у этого человека. И что удивительно – в воздухе медлительный молчун словно преображался: действовал быстро, энергично, инициативно. Может, потому что там только одна дума, одна мысль – о бое… В крымском небе вражеские летчики-истребители начисто забыли о былом своем превосходстве в воздухе. И это определяло их тактику. Теперь участились атаки «из-за угла»: выскочит «мессер» или «фоккер» снизу, стрельнет из всех своих стволов и удирает на бреющем, маскируясь складками местности. Атаковать гитлеровцы старались ведущего или его заместителя.

Так был подбит и смертельно ранен лейтенант Алексей Будяк, летавший с воздушным стрелком Виктором Щербаковым. Спустя почти тридцать лет в письме автору этой книги Виктор Щербаков рассказывал об этом вылете. Тот день – 23 апреля 1944 года – Виктор Щербаков запомнил на всю жизнь. Экипаж уже сделал два вылета на штурмовку Сапун-горы. В последнем вылете летчик еле дотянул до своего аэродрома. На самолете было повреждено хвостовое оперение, в нескольких местах пробиты плоскости. Ил-2 требовал ремонта. Весеннее солнце скатывалось к горизонту, летчик и стрелок устало растянулись на траве, радуясь короткому отдыху и счастливому возвращению. Но отдыхать не пришлось. Прибежал посыльный с командного пункта и передал срочный приказ на вылет,

Экипажу дали самолет э 59, и летчик со стрелком поспешили к нему. В кабине Алексей долго не мог запустить мотор, нервничая, подгонял педали по своим длинным ногам. А у стрелка оказался неисправным пулемет. Обнаружилось это уже на взлетной полосе. Однако вылет откладывать не стали, поскольку неисправность можно было устранить в воздухе. До цели летели группой, удачно отбомбились. А когда после второго захода начали отходить, из-за небольшого облака внезапно выскочили два «фокке-вульфа». Их тупорылые носы озарялись вспышками, трассы огня врезались в край плоскости. Вдобавок с земли обрушили ураганный огонь вражеские зенитки. Огонь был настолько плотный, что небо сразу почернело от разрывов. Один снаряд попал в самолет, и его сильно тряхнуло. Задымился мотор, из разбитого двигателя захлестали горячие брызги масла и воды.

– Что случилось, командир? Что случилось? – кричал по самолетному переговорному устройству воздушный стрелок.

Но Будяк молчал. Он, видимо, был ранен и из последних сил тянул ручку управления, не давая возможности самолету сорваться в пикирование. Снова тупой удар по машине, и осколок зенитного снаряда ранил правую ногу Щербакова. Последнее, что он услышал, – хрип смертельно раненного командира, его голос: «Прыгай!» Но высоты уже не было. Самолет, разваливаясь в воздухе и оставляя за собой шлейф дыма, падал в овраг, недалеко от моря.

От сильного удара об землю Щербаков на некоторое время потерял сознание. Когда очнулся, увидел поникшую голову летчика, сидевшего в кабине. Стрелок выполз на плоскость и попытался вытащить Будяка. Но тот был мертв. К самолету бежали фашисты. Щербаков попытался отстреливаться из пистолета и тут же снова был ранен разрывной пулей.

Много нечеловеческих мук в гитлеровских лагерях выпало на долю воздушного стрелка Виктора Щербакова. Тяжело раненного, его перебрасывали из лагеря в лагерь, пока он не оказался в Нюрнберге. Здесь в апреле 1945 года военнопленные совместно с группой Сопротивления перебили часть охраны лагеря, остальные бежали. В освобожденный лагерь ворвался американский танк, прорвал колючую проволоку и ушел, оставив сотни военнопленных в окружении отступающих фашистов. Пленным пришлось самим пробиваться навстречу наступающим войскам.

В 1947 году в Чите Виктора Щербакова разыскала «посмертная» награда – орден Красного Знамени. В 1966 году Виктор Сергеевич поехал в Крым, решив что-нибудь узнать о своем друге и командире Алексее Будяке. Побывал фронтовик в музеях, прочитал сотни имен на братских могилах, у памятников. Но фамилии Будяка не встретил. Начал опрашивать местных жителей, водителей маршрутных автобусов, работников местных органов власти: не встречалась ли им могила, с фамилией летчика Будяка. Не один день отдал поискам Щербаков. Уже и на след вроде вышел, нашлись в горисполкоме списки, в которых значился летчик А. К. Будяк. Но неправильно было указано место захоронения.

В действительности Алексей Будяк лежал в братской могиле у села Гончарное вместе с 507 боевыми побратимами. Нашел бывший воздушный стрелок и то место, где упал их штурмовик. В этом помогли ему юные следопыты, которые слышали рассказ пастуха о падении самолета на склоне холма под Балаклавой. Там среди известняка еще лежали остатки обгоревшего «ила» сквозь его ребра проросла буйная крымская зелень. А вокруг пламенели маки, от чего склоны холмов казались залитыми алой кровью. Читинская телестудия решила создать киноочерк о своем земляке. И Виктору Сергеевичу Щербакову пришлось еще раз побывать в столь памятных местах последнего боя. Такими трагичными оказались судьбы некоторых участников битвы за Крым.

Редко кто из наших летчиков возвращался с задания без отметины. Особенно доставалось от зенитного огня при штурме Сапун-горы. В одном из вылетов нам пришлось обрабатывать ее юго-восточные склоны. При выходе из третьей атаки Гальянов лишь успел крикнуть: «Фоккер!», как рядом с кабиной шугнул сноп огня. Решение созрело мгновенно: пустил самолет скольжением вниз параллельно откосу Сапун-горы. «Фокке-Вульф-190» не рискнул повторить маневр. Но из длинной очереди вражеского истребителя два снаряда поразили консоль крыла. На этот раз, как говорится, обошлось. Помог маневр. В разгар боев в полк прибыл исполняющий обязанности командира дивизии подполковник С. Н. Соковых. Привез приказ – нанести бомбо-штурмовой удар по вражескому аэродрому Херсонес.

– Учтите печальный опыт полка Зотова, – сказал Соковых. – Из налета на Херсонес вчера не вернулась почти половина экипажей, в том числе и командир полка.

Орешек действительно был крепкий. Полковую группу штурмовиков подполковник Смыков приказал вести мне.

– Время удара – тринадцать ноль-ноль, – предупредил меня Георгий Михайлович и взглянул на часы. – В вашем распоряжении еще час. Маршрут, направление захода на цель, способ атаки выбирайте сами. В этом стеснять не буду.

Собрав ведущих групп, заслушиваю мнение каждого. Потом принимаю решение: заход делаем с юга, со стороны солнца, удар наносим с пикирования. Выход из атаки с левым отворотом, в сторону моря. Уход от цели на малой высоте над водой в направлении Качи.

Херсонес, Херсонес… Это древнегреческое название и по сей лень звучит для меня как-то тревожно, вызывает в душе необъяснимое беспокойство. Может, потому, что только на расстоянии лет глубже осознаешь все значение прошлого. А каждая написанная строка воспоминаний заставляет пережить его вновь и вновь, прочувствовать боль и радость того апрельского дня 1944 года. Всю нашу группу штурмовиков прикрывал полк истребителей. Так что сверху у нас надежный щит. Меня, как ведущего группы, волновала неопределенность метеообстановки: не затянуты ли облаками горы в районе Балаклавы? Наши метеорологи только разводили руками, а на доразведку не хватало времени. И сейчас, уже на подходе к Балаклаве, я никак не мог определить, есть ли просвет между облаками и вершинами гор. За мной шло почти сорок самолетов, и не дай бог ошибиться в расчете, вскочить в облака, окутавшие горы. Уже вблизи удалось определить – просвет есть, метров сто. На душе стало легче – проскочим. Зато у береговой черты облачность словно ножом обрезана, видимость, как говорят авиаторы, «миллион на миллион». Но началась сильная болтанка, самолеты швыряло вверх и вниз, бросало из крена в крен. Пришлось набрать побольше высоту и рассредоточить строй, Оказывается, не так просто летать над морем без необходимых навыков. Вроде и мотор работает хуже, и стрелки приборов прыгают подозрительно. Всего шесть минут полета от берега, а кажется, что времени прошло в два раза больше. Глянешь вниз – синие волны с белыми кружевами пены. Не трудно представить, что может быть с тяжелым «илом» в случае отказа мотора, Мотор-то один. Наконец мы достигли заданной точки разворота на цель. Теперь солнце греет хвост самолета, светит в глаза воздушному стрелку.

А впереди, как на ладони, южный берег Крыма, тот знаменитый ЮБК, на котором в мирные годы отдыхали десятки тысяч людей. Сейчас этот берег таит для нас опасность. Справа, чуть выше, появились знакомые очертания пары «фокке-вульфов». Предупреждаю группу и прикрытие, хотя там, наверху, уже, наверное, заметили противника. Вряд ли он рискнет ввязаться в бой. Вот и вражеский аэродром. По нему рулит какая-то большая «каракатица» – видимо, транспортный самолет. Наверное, это пытается удрать начальство или хотят увезти ценный груз. Значит, не случайно удар назначен на 13.00. Время рассчитано, мы выходим на цель секунда в секунду. Вражеские зенитки встречают нас шквалом разрывов. Их частые дымные шапки загораживают подходы к аэродрому. Бьют не только с берега, но и с кораблей, стоящих в бухте. Прямо на эти шапки ведет группу Александр Карпов, ему приказано расправиться с зенитками. А мы идем в направлении на аэродром. Не успевшую взлететь «каракатицу» накрыли пушечные снаряды; разрывы бомб и эрэсов заметались вдоль стоянок самолетов, разворотили топливные цистерны, опрокинули несколько машин. Взлетная полоса покрылась глубокими оспинами воронок, весь аэродром объяло желтое пламя, обвитое темными космами дыма. Штурмовики пикируют с азартом, обильно поливая стоянки пушечно-пулеметным огнем. Все, пора начинать сбор. При отходе от цели Гальянов докладывает:

– Товарищ командир, один упал в воду,

– Из какой группы?

– Из второй. Кажется, Матюхин.

– Следи за остальными…

Очень жаль молодого летчика, море – не суша, рядом не сядешь, чтобы помочь. Когда до берега у Качи оставалось несколько сот метров, снова раздался тревожный голос Гальянова.

– Товарищ командир, кто-то из наших садится на воду!

Довернув вправо, вижу: по воде, как глиссер, скользит Ил-2, над ним кружит напарник. Определяю – до берега метров пятьсот-восемьсот. Если даже попытаться плыть в холодной апрельской воде, до берега не доберешься. Спрашиваю по радио у ведущего группы:

– Кто сел?

– Бойко, – отвечает ведущий и тяжело вздыхает.

Значит, дальше летчик тянуть не мог, иначе из последних сил добирался бы до суши. Остальной путь до своего аэродрома шли в полном молчании. На земле не досчитались двух экипажей – Матюхина и Бойко.

Трагедию Бойко видели почти все. После приводнения тяжелый Ил-2 не продержался на плаву и минуты. Летчик и стрелок успели выскочить на плоскость. Но сразу же очутились под волной, не успев сбросить одежду. Средств спасения на воде никаких на штурмовике не предусмотрено. Мы знали – Бойко хороший спортсмен, может, еще спасется. А воздушный стрелок? Фамилию его, к сожалению, уже не помню. Кое-кто утверждал, что от берега шел катер. Что потом стало с экипажем, мне неизвестно и по сей день.

Никто определенно не знал, что случилось и с Матюхиным. Примерно через час после посадки полка над аэродромом появился Ил-2. У всех затеплилась надежда: вдруг это один из невернувшихся экипажей. Десятки глаз пристально следили, как самолет заходил на посадку, стараясь поймать взглядом бортовой номер. Штурмовик плавно коснулся земли и легко побежал. Посадка отличная, наверное, кто-то из летчиков-инспекторов штаба дивизии или корпуса. Но вот мелькнул номер «49», и раздались возгласы удивления и радости: Ма-тю-хин! Летчики и стрелки, техники и механики бросились на стоянку следом за рулящим туда самолетом. Сверкнула светлым лучом надежда: вот сейчас из кабины поднимутся не два, а четыре человека! Было же, что пять человек возвращались на самолете Демехина! Из кабины вылез немного сутулый с короткой шеей Матюхин, за ним показался воздушный стрелок. Спрыгнув с крыла, Матюхин с виноватым видом подошел ко мне с докладом. Хотел, видимо, объяснить, почему оторвался от группы. Я посмотрел на лицо этого смуглого крепыша, на выступившие от напряжения капельки пота на верхней губе и, не выдержав, схватил летчика за плечи, прижал к себе и расцеловал. Тот совсем растерялся.

– Мы же тебя считали погибшим, – объяснил кто-то.

– Ну да! Стрелки доложили: Матюхин упал в море, – добавляет другой.

От такой новости летчик на мгновение запнулся.

– Да не-ет! Это «фоккер» туда упал!

– Как «фоккер»? – пришла очередь удивляться нам.

– Понимаете, на выходе из атаки я отстал, а он выскочил вперед. Ну, я изо всех точек и врезал. «Фоккер» упал в море, а я… – летчик замолчал, потом с неподдельной откровенностью закончил: – Я, наверное с перепугу, выскочил севернее Севастополя и попал под сильный зенитный огонь, еле ноги унес! А группу потерял. Пришлось сесть в Симферополе, дозаправиться – и домой.