355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Гигевич » Полтергейст » Текст книги (страница 2)
Полтергейст
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 01:40

Текст книги "Полтергейст"


Автор книги: Василий Гигевич



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Николаенчик переступил порог кабинета и, щелкнув каблуками, вытянулся в струнку, как-то вкривь приставив ладонь к фуражке. Он не мигая смотрел выше головы Селиванова, как раз туда, где висел портрет строгого Феликса Эдмундовича. Потом по-ученически отчаянно и громко заорал:

– Товарищ подполковник, лейтенант Николаенчик по вашему приказанию…

Вот и на этот раз… Все, казалось бы, как нужно, если бы не эта вывернутая ладонь.

– Отставить, – прервал Николаенчика Селиванов и поморщился, как от зубной боли.

– Что там у тебя? Что за концерты происходят? Неужели работы на участке мало?

– Товарищ подполковник, позвольте доложить обстановку, – по-прежнему отчаянно и звонко орал Николаенчик, стоя перед столом, за которым, нахмурившись, сидел Селиванов. – Я не виноват, что народ смеется. Мне никто не верит. Я не знаю, что делать в такой обстановке. Короче говоря… На моем участке в одном из домов началась какая-то чертовщина. Подушки сами по себе летают. Из счетчика пробки падают на пол. Постель сама по себе разбрасывается. Жильцы нервничают, до истерики доходят. Вот у меня здесь даже заявление от гражданки Круговой, – Николаенчик полез в нагрудный карман, где, наверное, лежало заявление.

– Ты что-о?.. – забыв обо всем на свете, закричал побледневший Селиванов. Он поднялся со стула и был теперь почти вровень с Феликсом Эдмундовичем. – Еще и надо мной насмехаться вздумал? Мало тебе республиканского совещания, паразит? Во-оон!..

– Есть! – Казалось, Николаенчик козырнул даже с какой-то радостью и сразу же, повернувшись, выскочил за дверь. Словно нечистый дух испарился.

– А ты что стоишь? И ты заодно с ним? – уже не зная, как избавиться от жгучей злости, Селиванов обрушился на молчавшего заместителя.

– Виктор Петрович, не горячитесь. Позвольте, я возьму это дело под свой личный контроль, – дружеским голосом сказал Андрейченко. И этот тихий голос заместителя, по службе ни разу не подводившего Селиванова, как бы остудил начальника. И успокоил.

– Хорошо. Проверь его работу, – Селиванов почувствовал, как подгибаются колени.

Он опустил тяжелое непослушное тело на стул и только теперь заметил, как дрожат пальцы. Чтобы успокоиться, Селиванов повысил голос и одновременно стучал кулаком по столу:

– Займись срочно (стук). Разберись во всех тонкостях, напиши рапорт и сразу же мне на стол (стук). Хватит измываться над советской милицией. И без него журналистов на нашу голову хватает (стук-стук). Всю дисциплину разваливает, вся политработа к черту летит. А тогда я ему все припомню… И как кабель стратегический из земли вывернул… Все-е-е припомню (стук-стук-стук).

Два года назад Николаенчик повел пятнадцатисуточников копать на перекрестке яму, где планировалось поставить большое выпуклое зеркало. Было это зимой, мороз – градусов двадцать. Сжалившись над забулдыгами, Николаенчик остановил буровую машину, которая в этот момент ехала по дороге, и попросил шофера пробурить ямку. Приказано милицией – сделано. Беда в том, что машина не могла подъехать к отмеченному на карте месту. С разрешения Николаенчика отступили на полметра. Зарокотал мотор, завертелся бур, подалась мерзлая земля. А через пару минут с метровой глубины показались обрывки многожильного, в руку толщиной, экранированного черного кабеля…

Не успела буровая с места сдвинуться, как около Николаенчика и счастливых пятнадцатисуточников остановилась военная спецмашина, а из нее высыпали солдаты с автоматами. Из кабины выскочил капитан с пистолетом в руке. С криком: «Окружай их, берем только живыми», – капитан бросился к Николаенчику, как к отцу родному, которого век не видел…

Когда Андрейченко, козырнув, отправился вслед за Николаенчиком, Селиванов, переведя дух, поднялся со стула и стал ходить взад-вперед по скрипучему паркету. Он не мог успокоиться. Как и обычно, во всех бедах винил алкашье… «Наберутся до чертиков, а тогда у них подушки летать начинают. Тогда они на коне. Тогда и драки, и убийства, и грабежи, и разврат…»

Поднимая глаза, Селиванов всякий раз встречался со строгим взглядом Феликса Эдмундовича. Казалось, тот полностью соглашался с такими выводами.

Потом размышления Селиванова переключились на судьбу Николаенчика.

«Мог бы запросто майора или капитана получить. С головой ведь. Так нет же, как нарочно Ваньку валяет. Гнать, давно пора гнать из органов. Пусть в колхоз на аренду отправляется и телятам хвосты крутит. Там тебе не до смеха будет. Не до шуток. С телятами не пошутишь… Живут же такие охламоны, не переводятся. Недаром люди говорят: дураков не сеют и не жнут, они сами растут…»

В конце рабочего дня в кабинет снова заглянул Андрейченко. Вид у него был странный: бледное лицо, растерянность и даже – Селиванов это сразу отметил – некоторая виноватость. Андрейченко был словно побитый…

– Разрешите, товарищ подполковник?

– Заходи. Ну что, выяснил? – злость на Николаенчика у Селиванова так и не прошла. Поэтому с появлением Андрейченко он снова стал заводиться. Кулаки так и зачесались, а взгляд невольно задержался на том месте стола, куда обычно кулак опускался – полировка там уже не выдержала…

– Виктор Петрович, вы только не сердитесь и не кипятитесь, – тихим голосом начал Андрейченко.

– Что вы меня сегодня с самого утра, как семнадцатилетнего, уговариваете? – весь день какой-то путаный, бестолковый, может, поэтому Селиванова едва не трясло: – Докладывай. Рапорт о работе Николаенчика готов? Он вместе с теми хозяевами водку хлестал или в одиночку?

– Я побывал там.

– Где?

– В том доме, о котором Николаенчик рассказывал. Мы вместе с ним ходили, – начал Андрейченко. Говорил он как-то медленно, по слову – не как обычно. – Разговаривал с хозяйкой. Ее фамилия Круговая. Николаенчик, как ни странно, правду рассказывал. А самогона у них нет. На всякий случай я все заактировал. И ее, Круговой, подпись имеется. Вы лучше сами все прочитайте.

Сидя за столом, Селиванов осторожно, будто заразу, пододвинул к себе исписанный лист бумаги и начал читать. Читал он долго – каждое слово будто смаковал, только что губами не шевелил. Прочитав, отодвинул лист от себя, долго и внимательно, с некоторым сожалением, как на покойника, глядел на майора. Потом по-дружески спросил:

– Ты что заканчивал? Какую школу? Церковноприходскую или высшую милиции? Ты диамат сдавал? Что я с твоим так называемым актом делать буду? Ты понимаешь, что под монастырь подводит нас Николаенчик? Ты соображаешь, какое это будет посмешище? Теперь мы уже не на республику – на весь союз прославимся. Скажи ты мне, как мы это дело будем вести? По какому отделу? Я понимаю, что этот шалопай кому хочешь мозги запудрит. Но не тебе же…

– Я думаю, товарищ подполковник, – к удивлению Селиванова Андрейченко не смутился и не растерялся. Только вспотел, бедняга. Лоб блестел, как зеркало.

– Ну-ну, расскажи, о чем ты думаешь? – все так же по-отцовски, как у ребенка, выспрашивал Селиванов. Удивительное дело: неожиданное спокойствие стало наполнять все тело Селиванова. Может, потому, что все-таки на Андрейченко можно было положиться, он хотя и молодой, но опытный работник. Не мог же он умышленно все эти глупости написать! Однако это и правдой не могло быть! Что же в таком случае?

– Давайте посоветуемся с областным управлением. В горком позвоним. В комитет госбезопасности.

– Ну хорошо, я еще могу понять, если в управление, оно свое, родное… А при чем здесь горком? При чем здесь комитет госбезопасности?

– Товарищ подполковник, я еще и сам не могу отойти от увиденного и пережитого. На моих глазах расческа сама по себе по столу двигалась. Словно тянули ее… Поверьте, это дело непростое. Тут что-то такое… – майор поднял глаза и развел руками.

– Вот до чего нас перестройка довела, – Селиванов тяжело вздохнул. Он понял, что ни приказами, ни окриками ничего не добьешься. И ничего не прояснишь. Не зная, что предпринять, Селиванов замолчал.

И тут словно бес стал нашептывать Селиванову: «А что, если все это правда? Чего на свете не бывает… Может, какой-нибудь гангстер-фокусник эксперименты на березовцах проводит? А может, и сюда международная мафия добралась? Через спутники связь поддерживает… Им что – долго ли с современной техникой? Раз плюнуть… А ты – спишь в шапку. Не веришь никому, даже Андрейченке не веришь. А ведь в молодости мечтал такое дело распутать, чтобы имя твое во все учебники по криминалистике вошло. И вот – счастье само в руки плывет, а ты – в кусты, носом крутишь, отговорочки находишь… Эх ты, Селиванов, тебе только с березовскими самогонщиками воевать да на Николаенчика кричать. Вот чему ты научился. А на большее – слабо. Да-а, слабо, слабо… Так и на пенсию отправят. А там, глядишь, не за горами духовой оркестр над телом твоим заиграет. И кто о тебе вспомнит, кто слезу прольет? Никто, кроме жены и дочки… Скажут, жил такой Селиванов в Березове, тем известен был, что носом всю жизнь крутил, все непьющего из себя строил, язвенника… Сам не жил и другим не давал, как собака на сене… Деньги копил, скажут, мошну набивал… И никто, ни одна душа не поверит, что людям добра хотел. Вот она, правда горькая. Вот что с тобой будет, Селиванов…»

Селиванова будто пронзило от этого неприятного, болезненного монолога. И было в этом монологе все какое-то… правильное, что ли…

– А может, нам еще к попу обратиться? – продолжал Селиванов добивать майора.

Но Андрейченко молчал, поджав губы, – не поддавался на провокацию…


Заместитель у Селиванова был толковый – свой, березовский парень. После службы в армии два года отработал на заводе, а затем с «отличием» закончил Высшую школу милиции. Дисциплинированный, аккуратный, если брался – обязательно доводил дело до конца. Двое детей. Селиванов даже опасался, как бы Андрейченку не забрали куда-нибудь в управление на повышение. «При умном заместителе любой дурак начальником может быть» – это правило Селиванов усвоил еще в молодости.

Помолчали.

– Ладно, пусть будет по-твоему, – сказал наконец Селиванов. – Сейчас по вертушке Сергееву звякнем. Послушаем, что он скажет.

Набрав номер на диске черного служебного телефона, Селиванов добродушным голосом, каким ни разу не разговаривал с подчиненными, заговорил в трубку:

– Александр Евдокимович, это Селиванов вас беспокоит. У нас тут в Березове такая каша заварилась. Хочу посоветоваться с вами, что делать… Короче говоря, у меня на столе лежит пока не зарегистрированный акт. Чтобы много не говорить, я вам лучше его зачитаю. Значит, так, слушайте.

Ровным голосом Селиванов начал читать текст, будто молитву. Потом замолчал, ожидая реакции начальства. Не дождавшись, передохнул и тихо спросил:

– Так что вы скажете, Александр Евдокимович?

Очевидно, начальство что-то ответило, потому что лицо Селиванова стало бледнеть, вытягиваться, перекашиваться – так бывает в неисправном телевизоре или кривом зеркале… Минуты через две Селиванов осторожно, словно хрустальную, положил черную трубку на рычажки телефонного аппарата и задумался, не сводя глаз с трубки, будто напряженно ожидая – не послышится ли из нее еще что-нибудь…

– Ну, что он сказал? – тихо спросил Андрейченко.

– Послал нас обоих… – так же тихо ответил Селиванов.

– Куда?

– Сними штаны и увидишь…

Оба снова замолчали. Потом словно вдруг постаревший и уставший Селиванов выдавил из себя как-то безразлично:

– Вы меня все-таки живым в могилу загоните… Ладно, пусть будет по-твоему. Как говорят, или грудь в крестах, или голова в кустах… Звони в горком, в комитет госбезопасности – куда хочешь. Составляй акты, регистрируй. Будем разбираться своими силами. Мне нечего терять – все равно через год на пенсию. Но учти – если что, все на тебя посыплется, стрелочника всегда найдут…

Глава третья

Самообразование журналиста Грушкавца.

Раздумья Грушкавца о смысле жизни.

Неожиданный звонок и приход гостя.

Майор милиции поражен: неужели они здесь?

Решение Грушкавца.

Журналист сельхозотдела березовской объединенной газеты «За светлую жизнь в коммунизме» Грушкавец Илья Павлович лежал на узкой железной кровати в комнате заводского общежития не раздеваясь и бездумно-неподвижно смотрел в потолок.

В соседней комнате во всю гремел магнитофон, слышны были ритмичные удары – дзуг-дзуг-дзуг – будто кулаком по стене. За тонкой белой дверью комнаты Грушкавца, в коридоре, кто-то громко хохотал, вперемешку со смехом и топотом слышен был девичий визг…

Илья Павлович, уставший до чертиков, только что вернулся из командировки, куда выезжал по жалобе пионеров одного колхоза, в которой говорилось о гибели рыбы в отравленном озере. Илья Павлович смотрел на белый потолок, а видел перед собой заведующего свинофермой: в кирзовых сапогах, небритого, в ватнике, с негнущимися толстыми корявыми пальцами, чем тот сильно напоминал Илье Павловичу своего отца, – стоял заведующий около свинофермы, недалеко от которой была разлита огромная вонючая черная лужа, и жаловался корреспонденту:

«Ну, родненький ты мой, а куда же мне эту жижу вонючую девать? Ну нет у нас машин, не надеялись мы на это. Я тебе по-человечески признаюсь, мы всегда так делали, и не скоро по-другому будет. Потому и поставили ферму на берегу озера. Да ты сам посмотри, во всем Березовском районе так делают – либо возле озера коровники и свинофермы стоят, либо – на берегу реки… А чтобы глаза не мозолить – так и трубы прокладывают в земле, чтобы все самотеком сходило… Это ведь система такая, родненький ты мой, этого же только пионеры не понимают. А я тут при чем? Что мне теперь делать прикажешь: свиней не поить, забастовать?.. Да пусть оно все пропадом пропадает, за эту несчастную сотню с меня только шкуру дерут, сверху – начальство, снизу – свинарки… А теперь вот еще и ты через газету на весь район прославишь…»

Если бы заведующий был жулик, тогда бы уж Илья Павлович давно сидел за столом и, покусывая губы, строчил бы гневное повествование о том, как бюрократы, лодыри и всякая прочая нечисть мешают строить светлую жизнь… Но все было не так. Понимал Илья Павлович, что старый колхозник не виноват. Ну, настрочит он, Илья, критический очерк, снимут старика с работы и поставят нового. Однако ферму ни закрывать, ни ломать не будут, и без того уже в магазинах мяса нет – одни свиные головы лежат, зубы оскалив…

О чем же и как писать?

Хочешь не хочешь, а завтра утром на стол редактора нужно положить статью, которую еще вчера запланировали на первую полосу под новой рубрикой «За культуру производства». Ради этой рубрики Грушкавца и погнали в командировку. Из-за нее надо было подниматься, садиться за стол, закладывать в машинку лист бумаги да стучать потихоньку. Однако кого критиковать? Заведующего свинофермой, с которым Грушкавец расстался по-человечески? Председателя колхоза, того самого колхоза, который и без того в долгах по уши?.. А может, пройтись по сельхозуправлению, которое и навязало колхозу эту ферму? Да не осмелится, видимо, редактор напечатать такой материал. Потому что говорят, будто бы председатель сельхозуправления женат на двоюродной сестре первого секретаря райкома… Как все переплелось в этой березовской жизни!.. Значит – опять валить на стрелочников?..

Снова вспомнились слова старика: «Это же система, родненький ты мой, этого же только пионеры не понимают…» Была в этих словах горькая правда, которую Грушкавец до конца, может, и не осмыслил, но нутром ощущал.

И думалось уже не столько о свиноферме, о жалобе пионеров, о будущей статье, сколько в целом об устройстве общества, с чем не раз уже приходилось сталкиваться Грушкавцу: и во время учебы на журфаке, и в райкоме, и в очередных командировках он слышал – на остановках, в автобусах, в деревенских хатах, на колхозных дворах – всюду люди говорили горькие слова о неписаных законах, от которых человеку жизни нет. Словно кто-то невидимый так распланировал жизнь, чтобы человек с детства, как только на ноги встал, до глубокой старости чувствовал себя виноватым, чтобы радости в жизни не знал, чтобы жил с таким ощущением, будто век с протянутой рукой ходит. Ну почему, скажите, почему так получается, что всю сознательную жизнь человек вынужден с кем-то бороться, что-то доказывать, то – такому же несчастному и обиженному, как и он сам, то – власть имущему начальству, которое в свою очередь клюет еще большее начальство?.. А в последние десятилетия, когда всех врагов народа нашли и с ними расправились, когда уже и воевать, кажется, не с кем, кинулись исправлять самое мать-природу… И деньги нашлись, к тому же немалые. Словно и забот других нету. И вот уже новые беды посыпались на людей. Поосушали болота под Березовом, воды в колодцах не стало, хоть ты на машинах ее теперь привози, яблони сохнут, не растет ничего на земле… И чем отчаяннее человек бросается из стороны в сторону, чем больше он воюет, тем тяжелее ему.

И эта чернобыльская беда, как глас божий, словно предупреждает: гляди, человек, не остановишься, и не такое с тобой будет!..

Что же это за система такая? И кто тот невидимый правитель этой системы?..

И все размышлял Грушкавец, да размышлял… И не хватало всего лишь какого-то мгновения, одного последнего усилия, чтобы понять и осмыслить все до конца…

Всего только год назад Грушкавец закончил журфак. Теперь, когда он стал самостоятельно работать в районной газете, получил комнату в общежитии, когда, казалось, сбылась мечта, из-за которой и пошел учиться, из-за которой недосыпал, недоедал, теперь почему-то Грушкавец все чаще бывал грустным и даже растерянным…

Первая радость и веселая возбужденность, наполнявшие душу Грушкавца, когда знакомился с коллективом редакции, когда видел на страницах районной газеты свою фамилию, набранную черным выразительным шрифтом, радость первых командировок по колхозам, где ему, пока еще не нажившему врагов, приветливо улыбались бригадиры и председатели, – все это быстро кончилось, увяло, теперь Грушкавцу было горько и одиноко, все чаще он вынужден был признаваться, что ничего-то он в жизни не знает…

Он уже почувствовал свою журналистскую несвободу, уже хорошо знал, кого в районе можно критиковать, а кого – за версту обходить. Однако главным было то, что теперь Грушкавец остро ощутил – совсем другого требует его натура, чего-то высшего, не связанного ни со свинофермой, ни с уборкой зерновых, ни со своевременно сданными статьями, а тем более – жалобами пионеров.

Вот в таком состоянии Грушкавец Илья Павлович лежал на кровати не менее часа. Так ничего и не придумав, ничего не прояснив для себя, он тяжело вздохнул, поднялся, подошел к рабочему столу, на котором стояла печатная машинка, достал из ящика стола толстенную переплетенную рукопись. На обложке красовалась выразительная надпись: «В плену демонических традиций».

С рукописью в руке Грушкавец подошел к белой двери комнаты, запер ее на замок и снова завалился на скрипучую кровать, которая под тяжестью тела приняла форму лодки. Раскрыл рукопись где-то посредине и стал вчитываться в то невероятное, что убедительно и вполне аргументированно доказывалось на ее страницах.

Словно в другое измерение попал Грушкавец Илья Павлович, и следа не осталось от размышлений о свиноферме, о жалобах, даже о грозном начальстве.

«Как сказано было когда-то: князь века нынешнего ослепит разум людей, и многие столетия будет оставаться он плененным.

Многочисленные исторические памятники и факты первобытной истории человечества указывают на то, что естественное развитие первочеловеков, так называемых адамитов, было нарушено и изменено. Земля была оккупирована неземными демоническими силами, известными во всех исторических источниках как цивилизация «падших ангелов». Демоническим исполинам, знакомым с тайнами космоса, было чем удивить дикое племя землян, которое едва только начинало свое восхождение…

Под предлогом помощи и ускорения земной эволюции они принесли на нашу планету астрологию космических таинственных циклов, магию скрытых космических энергий и загадочных психических возможностей организма.

Индийская философия говорит о еще более удивительных тайнах. Исполины принесли с собой сверхоружие взрывной силой в 10 тысяч солнц, принцип действия которого чем-то напоминает действие аннигиляционных зарядов… В санскритских письменах говорится, что в космосе эти исполины перемещали» в реактивных аппаратах. В книге «Самар» дается сравнительно подробное описание этой техники: «Воздушные корабли… были похожи на большую птицу с прочным корпусом, внутри у нее находилась ртуть с огнем. У птиц было по два блестящих крыла. Корабли перемещались в пространстве на большие расстояния, перевозили несколько человек. Железо, медь, свинец и другие металлы также использовались в этих машинах…»

Эту увлекательную рукопись всего на три дня под большим секретом получил Грушкавец от бывшего однокурсника Мулярчика, работавшего в республиканской газете.

«Старик, смотри, чтобы рукопись не попала в чужие руки, – говорил Грушкавцу Мулярчик во время последней встречи в Минске в огромном здании, где расположились почти все республиканские газеты и которое называли Домом печати. Выведя гостя из кабинета в коридор, Мулярчик, озираясь по сторонам, сунул рукопись в портфель Грушкавца и тихо прошептал: – Тут за ней очередь. Тебе по старой дружбе даю. Ты подумай над ней, порассуждай, может, и сообразишь, куда вся наша цивилизация катится…»

И вот теперь Грушкавец, читая рукопись, вникал, раздумывал над тем, что ему открывалось.

Порой Грушкавец откладывал рукопись и, глядя на белый потолок, задумывался о чем-то неясном и запутанном, о чем напрямую не говорилось в рукописи, но в чем ему все-таки хотелось разобраться. Это значит, что наш герой вновь и вновь размышлял о смысле и цели жизни.

И на самом деле, кто он такой, если брать по большому счету? Неужели всего только сгусток бездушной материи? Неужели нет у жизни тайн?

Конечно же, есть. Это Грушкавец чувствовал нутром еще тогда, когда поступил в университет, и позже, когда урывками, как и многие студенты, пятое через десятое знакомился с Ведантой, конфуцианством, учением Фомы Аквинского, мудреца Платона, скептицизмом, ангостицизмом, теологизмом, – не мог, такая уж была суть Грушкавца, не мог он поверить и согласиться, что когда-нибудь бесследно исчезнет, словно в бездну обрушится…

И в то же время, нужно честно признаться, бывали дни, когда Грушкавец, забыв обо всем, даже о теории вечного существования, отчетливо представлял себе: умрет когда-нибудь, землею засыплют и – все, крышка, в землю превратится, и нигде от него и следа не останется…

Трудно и томительно жить человеку с такими мыслями! И вообще, давайте честно признаемся: может ли выжить человек с подобным настроением?..

Грушкавец полагал, что такое шаткое, ненадежное, раздвоенное мировоззрение только у него, и поэтому в глазах одних он мог быть заядлым материалистом, в глазах других – идеалистом.

Но в душе…

Да кто и когда спрашивал и спрашивает, что творится в нашей душе?.. Как здоровье – спрашивают, как дети, семья, как дела. А вот говорить о душе…

В последнее время Грушкавец стал чувствовать себя сказочным витязем на распутье дорог: сюда пойдешь – добра не видать, туда свернешь – голову сложишь…

Неожиданно резко зазвонил телефон, его полгода назад поставили в комнате Грушкавца. Вначале Грушкавец радовался, но потом понял, какие неприятности может принести телефон: каждый новый пронзительный звонок словно предупреждал Грушкавца о том, что вот-вот на его голову посыплются новые просьбы, приказы начальства, жалобы – все то, что ежедневно плотным кольцом давило на Илью Павловича. Покосившись на белую трубку, Илья Павлович подумал, кто бы это мог звонить в такое время? Может – главный редактор?

Оставив рукопись на кровати, Илья Павлович поднялся, подошел к аппарату. Поднял трубку и сказал:

– Грушкавец слушает.

– Товарищ Грушкавец, это майор милиции Андрейченко, – послышалось в трубке. – Вы меня помните?

– Помню, – Грушкавец ощутил жар в груди, сердце екнуло… Скосил глаза на рукопись: неужели успели настучать… Скажут, работник идеологического фронта, а чем занимается?..

О майоре Андрейченко Грушкавец когда-то написал очерк; как-то они разговорились о загадочных явлениях человеческой психики, правда, тогда больше говорил Грушкавец, а Андрейченко только слушал да кивал головой.

– Добрый вечер. Что новенького у вас? – спрашивал Грушкавец, одной рукой придерживая трубку, а другой засовывая в ящик стола рукопись, – будто майор мог тут же появиться в комнате и взять Грушкавца тепленьким… – Может, дело у вас интересное появилось? Убийство, грабеж в особо крупных размерах? Теперь газетные тиражи только на этом и держатся. Может, и мы в нашей районке запустим что-нибудь эдакое с продолжением? Как вы думаете?

– Да нет, Илья Павлович, – Андрейченко говорил быстро и взволнованно. – Тут дело не в убийствах, и не в воровстве, тут кое-что похлеще. Сенсация для вашего брата журналиста… Вы свободны сейчас?

– Для работников нашей доблестной милиции я всегда свободен, – у Грушкавца отлегло от сердца. Когда милиционер спрашивает о свободе, значит, еще не все потеряно…

– Тогда я, может, заскочу к вам. Тут такое дело заваривается… Ждите меня.

Грушкавец положил трубку на рычажки и, будто впервые, обвел взглядом свою холостяцкую комнату: голые стены, выкрашенные желтой краской, темное байковое одеяло, на котором только что лежал, потемневшие от пыли серые шторы, три табуретки, на которые было рискованно усаживать гостей, стол в углу комнаты рядом с дверью – на нем гора тарелок, мисок, чайник…

«Нужно хоть вымыть или хотя бы газетами прикрыть этот бедлам, – вяло думал Грушкавец, глядя на стол, заставленный посудой. После прочитанного в рукописи все в этой обыденной жизни казалось таким простым, пресным, незначительным… – Пойти на кухню да хоть чаю заварить к приходу майора. Чего его несет так поздно? А больше на стол и выставить нечего. Сухари, кажется, где-то были. И варенье – мать в прошлый выходной дала. Сало есть – а-а, выкрутимся…»

О себе думал как о постороннем.

Через полчаса за рабочим столом Грушкавца сидел майор в милицейской форме и, тыкая пальцем в исписанный лист бумаги, говорил, едва не заикаясь:

– Я сразу же о вас подумал, вспомнил, как вы сказали, что на свете еще много загадочного… Вы понимаете, Илья Павлович, я, в принципе, человек неверующий, атеист. Ну, а как же тогда все это можно объяснить? У моего шефа свое понимание, как мы, профессионалы, говорим, своя версия. Так вот, Селиванов считает, что в Березове начинает действовать международная мафия, сверхоружие проверяет на березовцах. Я так глобально не думаю, хотя с современной техникой всего можно добиться… Однако как объяснить все то, что вы сами только что прочитали? Поверьте, я за один день лет на пять постарел. Как увидел, что расческа сама по столу движется – все из головы выветрилось, и диамат, и истмат…

– А может, и прав Селиванов? Может, фокусничает кто-нибудь, на посмешище советскую милицию выставляет? Не обязательно международная мафия, по-моему, у нас и своя, доморощенная, хорошие корни пустила, потому что почва ныне благодатная для нее, – к удивлению майора Грушкавец был спокоен. Он думал о чем-то своем, глядя на исписанный лист бумаги – второй экземпляр того самого акта, который Андрейченко подсовывал Селиванову – и, сощурившись, что-то, казалось, вспоминал.

– Вот-вот, сначала об этой версии и шеф толковал, – радостно воскликнул Андрейченко. – Однако я проверил ее, она полностью отпадает. Понимаете, Илья Павлович, за хатой мы установили круглосуточное дежурство – воробей незамеченным не проскочит… Там люди простые живут – им не до фокусов. Он – рабочий на стеклозаводе, жена – теперь в отпуске, тоже рабочая. Детей у них нет. Родственников за границей тоже нет. За рубеж они не выезжали. Не привлекались – анкеты чистенькие, не судились… Нет, не могут они этим заниматься. А чужим зачем туда лезть?..

– Ну, ладно… Коль говорить честно и до конца, тогда вот что… – С этими словами Грушкавец вытащил ящик стола и достал оттуда толстую папку. Развязал ее, раскрыл. В папке были вырезки из газет и журналов. Грушкавец начал перебирать их и говорил будто сам с собой: – Тут может быть такая, как вы говорите, версия… Только вы не пугайтесь. В свете нового мышления, которое нынче везде активно пропагандируется, вы должны быть готовы ко всему. Признаюсь по секрету, я этими вопросами еще в студенчестве занимался. Но в то время никому об этом не говорил, да и не мог сказать: засмеяли бы или выгнали бы из университета за инакомыслие… Что вы хотите – застойные времена, а о нашем поколении и вообще говорить нечего – застойное… Короче говоря… Вы о лекциях Адажи слышали когда-нибудь? В восьмидесятые годы они по рукам у интеллигенции ходили. В Москве он читал эти лекции. Официально, разрешение имел.

– Нет, не слышал. Провинция, что с нее возьмешь… Тут другими делами народ интересуется. – Андрейченко уже почти не слушал Грушкавца – профессиональным взглядом он просто впивался в газетные вырезки, предчувствуя, что там найдет что-то важное…

– Та-ак, – задумчиво говорил Грушкавец, – тяжеловато нам будет осваивать новое мышление. – Подумав, он подал майору одну из вырезок. – Для начала хотя бы это прочитайте.

Как бы там ни было, а газетная вырезка в какой-то мере официальная бумага, является чьим-то печатным органом. А к официальным бумагам и тем более органам у майора Андрейченко за годы службы выработалось уважение и доверие. Поэтому он осторожно взял в руки газетную страницу и стал читать. Вот что там было написано:

НЕ ПУГАЙТЕСЬ СЕРЫХ КАРЛИКОВ С БОЛЬШИМИ ГЛАЗАМИ[1]1
  Хочу заверить уважаемых читателей, что эта, а также все последующие вырезки, статьи, цитаты, приводимые здесь, реально существуют. Изменены только кое-где фамилии, опущены несущественные факты и детали.


[Закрыть]

…40 лет назад, 2 июня 1947 года, в американском штате Нью-Мексика возле города Россуэл недалеко от секретного в то время испытательного полигона ядерного оружия внезапно упал с неба на землю какой-то большой загадочный предмет. Срочно обнаружить его было приказано десантникам разведуправления восьмой авиадивизии на базе ВВС США в Россуэле. В скором времени командованием был напечатан пресс-релиз о том, что «удалось найти необычный предмет в форме диска». После этого все сведения о необычном предмете были строго засекречены. Главный штаб ВВС США создал спецгруппу по НЛО – «неопознанных летающих объектах», называемых в народе «летающими тарелками» – эта спецгруппа существовала до 1969 года.

И вот через 40 лет после этого неординарного случая близ Россуэла провели международный симпозиум по НЛО. Среди пятисот его участников, заполнивших зал местного университета, было немало любителей сенсаций, зевак, сторонников всевозможных слухов о сверхъестественных силах. Несколько шарлатанов утверждали, что они были украдены низкорослыми серо-белыми существами с огромными глазами и содержались внутри «орехоподобного космического корабля с ослепительно яркими прожекторами». В связи с этим на вашингтонском симпозиуме один из участников раздавал листовки: «Если вас еще не украли инопланетяне, значит, вы пользуетесь слабым средством от пота».

Типично американский юмор.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю