Текст книги "Не совсем пропащий"

Автор книги: Василий Носенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Носенков Василий Романович
Не совсем пропащий

Василий Романович Носенков

НЕ СОВСЕМ ПРОПАЩИЙ

1

Сначала он ничего не видел, только чувствовал чье-то присутствие здесь, в этом темном подвале, где ему частенько приходилось в компании рыночных деляг тянуть из горлышка наспех раскупоренной бутылки... Предчувствие не обманывало. В дальнем углу кто-то засопел и начал топтаться, словно готовясь к прыжку.

– Ну как, созрел?! – послышалось из темноты. – Да перестань трястись, как умирающий лебедь! Изволь побыстрее поднять рубашку. Сделаем тебе отметину на память, понял? Чтобы не забывал своевременно должки возвращать...

В таком переплете ТрубиКову бывать не приходилось.

В трезвом рассудке он, пожалуй, нашел бы выход из создавшегося положения. Первое – это бежать. На то человеку и ноги даны. Он отлично знал расположение подвала и мог ориентироваться в нем по памяти.

Он попытался переступить с ноги на ногу, готовясь к бегству, и к ужасу своему обнаружил, что ноги не сгибаются, стоят, как столбы, приклеенные к цементному полу. Во рту пересохло, не хватало воздуха.

– Лю-у-уди! Помогите! – пытался закричать он.

Из темного утла медленно выходили трое...

От страха помутилось сознание. Луч надежды блеснул, когда в одном из нападающих он узнал рыжего Тимоху по кличке Пенек.

– Ты, что ли, Пенек? Так и заикой можно сделать человека. Да еще с этим, перочинным, в руке. Убери ты его. – Трубиков сделал попытку отстранить руку с ножом.

– Закрой поддувало! – грубо цыкнул Пенек, совсем не собираясь убирать нож. – За нами ничего не пропадает. Вот меточку тебе на память оставлю, чтобы помнил, как брать взаймы и не отдавать, – подтвердил он угрозу, неумолимо надвигаясь.

– Какая метотаа? Какие деньги? – бормотал Трубиков.

– А сорок два рэ – я тебе что, за красивые глазки подарил? – напомнил Тимоха и кивнул своим компаньонам: давайте, мол его, голубчика, сюда.

Двое других, незнакомых Трубикову, исполнили приказание: неторопливо подошли, взяли его под руки, легко приподняли и понесли к стене. Потом также молча, по-деловому расстегнули плащ, подняли сорочку и майку.

Пенек щурился, медленно целясь, финкой в его обнаженный живот. Вот он отвел для удара руку. Синей змейкой сверкнуло острое лезвие, коснулось кожи.

Трубиков рванулся, сделал один шаг, другой, но ноги не слушались его: хотел идти, силился даже бежать и не мог. Превозмогая боль, ухватился рукой за липкую стену подвала и стал медленно оседать.

"Все. Неужели конец?" – подумал он и закричал:

– Убили! Зарезали! А-а-а!

За последние дни с ним часто случалось подобное.

Выручала жена, если это было дома. Последовал чувствительный толчок в спину, и сверху раздался знакомый голос Нинки:

– Кого убили, чудо морское? Прекрати орать! Вот ведь до чего дошло...

– Нинуха, ты? – спросил он, жмурясь и тряся головой, наивно рассчитывая вытряхнуть остатки похмелья. – Ну и сон! Привидится же такое...

Жена продолжала стоять, скрестив на груди руки, свысока оглядывая тщедушное тело своего горе-супруга.

– Допился, паразит, – брезгливо кривя губы, бросила она. – Случается, такие под заборами дохнут. А этот жилист, не хочет.

Нинка зачем-то пнула ногой стул, на котором в беспорядке лежала одежда муяса. Стул с шумом упал. Штаны, рубаха и кепка оказались на полу, под руками Трубикова.

Сегодня Трубиков в гояосе жены почувствовал не злость, а усталость. На какой-то миг в нем проснулась жалость к этой женщине, матери его сына. Но тут же все и погасло. Он ухмыльнулся и повеселел. Главное, кончился кошмарный сон. Поднявшись с тюфяка, для верности задрал майку, осматривая в зеркале шкафа живот, дотронулся пальцем до места ночной "раны"...

Натянув измятые брюки, од осторожно приоткрыл дверь в темный коридорчик – надо незаметно проникнуть в туалет, там, в бачке для воды, должен быть припрятанный "малыш". Это единственный тайник в доме, пока не обнаруженный женой. На кухне бренчала посуда, звачит, Нинка занята. Два шага на носках мимо двери кух* ди – и он юркнул в уборную. Чтобы не привлечь внимание жены, потянул за цепочку. Вода заворчала шумно и сердито. Он встал на крышку унитаза, привычно пошарил в дальнем углу бачка. Но "маленькой" там не нашел.

Слова прошелся рукой уже по всему бачку. Ничего...

– Ребенка бы постеснялся, – раздалось из кухни, – мальчик в пятый класс перешел, от стыда товарищей сторонится. А ему хоть бы что– жрет эту заразу.

После небольшой паузы она повысила голос:

– Работаешь, работаешь, с одного места бежишь в другое, а его черти носят целыми днями на рынке. Корми, пои, а он только одну заботу знает – в стакан заглядывать. Мужик называется... Пришел из колонии на нашу голову, хоть бы тебя опять туда упекли!

Трубиков воспользовался паузой и выскочил в коридор. Нина встретила его в дверях кухни:

– Ну что, Кащей, ожил?

Замахнулась мокрой тряпкой, он отпрянул...

– Ну-ну, ты лучше б пожрать дала.

– Пожрать?! – взвилась с новой силой Нинка. – А потом опять на свой рынок, да?

Он молчал.

– А прописываться думаешь или нет?

– Пропишусь, не ори ты...

– Полтора месяца слышу одно и то же. Когда пойдешь в милицию?

– Сегодня схожу, чего бесишься? – неожиданно для самого себя повысил голос и он. -Там у меня знакомые есть. Так что это не вопрос, пропишут.

Жена додозрительно сузила глаза. С мокрой тряпки на старенький халат падали мутные капли. Но она этого не замечала. Наконец с издевкой переспросила:

– Сегодня, значит? Сколько этих "сегодня" пролетело. А знакомые тут ни при чем. Самому за себя надо беспокоиться. Ну, чего молчишь?

Он стоял в растерянности, смотрел на нее. Вспомнились почему-то молодые годы, первые встречи с этой Нинусей, кино, скверик у общежития, откуда он посматривал на заветное окно... Было ли это?

Нина перехватила его взгляд, вяло опустила руку.

– Так я сгниешь на тюфяке.,. Всю жизнь будешь на ролу валяться, а не так, как нормальные мужья спят.

Она поспешно отвернулась, прошла в кухню. Уже у плиты неожиданно всхлипнула. Трубиков знал, что в такие минуты от него требуются хорошие слова, немного ласки. Но в голове было другое: похмелиться нечем, хоть бы рассольчику какого или кефира... И сказать нельзя. Он постоял, пожал плечами и молча шагнул в комнату. Посмотрел в окно – еще не рассвело. А голова болит, вот-вот расколется. Ничего не придумав, он посмотрел на грязный тюфяк и повалился на него в брюках, натягивая до подбородка старенькое одеяло. Тело бил озноб.

За стеной, на кухне, установилась тишина.

"Наверно, ушла на работу", – подумал Трубиков.

Жена работала уборщицей в двух учреждениях. Толком он не знал, в каких, так как Нинка строго-настрого запретила ему показываться на работе.

Утро занималось хмурое. Трубиков лежал и думал о ночном кошмаре:

"Что бы он значил, тот сон проклятый? Неужели из-за долга могло такое присниться? А цифру Пенек назвал точную и во сне – сорок два рубля, ни больше ни меньше. Надоело скрываться. И долг-то небольшой, если поступить работать, конечно. Как бы сегодня на него не напороться. Какой же сегодня день? Так, в воскресенье я выпивал с эстонцами в забегаловке, на понедельник ночевал в будке утильщика, никак согреться не мог. Утром кто-то угостил красненьким – это все в понедельник.

А вторник был потрачен на буфетчицу Лизку. Рыжая, дородная. Проторчал полдня в ее "Соках-водах", все подливала из-под прилавка беленькую. Молодец баба, знает, чем угощать. Непонятно только, чего ей надо.

Сегодня среда. В милиции приемный день, Нинка как-то говорила. Только с утра или после обеда там принимают по поводу прописки – что-то не припомню. Ладно, пойду с утра, чего тянуть, все равно придется прописываться. Заставят".

Сон никак не шел. Поднялся, заглянул на кухню. На полке стояли перевернутые, вымытые до блеска кастрюли.

Значит, завтрака нет. Трубиков взглянул на плиту и увидел сковородку. Поднял крышку и глупо хихикнул: жареная картошка, еще пар идет. Ясно, оставлено ему, сына-то на каникулы к бабке в деревню отправила.

Почесал затылок, судорожно сглотнул слюну и тут же начал хватать картошку руками, стоя у пллты. Когда показалось дно сковородки, сел к большому кухонному столу, нашел хлеб и вилку. Пережевывая черствые ломти, посматривал на пакетик, завернутый в газету. Интересно, что там могло быть? Не доев, потянулся и разверч нул пакет. Замусоленные и новые справки на прописку, паспорт. Все это было знакомо и неинтересно. И вдруг даже дыхание перехватило: из паспорта выглядывал светло-зеленый уголок. Ясно, деньги оставлены на прописку.

Он повертел в руке находку, сам не веря в подвалившее счастье, пощупал хрусткую бумажку, причмокнул от удовольствия.

– Ну, Николай Андреевич, держи хвост пистолетом, – сказал самому себе Трубиков. – Для начала на маленькую имеется, и на прописку рублевку сэкономим.

Трубиков не зря говорил жене о знакомых в милиции.

В райотделе он знал одного сотрудника, Федорчука. Знакомство, правда, было своеобразным: два года назад капитан Федорчук вел следствие по делу о краже спирта из лаборатории завода. А обвиняемым по тому делу был не кто иной, как сам Трубиков. Вот и запомнился ему капитан милиции.

Трубиков вышел на улицу, свернул в знакомый переулок, издалека увидел светлую вывеску отдела милиции.

У входа в здание постоял, взялся за ручку двери, помедлил. Наконец вздохнул и решительно потянул ее на себя.

В коридоре второго этажа, где обычно толпились посетители, никого не было. На одной из дверей висела табличка – расписание приемных дней и часов. Трубиков долго и тщательно всматривался в строчку: "Среда – с 15.00 до 18.00". Оглянулся вокруг, будто ожидая, что вот сейчас откроется дверь и его пригласят войти. Но никто не выходил.

– Не везет, – пробормотал он и пошел к выходу.

2

– Ты, Андреич? – по-свойски спросила Лиза, поправляя выбившиеся из-под белого кокошника крашеные волосы. – Что в такую рань?

Видно было, что она приятно удивлеиа визитом.

– Ранняя птица больше корма клюет, – заулыбался Трубиков, посматривая искоса на разноцветные стеклянные конусы, наполненные соками, и от нетерпения проглотил слюну. – Пересохло, Лизавета, промочить треба.

– Рано ведь, меня оштрафовать могут, – не удержалась буфетчица.

– Для начала дай томатного, что ли, внутри горит.

Лиза понимающе кивнула, налила сок в стакан, аккуратно размешала ложечкой соль.

– Давно надо на сок переходить. От него румяным будешь, полненьким. Женщинам нравиться будешь. А то вод какой желтый да худущий. – Она покачала головой и добавила: – Что тот Кащей из сказки...

– А меня и зовут – Кащеем! – резко перебил он. – Больше вопросов не будет? – И, чтобы загладить вспышку, вдруг объявил: – Я только что из милиции.

– Ой, мамонька, неприятности какие?

– Прописываться ходил. Надо ведь, а то вытурят из города.

– И то правда, – согласилась буфетчица. – Но там сегодня после обеда принимают.

– Ты-то откуда знаешь?

– Я все должна про милицию знать, работа моя такая, – загадочно склонила голову Лиза.

Трубиков вздохнул.

– Чего мучаешься, Андреич? С женой, сказывают, не ладишь?

Он неопределенно махнул рукой:

– Когда-нибудь расскажу. Не у. дел я пока... Не работаю.

– Подумаешь! Там-то за два года наработался небось?

– Не два. Год, восемь месяцев и три дня.

– Вот видишь! Вкалывал, наверное, как вол.

– Зазря раньше срока не выпускают.

Он посмотрел на нее, помолчал.

– Умная ты баба, Лизавета. Все понимаешь, – уважительно произнес он.

– Такие, как ты, Николаша, на дороге теперь не валяются, если хочешь знать...

– Так уж и не валяются.

– В твоем возрасте мужчине одному прозябать невозможно. Даже вредно. Ни пожрать по-человечески, ни вышить, когда захочется.

Трубиков незаметно сглотнул слюну, что тоже не ускользнуло от внимания Лизы.

– Я сейчас, – вполголоса сказала она.

Лиза вернулась с серой картонкой, на которой корявыми буквами было написано: "Ушла на базу". Она вышла из-за прилавка, заперла изнутри дверь и прицепила картонку на стекле.

– А теперь пойдем в мой кабинет. Что-то и у меия во рту пересохло.

В подсобном чуланчике она расчистила место для Трубвкова среди ящиков из-под конфет и папирос, быстро возвела из тех же ящиков сооружение, похожее на стол, достала с полки заранее припасенную поллитровку.

– Разливай, Николаша. Ты мужичок, тебе и положено этой приятной работкой заниматься, – предела она. – Да сбрось сначала плащ свой иэвоачичий! Будь как дома, не робей!

– Ты ж хозяйка, – скромничал Трубиков.

– Нет, нет! Открывать водку обязательно мужчина должен.

– Будь здоров, Николай Андреевич, – первой произнесла буфетчица, когда стаканы были налиты.

Они тихо чокнулись, молча выпили. Но Трубиков не удержался, громко крякнул от удовольствия. Лиза зашипела, прикладывая к губам палец: потише, мол, а то с улицы слышно. Ее пухлые, сложенные в трубочку губы, озорно блестящие глава и таинственное шипение неприятно подействовали на Трубикова. "Хоронится, будто воровать пришли", – недобро подумал он, но тут же и успокоился, поглядывая на початую бутылку. Все-таки игра стоила свеч.

– Чего-то сразу, в голову ударило, – тихо сказал он.

– Голодаешь, как собака бездомная, вот и ударило, – категорично заключила Лиза, отряхивая пепел в пустую папиросную коробку. – Жаль мне тебя, Андреич.

Пропащая твоя доля с Нинкой. Какая-то она у тебя неприспособленная к жизни. Бегает, бегает, а толку мало...

– Ты ее не трожь, – твердо предупредил Трубиков, – и не лезь в чужую душу.

– Господи, – заулыбалась буфетчица, переводя разговор на шутливый тон, – нужна мне твоя Нинка. Наверное, тебя стесняется, не приходит ко мне убирать... А то, бывало, дам ей трешку – она и уберет мои залы.

– Работать не зазорно. Это воровать стыдно...

– Постой, постой, ты не учить ли меня собираешься?

– Нет, по-моему ты слишком ученая.

– Вот-вот, а потому и помолчи.

– Я и молчу. Только скажу тебе прямо: Нинка запросто здесь за стойкой – может стоять, а вот попробуй ты на ее место стань.

– Была нужда, – фыркнула Лиза.

– Ну-ну, – примирительно заулыбался он, похлопывая Лизу шо мягкому плечу.

Выпили еще раз. Трубиков погрузился в долгое раздумье. Уставившись в стенку, он медленно жевал бутерброд, не замечая присутствия женщины.

– Скучаешь все, – нарушила молчание Лиза. – А может, заболел?

Он вдруг глухо сказал:

– Болит у меня вот здесь. – И постучал кулаком по груди.

И столько тоски и злости было в этих словах, что Лиза вдруг протянула руку и погладила его по плечу,

Он оглянулся на дверь и тихо сказал:

– Срок-то я не свой отсидел.

Буфетчица отшатнулась, глядя на него, как на сумасшедшего:

– Как не свой? Так в жизни не бывает...

– Не бывает, а вот – было...

Она молча ждала рассказа.

– Ты помнишь, работал я на заводе, в литейном? – начал он.

– Конечно, двух лет ведь еще не прошло.

– Зарабатывал до двухсот, – продолжал он, – да премии там всякие, прогрессивки. Ничего набегало.

Сама понимаешь, в литейный не каждый пойдет, горячо там.

Он презрительно покосился ва стакан и сказал в сердцах:

– Употреблять я начал тоже там. Давно это было...

Теперь я человек конченый, тыщу раз пробовал бросить – не выходит. И лечили меня... Сдачала вроде помогло, месяцев пять держался. А потом опять. Что хочешь через нутро прошло. А спирт... Вот из-за него я и погорел. Бутыль десятилитровую мы из лаборатории украли. Полная была, под пробку. В ночную смену мы тогда работали. Не утерпели. Выпить хотелось, как перед смертью. Накрыла нас милиция, до сих пор не знаю, как они пронюхали.

– Кого это нас? – перебила Лиза.

– Трое было. Я, Сыч и один новенький, только поступил к нам. Я его тогда даже в лицо не успел рассмотреть как следует. Здоровый, два метра росту. Журавлев фамилия, а звать, как и меля. Они потом, до следствия, ко мне домой пришли. Уговаривали вину взять на себя, а иначе, мол, групповую всем нам пришьют, лет на пять посадят. А так – не больше двух дадут. Пораскинул я мозгами и согласился, все-таки в их совете было что-то правильное, как мне казалось. Не их, а меня кто-то видел, когда через забор с бутылью лез. Да и что мне было делать? Ты бы что выбрала – два или пять сидеть?

Лиза вздрогнула.

– А я, – продолжал Трубиков, – теперь бы на пять согласился. Все равно бы не дали. Это я уж потом сообразил, да поздно было.

– Почему б не дали?

– А потому, что продали они меня, Сыч и тот подлюга. На другой день, после того, как побывали они у меня, милиция с обыском пришла. Знаешь, что у меня нашли? Костюм лаборантки! Джерсовый, английский...

Она у нас модница. По три раза в день переодевалась. Ну и держала в шкафу дополнительный гардероб. Соображаешь?

– Подбросили, – со страхом выдохнула Лиза.

– Затем и приходили.

– А костюм?

– Не брал я его и не видел, клянусь. – Он стукнул кулаком в тощую грудь. – Не веришь?! – вдруг заорал, вскакивая.

Лиза тоже встала, вопросительно посмотрела на дверь.

– Верю, верю, Коля, сядь... – И тихо добавила: – Не такой ты...

Он налил себе еще полстакана, сел, жадно выпил, номолчал, успокоился.

– Уже там, – он сложил клеткой четыре пальца, – я вспомнил: пока мы с Сычом лазили в потемках по лаборатории, тот верзила, Журавлев, что-то в шкафу искал, еще спичку зажег, да мы на него зашипели. А какой может быть в одежном шкафу спирт? Это я потом догадался.

А когда на следствии Федорчук спрашивал – не раскололся. Допытывался он, как нес домой костюм. Я отвечал, что не помню. И правда, спирту мы тогда хватанудх по лошадиной дозе. Ну и все. Спасибо, хоть характеристику из цеха прислали хорошую. Давно, мол, работает Трубиков и... золотые руки. В общем, хвалили. А те так и остались чистенькими.

– Сволочи какие, – посочувствовала Лиза.

– Я бы им, шкурам, простил, если бы хоть раз приехали, передачу привезли, поддержали бы добрым словом, как обещали. Нинка с пацаном ездила...

– А сейчас-то встречаешь их?

– Сыча вижу на рынке чуть ли не каждый день.

Грузчиком работает в овощном отделе. Колхозникам "помогает": кого обманет, у кого украдет. С ним у меня вроде все в норме. Пили уж не раз и не два. Помалкивает насчет костюма, будто и знать не знает. А тому, если встречу, глотку перегрызу.

Трубиков снова закурил, отчужденно уставился на дверь.

– Ты закусывай, Николай Андреевич. Вот шпротики свежие открой, с булочкой... Не умеешь ты пить совсем, – заключила она, глядя в осоловевшие глаза гостя.

В ответ Трубиков иронически ухмыльнулся: это он-то не умеет пить! Знала бы ты, милочка, как он пил когдато, не говорила бы. Теперь хандра напала. Всё неприятности одни...

Но слова буфетчицы понравились ему, было в них чтото человеческое.

– Добрая ты, Лизавета... Жалостливая, – признал ои. – Наверное, потому и рассказал тебе все как на духу.

Смотри, рот на замке держи.

Она пододвинулась к нему поближе, положила на плечо мягкую, теплую руку:

– Не бойся, никому не открою.

Трубиков повернул к ней лицо и в упор встретился с ее ожидающим взглядом. Было в глазах Лизы что-то такое, что заставило его отстраниться. Осторожно освобождая ноги из-под шаткого столика, он встал, потоптался у стенки.

– Не пойму я никак...

– Чего не поймешь, Николай Андреич? – с готовностью переспросила буфетчица, приподнимаясь.

– Чем угодил я тебе?

– Мы б с тобой поладили, – начала Лиза уклончиво. – Да что с тебя возьмешь, если ты даже мою просьбу забыл.

Он легко обернулся:

– Просьбу? Твою?

– Да, мою. Ну-ка вспомни, что вчера обещал?

– Кофта тебе нужна, что ли?

– Больше пока ничего. Белая, бельгийская, самая модная.

– Постой, постой, – поднял указательный палеп Трубиков. – Ты ведь сама сказала, что разговор был вчера.

Время-то сколько прошло? У меня еще хмель не выветрился... Раз обещал, значит, все будет в порядке.

Трубиков сощурил левый глаз, прикидывая что-то в уме:

– Да хоть сегодня могу устроить. Это не вопрос. – Взял с полки кепку, отряхнул. – Сейчас сбегаю, тут недалеко.

Он натянул на лоб кепку, помедлил... Потом рывком вытащил правую руку из кармана.

– Возьми. За это дело, – кивком головы указал на импровизированный стол и протянул буфетчице мятую трехрублевку.

– Ты что это? Спрячь сейчас же, а то обижусь. Ну!

– Бери, не ломайся.

Она внимательно посмотрела на Трубикова, сказала в оправдание:

– Я думала, обмываем кофточку авансом.

– Потом, потом, Лиза. Да, кофта стоит сорок два рубля.

– Да я тебе пятьдесят отдам. В деньгах я не стеснена, хоть и без мужика живу.

– Меня это не интересует, – сухо ответил Трубиков. – Сказано – сорок два, и не больше. Я без навару работаю, тем более для тебя, одинокой женщины.

3

В устоявшейся тишине лестничного проема гулко хлопнула дверь, и на площадку вышел Трубиков. Постоял у перил, зачем-то расстегнул и снова застегнул две чудом державшиеся пуговицы плаща, потер рукавом засохший на поле подтек от пива. Затем перегнулся через перила, посмотрел вниз и прислушался. На лестнице по-прежнему стояла тишина. Тогда ,ои пошел.

Вдруг по ступенькам дробно застучали чьи-то каблуки.

Он остановился, улавливая в звуке шагов что-то анакэмое. Потом мягко, по-кошачьи, спустился на, площадку, стал правым боком к стене и застыл в ожидании.

Снизу поднималась запыхавшаяся Нина. Неожиданно увидела мужа, остановилась, разглядывая его и одновременно поправляя выбившиеся из-под платка волосы.

– А-а, ты? Только еще идешь в милицию?

– Я так и подумал, что встречу тебя по дороге, – начал фальшиво Трубиков, прижимаясь к стене. – Выдала б мне еще рублишко, на всякий случай.

Он перевел дух, надеясь, что все пройдет благополучно: жена полезла в сумку, незлобно ворча: "На твои всякие случаи моих пяти зарплат не хватит..." Она проворно шарила руками, ища кошелек, раз-другой посмотрела на затихшего мужа. Вдруг поставила сумку на пол и разогнулась.

– А ну пойди сюда, чего в угол прячешься? Ну, кому говорят! – строго прикрикнула, как на мальчишку.

Он молча , попятился. Сузившиеся глаза Нины неотрывно следили за подозрительным пузырем, что вздулся у него под плащом.

– Да я... – заюлил Трубиков, пытаясь поплотнев прижать плащ в том месте, где он оттопырился.

Нина не дала ему, договорить. Резким движением ухватила мужа за лацкан плаща, легко притянула к себе почти вплотную и быстро сунула руку за пазуху.

– Подлец! – закричала исступленно, вытаскивая из-под плаща неумело свернутую белую кофточку. – Последние тряпки из дома тащишь!

На площадке повыше их со скрипом отворилась дверь.

Из квартиры выскочила грязная собачонка и понеслась вниз. Вслед за нею из-за двери показался длинный старушечий нос и нечесаная голова соседки Софьи Борисовны. В доме ее звали часовым. Мигом оценив ситуацию, Софья Борисовна закричала:

– Ты что ж, пропойца, на родную жену кулаки поднимаешь? Ах, негодяй! Ах, мерзавец! Подумать только, ирод проклятый, – драться начал, причитала старуха.

– Ниночка, – радостно кудахтала Софья Борисовна, порываясь закрыть дверь и сойти вниз. – Сейчас я мигом участкового приглашу. Сдадим хулигана в милицию, я дело с концом. Там на него живо управу найдут.

Воинственное настроение хозяйки передалось и собачонке. Она металась по площадке, осатанело лаяла и подбиралась к Трубикову, норовя схватить зубами за полу плаща. Трубиков изловчился я пнул ее ногой. Раздался дикий визг.

Жена Трубикова, закрыв лицо отобранной кофточкой, направилась вверх по лестнице, сожалея, что все получилось так нелепо. Старушка вспомнила, что она совсем легко одета, и попыталась вернуться в квартиру. Но замок защелкнулся. Собачка не покидала Трубикова и продолжала метаться вокруг него.

"Дурак, – размышлял он, обдумывая, что же теперь ему предпринять. Надо было просто надеть кофту на себя, под пиджак. А теперь все сорвалось".

Его не покидала мысль любой ценой расплатиться с долгом.

– А-а, пошли вы все... – наконец вслух оказал он и с такой силой махнул рукой в воздухе, что до смерти перепуганная шавка завизжала, в два прыжка очутилась у ног хозяйки и затихла. – Проживу и без вас, без морали вашей, – заключил он и направился вниз.

– А может, не проживешь? – отозвалась сверху Нина. – Так приходи за помощью, – спокойно, будто издеваясь, говорила она вслед мужу.

И вдруг быстро спустилась вниз, догнала его, дернула за рукав и истерически закричала:

– Не приходи, если хоть сколько совести осталось, слышишь? Чтоб ноги твоей больше не было в моей квартире. Я буду знать определенно, что нет в семье кормильца! Сына буду воспитывать одна, и пусть он знает, что вырос без отца.

Трубиков втянул голову в плечи, поднял воротник, сплюнул через плечо и зашагал по лужам.

А Нина пришла домой, бесцельно походила по квартире, будто стараясь что-то отыскать, потом положила на стол отобранную у мужа кофточку, присела на постель и вдруг упала на подушку.

Кофточка... Два года она экономила каждую копейку, одевала и кормила сынишку, не балуя лишний раз. Перед приходом мужа купила две нейлоновые мужские рубашки, которые давно уже – пропиты, сыну новый костюмчик и уже в последнюю очередь эту кофточку для себя. Ночами ей представлялось, как приедет Николай, как они всей семьей принарядятся и в первое же воскресенье пойдут в кино. А потом поедут на Кировские острова посмотреть на желтеющую листву старых парков. Бабье лето... Они гуляют весь день, покупают мороженое в хрустящих стаканчиках...

И вот дождалась...

4

У входа на рынок на пустом ящике из-под маргарина сидел грузный Серега Мякиш и пел пропитым голосом.

Из кармана замусолеиного до блеска пальто Сереги торчало горлышко темно-зеленой бутылки, заткнутой самодельной пробкой из газеты. У ног валялась старая, расползающаяся по швам кепка и в ней – несколько медяков.

– Великому деятелю наше с кисточкой! – гаркнул Трубиков, деликатно выждав паузу между куплетами Мякиша.

– А-а-а, Кащей явился, – дружелюбно осклабился Серега, выставляя напоказ крупные пнилые зубы. – А мы тебе прогулы записали. Хочешь похмелиться – угощу.

Сегодня я добрый. От Сыча кое-что спозаранку переедало.

И сам трешку заработал, машину ягод разгрузил бабам...

В бутылке оказалось граммов триста денатурата. Развели водой, запили пивом. Постояв, повторили. Когда отошли в сторону от ларька к пустому прилавку, Серега приблизился к Трубикову, оглянулся по сторонам, убеждаясь, что их никто не подслушивает.

– Знаешь, с чего Сыч расщедрился? Два ящика апельсинов они с каким-то деятелем украли. Сам видел. Чисто сработали. Уже сплавили одному грузину по дешевке.

– Все ты знаешь, Серега, – польстил Трубиков. – Все новости.

– Всюду побывал, – с достоинством пошутил доволь– вый Мякиш. Приметил новенького. На днях появился.

– Конкурентов боишься?

– Не знаю, кто он. Вроде приезжий. Сапоги хромовые, галстук блестит, цыган не цыган, не пойму я. Раньше такого не видел в нашем районе. Но Сыч, похоже, его знает – вдвоем их видел.

– Черный, говоришь? – встрепенулся Трубиков.

– Ну да.

– Здоровый такой?

– Да не слабый. Нас двоих сложить...

Трубиков допил пиво, поставил кружку на прилавок:

– Ну я пошел. Благодарствую за угощение.

– Какая муха тебя укусила? Только начали, и вдруг...

– Дела у меня, Серега.

– Какие все деятельные стали. Но учти, в другой раз попросишь – не поставлю! – произнес Мякиш.

Трубиков уже не слышал угрозы приятеля. Он врезался в рыночную толпу и исчез.

Вскоре Трубиков появился в павильоне. Проходя между рядами, пристально всматривался во встречных. Так од ходил около часа. Потом, будто что-то вспомнив, остановился, повернул за угол и направился к грузовикам с картошкой. Медленно переводя взгляд с машины на машину, он наблюдал за толпившимися грузчиками. Наконец, разочарованно сплюнул, заложил руки в карманы брюк и собрался было пойти прочь, как сзади кто-то чувствительно хлопнул его по плечу:

– Привет биндюжнику!

Около него стоял Сыч. Трубиков отшатнулся, широко раскрывая глаза. Но Федя был пьян и настроен к приятелю почти дружелюбно.

– Что, Кащей" работку ищешь? – Он кивнул на груженые машины и громко икнул. – Спать поменьше надо.

Видишь, все вакансии уже заняты. И чего ты рожу не казал полную неделю? От долгов скрываешься? Пенька боишься? Да не бойсь ты его. Он чем живет? Нашим братом. Мы работаем, – Сыч хитро подмигнул левым глазом, – а он по дешевке у нас закупит да потом перепродаст через своих...

Сыч спохватился, что наговорил лишнего, и замолчал.

– Отдам я ваши долги. Не нойте, – ответил вдруг Трубиков.

– Ух какой сердитый стал! – Сыч еще раз хлопнул Трубикова по плечу. Мне-то ты не должен. И я Пеньку не друг. Так что ты, брат, говори, да не заговаривайся.

А раз ты сейчас бедный, я могу угостить. Это запросто.

Я работку провернул сегодня приличную. – Он хвастливо поднял вверх большой палец. – А потому обмыть надо.

Вот и приглашаю. Приходи в три в "Овощи-фрукты". Там будет и новичок. Да вы с ним вроде знакомы...

Сыч легко повернулся, подставляя для обозрения Трубикову свою широкую спину, обтянутую брезентовой робой, и зашагал к машинам.

5

...Без пяти три Трубиков подошел к овощному ларьку и увидел направляющихся за угол Сыча и еще какого-то крупного мужчину, фигура которого показалась ему знакомой. Этот рослый что-то сердито внушал Сычу, а тот, видимо, оправдывался. Время от времени Сыч оглядываяся по сторонам, но Трубикова, следовавшего за ними на расстоянии, не замечал. Они уже шли по пустырю, и Трубиков окончательно убедился, что этот высокий не кто иной, как сам Журавлев. Он даже слышал его грубый голос.

Чтобы собраться с мыслями, Трубиков на минуту остановился за деревянным киоском. Потом решительно направился к ним.

– А-а, Кашей, – с улыбкой заговорил Федя. – Чего ж опаздываешь? Мы с другом ждали-ждали, да и решили без тебя сообразить. Ну, раз не прозевал, то тебе первая положена.

Трубиков никак не отреагировал на Федины слова, повернулся к Журавлеву и посмотрел ему в глаза. Тот сощурился и как ни в чем не бывало продолжал открывать бутылку водки.

– Здравствуй, Коля. Не признал? – тихо произнес Трубиков и сжал челюсти, стараясь унять нервную дрожь.

Лицо Журавлева оставалось спокойным.

– Что-то не припомню. Мало ли в жизни людей встречается... – Он вдруг отдернул руку от бутылки. – А черт, из-за тебя палец порезал. Узнаешь – не узнаешь! Пристал не вовремя...

– А пятый цех помнишь, литейный? – продолжая спрашивать Трубиков.

– Как же не помнить! Теперь припоминаю. Ты еще проворовался тогда. Со спиртом в лаборатории погорел, с костюмом... Как же, теперь вспомнил, узнаю. Уж больно постарел ты. А прошло-то не более двух лет...

Журавлев требовательно посмотрел на Сыча. Тот кивнул и начал разливать в стаканы светлую жидкость. Трубиков на мгновение оторопел – такого нахальства он не ожидал. И только спустя мгновение пришел в себя.

– Не я погорел, а все мы трое – и я, и ты, и он, тре"

тий... Все вместе гореть начали. А потом мне одному пришлось коптеть, а вы и дыма не понюхали! Ловко закладывать умеете. Кто в шкаф костюм подложил, я спрашиваю?! Да вас за такие дела! – неожиданно сорвался на фальцет Трубиков и сжал до боли кулаки.