Текст книги "Дело о волхве Дорошке"

Автор книги: Василий Щепетнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

6

До пятнадцати часов Арехин успел и в МУС заскочить, где коротенько доложил товарищу Оболикшто о проводимом расследовании, и домой забежал, где выпил чаю с медом, и даже на полчасика вздремнул в библиотеке с опущенными шторами. Потом, уже не пешком, а в экипаже, поехал на шахматный турнир. Голова работала, как хорошо расстроенный рояль. Аккорды выходили скверные, даже в зубах ломило. А что делать? Ментальную оборону, строившуюся годами, предстояло самому же и ослабить. Не везде, не везде, разумеется. Только в одном месте показать уязвимость. Брешь. Место, которое могло бы привлечь таинственного волхва Дорошку.

Но перед партией никакой Дорошка к нему не подходил, хотя и чувствовал Арехин на себе взгляды разные, большей частью недоброжелательные. И то: дома он переоделся, и теперь выглядел чекист-чекистом, да еще кобура на ремне. И лицо довольно сытое и румяное после всей дневной беготни. Но он-то после беготни и поспал в тепле и уюте, и чаю с медом выпил, а его соперник, крепкий первокатегорник, был бледен, изнурен и хорошо, если выпил кружку кипятку с сахарином.

Играл соперник вязко, в стиле прячущейся в темной реке анаконды. Думал подолгу. Ну-ну. Возьмет и проиграет по времени в равной позиции на пятнадцатьм ходу, а потом хвастать станет перед публикой, мол, кабы не часы, он бы и не проиграл – позиция-то ничейная!

Публики было мало, человек двадцать. Фанатики шахмат, помнившие Чигорина, Пильсбери, Капабланку, буфет, рестораны, расстегаи и гурьевскую кашу…

Сделав ход, Арехин встал из-за доски, прошелся по залу. Так многие делали, больше для того, чтобы согреться. Ему холодно не было, просто хотелось дать мышцам разгрузку. Игра – тот же бой, организм не понимает, что бой ментальный, сердце стучит, мышцы готовы к отпору, когти… Ладно, с когтями он погорячился.

Он оглянулся. На что уходит время? Победить полуголодного первокатегорника – велика ль заслуга? К чему это?

И здесь с ним рядом стал человек из публики.

– Вы хотели меня видеть?

– Да, если вы тот, о ком я думаю, – ответил Арехин. Прямо конспиративная встреча двух агентов на вражеской территории.

– Положим, думали вы сейчас о другом – о былых титанах Чигорине и Пильсбери, а также о прежних разносолах – гурьевской каше и прочем.

– Значит, вы…

– Волхв Дорошка к вашим услугам.

Арехин посмотрел на собеседника. Тоже, как и у него самого – темные очки. Одет неотличимо от толпы – в поношено-военное. Борода, явно фальшивая и парик, опять же не из первосортных. И нос немножко не свой.

– Да, я маскируюсь, – ответил на незаданный вопрос Дорошка. – Я ведь в первой жизни, до посвящения, был актером, признаюсь с гордостью – заурядным актером. Почему с гордостью? Потому, что обыкновенно всяк норовит себя выставить гением, признанным или непризнаннным. Я – нет. Мне достаточно истины.

– Отлично. Мне тоже. Так вы теперь кто? Гипнотизер? Маг?

– Скорее, последнее. Причем не в цирковом понимании слова. Просто у меня открылись способности. Как у вас, только немного другие.

– Как у меня?

– Вам дано двигать фигуры, видеть комбинации, готовить жертвы – на шахматной доске. Мне же – в жизни. Правда, мои фигуры своевольны, а силы порой покидают меня ненадолго – видите, я не скрываю своих слабостей. Почему? Потому что они, слабости, выставленные на обозрение, имеют свойство исчезать. И я чувствую, как моя сила растет.

– И какова же ваша цель?

– Исправить то, что можно исправить.

– А именно?

– Революцию отменить не в моих силах. В моих силах в океане хаоса выгородить островок порядка. А потом островок вырастет в остров, а остров – в материк. Как Австралия. Лежит себе Австралия в сторонке, живет своей жизнью, а исчезни завтра – никто и не заметит.

– Ага. Потаеное царство покоя в бурлящей России.

– Не покоя, нет. Порядка, разумного порядка.

– И вы считаете, что у вас получится?

– Я считаю, что обязан сделать все, чтобы получилось.

– Каким образом? Являясь во сне женщинам?

– Для начала и это неплохо. Женщина инстинктивно стремится к порядку. И женщин недооценивают, что хорошо.

– Хорошо?

– Когда ваш ход, вашу фигуру, вашу жертву недооценивают – разве плохо? Недооценивают, а потом, глядишь – эта недооцененая фигура и ставит мат королю противника.

– Какому же королю вы хотите поставить мат?

– Нет, нет, короли пусть остаются на шахматной доске. А говорить вам заранее, что и как, я не могу. Не сбудется. Вот вы Капабланке разве будете за доскою вслух разъяснять смысл своих ходов?

– Капабланка далеко…

– Не так уж и далеко, имейте немного терпения. А сейчас я должен уйти: Пришло в Россию время беззаконья, в рекак вскипела жарко кровь драконья, вас не спасут наганы и калошки, отныне все в руках волхва Дорошки.

Уйти, как же. Арехин хотел схватить волхва за руку, но промахнулся – пальцы ухватили только пустоту. А второй попытки у него не было: Арехин стоял один. Куда он делся, скверный стихоплет?

– Вам нехорошо, Александр Александрович? – к нему спешил судья.

– Мне? – медленно ответил Арехин.

– Да, уже минут десять вы тут стоите и вроде как сами с собою разговариваете. А ваше время идет. Я позвал раз, позвал два, но вы не отвечаете…

– Позвольте, минуточку. Переутомился, верно. Я тут один стоял?

– Ну да. Сначала к вам подошел человек из публики, лохматый, бородатый, вы с ним парой фраз обменялись, и он сразу ушел. А вы продолжали стоять, разговаривая сами с собой. Я подумал было, что он вам какую-то шахматную идею подсказал, вы знаете, правилами соревнований это запрещено, но потом думаю – ну кто может подсказать Александру Александровичу? Разве дух Чигорина? А этот, бородатый, на дух никак не походил. Вот я и решил, что с вами нехорошо.

– Нет, нет, ничего. Спасибо. Он по другим делам подходил. По служебным.

– А… – судья понятливо кивнул. – Это меняет дело. Так я напоминаю – ваше время идет.

Арехин вернулся к ожидавшиму сопернику. Вот, значит, как. Действительно, силен Дорошка.

– Предлагаю ничью, – сказал он.

– Согласен, – немедленно ответил соперник.

Они пожали друг другу руки. Джентльменский ритуал. Оба выпустили пули в воздух. Промазали. Или, если угодно, стреляли так метко, что пуля налетела на пулю.

Арехин устал, будто сыграл сеанс со всеми участниками турнира. Еще бы не устать. Ловушка сработала и как сработала: он выудил у Дорошки куда больше, чем тот хотел сказать. Почувствовал превосходство, ну, и потерял бдительность. Теперь-то он знает о волхве много больше, нежели утром. Во-первых, он существует, Дорошка. А во-вторых…

7

– Александр Александрович!

Арехин оглянулся. Оказывается, он так и сидел за доской. Ничего, со стороны думают, что он переживает по поводу ничейного исхода. Но сейчас его беспокоил не судья, а посыльный из кремлевских. Если у Арехина была кожаная куртка коричневого цвета, то у кремлевского – черное кожаное пальто, и черные же перчатки.

– Вам срочный пакет, Александр Александрович, – сказал посыльный, доставая пакет из полевой сумки – опять же кожаной.

Пакет был тоже – кремлевский, с пятью сургучными печатями. Для надежности, говорили одни. Для представительства – другие. Сургуча девать некуда, большие запасы остались от царской власти, считали третьи.

Швейцарским складным ножичком Арекин аккуратно вскрыл конверт. Рвать плотную бумагу руками, ломать печати, оставляя после себя крошки сургуча – в высшей степени моветон.

На листке знакомым почерком было написано:

«Сашенька, приезжайте поскорее, у нас здесь несчастье. Н.К.»

– Вы с мотором? – спросил он кремлевского.

– Да, «паккард» ждет у выхода.

Интересно, почему одно и то же место называют то входом, то выходом? Зависит от точки зрения человека. Если ему нужно войти, то вход. А выйти – выход.

Арехин нарочно давал разгуляться мыслям простым, примитивным. Восстановление ментального щита требовало сил и сил немалых, потому на мысли содержательные и глубокие энергии недоставало. Ничего, пока доедем до Кремля, пока разберемся, прореха и залатается. Но что за несчастье случилось у Крупской, если она вот так, срочно послала за ним кремлевского курьера, да еще на моторе? Ведь пришлось, скорее всего, воспользоваться именем Ильича, а этого Надежда Константиновна очень не любила. Видно, действительно – несчастье.

Арехин велел Трошину ехать домой, сменить сани на колесный экипаж. А он – он пока на «Паккарде».

«Паккард» оказался старым знакомцем. Только шофер другой, неизвестный. Молодой. Дверей перед Арехиным распахивать не стал, не сколько от врожденного бескультурья, сколько от простого незнания обязанностей. Мол, мое дело – машину вести, и только. Обобществленный шофер. Школить некому.

Вечерняя Москва шла мимо «Паккарда», стараясь не попасть под его колеса. Чего хорошего – попасть-то? Погибнешь – плохо, жив останешься – так не обрадуешься: покушался на жизнь вождей… А шофер правил автомобилем как раз в манере «Раздайся, грязь, едет князь». В черную работу его? Котлован рыть? Так ведь двадцать раз могли одернуть парнишку. А не одернули.

Он взял каучуковую трубку-переговорник:

– Послушай, ты! Мне не нужно, чтобы вся Москва завтра гудела, что в Кремле случилась такая беда, что шофер голову потерял и несся, как угорелый. Как хочешь, а ехать старайся незаметно.

Шофер что-то буркнул, но ход сбавил. Наверное, считает: раз поучает, значит, право имеет. Действительно, за простым человеком разве пошлют его, кремлевского шофера при кремлевском «Паккарде»? За простым человеком труповозку пришлют, телегу, запряженную полуживой кобылой.

Но доехали они без происшествий, и часовые пропустили «паккард» без досмотра, как своего. А вдруг он, Арехин, набил бы автомобиль динамитом? В «паккард» много динамита войдет. Хотя и Кремль построен крепко. И потом, что взрывать? Целей-то много, а взорваться можно только раз.

Они подъехали к знакомому подъезду.

Тут уж посыльный выскочил, открыл дверь Арехину и сказал тоном, не допускающим возражения:

– Я вас провожу.

Безопасность все-таки блюдут. Это хорошо. Стоит отметить, что за последнее время в Кремле стало строже. С тер пор, как одного вождя средней руки нашли мертвым при весьма страннных обстоятельствах. Крысы загрызли. Прижизненно.

Посыльный шел грамотно – сзади, под правую руку. Чтобы я не успел наган вытащить. А что на груди два браунинга-спесиаль, то посыльный не знает. Да и не нужно ему этого знать. Все-таки не своей волей с улицы подобрал, а по четкому приказанию. Наверное, на словах добавили, что обращаться следует очень вежливо и деликатно. Как с вождем. Ладно, не с вождем, это слишком, а с выдающимся деятелем. Или даже просто видным. Главное – имеющим право при посещении вождей иметь при себе оружие. Именное, кстати. И какое именное! Три вождя его наградили, самых главных вождя!

Голова потихоньку приходила в порядок. Ментальная брешь затянулась, но еще саднила, как саднит любая заживающая рана.

Они прошли в покои Ленина, но посыльный повел не в кабинет Ильича, а к Надежде Константиновне. Логично, если учесть, что Крупская его и вызвала.

Посыльный постучал в дверь. И это добрый знак, прежде красноармейцы, при всем уважении к вождям в двери не стучали. Не приучены были. Много ли дверей в бедняцкой избе? Теперь, похоже, приучают. Значит, верят, что поселились всерьез и надолго. Хоть и держат в сейфах на всякий случай паспорта, бриллианты, золото и доллары.

Дверь открылась стремительно.

– Сашенька, голубчик, проходите пожалуйста, – Крупская кивком поблагодарила посыльного, и тот тихонько ушел.

Приучают!

– Что-то случилось, Надежда Константиновна?

Вид у Крупской, и без того не слишком здоровый, сейчас был совсем нехорош.

– Инесса… Инесса Федоровна умерла. Сегодня утром еще была совершенно здорова, а в полдень… В полдень ее нашли мертвой.

– Причина смерти?

– Врачи подозревают… Врачи подозревают отравление, – сказав главное, она стала собраннее, из голоса ушла растерянность.

– Чем?

– Точно не знают. У нас тут кругом полно мышьяка и прочей дряни – знаете, очень много крыс развелось. Возможно, случайно яд попал в еду.

– Возможно. Но тогда зачем вам я?

– Мы с Инессой Федоровной утром прямо здесь пили чай. Она, я и Володя… Владимир Ильич. Потом он ушел к себе, очень много работы, а мы поговорили о предстоящей женской конференции. Пили чай. С булочками.

– Понятно. Пили-ели вместе, а умерла одна Аберман.

– Да. Конечно, в лицо никто ничего не говорит, но… И Володя… – выдержки хватило не надолго. Она заплакала, сдерживаясь и оттого еще отчаяннее. – Я не знаю… Я сама лучше…

– Глупости, Надежда Константиновна. Глупости и паникерство. Думать не думайте травиться. Это даже политически близоруко. Представьте, какая дискредитация Ильича получится: Аберман отравилась, Крупская отравилась… Просто Синяя Борода, право.

– Но что же… Что же делать? Вы думаете, это не случайное отравление?

– Возможно. Но есть факты, заставляющие думать об убийстве. О политическом убийстве, направленном против Владимира Ильича в частности и советской власти вообще.

– Но кто? Как? Каким образом?

– Еще несколько минут я ничего не знал о смерти Инессы Федоровны, и потому взять да и с порога назвать вам убийцу было бы с моей стороны несерьезно. Нужно работать.

– Да! Конечно, – услышав о политическом убийстве, да еще врагами Ленина, Крупская успокоилась совершенно. Уж в чем, а в этом подозревать ее невозможно.

– Но на территории Кремля у меня нет полномочий. Охрана мне работать не даст.

– То есть как не даст? Пусть только посмеет! Идемте, Александр, идемте – она взяла его за руку и целеустремленно повела в кабинет Ленина.

– Вот, Володя, Александр Александрович уверен, что гибель Инессы – это не случайность, а политическое убийство! – сказала она с порога, сказала громко – пусть все слышат.

8

Ленин поднял голову и посмотрел на Крупскую так, что если бы взгляд убивал – трупы лежали бы до самой линии горизонта. Потом взял себя в руки и даже нашел силы улыбнуться. Улыбка вышла кривая, слабая – уж больно много энергии ушло на взгляд.

– Вы действительно так считаете, товарищ Арехин, – перешел он к самой сути. Раз товарищ Арехин – значит, не закомый какой-нибудь, а сугубо официальное лицо. А с официиального лица и спросить можно – по-ленински.

– Да, – коротко ответил Арехин. – По агентурным данным из ненадежных источников стало известно, что опасности подвергаются шесть человек – все видные и значимые деятели революционного движения. Среди них была и Инесса Федоровна Аберман.

– И почему вы ничего не предприняли? Не приставили охрану?

– Эти деятели революционного движения – вне нашей компетенции, товарищ Ульянов (Служили два товарища, ага… Служили два товарища в одном и том полку…). Специальным распоряжением – по инициативе товарища Богданова, но за вашей и товарища Джержинского подписями – МУСу запрещено предпринимать любые розыскные и следственные действия в отношении видных деятелей партии без особого на то указания.

– Почему не сообщили кремлевским?

– Видите ли, сведения поступили как раз от кремлевской охраны, – невозмутимо продолжил Арехин. – Вернее, именно человек, как у вас выражаются, курирующий кремлевскую охрану, и сообщил нам о готовящемся заговоре.

– Так он и есть ваш ненадежный источник? – что-что, а до сути докапываться Ленин умеет.

– Один из. Владимир Ильич, источники потому и называются ненадежными, что копни чуть глубже – то ничего и не окажется, кроме разве что горшка, набитого не царскими червонцами, а горящими угольками.

– Что-то я не уловил смысл. Из Гоголя, что ли?

– Из него. А смысл – чертовщины много, а на поверку вдруг да окажется фук, больше ничего. Но фук явно противуправительственный, так что нужно работать. Ловить. Поймать.

– Но Инесса? Почему?

– В бою ищут слабое место у противника. Чтобы ударить посильнее.

– Побольнее… Товарища Беленького ко мне!

Кому сказал – непонятно. Сказал и стал ходить по кабинету. Потом, будто вспомнив, посмотрел на Крупскую.

– Ты иди. Мы потом поговорим. Позже.

Надежда Константиновна ушла бесприкословно, только мельком взглянула на Арехина. Мельком-то мельком, а понимающему хватит.

Абрам Хацкелевич, он же Яковлевич, явился через пять минут. Запыхался, но одышку сдерживал, мол, и не бежал вовсе, а так, просто. Вернее, бежал со всех ног, но вам этого лучше не знать.

– Итак, товарищ Беленький, что вы знаете о заговоре, направленном против… Против кого, Александр?

Ага. Теперь в товарищи угодил Абрам Хацкелевич, а своим стал Арехин. Тактика! Это вам не контратака Тракслера.

– Вот список – и он перечислил все шесть фамилий.

– А, эти… Этих гипнотизер околдовал, некий Дорошка. Мы знаем.

– Знаете? – Ленин едва побледнел. – Кто же этот Дорошка?

– Предстваляется колдуном, волхвом. Предположительно владеет гипнотической силой. Мелкий фокусник, балаганный фигляр.

– И где этот фигляр сейчас находится? В Чека? У нас на кафедре?

– Мы посчитали нужным сначала понаблюдать за Дорошкой. Выявить связи, контакты, явки.

– Выявили?

– Мы работаем, но пока…

– Вы вообще-то видели Дорошку? Не вы лично, Абрам Хацкелевич, а кто-нибудь из кремлевских?

– Да, видели! – и Беленький описал уже известную сцену у подъезда галереи купца Третьякова.

– Позвольте, – сказал Арехин нарочито смиренно, – а с тех пор его еще кто-нибудь из ваших агентов видел? Знает, где он живет? Ну, и как вы говорили, связи, контакты, явки?

Беленький посмотрел на Арехина с сомнением.

– Владимир Ильич, посторонним при обсуждении работы Кремлеской Безопасности быть не положено.

– Он, возможно, стоит один всех ваших кремлевских вместе с вами, еще и добавить придется, – оборвал Беленького Ленин. – Отвечайте на вопрос.

– Мы не считали работу по этому направлению первостепенной, и потому не торопили событий. Хороших людей у нас немного, и всем есть работа здесь, в Кремле. А Дорошка – что Дорошка? Шут, если посмотреть прямо.

– Вы, товарищ Беленький, неправильно оцениваете роль личности в истории, – внешне спокойно сказал Ленин, но Арехин чувствовал, что это спокойствие гранаты перед броском. – Вы думаете, Романовых народ свалил? Или мы, сидючи в Швейцарии и сочиняя брошюрки, которые в России читали только жандармы, и то по долгу службы? Нет. И даже не война. Романовых свалила близость с Распутиным, проходимцем-магнетизером, не шибко умным мужиком без связей, паролей и явок. Просто поглядел народ, с кем водится Николай, и решил, что власть совсем сдурела. Вы хотите, чтобы Дорошка сыграл роль Распутина?

– Нет, конечно, нет. Потому мы и принимаем меры…

– Отвечайте на вопрос, вы знаете, где он, или нет? – Ленин побледнел еще больше, и, видя это, Беленький поспешно сказал:

– Нет, не видели и не знаем. Пока. Но я распорядился, и на поиски этого Дорошки будут направлены лучшие люди Кремлевской Охраны. Также считаю целесообразным привлечь ЧеКа.

– Ну-ну, привлекайте. Ступайте, не смею вас задерживать. Одно только скажу: первым делом распорядитесь, чтобы вот этому человеку, Арехину Александру Александровичу, сотруднику Московского уголовного сыска, отныне и впредь до особого распоряжения дозволяется проводить любые следственные действия, включая допросы любых лиц любым способом, включая кафедральный на территории, подведомственной Кремлевской Безопасности. Любой сотрудник Кремлевской Безопасности обязан бесприкословно выполнять распоряжения товарища Арехина, выдавать незамедлительно любые сведения, включая особо секретные. Любая волокита в отношении запросов и распоряжений товарища Арехина должна рассматриваться как злостный саботаж и караться по всей строгости революционного закона. Пока вы будете готовить этот документ, мы с Александром Александровичем тут попьем чайку да поговорим о том, о сем.

Товарищ Беленький ушел шагом быстрым, стремительным. Спешил выполнить поручение, конечно. Но еще показалось Арехину, что Абрам Яковлевич спешил, чтобы не высказать все, что он думает об Арехине. Этакий сливкосниматель, любимчик вождей. А каких вождей? Не будет Ленина, Троцкого и Дзержинского – съедят ведь. Живьем. Треугольник – фигура прочная, жесткая. Убери любую из сторон – Ильича, Льва Давидовича или Феликса, что останется? Посыпется его позиция, посыпется стремительно, шумно, и тот же Беленький его на кафедру и потащит.

Арехин знал, что кафедрой Ленин звал пыточные застенки, расположенные в подземельях Кремля. Кафедра – потому что на пытке человек становился очень разговорчивым, как профессор или архиерей. Со времен Екатерины Скавронской пытать в Кремле уже не пытали, другие места были в ходу, но пыточную со всем инструментом сохранили в полном порядке.

И вот – пригодилась. Теперь он может хватать кого угодно – ну, почти кого угодно, – и тащить на кафедру. Дыба там, железная дева или испанский сапог, Арехин не знал и знать не хотел. А вот товарищ Беленький, вероятно, знал, и думал, что Арехин мечтает стать заведующим кафедрой, а то и вовсе на место Беленького метит. И это Беленький ему припомнит если сможет.

Чай, однако, пить они не стали. Ильич сел за стол, бледность потихоньку уходила с лица. Ну и славно, что уходила. А то Арехин помнил, как у одного подследственного (человек обвинялся в краже трех полотен из Эрмитажа, и как не обвинить, если его арестовали именно с этими полотнами, когда он в Москве пришел в квартиру-мышеловку) во время допроса тоже появилась нехорошая бледность. Не от страха – от гнева. Он обличал революцию за вырождение, говорил, что она станет рассадником таких гадов, по сравнению с которыми Романовы, даже Петр, покажутся милейшими людьми. Он обличал, Арехин слушал, давая выговориться, и вдруг – бах, и у человека инсульт. Ишемический инсульт, как потом уточнил знакомый профессор, делавший вскрытие. Арехин хорошо запомнил ту бледность и теперь с тревогой следил лицом Ильича.

Сегодня минуло. А завтра? А через год?

Ладно, в распоряжении Ленина – лучшие российские врачи из оставшихся в живых. Приглашаются ежемесячно и берлинские светила. Дороги в России хуже, чем прежде, однако гонорары… Ни одно светило ехать в Россию крови, мрака и слез не отказалось!

Ленин поднял голову.

– Вы действительно думаете, что Инессу убили?

– Считаю, что убийство весьма вероятно. Другое дело – способ убийства.

– Способ?

– Абрам Яковлевич только что сказал, что Дорошка – ярмарочный гипнотизер, жалкий фигляр. Но иногда под личиной фигляра скрываются силы весьма могучие, если не сказать – могущественные. Он мог путем гипнотического воздействия влиять на товарища Аберман.

– Такие могущественные, что он заставил Инессу совершить самоубийство? – Ленин явно не верил в подобный поворот событий.

– Нет. Заставить человека себя убить – это против природы. Но он мог внушить ей, что крысиная отрава – обыкновенный сахарин. Захотела выпить чаю, взяла сахарин, а в результате смерть…

– Как-то это все…

– Сложно? Это для простого убийцы сложно. А для Дорошки как раз легко. Вот проникнуть в Кремль с револьвером или ножом, стрелять, подвергаться опасности быть схваченным – это, действительно, сложно. А внушить, что в пакетике под столиком сахарин – свалился случайно минуту назад – это просто.

– Крысиный яд под столики не кладут.

– Вы уверены? Была команда: крыс травить, яду не жалеть. Вот и не жалели.

– Значит, такова ваша версия?

– Убийство могло быть совершено и другим способом. Просто подали чашку чая с ядом.

– Кто? – Ленин поднялся, наклонился над столом, вглядываясь в лицо Арехина.

Говорят, император Николай – не нынешний, а Николай Павлович, имел взгляд гипнотический. Возможно, правда, возможно, императору льстили. Но вот во взгляде Ленина гипноза никакого. Просто – гнев и страх. Страх, что отравитель – жена.

– Полагаю, что опять-таки волхв Дорошка.

– Но как?

– А так. Возможно…

Но тут разговор их прервался – вернулся Беленький с заготовленной бумагой.

– Вы подпишите, Владимир Ильич?

Ленин взял бумагу, внимательно ее прочитал и подписал.

– Теперь вы, – вернул он бумагу Беленькому.

Тот расписался ниже и протянул бумагу Арехину. Ага, печать заранее поставил. Хорошо.

Александр Александрович тоже прочитал документ. Дуболепный канцелярский язык с сельским прононсом, но такой только и понимают люди, ставшие недреманым оком Революции. Даже печать – глаз в треугольнике. Ничего, пообвыкнуться и заменят чем-нибудь более солидным.

– Я могу идти? – всем видом Беленький выказывал готовность к немедленному, решительному и всесокрушающему действию.

– Позвольте еще вопрос, – Арехин подал Беленькому листок с фамилиями лиц, видевших Дорошку у галереи и, позднее, во снах. – Эти люди живут в Кремле? Если да, то мне нужен план, на котором указаны их квартиры.

– Срочно нужен?

– Сейчас.

– Хорошо, я распоряжусь. Только вот Товарищ Коллонтай живет вне Кремля. В особняке Кувшинского, что на Малой Дворянской.

– Я буду ждать плана – мне достаточно самого простенького, лишь бы видно было, кто где живет, без деталей.

После ухода Беленького Ленин вернулся к разговору:

– Вы думаете, что убийца живет здесь, в Кремле?

– Живет… или служит… Вариант Халтурина.

– Да, это возможно, – после короткого раздумья заключил Владимир Ильич. – Без обслуживающего персонала не обойтись никак. А брать приходится тех, кто есть. Старых большевиков со стажем на подобную работу не назначишь. Оно к лучшему, среди них могли быть, да что могли – были и провокаторы, агенты охранки. Поэтому брали людей по рекомендации. Но если допустить наличие провокаторов среди рекомендателей, отчего ж не быть им среди рекомендуемых. Да, это возможно, – повторил Ленин, явно предпочитая иметь дело с предателями и провокаторами, но не с гипнозом и прочей не поддающейся простому обнаружению материей. А вдруг и не материей.

– Хорошо, Владимир Ильич. Я пойду работать.

– Работайте. С чего вы думаете начать?

– Со всего сразу. Время не ждет.

Ответ Ленину неожиданно понравился, на секунду серое лицо его ожило – но тут же и угасло.

– Вы его постарайтесь живым взять. Понимаете – живым!

– Понимаю. Чего ж тут не понять. Живым так живым.

И он ушел.