Текст книги "Боевые будни штаба"

Автор книги: Василий Савельев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава вторая
КАЖДЫЙ БОЙ – ЭКЗАМЕН

В марте 1943 года в один миг погибло управление 10-й бригады. Налетела группа самолетов. Комбриг вручал в доме награды. К счастью, многие уже успели их получить и были отпущены к себе в подразделения. Бомба попала в угол этого дома. Погибли командир бригады подполковник Н. Е. Терешков, начальник штаба майор П. П. Климентьев, начальник оперативного отделения майор Н. В. Минаев.

В апреле состоялся приказ о назначении меня начальником штаба этой бригады. Беспокоило, справлюсь ли с новыми обязанностями? Проще вскрывать чужие недостатки, записывать распоряжения, составлять отчеты – значительно труднее отвечать не только за себя, но и за работу целого коллектива.

Легко рассуждать и оценивать чужой труд, когда дело уже сделано. Если не добились успеха, можно найти причины. «Удар-то надо было наносить не утром, а ночью, когда бдительность у фашистов снижена, боевой порядок строить не в один эшелон, а в два, бить не в лоб, а в обход…» Секрет этой «прозорливости» состоит в том, что события рассматриваются задним числом, когда определились замыслы противника и налицо результаты боя. А попробуй все это предугадать заранее! Не всегда удается найти единственно верное решение.

Волновало и другое. Пока я выступал в роли рядового работника штаба, воспитал в себе в основном одно качество – исполнительность: «напиши – сходи». И в этой роли как-то терял способность самостоятельно решать вопросы, привыкал жить, прикрываясь от напора колючего ветра спиной начальника. И вот прикрытие исчезло – сумею ли выдержать напор, хватит ли силы и воли быть ведущим?

Многих начальников штабов я знал. Все они не похожие, разные, по-своему несли на плечах большой груз обязанностей. Особняком от всех – полковник М. В. Глонти. Он быстро реагировал на события, решал вопросы смело, не откладывая, был напористым. Иногда он коршуном налетал на исполнителя, но, по-деловому разобравшись в его промахе, быстро остывал, будто брал на себя часть его вины, и вместе с ним искал, как можно исправить допущенную ошибку.

За семь месяцев работы в штабе корпуса я понял источник авторитета Михаила Варламовича. Он не только много знал, но и умел передать эти знания и навыки другим, научить их работать с полной отдачей своих сил, проявляя при этом самостоятельность и творчество, ценил исполнителя, который не повторял азы, находил в каждом деле что-то новое, лучшее. Даже если в своих поисках тот забегал слишком вперед, отрывался от земли, то и тогда он по-дружески говорил:

– Держи в себе эту идею, со временем она пригодится.

Иногда идея не находила применения, а автор, окунувшись в дела и в обстановку, убеждался сам, что задумывал нереальное, и выбрасывал ее из головы.

Но и начальник штаба не всегда все знал. Слишком много обрушивалось на него неожиданных вопросов, которые требовалось решать. Глонти в таких случаях садился рядом с исполнителем, интересовался его мнением, внимательно выслушивал доводы, не перебивал, иногда вступал в спор, доказывал свое. Если исполнитель был твердо убежден в правоте своих взглядов и не отступал от них, то это нравилось начальнику штаба.

Отчетливо выделялась еще одна его черта – человечность. Думается, требовать начальнику легче – труднее проявлять заботу о подчиненном. Забота многолика. Но в чем бы она ни проявлялась, всегда отрывала время и силы начальника, которых часто у него не хватало даже на решение самого неотложного.

Он был деловым и требовательным, знающим и терпеливым, способным учиться у подчиненных и учить их, человечным и общительным. Даже просьбы его приобретали силу приказа. Уважительность и тактичность его в обращении воспринимались офицерами как большое доверие, и ни один из начальников родов войск и служб, непосредственно подчиненных командиру, никогда не ставил под сомнение правомерность отданных им распоряжений и не проходил мимо, чтобы ее поделиться своими заботами и не обсудить совместно возникающие проблемы, перед тем как докладывать о них командиру.

Каждый начальник штаба в процессе своей повседневной деятельности делился опытом, знаниями, учил подчиненных профессиональному мастерству, отдавал им тепло своей души, развивал у них необходимые в бою и жизни высокие нравственные качества. Учил и воспитывал других своим примером мужественного поведения в сложных условиях обстановки, своей организованностью и четкостью в работе, обстоятельностью и убедительной обоснованностью в подходе к оценке событий.

Все это я имел в виду, начиная работать начальником штаба.

Инструктируя меня, генерал М. Ф. Тихонов был немногословен:

– Результаты твоей работы – в успехах бригады. Нет успеха – работал вхолостую, выполнила задачу бригада – отлично действовал штаб и его начальник. Другого показателя для оценки работы нет.

Начальник штаба корпуса похлопал меня по плечу, улыбнулся:

– Надеюсь, что работу наладишь. Не зазнавайся. Спрашивай, если что не знаешь. Береги себя, без нужды не суйся в огонь.

И вот я направился к новому месту службы.

Весна была в полном разгаре: на полях дружно зеленели всходы, светлели деревья, прикрытые нарядным редким кружевам молодых и клейких листочков, парила земля, прогретая щедрым южным солнцем. Далеко в синеве одиноко заливался смельчак жаворонок. А за небольшой бурной речкой шел огневой бой, на поле взлетали черные кусты взрывов, и дым заволакивал землю.

Штаб бригады разместился в небольшом овраге. С десяток землянок, перекрытых камышом и тонкими жердями, рядом с ними повозки, восемь коней на привязи. В землянках в такой день неуютно, сыро, и потому многие офицеры вышли на воздух: одни писали, другие о чем-то беседовали, третьи, пригретые солнцем, спали. Позади землянок дымила кухня.

Я уже оглядывал порядок на КП глазами начальника. Всегда ведь так: новый человек обычно ярче видит предметы, которые примелькались в глазах у других.

Всех офицеров здесь я знал. Теперь для большинства из них я – начальник. Дела не ждали, они сразу же навалились на меня, и требовалось их решать немедленно, без всякой примерки.

Первым заглянул секретчик, он просил выделить ему коня и повозку. Попал под бомбежку, лошадь погибла, повозка развалилась. Деловой и серьезный, он сразу же подсказал, где можно все взять.

Позвонил Дроздов: не поступил отчет за первую половину месяца, а сроки вышли. Начальник оперативного отделения капитан И. В. Попов завершил оформление карты с решением в самый последний момент: через 10 минут комбригу предстояло ставить задачи подчиненным.

– Полтора часа было на всю работу, – оправдывался он. Молодой, энергичный, с вихрастым чубом, свисавшим на лоб, он пока тоже врастал в новую должность. До этого являлся помощником и теперь нередко забывал, что поднялся на ступеньку выше, норовил все сделать сам.

Пишущая машинка тарахтела так, что казалось – не выдержит нагрузки и в скором времени распадется на части. Две буквы выскакивали из общего строя и ложились сверху строчки, мягкий знак почти не просматривался в тексте. Пришлось заменить машинку, взять для штаба лучшую. Строчки выровнялись, все буквы заняли свои места. В документе стали более отчетливо видны погрешности. В подготовленных оперативным отделением боевых распоряжениях встречались опечатки, подчистки, видимо, готовились они в спешке. Перед тем как подписывать их, пришлось внести поправки.

Николай Васильевич взглянул на часы, пожал плечами.

– Это же не штаб корпуса, – напомнил он. – Здесь попроще.

– Как «попроще»? – возразил я. – Боевые документы в любом штабе должны быть одинаково добротными, строго выдержанными по форме, грамотно и культурно написанными.

Конечно, всякий документ, разрабатываемый в штабе, имеет одно общее свойство: любит долго прихорашиваться. По-разному можно заменять слова, переставлять фразы и знаки препинания, и все будет казаться, что еще немало нужно внести уточнений, чтобы завершить подготовку документа.

В своей практике я встречал начальника, который переставлял слова скорее по выработанной привычке, чем по необходимости. Такие пустопорожние перестановки обижали исполнителя, ослабляли его настойчивость в поисках нужных слов и выражений при разработке последующих документов. Если уж старший вносит уточнения в текст, то они должны повышать качество документа, ярче высвечивать его содержание и не вызывать ни у кого сомнений в их обоснованности. В этих поправках – авторитет, знания, культура самого начальника.

Те, кто в свое время исправляли подготовленные мною документы, в большинстве много знали и, внося уточнения, учили меня, помогали вырабатывать необходимые навыки. Теперь мне предстояло быть похожим на своих учителей. А эта задача оказалась не из легких. Исполнитель стоит над душой, сверлит глазами карандаш, зажатый в руке начальника. Если в такой момент начальник с налета впишет между строк свою не совсем приглаженную мысль, а затем начнет ее подправлять, заменяя и переставляя слова, то сомнения исполнителя в ненужности внесения поправки укрепятся и он уже без всякого уважения станет присматриваться к этой работе. С учетом всего этого требовалось формировать взгляды офицеров штаба на отношение к разрабатываемым документам.

За последние дни на качество планирования боя в какой-то мере отрицательно влияло неполное выполнение батальонами поставленных боевых задач. У офицеров штаба появилось моральное оправдание перед своей совестью: зачем, мол, шлифовать формулировки, если задачи оказывались нереальными, а порядок их выполнения изменялся и уточнялся на поле боя. Я уже давно заметил определенную закономерность: если командир и штаб снизили требовательность к планированию и организации боя, то подразделения снижали активность и настойчивость в выполнении своих боевых задач. Здесь все находилось во взаимной связи. Когда намеревались переломить обстановку и добиться успеха на ноле боя, то обычно начинали с пересмотра взглядов, содержания и метода работы командиров и штабов по планированию и организации боевых действий.

Не могли служить оправданием низкого качества оформления документов короткие сроки, отведенные на подготовку наступления. Очень справедливо подметил однажды М. В. Глонти, что надо волчком крутиться, но не допускать брака.

Я посмотрел на часы – времени не оставалось. Снова вгляделся в боевые распоряжения: поправки в них казались заплатами, небрежно наложенными на дыры. По этим штопаным документам командиры вынуждены будут принимать решения, а штабы планировать бой. Решение одно: перепечатать! Это суровый урок. Понимал и состояние своего заместителя. В душе он крепко ругал меня. Но лучше с первого шага все поставить на свое место: документы должны всегда разрабатываться грамотно и культурно. Попову же посоветовал впредь предъявлять аналогичные требования к подчиненным.

Командир бригады подполковник Г. С. Кукс выразил неудовольствие задержкой с отправкой боевых распоряжений.

– Такого еще не было, – справедливо кольнул он нового начальника штаба.

С ним я согласился: штаб обязан все выполнять в установленные сроки, опозданию нет никаких оправданий. Борьба за сроки – одна из самых больших забот начальника штаба…

Уже поздно вечером заглянул в первый батальон, которым командовал майор Г. И. Диордица. Его знали не только в корпусе, но и в армии. Где труднее – там его батальон. Не подводил, и к этому все привыкли. Говорил он напористо, смело давал оценку обстановке. Я всегда уважал его за решительность, самостоятельность, сноровку, за готовность пойти на оправданный риск в бою.

Посетовал, что в предстоящем бою придется форсировать неширокий, но глубокий и полноводный канал. Доложил, что предусмотрел наводку наплавных мостов из бревен. За час до атаки готовые секции настила мостов будут доставлены к местам переправы.

Заслуживала похвалы его смелость в выборе места для форсирования. Все было за то, чтобы переправить батальон на участке, примыкающем к правому флангу. Там в воде торчали сваи от разрушенного моста, которые могли быть использованы для оборудования переправы, гуда подходила наезженная дорога, обеспечивающая быстрое выдвижение подразделений через заболоченную пойму, а на берегу, перед бывшим мостом, росли густые и высокие кусты, скрывающие войска от наблюдения со стороны противника.

Видимо, и фашистское командование также оценило значение, которое имел для нас этот участок, сосредоточив против него значительные силы и огневые средства.

На левом фланге – местность открытая, заболоченная, с ржавыми пятнами луж. Но именно здесь, на неудобном, но зато слабо прикрытом противником направлении, комбат планировал бросить на врага основные силы, а на правом фланге – оставить для переправы только, один взвод.

Риск? Конечно, причем значительный. Еще днем командир бригады, прежде чем утвердить решение командира батальона, направил офицеров штаба, приказав им на месте разработать мероприятия, способствующие успеху батальона. Чтобы скрыть от противника подготовку форсирования на левом фланге, по рекомендации штаба комбат провел рекогносцировку местности в районе разрушенного моста, и, особенно не заботясь о мерах маскировки, связисты днем развернули здесь проводную связь, к вечеру на двух повозках саперы подвезли бревна, а с наступлением темноты пять солдат старательно застучали топорами, якобы готовя переправочные средства. Создавалось впечатление, что батальон живет одной заботой – как лучше подготовить бросок через канал на правом фланге. Вместе с тем с постов, развернутых вдоль канала, с особой тщательностью наблюдали за всеми передвижениями подразделений противника.

Вместе с комбатом мы вышли на участок форсирования. Через заболоченную пойму уже подтаскивались лошадьми к берегу готовые секции настила мостов, устанавливались на огневых позициях орудия для стрельбы прямой наводкой, а вдоль берега пехота старательно отрывала окопы.

Подготовка к форсированию шла полным ходом. Атака была назначена на рассвете. НП бригады разместился на небольшой, но заметной высоте, недалеко от канала.

Вместе с комбригом на наблюдательном пункте находились я, начальник артиллерии майор А. В. Быстров, начальник разведки капитан А. Р. Порожняк и помощник начальника связи капитан М. Г. Чернуха. У разведчика на небольшом листе ватмана расчерчена таблица, на которой представлены вся группировка противника и ее состав. В любое время он мог доложить не только о выявленных огневых средствах. Небольшая, удобная таблица сразу же приглянулась мне, и в дальнейшем, с кем бы из начальников разведки ни приходилось работать, каждому из них советовал готовить примерно такую же.

Порожняк – разведчик по призванию, энергичный, грамотный. У него удивительная способность вести наблюдение за полем боя. На карту сноровисто наносил вновь появившиеся огневые точки. Андрей Родионович любил точность и обоснованность в выводах о противнике. Если же не имел проверенных данных, то не спешил со своими соображениями.

В планшете под прозрачной пленкой у меня лежала ведомость боевого и численного состава бригады. За последние тяжелые бои немало гвардейцев выбыло из строя. Всего в бригаде имелось чуть более трети штатного состава. Цементировали подразделения ветераны, прошедшие большую боевую закалку, накопившие мастерство и опыт… Каждый второй воин был коммунистом или комсомольцем.

Непосредственная подготовка форсирования проходила по плану. Офицеры штаба, направленные в подразделения для контроля, периодически докладывали о завершении очередных работ в батальонах.

Приплыл через канал разведчик. Порожняк подозвал его. Небольшого роста, в маскхалате, мокрые волосы прилипли ко лбу. Оказывается, радиостанцию у разведчиков разбило. Сведения его были важные: противник подготавливал все к отходу. Не исключено, что в первой половине ночи оставит рубеж. Вывод их был очень смелым. Одним наблюдением они определили это. Можно ли верить?

Противник, возможно, и собирался отойти, но пока стрельба не стихала. Комбатов мы предупредили о возможных действиях врага, усилили наблюдение. На мой взгляд, был очень удачный момент для нанесения нашего удара. Мне казалось, что нужно немедленно приступить к форсированию канала, иначе удар бригады придется по пустому месту. Но командир не спешил вносить изменения в принятый план боя. Он долго всматривался в короткие вспышки огня на западном берегу, поговорил по телефону с командирами батальонов, уточнил некоторые данные. Для него неубедительно выглядели выводы разведчиков: они могли допустить ошибку, не представляя, к каким последствиям она приведет.

Ничего не оставалось, как отправить на западный берег вторую разведывательную группу. С нетерпением я ждал от нее данных. Донесение было благоприятным: разведчики обнаружили движение машин и повозок в западном направлении. Комбриг согласился перенести начало наступления на более раннее время.

В каждом решении всегда есть риск. Если бояться риска, то вряд ли можно добиться успеха. После короткого огневого налета в 2 часа ночи передовые подразделения на подручных средствах сделали рывок через канал. Противник открыл огонь. Первые пленные испуганно таращили глаза, не понимая, как оказались в их обороне русские. Они ведь через полчаса должны были отойти на новый рубеж, но наша атака спутала их карты, сорвала организованный отход.

К утру саперы навели мост, по которому началась переброска артиллерии, машин и повозок. Это уже был успех. Противник побежал. Стремительно покатились за ним наши подразделения.

Была освобождена большая станица Анастасиевская. В центре ее, около одного из домов, стояли прислоненные к стене три ПТР. В доме за столом сидели бронебойщики во главе с командиром взвода лейтенантом Иваном Яковлевичем Остапенко. Его слава гремела под Гизелью, где вместе с братом они уничтожили за один бой два десятка танков. Невысокого роста, плотный, черты лица не выточены резцом, а будто любовно вылеплены мягкими, чуткими пальцами – ни одного острого выступа, ни одной морщинки, все заботливо округлено и сглажено. Говорил он с сильным украинским акцентом.

Я пришел некстати: хозяйка накрывала на стол.

В этом бою успехи у них были внушительные: четыре подбитых танка – два приходилось на долю самого лейтенанта. Он поведал о том как о самом обычном деле:

– Зашли с тыла, били в корму, ни одного промаха. Все стоят за сараем, отсюда рукой подать.

Больше ни слова. Подвиг всегда прост. Если же о нем много говорили, то он чаще всего обрастал выдумкой, дополнялся деталями и подробностями, которых не было на самом деле.

Все семь человек во взводе степенные, с прокаленными солнцем и ветром лицами. Всякий уважающий себя мастер обычно не хвалился своими золотыми руками и умной головой, а норовил вложить душу и свое умение в дело, и оно уже выставляло напоказ достоинство и высокие качества исполнителя. Для них подбитые танки – это самая высокая оценка ратной деятельности.

Я читал как-то статью в газете о бронебойщиках, написанную Остапенко; напомнил ему о ней.

– Корреспондент сработал за меня. Мы сами смеялись: «Утро озарилось», а была слякоть, – говорил он, широко улыбаясь и показывая свои крепкие, слегка пожелтевшие зубы.

С виду увалень, пройдешь мимо и никогда не признаешь в этом невысоком воине с мягкими, сглаженными чертами лица большого труженика, отчаянно смелого и находчивого в бою.

Быстро расправились бронебойщики с котелком картошки, который хозяйка поставила на стол. От самокруток повалил дым, и через несколько минут в избе даже потемнело.

– Может быть, дадут передышку? Все время в боях, устали, – сказал один из бойцов.

– Отдых пока не предвидится, – ответил я. – Сдвинули с рубежа противника, теперь его надо гнать дальше.

Бронебойщики согласно закивали.

В нескольких километрах от Анастасиевской фашисты зацепились за новый рубеж. В центре полосы наступления был второй батальон. Им командовал капитан И. П. Рудко. В его характере как бы слились воедино две черты: смелость и скромность. Говорил он неторопливо, слегка приглушенным голосом. Те, кто работал с ним, знали, что замыслы его всегда отличались обоснованностью и оригинальностью.

Вот и теперь решение на захват промежуточного рубежа сводилось к тому, что удар наносился на узком участке силами двух наиболее укомплектованных рот, а на остальном широком фронте оставалась одна рота, которой предстояло отвлечь внимание противника и принять огонь на себя. Для того чтобы ввести фашистов в заблуждение, артиллерия ставила дымовыми снарядами завесу на время броска пехоты через ничейную полосу.

Оставалось около часа до атаки. Я выдвинулся в роту старшего лейтенанта В. К. Дружина, чтобы убедиться в готовности подразделений к бою. Василий Константинович, прищуривая от солнца свои светлые глаза, указал на местности все огневые точки врага, четко определил, кто и когда их подавляет. Он считал, что у противника здесь мало сил.

– Серьезного боя на этот раз не будет, – заверил Дружин. – Рубеж у фашистов невыгодный: позади болото.

Думаю, он недооценивал противника. Суровая практика выработала осторожность в подходе к оценке сил и возможностей врага, и я не спешил с выводами. По моим данным, бригада могла встретить в своей полосе до батальона врага с 10–12 танками. Невыгодное же положение рубежа, занимаемого противником, ограничивало создание им глубины обороны, но зато вынуждало иметь высокую плотность огневых средств на переднем крае. При таком построении обороны было необходимо подавлять огневые точки врага все одновременно, что при недостатке в подразделениях боеприпасов создавало серьезные трудности в организации огневого поражения.

И вот началось… Вслед за коротким артиллерийским налетом пехота дружно атаковала врага. Фашисты, не выдержав, отошли. Предвидение командира роты, к счастью, оправдалось.

Позвонил полковник Глонти, выразил неудовольствие, что не мог в течение 8 минут разыскать меня.

– Начальник штаба не имеет права ни на одну минуту быть без связи, – строго сказал он. – Всегда и везде с ним связь. Запомни, больше повторять не буду.

Я доложил последние данные обстановки, он остался доволен нашими успешными действиями.

Глонти все эти дни держал бригаду в поле зрения. Мне казалось, что каждый мой шаг он видел издалека, и часто поздно вечером, когда спадало напряжение боя, звонил, спрашивал о делах и возникших трудностях. Даже за промахи сильно не ругал, словно давал время окрепнуть, врасти в должность.

Однажды под вечер он зашел в штаб, послушал мои указания офицерам по организации обеспечения. Сидел молча. Изредка я бросал взгляд на него, пытаясь уловить оценку моей работы. Когда офицеры ушли, он похвалил за конкретность и обстоятельность указаний. Потом предложил подумать о том, нужно ли всем исполнителям с такой подробностью ставить задачи. Не стал ждать ответа, высказал свое мнение. Оно сводилось к тому, что начальник, как бы обстоятельно ни перечислял, что и как нужно сделать, не в состоянии охватить в полном объеме содержание и порядок выполнения заданий. Всегда останется значительная часть вопросов за пределами указаний, которые потребуется решать непосредственно исполнителю, ориентируясь при этом на основные отправные данные, изложенные начальником.

Поэтому разумнее, считал он, если начальник, отдавая указания, не мельчит, не забивает их второстепенными подробностями, а оставляет такие вопросы на решение самого исполнителя. В этом проявляется доверие к подчиненному, уважение к его опыту и мастерству, и в то же время достигается неизмеримо большее – вырабатывается у него смелость, творческий подход к выполнению своих обязанностей, что положительно сказывается на работе штаба в целом.

В ходе боев происходила «притирка» командира с начальником штаба. В первые дни чувствовалось, что командир не находил приемлемого тона и формы обращения со мной. Видимо, настораживала его моя молодость: шел-то мне двадцать четвертый год. Но на войне в таких звеньях, как батальон и бригада, молодость служила успеху дела. Слишком большая нагрузка падала на офицера, она сразу же делала его взрослее, серьезнее.

Постепенно лед взламывался, взаимоотношения приобретали деловой настрой. Не возникло разногласий и в решении вопроса о том, где быть в ходе боя начальнику штаба. Хотя каждый из начальников штабов, которых я знал, решали его по-своему: некоторые оставались на КП, получая данные обстановки ив донесений и докладов подчиненных, другие делили все пополам с командиром, находясь на НП, и своими глазами улавливали изменения, происходящие на поле боя. Я считал, что, будучи на НП, больше принесу пользы в управлении.

«Бумаги пусть полежат» – так решили мы с командиром бригады. Только вечером, вернувшись на КП, я просматривал основные документы, а остальные без всякой резолюции принимали к исполнению должностные лица и в положенное время докладывали о них.

С первых же шагов работы надежной опорой для меня стали начальник разведки капитан А. Р. Порожняк и начальник оперативного отделения капитан Н. В. Попов. Это две руки начальника штаба. Самые близкие и доверенные офицеры, которые несли на себе значительную тяжесть работы. Они исключительно быстро реагировали на события, точно выполняли любые распоряжения, чутко улавливали изменения в характере боевых действий, смело вскрывали просчеты и устраняли трудности с выполнением поставленных задач.

Все это позволяло им со знанием дела, обоснованно подходить к разработке мероприятий по организации боя, авторитетно оказывать помощь командирам батальонов в управлении подразделениями, умело подготавливать отчеты, боевые донесения и сводки.

К исходу 26 апреля наша бригада, включенная в состав 10-го гвардейского стрелкового корпуса 56-й армии, сосредоточилась недалеко от Крымской. Противник на этом направлении вцепился в высоты, опутал траншеями берега речушек, обложил подходы к рубежу минами. Два дня нам дали на подготовку к наступлению. Бригаде предстояло захватить высоту 195,5 и вместе с другими соединениями овладеть Крымской.

Накануне наступления была проведена разведка боем. Батальон, встреченный сильным огнем, залег перед проволочным забором и не смог пробиться к переднему краю обороны врага. По всем данным, предстоял напряженный бой. Мы готовились серьезно. НП бригады выдвинули в непосредственную близость к переднему краю, чтобы обеспечить постоянное наблюдение за полем боя, надежную связь и оперативное управление подчиненными подразделениями.

Обычно привыкли повторять: потеря связи – это потеря управления. Не совсем так. Связь многогранна. Она представлена не только радио– и проводными средствами, но и обменом письменными документами, посыльными, сигналами, командами, личным примером, голосом. Не может быть, чтобы разом исчезли все виды связи и штаб бригады оказался не способным получить данные обстановки и довести решение командира. Такого состояния невозможно даже представить. Но все-таки более доступной и привычной оставалась проводная связь.

К сожалению, в бригаде имелось только 3,5 км телефонного кабеля, причем изрядно изношенного. Начальник связи майор А. В. Нефедов – большой оптимист, при нервом же знакомстве заверил, что в любых условиях связь будет устойчивой, важно, чтобы батальоны успешно продвигались вперед. Алексей Васильевич – хороший специалист и толковый организатор. Даже при таких куцых средствах он сдержал свое слово и обеспечивал надежную связь в самые напряженные периоды боя.

Утром 29 апреля задрожала от взрывов земля. Артиллерийская подготовка продолжалась сто минут. Оборону врага затянул густой дым. И все-таки, когда поднялась в атаку пехота, высота ощетинилась пулеметами. Подразделения залегли на ее восточных скатах. Одного рывка не хватило, чтобы ворваться во вражеские траншеи.

Связь с батальонами поминутно рвалась. Связисты едва успевали ее восстанавливать. Обстановка накалялась. Начальник штаба второго батальона капитан Д. А. Книжник сообщил о сильном огневом сопротивлении противника. Командир первого батальона майор Г. И. Диордица докладывал о больших потерях в ротах. Григорий Иванович уверял, что если артиллерия не подавит ожившие огневые точки, то батальон не сможет выполнить задачу. Самые большие потери, сообщал он, понесла вторая рота. Я знал, что комбат мужественный офицер, но думалось, что на этот раз он рассматривал обстановку через темные очки.

Уточнив, где находится командир второй роты, я побежал к нему. Браг произвел очередной огневой налет, и тяжелый дым повис над землей. Можно было вернуться, но упрямство толкало вперед. Лейтенант Е. А. Богданович торопливо отполз в сторону, освобождая место в укрытии рядом с собой. Снизу вверх приходилось смотреть на траншеи врага и его огневые точки.

– Потери – восемнадцать человек, – доложил Богданович. – Огонь сильный, головы не поднять.

Я пытался найти причину неудачи. Несомненно, противник занимал выгодный в тактическом отношении рубеж, имеющий хороший обзор и обстрел. Но ведь обороняющиеся всегда закрепляются на выгодном рубеже, а наступающие никогда не имеют всех данных об их огневой системе, и потому нельзя рассчитывать на подавление всех пулеметных точек.

Нельзя было не заметить, что рота, приблизившись к объектам атаки, снизила огневую активность. Редко слышались автоматные и пулеметные очереди, почти бездействовали ПТР и приданные орудия, предназначенные для стрельбы прямой наводкой. Своим огнем рота могла бы немало сделать для подавления пулеметных точек врага и подготовки броска к его переднему краю.

Чем ближе к обороне противника, тем убедительнее подтверждался вполне оправданный вывод: успех атаки – в огне всех видов оружия – винтовок, автоматов, пулеметов, противотанковых ружей… Тысячи пуль – неоценимая и весомая добавка к огню артиллерии и минометов. Если не стрелять – значит быть беззащитным и беспомощным на поле боя.

Богданович заверил, что повысит огневую активность своих подразделений.

Вернувшись на КП, я доложил командиру свой вывод. По всем каналам связи настойчиво зазвучала команда: усилить огонь. Хорошая и нужная команда запоздала, она не произвела ожидаемого эффекта. Ее требовалось довести до сознания каждого еще до перехода в атаку, чтобы воин сроднился с мыслью, что без его огня не прорвать оборону, что одна артиллерия не сможет надежно подавить все огневые точки.

Время шло, а перелома в обстановке не происходило. Невольно возникал вопрос: почему же с первой попытки не захватили высоту? Причины были ясны. Штабы не успели по-настоящему изучить оборону. Проводимая накануне разведка боем нацелила противника, показала место, где в ближайшее время начнется атака основными силами. Планирование огня артиллерии проводилось по площадям, рубежам, а не по конкретным целям. Вспахали снарядами поле, но многие огневые точки оказались неподавленными.