Текст книги "Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине"

Автор книги: Василий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Извините, Леонид Борисович, хоть вы и голосовали за эту резолюцию, – мягко сказал Ленин, – но, учитывая ваше «примиренческое» прошлое, я еще раз хочу обратить на нее ваше внимание. Убежден, пусть нас будет меньше, но мы должны быть твердыми и надо отказаться от болтовни…

Снова они шли вдвоем, теперь уже по Кенсингтон-роуд, и не смотрели больше на солнечные блики в витринах, на встречных дам и собак, вообще они забыли, что идут по Лондону в редкий для этого города солнечный день.

Вновь и вновь они обсуждали вопросы временного боевого соглашения с партией социалистов-революционеров, вопросы отношения к либералам, к крестьянскому движению…

«Да ну их к черту, – подумал тем временем субъект в ярком кашне. – Сколько можно плестись за ними? Все равно ничего не слышно».

Он кликнул кеб и через пятнадцать минут вошел в небольшое кафе на Стрэндс. Кафе было какое-то очень мягкое, покрытое стеганым плюшем – диванчики, пуфики, подушечки, и столь же мягким, стеганым, плюшевым казался толстый господин в углу, читавший «Панч». Это был глава русской заграничной агентурной службы коллежский советник Гартинг.

– Садитесь, «князь», – кивнул Гартинг и, вынув изо рта дешевую ямайскую сигару, выжидательно уставился цепкими рыжими глазами на субъекта в цветастом шарфе.

Тот фуфукнул носом, бубукнул, выдавив пухлыми губами желтенький пузырек, в глазах его появилась влага.

– Договаривались о закупке оружия в… в… в Японии, – пробормотал он.

– Только не врать! – оборвал его Гартинг. – Я полпути ехал за вами. Вы и на двадцать шагов к ним не приближались!

– Несколько раз приближался… – пролепетал «князь».

– О чем они говорили?

– Они смеялись, говорили о спорте, об уличных торговцах, о рыбе… В одном пабе они вынули какие-то бумаги, но я… но я в этот момент… упал… и…

– Все еще боитесь своих тифлисских дружков? – презрительно скривился Гартинг и пристукнул ладошкой по столу. – Ну-ну, еще заплачьте! Черт знает с кем приходится работать… – он вынул из портфеля конверт. – Сегодня же отправитесь обратно в Женеву и совершенно секретно передадите это письмо Георгию Аполлоновичу.

– Гапону? – глаза «князя» подскочили.

– Именно, – усмехнулся Гартинг. – Его можете не бояться. Через него получите дальнейшие распоряжения. Идите.

«Князь» – Арчаков вышел из кафе, и к Гартингу тут же подсел с улыбочкой человек в пенсне, в хорошем, очень добротном костюме берлинского бюргера.

– Вот с кем приходится работать, Андре. Что бы я без вас делал, не знаю, – проворчал Гартинг.

Сосед по купе, сидящий напротив, чем-то волновал, почти раздражал Красина, хотя более безликую, незаметную личность придумать было трудно.

Короткий ежик полуседых волос, выцветшие голубые робкие глазки, целлулоидовые полукружия оттопыренных ушей, пожелтевшие уголки целлулоидового воротничка. О такой персоне ничего и не скажешь, кроме «сосед», «пассажир», «покупатель», «прохожий»… Впрочем, может быть, именно эта неприметность одежды, манер, общее выражение лица и раздражали Красина. Он закрылся французской газетой и стал читать различные прогнозы предстоящей схватки русской армады с японцами.

Красин был в дурном настроении. Он думал о последней своей встрече с Морозовым. Суетливость, беспричинный дребезжащий смех, темные блики страха в глазах Саввы Тимофеевича выбили его из колеи. Он чувствовал, что в душе Морозова происходит какой-то неотвратимый, роковой процесс. Он отогнал тогда от себя это ощущение, но оно возвращалось снова и снова.

За короткое время их знакомства они очень сблизились. Красин с юношеских лет знал за собой свойство быстро, без оглядки привязываться к людям и потому часто заставлял себя быть сдержанным, даже суховатым с теми, кто ему нравился с первой встречи. Всегда сдержанным он был и с Морозовым, хотя ему чрезвычайно пришелся по душе этот умнющий и печальнейший человек. Морозов отвечал ему такой же сдержанностью, уважительной, деловитой, прохладной. Так нередко бывает между гордыми и независимыми людьми: долго они сохраняют в своих отношениях вежливую корректность, хотя оба прекрасно понимают: да, друг… точно – друг…

В эту их встречу в Виши Морозов смог дать совсем немного денег – больше у него не было: все дела прибирали к рукам родственники. Радостно набросившийся в первый момент встречи на Красина, он через несколько минут побледнел и стал пугливо оглядываться.

– Рассказывайте быстрее. Я не хочу, чтобы вас видели здесь…

– Кто?

– Вообще… Жена и вообще…

На глазах этого еще совсем недавно властного, жесткого человека появились слезы.

Красина передернуло, когда он вспомнил лицо Морозова в тот момент. Он отложил газету и стал смотреть в окно на милый французский пейзаж – зеленые холмы и лиловатые ложбины, скопления белых пятен и сверху красные пятнышки – проплывающие на горизонте крохотные городки с черепичными крышами и шпилями церквей.

Сосед был закрыт газетой, тем же «Фигаро». Вдруг он тихо пискнул. Газета опустилась. Глаза его округлились, рот приоткрылся.

– Подумать только, мсье, подумать только, – с почтительным ужасом произнес он.

– Простите? – сквозь зубы сказал Красин.

– Вы не прочли это сообщение? Вчера в Виши застрелился русский миллионер Морозов! Подумайте только, мсье, и чего человеку не хватало?

Глядя прямо в выцветшие, трепещущие, словно ждущие ответа глаза, Красин медленно поднимался с кресла. Голова его закружилась вдруг, и он схватился за подлокотники.

ГАЗЕТЫ, АГЕНТСТВА, ХРОНИКА

…От ворот до Покровского храма, где была совершена литургия и отпевание, по обе стороны дороги шпалерами выстроились депутаты с венками.

На похоронах присутствовали представители всей торгово-промышленной Москвы, представители ученого, литературного и художественного мира… известные представители московской адвокатуры, почти вся труппа Художественного театра… представители земства… и много рабочего люда. Скоплению последних способствовали прекрасная погода и воскресный день.

К началу литургии прибыл московский генерал-губернатор Козлов.

Вследствие узкой дороги, ведущей к могиле покойного, и страшной тесноты туда могло пройти немного публики. Могила обита внутри белой материей, а на последней нашит большой крест из золотого глазета.

С большим трудом пронесли к могиле венки. Большая часть – из живых цветов, есть много серебряных. На некоторых венках от рабочих и служащих имеются очень трогательные надписи…

«Московские ведомости».

…когда я прочитал телеграмму о его смерти и пережил час острой боли, я невольно подумал, что из угла, в который условия затискали этого человека, был только один выход – в смерть. Он был недостаточно силен для того, чтобы уйти в дело революции, но он шел путем, опасным для людей его семьи и его круга. Его пугали неизбежностью безумия, и, может быть, некоторые были искренно убеждены, что он действительно сходит с ума…

А. М. Горький.

Полный разгром русского флота в Цусимском проливе.

В Москве князем Волконским и другими организован черносотенный «Союз русского народа».

Расстрел рабочих на Талке в Иваново-Вознесенске.

Президент Северо-Американских Соединенных Штатов Т. Рузвельт начал переговоры с русским и японским правительствами относительно свидания Ойямы с Линевичем для выработки условий перемирия.

Расстрел демонстрантов в Лодзи.

В Ростове-на-Дону А. Гончаров покушался на жизнь чистосердечно раскаявшегося на допросе и выпущенного из тюрьмы П. Максимова. Оба члены «донского отделения с.-д. р. партии».

* * *

– Вся беда нашей державы состоит в том, что руководят ею бездарные люди. Ну, почему, скажите, Второй Тихоокеанской эскадрой командовал тупица Рожественский, а в Порт-Артуре заправлял олигофрен Стессель? Кстати, слышали, господа, эпиграмму о Стесселе? Автор – мерзавец Пуришкевич, но бьет она в самую точку:

 
Я слышал – Стессель Анатоль
На десять лет упрятан в крепость.
Какая, говорят, нелепость —
Он сдаст и эту …ma parole! [9]9
  Честное слово (фр.).


[Закрыть]
 

– Примитивно рассуждаешь, любезный братец! – прервал Николая Берга старший брат.

– Подожди, подожди, Павел, не перебивай! Леонид Борисович, вы слушаете? Я хочу до конца развить свою нехитрую мысль. Так вот, государство наше великое и народ великий, и несмотря на все наши уродства и искривления, все-таки во всех сферах происходит процесс естественный – одаренность так или иначе возвышается над тупостью, талант над серостью.

Строят пароходы и паровозы, дома, фабрики, трамваи, выращивают скот, делают вино, торгуют подтяжками и «чудодейственными» лекарствами люди деятельные, энергичные, одаренные светлой мыслью. Без этого невозможно, без этого бы все давно развалилось, любое общество погибло бы.

Но есть у нас одна сфера, где все происходит наоборот, где только бездарность, только тупица чиновник может применить свои силы, куда талантливому человеку путь заказан. Это сфера административная, руководящая, правительственная. Там достоинства – не ловкость, а леность – не вдумчивость, а безмыслие. И вот получаются трагические ножницы, несоответствие, разлад. Кучка бездарных чиновников сводит на нет труд миллионов талантливых людей. Разве не так?

Николай Берг пробежался по веранде, зачем-то хлопнул ладонью по раме и обернулся к обществу, ища сочувствия или возражения. Последнее не заставило себя ждать.

– Примитивно! – крикнул Павел. – Таланты и бездарности. Очень просто! Ты начисто забыл о классовой структуре общества!

После этой совершенно обычной стычки братьев на веранде наступила тишина. Сегодня в Шашкино, загородное имение Бергов, приехал новый гость, известный инженер-электрик Красин. Никто из присутствующих не вмешивался в спор. Подразумевалось, что сейчас выскажется именно он.

Общество расположилось вокруг длинного стола с традиционным самоваром во главе. У самовара хозяйничали Лиза с Таней, Красин и Буренин сидели в центре, Горизонтов и Лихарев напротив, с ними и Кириллов, который привез Красина. Надя Сретенская по своему обыкновению устроилась на углу в тени, откуда диковато посвечивала глазами. Павел хотел было пристроиться рядом с ней, но был отогнан каким-то тихим словом и теперь, так же как и брат, разгуливал со стаканом по веранде, только другими траекториями.

А вокруг веранды бесчинствовал уже июнь. Запахи табака, резеды и маттиол, свежей листвы, травы и воды, коры и смолы, смешавшись вместе, волновали юные существа, отвлекали их от мыслительных процессов. В зеленовато-золотистом свете заката по цветущим кустам сирени проходил ветер, и они колыхались укромно, а ветер залетал на веранду.

– В том, что говорит Николай Иванович, есть, конечно, свой резон, – проговорил Красин, внимательно оглядывая всю компанию. Он уже успел разобраться в не очень-то сложной системе пересечения взглядов, и только один взгляд, поблескивающий взгляд его связной Нади Сретенской был ему неясен.

– В конечном счете я согласен с Николаем Ивановичем, – сказал он. – Бездарность ненавидит людей недюжинных, она никогда не даст им выйти вперед, и поэтому царский бюрократический аппарат обречен на деградацию.

– Видишь? – торжествующе крикнул брату Николай. – Есть неглупые люди, свободные от ваших марксистских догм. Люди, которые видят вещи в их истинном свете.

– В истинном свете! – воскликнул Павел, потрясая руками, расплескивая чай. – Вы, либералы, почему-то как огня боитесь классовой оценки явлений. Не хватает еще разговоров об «извечной борьбе добра и зла» и прочей мистике.

– Вы считаете меня либералом? – спросил Красин Павла.

– Простите, Леонид Борисович, но либерал для меня не самое ругательное слово, – с разгону обернулся к нему Павел и вдруг, всей кожей почувствовав насмешливый взгляд Нади, бурно покраснел, чуть слезы не брызнули.

Красин с легкой улыбкой сделал небрежный светский жест: либерал, мол, так либерал.

«Как он держится, какая выдержка, – думала Сретенская, – какое волевое лицо! А Павел – мальчишка…»

– В нашей семье, Леонид Борисович, все убежденные марксисты, – любезно и несколько снисходительно пояснила, высунувшись из-за самовара, Танюша. – Кроме Николая, все…

Красин одобрительно покивал ей.

– Нынче все марксисты, а я вот электротехник.

– Браво, Леонид Борисович! – закричал Николай Берг, влюбленно глядя на него.

После этого возгласа возникла пауза. Потом отчетливо прозвучал спокойный голос Ильи Лихарева:

– Вопрос сейчас не в том, как сложился царский аппарат, а в том, как его разрушить.

«Вот так, сразу быка за рога, – подумал Красин и внимательно посмотрел на Лихарева. – Должно быть, внутри у этого паренька пар поднят до высшей точки».

Он уже кое-что знал о молодом рабочем берговской фабрики с партийной кличкой Канонир, знал о его большой и полезной работе среди обувщиков, о неистовой страсти к самообразованию, теперь вот увидел его и сразу догадался: во-первых, влюблен, безусловно влюблен в Лизу Берг, а во-вторых, готов уже для баррикад, все в нем внутри бурлит, он еле сдерживается, но сдержится – нервы крепкие.

В самом деле, при одном только взгляде на Лизу круглощекий аккуратист в подштопанном пиджачке заливается краской, но вот он произнес короткую и, прямо скажем, довольно энергичную фразу про «царский аппарат», и в лице его обозначились мгновенно резкие линии, углы, а в глазах промелькнул жесткий блеск.

Красин подумал о том, как изменился тип рабочего-революционера с того времени, когда он пришел по заданию Бруснева в кружок на Обводном канале в Питере, с тех времен, когда он занимался агитационной работой на фабриках Кохмы, Шуи, Иваново-Вознесенска. Среди тех, первых, были еще такие, которые считали, что «царя-батюшку енаралы обманывают»… Современный передовой рабочий читает Маркса, знает историю, он уже думает о будущем своей страны. Вот ведь не кто-нибудь, а именно Канонир резко и, пожалуй, даже властно изменил направление беседы. «Вопрос сейчас не в том, как сложился царский аппарат, а в том, как его разрушить».

Павел Берг рванулся было вперед, но, поняв, видимо, что его мнение и без того ясно всем присутствующим, остановился и молча обернулся к брату.

– Выход один, – тихо сказал Николай. – Как это ни противно, нужно идти к ним, к этим тупицам, открывать им глаза, бередить их заплывшие жиром мозги, просвещать их…

Взрыв хохота заглушил его слова. Хохотали Горизонтов, Лиза, Илья, Павел и даже Надя. Каждый, видимо, представил себя среди персонажей картины «Государственный совет» в роли просветителя.

– Вот эсеры и идут к ним! – орал Горизонтов. – Вот и просвещают! Сазонов и Каляев здорово их просветили! Если так просвещать, то я согласен!

– Я стал замечать у тебя, Витя, симпатии к эсерам, – строго сказал ему Павел Берг. Он пристально следил за политическим развитием Горизонтова, ибо считал себя его крестным отцом в области научного социализма.

– А что? – задиристо вскинулся Горизонтов. – Некоторыми ребятками из их числа я просто восхищаюсь. С удовольствием бы и сам ухлопал какого-нибудь Дурново или Святополка-Мирского…

– Личный террор – глупость! – крикнул Павел.

– Не учи ученого! – по-мальчишески огрызнулся Горизонтов. – Я большевик и не хуже тебя знаю…

– Ты уже и большевик? – удивленно спросил Павел. – Не знал, не знал…

– Много ты про меня знаешь, – буркнул Горизонтов.

– Что касается меня, то я против раскола эсдеков, – сказала вдруг Лиза и покраснела.

Молодежь горячо заговорила разом. Буренин и Кириллов тоже приняли участие в разговоре о съезде. Молчали только Надя и Красин.

«Вот идеальная подпольщица», – думал о девушке Красин.

Красин вынул из кармана змейку, ту самую, купленную на Оксфорд-стрит во время прогулки с Ильичем. Плюшевая эта ленточка поражала его – по каким-то необъяснимым законам сцепления и скольжения она ползла по руке, словно живая, а на гладкой поверхности развивала просто-таки безудержную активность.

Он играл змейкой и смотрел на расшумевшуюся молодежь. Он знал, что эти юноши и девушки преданы делу революции и даже «позитивист» Николай не раз перевозил нелегальную литературу, а сестрички, так те на прошлой неделе, замаскировавшись под белошвеек, раздавали прокламации на Сухаревке солдатам Ростовского полка. Славные ребята. Однако сейчас совершенно уже необходимо прекратить дачную болтовню и делать дело, только дело. Спорить будем потом, а сейчас нужно напрочь искоренить эту русскую интеллигентскую расхлябанность, «душу нараспашку», эту отрыжку нигилизма, столь удобную «гороховым пальто». Спорить будем потом и потом будем строить, что-нибудь выдумывать, потом будем любить – авось, времени еще хватит. И обязательно разгадаем загадку этой змеи.

Разговор постепенно затихал. Первой заметила змейку Таня. Глаза ее расширились, отражение их растеклось по пузатой поверхности самовара. Красин бросил змейку в сухой стакан, и та тотчас же выползла оттуда, заюлила по накрахмаленной скатерти.

– Боже мой, Леонид Борисович, что же это у вас такое? – вскричала девушка.

– Это самый таинственный зверь в Европе, – улыбнулся Красин. – Ядовитая змея из плюша. Дарю ее вам.

Все столпились вокруг счастливой Тани, Горизонтов уверял, что он таких в Гонконге ел живыми, а Красин встал и попросил Кириллова проводить его до станции.

…– Я вам забыл рассказать важное, Алексей Михайлович, – говорил Красин по дороге. – Камо с товарищами перехватили и допросили какого-то Арчакова, есть у них такой «ручной» провокатор. Оказывается, охранка засылала его на гапоновскую конференцию, а потом он побывал и в Лондоне. Из его показаний видно, что охранка знает о существовании Винтера и Никитича, но не подозревает, что оба эти лица – Красин. Кроме того, выяснилось, что мое имя ни разу не выплывало на допросах наших арестованных цекистов. Коля Берг прав – бездарность в империи процветает, она проникает и в охранное отделение. Печально, печально… Куда мы идем?

Оба рассмеялись.

– В общем, я снова легален, – продолжал Красин. – В Орехово на всякий случай возвращаться не буду, но службу уже подыскал в Питере.

– Что за служба, Леонид Борисович?

– Служба завидная и весьма удобная во всех отношениях. Я буду заведовать кабельной сетью «Электрического общества 1886 года».

– Но как же с нашим бетоном?! – огорченно воскликнул Кириллов.

– Не волнуйтесь, Алексей Михайлович, я оговорил условие приступить к работе только осенью. Так что бетоном мы займемся в самое ближайшее время. Теперь относительно парохода. Мне это дело, откровенно говоря, не очень нравится. Тут замешан Гапон, а это имя почему-то мне не очень по вкусу. Может быть, и ошибаюсь. Некоторые товарищи в ЦК считают, что надо рискнуть. Оружие необходимо. Так что пароход будем принимать…

Буренин и Горизонтов ушли с веранды в столовую якобы для того, чтобы опрокинуть по рюмке «шустовки». На самом деле к «шустовке» ни тот, ни другой и не притронулись.

– Вам, Англичанин, скоро придется выехать в Санкт-Петербург, – сказал Буренин. – Приказ Никитича.

– Отлично! – воскликнул Горизонтов. – Надеюсь, наконец-то дело?

– И пресерьезное. С собой вы возьмете трех-четырех самых надежных людей из вашей группы, а по приезде в столицу займетесь чем-нибудь отвлекающим, чем-нибудь наиболее идиотским. Ждать придется, может быть, месяц, может быть, и больше.

– Я знаю, чем займусь, – улыбнулся Вася Англичанин. – Футболом.

– Теперь о Тюфекчиеве, – сказал Красин уже на дачном перроне.

– Тюфекчиев, Тюфекчиев, – пробормотал, наморщив лоб, Кириллов.

– Ну, тот болгарин, который мудрит над бомбами «македонками». Из Парижа пишут, что нашего человека ждут в Софии.

– Поедет Омега? – быстро спросил Кириллов.

– Правильно, – Красин протянул руку. – Вы возвращаетесь в Шашкино?

Из-за леса уже выкатился слабенький среди горящего закатного неба фонарь паровоза.

– Да, мне нужно еще отвезти Надю, – сказал Кириллов с некоторым смущением.

Красин очень крепко пожал ему руку, заглянул в чистое, славное лицо этого скромного человека, а потом проводил взглядом прямую, «гвардейскую» его фигуру.

Буренин и Павел шли в сумерках по главной аллее Шашкинского парка.

– Николай Евгеньевич, я говорил с сестрами и с братом. Все мы готовы, так же и Николай, хоть на будущей неделе продать всю нашу недвижимость и передать вырученные средства партии. Поймите, я не могу жить так, как я живу, зная, что партия задыхается без денег!

– Павел Иванович, успокойтесь, – Буренин деликатно, но крепко взял под руку старшего из юных Бергов и повлек его к красивому цепному мостику. – Ваш дом и имение – прекрасные явки. Все свои средства вы и так передаете на дело революции. Партии выгоднее, чтобы именно вы были хозяином фабрик, а не какой-нибудь Тит Титыч. Теперь послушайте, и это главное. Ленин и Никитич поручили мне передать вам…

– Они знают обо мне?

– А как же вы думаете! Итак, принято решение приступить к организации на ваших фабриках боевых дружин нашей партии, начать вооружение рабочих и обучение военному делу…

– Браво, – прошептал возбужденный донельзя Павел.

Таня и Лиза играли в серсо почти до полной темноты, и только когда колец совсем не стало видно, бросили игру и побежали к дому. Из дома уже доносились аккорды рояля: Николай Евгеньевич играл «Блестящий полонез». В освещенных дверях веранды застыл с поднятой к волосам рукой силуэт Нади Сретенской.

Надя посторонилась, пропуская Лизу, а Таню задержала, схватила за руку.

– Что, Надюша? – спросила Таня.

– Таня, отдай мне эту змейку, – прошептала Надя, – прошу тебя ради всего святого, умоляю, – она задрожала, – отдай мне эту змейку!

– Да что с тобой, Надя? – строго сказала Таня. – Ну что ты, как маленькая? Возьми, пожалуйста, эту ерунду и успокойся.

Николай стоял в полной уже темноте среди кустов сирени. Он смотрел, как за стеклом опустевшей веранды ходит взад-вперед Надя. Ему хотелось позвать ее, ему весь вечер хотелось ее позвать…

ГАЗЕТЫ, АГЕНТСТВА, ХРОНИКА

Демонстративные похороны убитых во время июньской демонстрации в Лодзи.

Расстрел толпы в Ставрополе.

Всеобщая забастовка и уличные бои в Лодзи.

Баррикады в Одессе. Столкновения рабочих с казаками.

Создана американская рабочая организация «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ).