Текст книги "Госэкзамен"

Автор книги: Василий Панфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Это понятно, – медленно кивнул Мишка, взявший на себя, очевидно, роль адвоката дьявола, – мнение мы, можно сказать, раскачали. Я даже не сомневаюсь, што даже если прямо сейчас в твоей голове нет ещё плана, как нам натравить Савинкова на Фердинанда вот прямо сейчас, то ты его придумаешь.

– Придумаем, – поправляю брата, – это, собственно, самая сложная часть плана.

– Это? – Мишка вскинул бровь и скрестил руки, – А мне-то, скудоумному офицеру Генштаба, всё мнилось – дескать, самое сложное, это скормить информацию кроту и террористам так, штоб они ни секундочку не усомнились, што это чистая правда, и что решение, принятое в свете полученной информации, их собственное, а не навязанное извне!

– Я ведь правильно понимаю, и ты не хочешь, штобы лет через несколько выплыла бы информация о нашем якшании с террористами? – надавил он голосом, мастерски оперируя интонациями.

– Правильно, – улыбаюсь как можно более благожелательно, но чувствую – выходит скорее ехидно!

Скрестив руки на груди, Мишка воздвигся надо мной памятником, выжидательно глядя сверху вниз.

– Да просто всё, – не тушуясь, плюхаюсь в кресло и смотрю на брата снизу, – Помнишь, ты говорил, што надо бы напомнить матабеле, по чьей милости они живут?

– Это как связано? – растерялся брат.

– А Коля звал на облавную охоту, – гну я свою линию, – вот я подумал… а если совместить?

– Вот смотри… – приглашающе хлопаю рукой по соседнему креслу, и Мишка охотно усаживается рядом, с облегчением прекращая дурацкое соперничество, на которое нас подталкивает пубертатный возраст, – если мы пригласим на сафари нужных людей, включая старичков из первого авиаотряда, это будет выглядеть естественно?

– Вполне, – кивнул брат, – отдохнуть в старой компании, развеяться… погоди! До Колькиных земель далекова…

Он откинулся и замолк.

– … ах вот оно што, – засмеялся брат, – на аэропланах, да?

– Угум, – киваю я, с облегчением видя прежнего Мишку, который просто – брат, а не офицер, радеющий за честь Генштаба, – и матабеле проникнутся, и вечеринка на славу…

– … и кроту под таким соусом можно будет скормить любую дезу! – выдохнул брат.

– Да и не только кроту, – после еле заметной паузы добавил он раздумчиво, – На эту ось можно… нужно понакрутить много чего интересного, очень уж ситуация выходит яркая и нестандартная. Да… один ход, а сколько всего сделать можно!

– Надо будет сценарии проработать, – предложила Фира, прикусывая нижнюю губу и явно прикидывая вчерне два-три интересных варианта.

– Втёмную? – поинтересовался Санька, – Я к тому, что такая орава с актёрством точно не справится, особенно когда подопьют. Может, слить самым болтливым информацию заранее, а потом, на сафари, мы эти темы тихохонько поднимем, и будет наш крот искренне считать, што добыл её самолично!

… на том и порешили.

* * *

– … да, Ежи[19]19
  Ежи – у поляков Георгий или Егор.


[Закрыть] всю старую гвардию собирает. Да, да… все приглашены…

В просторном, полупустом высоком ангаре со сводчатыми потолками и каменными полами звуки разносятся хорошо, да собеседники и не думают понижать голоса. Шум станков из соседнего цеха еле слышен, а здесь, в предбаннике известного всему миру конструкторского бюро, тишина и чистота, сравнимые с операционной.

На полу и на станинах разобранные двигатели, экспериментальные модели самолётов и автомобилей, остро пахнущие металлом и смазкой. Местами разложены чертежи, и механики нет-нет, да и подойдут к бумагам, хмыкая и почёсывая стриженую голову замасленной рукой.

Народу немного, едва ли десяток человек, но каждый – на вес золота! Заработки в ЮАС немалые, а квалифицированный профессионал, элита-элит рабочего мира, может позволить себе снимать не только квартиру, но пожалуй, и особнячок с чернокожей прислугой!

Здесь же, в опытовом цеху, заработки такие, что право слово – оторопь берёт! Даже по щедрым меркам ЮАС – невообразимо много! Правда, и требования соответствующие.

– … а и правда ведь, прекрасная идея! – отозвался собеседник хрипловатым баритоном, – Давненько мы не собирались вот так запросто – всем составом и без лишних формальностей!

Узнав голос Кошчельного, Аляксандр Рыгоравич[20]20
  Без аналогий! Просто конкретно это имя влезло в мой мозг штопором, и я таки сдался!


[Закрыть] обратился в слух. Не то чтобы он надеялся услышать стратегическую информацию государственного масштаба, но порой и в обыденных разговорах начальства проскакивает что-то небезынтересное.

Даже если это всего лишь сплетни из бухгалтерии или пикантная подробность вчерашних нетрезвых похождений, полезно быть в курсе подобных вещей, что для человека понимающего самоочевидно. Сегодня эта информация бессмысленна, а завтра, быть может, именно она станет увесистым аргументом в пользу твоего повышения или иной жизненной приятности!

Лёжа под кузовом грузовика на деревянном поддоне из тонких упругих реек, Аляксандр Рыгоравич, не глядя, брал то один, то другой инструмент из лежащих рядом, изображая работу и напряжённо вслушиваясь в разговор. Начальник с собеседником остановились буквально в нескольких шагах от механика, ненадолго прекратив беседу.

Скрежетнул кремешок зажигалки, и по ангару поплыл сладковатый запах дорогого табака.

– Облавная охота… – пан Кошчельный, окутываясь клубом дыма, ностальгически захмыкал в густые усы, – прямо как в славные времена Ржечи Посполитой!

Механик не видит его, но настолько хорошо выучил привычки начальника, что очень живо, прямо-таки синематографично представил эту сценку.

– Пан Тадеуш… – укоризненным тоном сказал собеседник, – ну право слово, ваши попытки натянуть историю двухсотлетней давности на реалии века двадцатого…

" – Феликс! Феликс Щенсны!" – наконец опознал Аляксандр Рыгоравич второго собеседника, и кровь гулко шарахнула по барабанным перепонкам. Не то чтобы "Счастливчик" такой уж редкий гость на опытовом производстве, вот уж нет! Рыгоравич лично ему представлен, при встречах здороваются за руку и…

… механик засомневался ненадолго, а не лучше ли ему вылезти из-под автомобиля и подойти поздороваться? Здесь есть как плюсы – с возможностью вклиниться в беседу, так и минусы – не факт, что при человеке стороннем они обронят что-нибудь… этакое. Лишнее. Не предназначенное для третьего лица.

Ведь как ни крути, но он, Аляксандр Рыгоравич, "Счастливчику" лишь представлен, в то время как пан Кошчельный с ним давно и плотно дружит. В подобном непринуждённом разговоре, когда собеседники полагают себя беседующими тет-а-тет, всплывают порой о-очень пикантные подробности! А уж правильно ими воспользоваться…

– Пан Феликс! – кашлянув нетерпеливо, перебил Кошчельный военачальника, – давайте не будем спорить по поводу виденья истории! Я считаю, что она движется по спирали и сюжет неизменен, а в этом спектакле меняются лишь декорации да имена актёров. Вы, марксисты, можете считать историю последовательной сменой поколений при совершенно изменившихся условиях.

– Ладно! – засмеялся Феликс, – Ваша взяла! В самом деле, вы имеете право смотреть на мир через стёкла любого цвета! Кто из нас прав… Полагаю, судить будут потомки, и не факт, что беспристрастные.

– Вы правы, пан Щенсны, – отозвался Тадеуш, мешая формальное обращение с фамильярным прозвищем, тем самым как бы принося извинение за неуместную историческую ностальгию. Добрые приятели, они придерживаются не слишком-то схожих политических взглядов, а пана Кошчельного подчас заносит с историческими ретроспективами.

Дзержинского можно назвать марксистом, хотя ортодоксальность его взглядов изрядно потрёпана африканскими реалиями. Сложно оставаться неуступчивым ортодоксом, когда Судьба, вознёсшая тебя едва ли не на вершину Олимпа, требует гибкости ума и понимания момента, а никак не политической девственности! Да и интернационализм его, столкнувшись с африканскими аборигенами, затрещал по швам.

Кошчельный же имеет взгляды хотя и социалистические, но изначально далёкие не только от марксизма, но и от какой-либо интернациональности. Выросший вдали от Родины, он с большим и не всегда уместным пиететом относится к истории и культуре Польши, продавливая свою позицию с упорством миссионера и грацией носорога.

– Воздушная охота… – с нотками мечтательности произнёс Феликс, выдыхая дым.

– Первая в истории! – уместно перебил Тадеуш друга, и далее они со вкусом обсудили предстоящее действо. Дзержинский всё время сбивался на политический аспект будущего мероприятия, список приглашённых гостей и возможность обсудить тот или иной вопрос с нужным ему человеком в неформальной обстановке.

Тадеуш высмеивал излишне формализованный подход и дразнил тем, что он-то славно поохотится и крепко надерётся со старыми друзьями… К чёрту политику!

Дзержинский отшучивался, отругивался, но вынужден был признать, что в карьере политика есть свои минусы, а профессиональная деформация уже начала корёжить праведную марксистскую душу!

– Всё, всё… – засмеялся наконец Феликс, – твоя взяла, пан Тадеуш! Признаю, карьера политика имеет куда как больше минусов, если сравнивать с карьерой инженера! В своё оправдание обязуюсь заниматься на охоте не только делами, но и повеселиться от всей души!

– То-то… – назидательно сказал пан Кошчельный, и они, поговорив ещё немного, удалились прочь.

Аляксандр Рыгоравич некоторое время молча лежал под грузовиком, пытаясь переварить услышанное. Получалось… получалось, ему – кровь из носа – надо попасть на эту охоту!

– Я што, не из старой гвардии? – шёпотом произнёс он, накручивая сам себя и придумывая всё новые и новые аргументы как для спора, так и для обиды на Егора, оставившего заслуженного человека без приглашения. Вариант, что механик останется без приглашения, более чем возможен.

Положа руку на сердце, птица он не того полёта, чтобы парить на одном уровне с такими людьми, как Дзержинский или Панкратов. Его удел, это демократичное рукопожатие при встрече, групповые фотографии пятым слева в девятом ряду, да поздравления "к датам", когда начальственная рука самолично пишет несколько строк на открытке.

Он и без того получил немало! Не считая возможности гордиться собой и неизбежных фотографий в учебниках истории (пусть даже и в пресловутом девятом ряду), были преференции не только моральные, но и вполне материальные. Крупный участок под застройку в предместьях разрастающейся Претории, дом в Дурбане, который ныне сдаётся, принося своему владельцу не самые большие, но и далеко не маленькие средства. Наконец, возможность взять кредиты под столь низкий процент, насколько это вообще возможно, будет он решится завести дело, и десятка два не столь очевидных, но вполне ощутимых приятностей.

Если брать "Старую Гвардию" вообще, а тем паче ранжировать их по заслугам перед ЮАС и Кантонами, Аляксандр Рыгоравич влезает в условную роту, как в старые штаны – с большой натяжкой и не застёгивая. А вот если судить с позиций формальных, то… повод для обиды имеется!

Он из тех, Первых! У истоков авиации! Заслуженный человек! А его…

– А вот шишь вам, – прошептал он, выкатываясь на поддоне из-под кузова грузовика, – Аляксандр Рыгоравич всех вас продаст и купит!

Обиды, действительные и мнимые, ржавчиной обгладывали душу механика. Он уже забыл, как после победы ему предлагали карьерный рост, помощь в становлении производства и многое другое. Давай, Рыгоравич! Поможем!

Отказался… по какой уж причине – не важно. Решил, что не вытянет и не стоит прыгать выше головы? Испугался резкого взлёта? Пожалуй.

А потом разъело душу, и как-то так повернулось в его голове, что уже не он сам отказался, а его оттолкнули былые товарищи! А предложения помочь… да право, были ли они!? Это ведь всё так… формально было, неискренне. Без должного уважения!

Аляксандр Рыгоравич искренне считал, что прав именно он, и что это только его решение…

… а Джордж Бергманн, он же Сидней Рейли, он же Зигмунд Маркович Розенблюм, уроженец Одессы, считал иначе…

– Без меня, значит? – прошептал Рыгоравич, не вставая с поддона, – А вот это мы ещё посмотрим!

В голове его закрутились шестерёнки мыслей, отсеивая одну идею за другой и…

– Вот оно, – пробормотал он, улыбаясь так, что позавидовал бы голодный крокодил, – Зазнался Егор Кузьмич, зажрался! Неинтересно ему боле с простым людом ручкаться, в этих… сферах витает! Высших. Ну-ну…

Пройдясь мысленно по поводу зажравшихся начальничков, которые ещё недавно из общей миски холопские щи сёрбали, а сейчас знаться не хотят с былыми товарищами и вообще…

– Рыгоравич, – вытирая замасленные руки чистой тряпицей, окликнул его подошедший коллега – нестарый ещё, но какой-то неказистый, корявый мужичок с вечно взлохмаченной рыжеватой бородёнкой, – ты чавось разлёгси то?

– А? – нервно вздрогнул Аляксандр Рыгоравич и рассмеялся принуждённо, – Задумался, Иваныч, чево тебе?

– Дык ето… – Иваныч не сразу собрался с мыслями, он из тех работяг, что думают руками, а головы им так, для общей комплектности и чтоб шапку носить! А… ну да, ещё есть в неё!

Люди такого рода часто косноязычны и кажутся едва ли не умственно отсталыми. Но стоит им взяться за работу, как становится понятно, что впечатление это обманчиво, а работяга каким-то нутряным чутьём понимает, что и как нужно сделать, нередко давая сто очков форы специалистам с университетскими дипломами.

Используя преимущественно предлоги, мат и неопределённый артикль "бля[21]21
  Экзаменационный билет в американской школе разведки: Перед каким словом в вопросительном предложении – «мужики, кто крайний за пивом?» – надлежит ставить неопределенный артикль «бля»? Да, собственно, везде: – Бля, мужики, кто крайний за пивом? – Мужики, бля, кто крайний за пивом? – Мужики, кто, бля, крайний за пивом? – Мужики, кто крайний, бля, за пивом? – Мужики, кто крайний за пивом, бля? Но, конечно же будет: – Мужики, бля, кто, бля, крайний за пивом, бля? На самом деле все зависит от того какую дополнительную информацию ты хочешь сообщить очереди. Разберем ваши варианты: 1. Какая очередь длинная – то. Ну ничего, постою с мужиками. 2. Вот ведь выстроились тут, а я думал не будет очереди. Как я вас ненавижу, алкашей. 3. Ну вот ведь, конец очереди не найдешь. Ровно в очереди стоять не можете. 4. Ох, ну хот пиво есть. Хотя я предпочел что покрепче 5. Максимально нейтрально. Мужики, я свой.


[Закрыть]" для связки оных, работяга тыкает корявым пальцем (неизменный атрибут людей, «думающих» руками) в проблему, тут же предлагая решение и претворяя его в жизнь. А вот объяснить, как это у него получается, он в принципе не сумеет! Чертёж читать, это запросто… а в буковках путается!

– Так ето… – повторил работяга, собираясь с мыслями и убирая тряпицу в карман комбинезона, – помочь нужна! Подержать, тово-етово… ну и покумекать вместях, коль время есть.

– Найдём, Иваныч! – дружелюбно отозвался Аляксандр Рыгоравич, вздёргивая себя на ноги и пинком закатывая поддон под грузовик, чтоб не мешался в проходе, – Кому иному, а тебе-то… пошли!

– Заковыка, понимаешь, тово-етово, – идя по широкому проходу меж полуразобранных механизмов и работающих людей, бубнил польщённый Иваныч, искренне считая что не вываливает на человека плохо связанный набор слов, а весьма толково вводит коллегу и приятеля в курс дела, – Инженера́, значица, подсуропили, ети их… Кхе! Задачку мне, стал быть, подкинули, сукины дети, а я вот тута…

– Ничево, Иваныч, – отозвался Рыгоравич, подделывая язык под заскорузлые уши коллеги, – я не из тех, которые зажралися. Я как был простяга, таким и остался, не то што ети, из начальства которые!

Проблема Иваныча оказалась из тех, когда одна голова хорошо, а у семи нянек – дитя без глазу.

– Етическая сила! – получасом позже понял наконец суть проблемы Аляксандр Рыгоравич, – Они ж, инженера́ яйцеголовые, каждый свою часть работы сделали, а как оно вместе будет смотреться, на этом их соображалка и всё! Вот же ж дурни!

– Так ето… – Иваныч замялся, собираясь с мыслями, пока Аляксандр Рыгоравич ещё раз проглядывал чертежи и убеждался, что с технологичностью двигателя дела – полный швах! Идей и идеек на чертеже полнёшенько, но все они хороши сугубо по отдельности, а вместе – химера механическая! Сделай такую, и все лошадиный силы на пердячий пар изойдут, безо всякого толку.

– Да давай… – механик подхватил чертежи в одну руку, уцепив приятеля другой, – пойдём ругаться, Иваныч! Пойдём, пойдём! Куда ж я без тебя?

Обсуждая головожопость молодых инженеров и проблемы у работяг, возникающие от чужой, стал быть, глупости, они подошли по усаженной платанами аллее к двухэтажному зданию конструкторского бюро. Охранник на входе, крепкий однорукий мужчина с револьвером на поясе и глазами матёрого убивца, пропустил их без вопросов, ухмыляясь в прокуренные усы. Какие, к чёртовой бабушке, пропуска? Свои ведь!

В КБ Аляксандр Рыгоравич, пользуясь авторитетом грамотного механика и старожила, влетел в помещение и устроил инженерам разнос, тыкая их носом в чертежи.

– А вот здеся… ась? – прищуривался он, не отпуская взглядом вчерашнего студента, пытающегося сохранить остатки самоуважения, – Хитро придумано, но как подлезть?

– У меня, может, дипломов университетских и нет, – выговаривал он, – но на плечах не тыква насажена, а голова, и думать ей умею! Вы, когда придумки свои придумывали, хоть раз взял за труд покумекать, а как оно не на бумаге-то будет? Ась?!

Инженера переглядывались друг с дружкой, хмыкали, открывали было рты… Затем вглядывались повнимательней в чертёжи – туда, куда тыкал грязный палец Аляксандра Рыгоравича, да и закрывали обратно, алея ушами. Чего уж там! За дело…

– Иваныч уж на што мастер… – следовал кивок на косноязычного слесаря, – а и то озадачился! С ево руками золотыми, и то исхитриться не сумел! А вы ето в производство хотите? Шалишь!

– Кто тут… – на шум появился воинственно настроенный Кошчельный, – а-а, Аляксандр Рыгоравич! А я-то думал, опять комиссия от Фольксраада без предупреждения пожаловала! Что тут такое…

Сощурившись, он пригляделся к чертежам моментально понял проблему, багровея лицом и всем своим видом обещая недоучкам суровый разнос, но чуть погодя. Перца на хвост молодым специалистам он не жалеет, но бережёт инженерский авторитет, считая публичные выговоры хамским моветоном.

Молодых специалистов Кошчельный бросает в работу, как в воду с лодки – на самую средину реки. Выплывет с проектом, так и молодец, а нет… что ж, рядовые исполнители тоже нужны.

Да и закалка… хоть насчёт уверенности в себе, а хоть и самоуверенности! Бесценный жизненный урок.

– Аляксандр Рыгоравич! – повернулся пан Тадеуш к механику, и задушевно взяв под локоток, отвёл к распахнутому окну, накалённому солнцем, – Вовремя ты зашёл! Я с утра тебя искал… Ты ж ещё в первом составе Авиаотряда, так?

– Ну… так, – осторожно согласился механик.

– Вот! – воздел палец к небу поляк, – А всё скромничаешь, всё позади норовишь спрятаться! Как дело делать, так Аляксандр Рыгоравич нотов ночами не спать, а как за орденами в очередь, так робеешь, аки красна девица!

– Ну… – выдавил Рыгоравич, не понимая ни происходящего, ни своей реакции на похвалу. В душе поднялось давно забытое чувство единства, как тогда…

– В общем… – пан Тадеуш закопался во внутреннем кармане пиджака, – а, вот! Персональный пригласительный! Вся Старая Гвардия собирается…

Пятая глава

– Я?! – совершенно искренне изумился Корнейчуков, пробежав сощуренными глазами строчки полученной телеграммы. Похмыкав, он прикусил тронутую шрамом от ассегая обветренную нижнюю губу и слегка нахмурил густые брови, пытаясь вспомнить тот разговор, на который ссылается Егор, но безуспешно. В голову пролезли проблемы огромного хозяйства, обустраиваясь с привычной уверенностью завсегдатаев.

– Облава… Хм, – проговорил он задумчиво и снова замолчал. Тишину нарушал лишь мерный рокот деревянных лопастей вентилятора, да тихое гуденье кондиционера[22]22
  Первые прототипы кондиционеров были ещё в 19 веке.


[Закрыть], охлаждающего воздух в помещении телеграфа.

Увидев краем глаза изнывающего от любопытства молодого белобрысого телеграфиста, тщетно пытающегося сохранить равнодушный вид, Николай решил сделать вид, что ситуация под контролем, всё идёт должным образом, и всё-то он понимает. Разобраться с телеграммой можно и потом, покопавшись в геологических пластах памяти.

Подавив неуместное желание объясниться с телеграфистом, плантатор сложил телеграмму и спрятал её в нагрудный карман косоворотки, с неохотой выходя из здания телеграфа на улицу. Жара сразу набросилась на него с липкими, удушливыми объятиями, осязаемой тяжестью навалилась на плечи и намочила спину дорожкой пота.

Корнейчуков заколебался на миг, ностальгически вспоминая прохладу двухэтажного особняка, но чувство долга в очередной раз победило чувство лени.

Хочется… и ох как хочется усесться в любимое кресло, вырезанное из цельного пня красного дерева, стоящее в уютном прохладном кабинете у настежь распахнутого окна. А затем грезить наяву, неспешно выписывая рифмованные строки, с ювелирной дотошностью работая над каждой буковкой и создавая восхитительно-необычные образы… Или может быть, проза? Заметки о прошедшей войне или жизни огромного поместья? Воспоминания об Одесском Восстании?

Читают ведь, чорт подери, читают! Два года назад и мечтать о таком не мог, а ныне – читают, да говорят притом, что – талант! Ох, как хочется в это поверить… что ты – талант, и что отныне он может жить, как мечтал когда-то – литературой!

Но суровая действительность такова, что сейчас он интересен, но пожалуй – более как пионер, чьи стихи будоражат воображение не красотой рифм и возвышенными образами, а скорее фактами его биографии! Ярмарочный несколько интерес у читающей публики. Увы.

Угаснет интерес, и что? А у него мать, сестра… дети, наконец.

Вспомнив о детях, Николай вздохнул, улыбаясь кривовато. Да уж, со стороны, наверное, это выглядит интересно… Он и сам бы в гимназические годы охотно прочитал что-нибудь этакое о белом вожде воинственного чернокожего племени, гареме и приключениях в Африке!

Реальность намного более прозаична и отчасти даже скучна, несмотря на едва ли не каждодневные, приевшиеся уже приключения. Бремя! Тяжелейшее… и не бросишь ведь!

Тогда, после едва закончившейся войны, кровь кипела, а критичность мышления была близка к абсолютному нолю. А вожди, не будь дураками, подкладывали чернокожих красавиц, желая крепче привязать к племени именитого воина. Всё по их и вышло… накрепко привязан.

Сильно потом, набравшись политического опыта, Корнейчуков осознал, что бытия племенного бычка и лоббиста племенных интересов в ЮАС вообще и Кантонах в частности, можно было избежать. Но… дети. Не бросать же…

А сами матабеле? Оставь их одних… Нет, они проживут и не впадут в ничтожество, вот уже нет! А вот окружающим племенам не поздоровится… Он и без того с большим трудом остановил резню остатков тсвана, вытесненных на наихудшие земли и пребывающим отныне в роли спартанских илотов. Зато живы…

Хороший народ… куда как более работящий и цивилизованный, ежели с зулусами[23]23
  Матабеле входили в состав зулусских племён, но в 1820 г. вышли из союза и пошли своим путём, вобрав в себя (путём завоевания) племена шона (машона) и отчасти их культуру.


[Закрыть] сравнивать. А сложилось так, как сложилось! Война!

Ранее, читая запоем мемуары полководцев былых времён, он частенько представлял себя на их месте, и укоряя мысленно за жестокость, думал, что он-то сумел бы смягчить сердца озверевшей солдатни, заставив их служить без каноничного "город на три дня!"

Не вышло… Война как стихия, как грозная штормовая волна, которая подхватила тебя, и всех мыслей только – остаться бы в живых! Да где-то там, в глубине сознания – животный непроходящий восторг, от того, что ты – жив! Снова и снова…

В Европе, пусть даже и Средневековой – с инквизицией, религиозными войнами и жесточайшим насилием, всё ж таки было какое-то подобие морали. Притом с античных ещё времён, когда не существовало ещё понятия греха, зато существовали хюбрис[24]24
  Хюбрис: дословно «перебор», но обычно расшифровывается как «несправедливость».


[Закрыть] и дике[25]25
  Дике – справедливость.


[Закрыть], а «город на три дня» был явлением пусть и привычным, но за гранью человеческой нормы, как некая антитеза подвигам и Славе.

А у него – племена, только-только вступившие на путь государственности, и руководствующиеся моралью готтентотской[26]26
  Термин “готтентотская мораль” восходит к легендарной, но реальной беседе христианского миссионера с одним из представителей южноафриканского племени готтентотов. На вопрос “Что такое плохо?” готтентот ответил: это когда мой сосед побьет меня, угонит мой скот, похитит мою жену. На вопрос “Что такое хорошо?” он же ответил: это когда я побью моего соседа, угоню его скот, похищу его жену.


[Закрыть]! Дышишь с ними одним воздухом, ешь одну пищу, пьёшь одну воду… даже сердца стучат в унисон. Частично – да, подтягиваешь их на свой уровень… а частично – и наоборот!

А ещё понимаешь – когда можно отдавать приказы, а когда тебя просто не будут слушать! А могут и убить… По крайней мере, пытались.

Изрядно он тогда одичал… и озверел. Потом уже оглянулся на пройденное, и ужаснулся сделанному.

Мог бы иначе? Мягче, цивилизованней? Пожалуй… не слишком, но мог бы. Будь у него десяток-другой подготовленных белых волонтёров, которых можно поставить на офицерские должности, да сотня цветных, воспитанных должным образом.

Передавить европейской дисциплиной и менталитетом обыденную, первобытную жестокость племён, едва вступивших в железный век!

А так, будучи иногда единственным белым на несколько сот, а потом и тысяч вооружённых африканцев… Нет, и наверное, никто бы не смог.

В итоге, для тсвана он стал фольклорным персонажем из тех, коими пугают непослушных детей и вспоминают с искренним ужасом несколько поколений. Матабеле же до сих пор недовольны тем, что он не дал вырезать тсвана под корень. Так, как это принято в Африке!

– Р-романтика… – кривовато усмехнувшись, протянул Корнейчуков, давно уже (как он искренне считал) лишившийся остатков иллюзий. Просто…

… кто, если не он?

Раз уж пришлось стать частью племенной структуры матабеле, и так сложилась судьба, он будет тянуть их к цивилизации! Через гарем, через нелюбимых и далеко не всегда красивых дочерей вождей, будущие браки своих сыновей и дочерей с детьми племенных вождей, через феодальное общество – к телеграфам, железным дорогам, школам и больницам!

Криво тянуть. Косо. Как умеет. Потому что… а кто если не он[27]27
  «Цивилизаторские» идеи были в то время (да и значительно позднее) довольно-таки популярны в Европе. Условное «бремя белого человека» многие воспринимали вполне серьёзно, видя свою миссию в том, чтобы вывести африканцев (азиатов, индусов) к «Свету». Такие подвижники в итоге как бы «освящали» колониализм, делая его социально приемлемым.


[Закрыть]?

Приняв от молчаливого слуги поводья и взлетев в седло австралийского приклада[28]28
  Имея стилистические корни от английского седла в дизайне сиденья, панелей, крыльев и стремена, оно имеет гораздо более глубокое сиденье, более высокий угол наклона и наколенники спереди, чтобы создать очень надежное седло, для всадников, которые ездят в суровых условиях или проводят много времени на лошади.


[Закрыть], невесть какими путями попавшее в ЮАС, Николай окинул окрестности, по въевшейся привычке выглядывая врагов. Война не закончилась окончательно ни для него, ни для тсвана, ни не для десятков, если не сотен племён, многие из которых не поймут самого значения слова «мир».

Добавить в это экзотическое блюдо, томящееся на медленном огне племенных конфликтов и экономических интересов Великих держав привычно-враждебных британцев, горстку беспринципных авантюристов, африканской природы по вкусу… Малярийные москиты, ядовитые насекомые и змеи, ну и разумеется – леопарды, нет-нет, да и пробирающиеся на территорию поместья, привлечённые запахами человеческого жилья.

Да и с матабеле не всё так однозначно! Народ этот безусловно храбрый и воинственный, но никакого "благородства дикаря", нелепой выдумки некоторых европейцев, у матабеле не наблюдается! Воинственность, жестокость, маскулинность – сколько угодно!

А благородство… оно есть, как не быть. Но отнюдь не утрированно-идиллическое, а то самое – Ветхозаветное. Вождь здесь второй после Бога, но он должен постоянно доказывать сакральность свой власти, что не отменяет бесконечных заговоров или как минимум – попыток прощупать пределы прочности!

Да, заговоры и мятежи в исполнение африканцев имеют несколько иной антураж, и понять суть человеку несведущему часто просто невозможно. Они верят в магию и колдовство, используют части человеческого тела в качестве "лекарств" и могут обвинить человека в колдовстве на том основании, что у него плохо растут волосы на ногах[29]29
  Всё это относится не только к матабеле, но к зулусским племенам вообще. В частности, волосы у мужчин на ногах (на внутренней стороне ляжек) по мнению зулусов, плохо растут потому, что колдуны ездят верхом на гиенах, и потому волосы на ляжках «стираются».


[Закрыть]! Притом обвиняемый может только бежать… если успеет.

Можно посмеяться над попыткой заколдовать вождя по плевку… Но нельзя прощать.

Намерение есть действие, и неграмотный африканец, задумавший извести вождя или одного из его приближённых, совершает попытку убийства, или как минимум – причинения умышленного вреда здоровью! Умышленного!

Сегодня просвещённый Белый Вождь посмеялся над колдуном, отпустив его восвояси, или наказав сугубо символически…

… а завтра члены племени не поймут, если на высоком суку вздёрнут неудавшегося стрелка! В их голове это явления одного порядка…

Объезжая усадьбу, напоминающую одну огромную стройку, Корнейчуков своим присутствием выполнял ту же роль, что выполняет канонерка Великой Державы в колонии. Каждодневно напоминая о своём существовании, заглядывая в самые отдалённые уголки, он стимулирует нерадивых работников много лучше, чем любая система наказаний и поощрений.

Он по опыту знает, что стоит ему ослабить внимание всего на несколько дней, и беспечные африканцы начнут лентяйничать, выдумывая себе всевозможные оправдания. Что с того, что завербованы они отнюдь не насильно и получают за свой труд вполне сносное жалование, а дневной урок создан с учётом особенностей племени?

Менталитет скотоводов, сложившийся за тысячи лет, не изменишь в одночасье! Хотя племена зулусов и не чужды ни земледелию, ни ремёслам, но основа их благосостояния – скот! А работа африканского пастуха заключается в том, чтобы сидеть на пригорке и поглядывать по сторонам, высматривая хищников. Самая главная их задача… не заскучать! Какой уж там монотонный физический труд…

"– Тсвана куда как способней к работе", – мелькнуло в голове молодого плантатора при виде мускулистых фигур воинов матабеле, танцующих возле строящейся ограды крааля. Тронув пятками коня, он подъехал к засмущавшимся чернокожим.

– Вы как дети! – резко сказал Корнейчуков, хмуря брови и особое внимание уделяя немолодому старейшине, выполняющему роль бригадира, – Мужчины знают, когда можно веселиться, а когда нужно работать, и если надо – умеют работать весело!

– Может, они ещё маленькие мальчики? – осведомился он у разом вспотевшего пожилого матабеле, – Тогда им нужно выполнять работу мальчиков и забыть думать о женщинах и пиве!

– Они мужчины, бвана! – старейшина склонил голову, украшенную кольцом, делая небольшой шажочек вперёд, как бы принимая на себя ответственность. Воины тихо зароптали, недовольные покушением на святая святых, то бишь на женщин и пиво.

– Мужчины? – усмехнулся плантатор, окидывая взглядом засмущавшихся и разом замолчавших головорезов с рожами, способными напугать любого парижского апаша, – Ну так пусть докажут это работой! Я знаю, что у матабеле даже мальчики – храбрецы, и рождаются с ассегаем в руке. Но мужчинами становятся только тогда, когда понимают, что работать нужно больше, чем танцевать и веселиться!

Устроив разнос, и одновременно польстив племенной гордости воинов, Корнейчуков поехал дальше, тая в усах кривоватую усмешку. Сцены такого рода не доставляют ему никакого удовольствия, но приходится заниматься специфической африканской риторикой, держа в голове десятки шаблонов на разные случаи.

Рослый рыжий мерин английских кровей, прядая ушами, мерно вышагивает по широкой, изрядно разбитой грунтовой дороге, по краям которой высажены тоненькие пока деревца. Лет через двадцать они будут давать густую тень и прохладу, а ныне – только отдохновение для глаз!

А пока… пока вокруг сплошная стройка и будущий парадиз можно скорее угадать! Что-то строится накрепко, на века, а что-то – как времянка, и сия архитектурная чересполосица режет глаз всякому человеку, не лишённому от рождения вкуса.

Впрочем, это не в укор, да и рабочие придают строительному ландшафту своеобразную деловитую прелесть растревоженного муравейника. Нет-нет, да и пересекут дорогу кафры, тащащие на плечах пилы, топоры и мотыги, и непременно – с песнями! Танцуют и поют они куда охотней, чем работают.

Повсюду если не грязь, так пыль и навоз, щепа и растаскиваемый ветром тростник. Мычание быков, конское ржанье, пение работников, визг пил и стук топоров сливаются в мелодию стройки, самую сладостную для собственника!

Запряжённые могучими быками повозки, неспешно поскрипывающие впереди, завидев хозяина, без нужды сворачивают к обочине, а работники-кафры приветливо скалят зубы, размахивая руками. Иногда Николай удостаивает кого-то взглядом, и тогда улыбки становятся настолько широкими, что он всерьёз опасается, что лицо работника треснет пополам от переполняющего его счастья!