Текст книги "Госэкзамен"

Автор книги: Василий Панфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Действительно… – Надя растерянно улыбнулась и болезненно сощурилась, массируя виски и наверное, пытаясь вспомнить более компетентных и влиятельных, – а ведь и некому больше… Боже мой…

Вторая глава

– Слово предоставляется депутату Морозову…

Спикер Городского Совета ещё не договорил, а по широкому проходу, устланному красной ковровой дорожкой, уже стремительно шёл, почти бежал Илья Логгинович, не обращая внимания на пустой левый рукав, выпавший из кармана пиджака. Плотно сжатые губы и раздувающиеся ноздри тонкого, несколько хрящеватого носа, свидетельствовали о крайнем возбуждении этого обычно спокойного и сдержанного человека, и Илья Логгинович не обманул ожиданий.

– Хватит! – рявкнул он на африкаанс, воинственно выпятив вперёд короткую, задиристую рыжеватую бородку, и с силой ударив добела сжатым кулаком по трибуне, – Хватит это терпеть! После захвата Дурбана Фольксраад навязал нам своих представителей, навязал вопреки всем демократическим процедурам! Вопреки здравому смыслу и воле народа!

– Мы не стали оспаривать это решение… – глухо произнёс он и вздохнул прерывисто, набирая воздуха в ходящую ходуном грудь, – Не стали, посчитав его за обычную перестраховку от радикалов в наших рядах! От тех немногих, кто протестовал против статуса вольного города в составе ЮАС, и видел Дурбан неотъемлемой частью Русских Кантонов! Мы пошли навстречу опасениям консервативной части Фольксраада, проглотив обиду и стерпев унижение.

– А нас… – Илья Логгинович сделал паузу, обводя присутствующих яростным взглядом, отдельно остановив свой взор на африканерах, представляющих Фольксраад в Городском Совете, – предали!

– Да! – закричал он яростно, надсаживая горло и перекрикивая орущих оскорбления буров, вскочивших со своих мест, – Предали! Я готов отстаивать свои слова хоть в суде, хоть с оружием в руках!

– … регламент! Регламент! – тщетно колотит спикер молоточком по столу, а в зале уже вовсю дерутся. Летают кресла, кого-то лупят оторванным подлокотником по спине, кровянятся рожи, мелькают кулаки, а Янсена бьют ногами, целя острыми носками штиблет в толстое бородатое лицо.

Аккредитованные в Совете журналисты лихорадочно записывают происходящее в блокноты, и в газету, немедленно в газету! Добежать до дверей, вручить вырванный листок мальчишке-курьеру на велосипеде – с напутствием спешить так, будто этого зависит чья-то жизнь, и снова в гущу политических событий!

Вспышки фотоаппаратов… снимки в таких ситуациях почти всегда дрянные, не всегда опознаваемые без подписи кто есть кто под фотографией. Поэтому в зале на заседании Совета всегда сидит художник, а то и не один, спешно делая наброски. Не всем это нравится, но…

… это и есть – демократия!

Охрана не сразу растащила драчунов, но воинственный пыл не угас ни у одной из сторон. Пусть буры в заметном меньшинстве, но народ это рослый, откормленный, и сама драка напоминала схватку своры собак с огромными секачами.

– Предали! – неукротимо повторил Морозов, выцеливая взглядом побитых, но не сломленных представителей парламента ЮАС, – По какой причине Фольксраад не стал заниматься развитием Дурбана, спихнув всё на нас, мы можем только догадываться, но все возможные причины отчётливо воняют отборным дерьмом!

Буры снова вскочили со своих мест, но на этот раз не полезли в драку, ограничившись криками и оскорблениями. Орали от души – так, что едва не лопались жилы на шее… но переорать не смогли.

– … неверие в то, что мы можем удержать город, – хрипло надрывался Илья Логгинович, перекрикивая шум в зале, – желание провернуть масштабную спекуляцию с земельными участками, что-либо другое, или всё это вместе взятое – не важно! Важно то, что Фальксраад не стал развивать Дурбан, оставив его развитие целиком и полностью на нас! Не стал развивать, но представители Фольксраада делают всё возможное, чтобы экономика города не росла, чтобы обороноспособность его оставалась на возможно нижайшем уровне! Что это, как не предательство?

– Дорог каждый день, каждый час, каждая минута, – срывающимся голосом выкрикивал Илья Логгинович, поджавшись вперёд так, что доски трибуны врезались в грудь, – а нам вставляют палки в колёса, затрудняя, а то и накладывая вето на любое решение, идущее на пользу городу! И чем важнее это решение для экономики Дурбана, для его безопасности, обороноспособности, тем больше проволочек.

– Они! – Морозов ткнул рукой в ставленников Фольксраада, – Предатели! Предатели, готовые менять нашу кровь на британское золото! Они называют это национальными интересами, но присутствующие здесь буры, живущие в Дурбане и имеющие имущественные интересы в городе, не дадут соврать – национальных интересов в их поступках нет! Есть предательство.

– Мы спрашивали! – вскочил с ногами на кресло Савва Григорьев, – Мы много раз спрашивали Янсена и Беземайера напрямую, делали запросы в Фольксраад, и знаете что? Нет ответа!

– Нет! – заорал Савва ещё громче, – Есть отписки, которые не назовёшь даже формальными, такими бумагами даже подтереться нельзя – жёсткая! А Шниперсон…

Он огляделся в поисках приятеля, и могучий иудей воздвигся памятником самому себе.

– … Лейба не даст соврать, он лично ездил в Фольксраад, и что?! Да ничего! Даром потраченное время!

– Не-ет… – пароходной сиреной прогудел Лейба, – не даром! Мы хорошо поняли, что могучий Дурбан, процветающий Дурбан… Дурбан, с честью выдержавший осаду британцев, им не нужен! Там…

Лейба щедро махнул волосатой рукой, захватывая в жменю добрую половину Африки.

… – сидят те, кто хочет видеть Дурбан, разрушенным до основания, и чтоб сами камни его пропитались нашей кровью! А потом на развалины придут они, и будут торговаться с британцами, выторговывая себе мир, завоёванный не ими!

– … регламент, регламент, – пуча глаза, надрывается спикер, давно уже сорвавший голос и каркающий простуженной вороной. В зале заворачивается второй раунд дебатов – с матом на нескольких языках, оторванными рукавами, попыткой удушить оппонента и плевками в окровавленное лицо.

– … мы следим, чтобы Дурбан оставался в составе ЮАС! – дорвался до трибуны Пауль Янсен, прижимая окрашенный кровью платок к рассечённой скуле, – Все обвинения неуважаемого Илии и Лейбы – клевета и поклёп, и на этом я настаиваю!

Речь его попытались заглушить свистом, в трибуну полетела всякая мелкая дрянь из карманов, а потом, выстроившись клином, фракция Морозова пошла в атаку, пытаясь оттащить Янсена от трибуны. Вцепившись в дерево сильными лапищами потомственного фермера, тот не желал покидать место, а представители Фолксраада, сгрудившись вокруг, защищали предводителя.

– Предатели! – пароходной сиреной орал бакалейщик де Гроот, рвущийся к соплеменнику на трибуне и пытающийся дотянуться кулачищем до неприятельской физиономии, – Нам! Нам здесь умирать, когда придут британцы! Не вы будете умирать в Дурбане, чтобы женщины и дети за вашими спинами – жили!

– Вон воров из Совета! – начал скандировать де Гроот, так и не дотянувшись до ненавистной физиономии, – Вон предателей!

– Вон – воров! – поддержали его радикалы, отрывая наконец представителя Парламента ЮАС от трибуны – вместе с доской! – Вон – предателей!

Снова разгорелась драка, но на этот раз сторонники Морозова выиграли не по очкам, а тяжёлым политическим нокаутом! Представителей Фольскраада вытолкнули из здания Совета, выкинув следом их документы и все личные вещи из кабинетов.

– … Илия, ты не мужчина! – орал Янсен, задирая окровавленную физиономию вверх, и не обращая решительно никакого внимания на разбросанные под ногами бумаги, с которыми шаловливым котёнком уже начал играть ветёр, – Ты трус!

– … дебаты, – прошелестело среди зевак, в быстро кристаллизующейся толпе возле здания Совета.

Бумаги разлетаются под ноги толпе, ложатся в мелкие лужицы, оставшиеся после недавнего дождя. Несколько африканеров, наклоняя по-бычьи головы, собирают их с угрюмыми лицами, невольно склоняя выи перед собравшимися людьми.

– … а он? – и спрашивающий замирал, стараясь не пропустить не то что ни словечка, а ни единого звука! Это же История! Настоящая, живая… потом уже набегут репортёры, и как водится, всё переврут! А тут он самолично, свидетель…

– … да ты што? – не верили всё новые зеваки, подходя и переспрашивая у очевидцев, – Так и сказал?

– … да пустите, черти… пустите, я сказал!

Отпихиваясь от чересчур ретивых сторонников, Илья Логгинович сбежал со ступенек, остановившись за несколько шагов до Янсена.

– Илья, давай я на замену… – всё упрашивал его молодой Шниперсон, придерживая друга за плечо могучей ручищей.

– Не мужчина, говоришь? – Морозов шагнул вперёд, щуря злые глаза, и скандал стал внезапно чем-то большим. Вздохнув, Лейба отступил на шаг и с досадой запустил руку в густую, проволочной жёсткости бороду.

– … дуэль, – прошелестело в толпе, – стреляться будут!

… но они ошиблись. Накал взаимной ненависти оказался так велик, что дуэлянты выбрали – ножи! Не первый, и наверное, не последний случай в истории ЮАС – одной из немногих стран, где право на дуэль закреплено на уровне Конституции, а вот дуэльного кодекса пока не выработалось!

Секунданты начали было обговаривать условия, но…

– Насмерть! – синхронно выдохнули противники, меряясь взглядами и силой Духа. Суеты с одинаковым оружием и прочим бредом не возникло – что у тебя с собой, тем и дерёшься…

Оба дуэлянта оказались людьми практичными, с боевым и дуэльным опытом. Поэтому и ножи их по размеру напоминали скорее тесаки, которыми сподручней рубить кустарник и вражеские конечности, а не никак не нарезать лежащую на тарелке отбивную. Впрочем, это особенность любого фронтира.

Освободили площадку примерно пять на пять метров, и толпа обступила их, напрочь перегородив улицу. Задним рядам не видно ни черта, но…

… какая, на хрен, разница?! Подробности они выдумают потом, а пока – вот она, дуэль! Представитель Парламента и народный избранник дерутся насмерть!

– … пропустите… да пропустите же, черти! – мечется на краю толпы мелкий чернявый мужичонка, но его, как одиночку и не тутэйшего, отпихивают назад, не жалея локтей и добрых слов.

– А-а! Да штоб вас! – шваркнув картуз оземь, он задумался на миг, тут же подобрал головной убор, и забрался на ближайший фонарный столб с ловкость обезьяны. Его примеру, заулюлюкав и засвистев, тут же последовали мальчишки-курьеры, молодые парни и несколько подвыпивших мужичков, не боящихся уронить авторитет чилавека степенного и солидново под ноги честно́му люду.

– А действительно… – выдохнул осанистый господин, по виду мелкий служащий банка или приказчик солидного галантерейного магазина. Но, будучи тверёзым и здравомыслящим, не стал изображать из себя обезьянку на потеху толпе, а кинув мелкую серебрушку чернокожему извозчику, застрявшему с пассажиром на краю толпы, вскарабкался в экипаж и встал сусликом.

Бойцы начали расходиться, ожидая сигнала. Янсен, скаля желтоватые зубы, скинул с себя сюртук и одним уверенным движением намотал его на левую руку.

В толпе глухо зароптали, но Морозов не стал протестовать, лишь усмехнувшись кривоватой многообещающей улыбкой. Однорукий, он не считает себя калекой… просто перезаряжать оружие стало немного сложней!

Встав на носки, Илья Логгинович попрыгал на них, и развернувшись боком к противнику, начал, разминаясь, как бы раздёргивать его.

– Неаполитанская школа! – уверенно сказал нетрезвым голосом какой-то доморощенный знаток в толпе, – Зумпата! Щас напрыгивать будет!

Знатоку быстро объяснили по шее, где он не прав, и самое страшное – вытолкали из передних рядов, лишив Зрелища.

– Дурака кусок, – вытолкавший его пожилой рабочий дал напоследок подзатыльник с напутствием, – Илья Логгиныч и так-то однорукий, а тут ещё ты со своим мнением! На хера? Штоб говнюку этому из Парламента воспомоществование советом оказать?! Никшни! Ишь…

Погрозив напоследок мосластым кулаком, авторитетный работяга ввинтился в передние ряды, где для него придерживали местечко.

Благо, нетверёзый знаток говорил на русском, а африканеры, будь они хоть сто раз представителями Парламента в русскоязычном Дурбане, изучением языка себя не утруждают.

– Начали!

… вопреки ожиданиям людей несведущих, дуэлянты не бросились в бой сразу после сигнала, а продолжили ходить, провоцируя иногда противника. Еле заметное движение корпусом…

… и тут же назад! Снова, и снова, и снова…

Внезапно бур рыкнул натуральным львом и бросился в атаку, сперва прижав к груди обмотанную пиджаком руку, а потом резко выбросив её вперёд – пытаясь толи схватить, толи ударить депутата.

Морозов контратаковал беззвучно, скользнув под руку вперёд и немного вбок плавным движением.

Несколько секунд необыкновенно быстрых движений… и Морозов отпрянул назад. С рассечённой головы депутата обильно текла кровь, предплечье жесточайше изрезано…

… а Янсен остался лежать на брусчатке, вскрытый от паха – до горла!

– Как же так… как же так… – отменно высокий, но несколько дрищеватый господин с землистого цвета лицом, всё повторял и повторял одну и ту же фразу, уподобляясь сломанному патефону. В расширенных глазах его нет никаких мыслей, и лишь один неизбывный, какой-то первобытный страх существа, выросшего в совершенно тепличных условиях и впервые столкнувшегося с жестокостью.

Под мёртвым телом африканера тем временем начала расплываться лужа крови, тяжело запахло убоиной, содержимым кишечника и прочими ароматами крестьянского подворья по осени. Откуда-то почти моментально нароились мухи и прочая насекомая погань, припавшая к лужицам крови и развороченному животу.

Отступив на пару шагов назад, тщедушный господин спешно прижал к стремительно зеленеющему лицу надушенный платок. Издав нутряной звук, он ещё сильнее прижал платок, но тем самым лишь измарал сюртук. Рвало его долго и мучительно, до боли в лёгких и желудке.

Янсена, в ожидании коронера, прикрыли куском ковровой дорожки, наспех отхваченной ножом. Ворсистая ткань скрыла тело от сторонних глаз, впитав часть крови с земли, и только тогда зеваки начали расходиться, возбуждённо обсуждая поединок.

– Как же так… – потерянно повторил господин, тщетно пытаясь оттереть с сюртука следы рвоты, – вот так вот, и человека… как можно? Кто да ему право вот так вот… убивать?

– Право? – тот самый немолодой рабочий, вытолкнувший знатока из передних рядов, остановился перед чувствительным господином. Высморкавшись под ноги с тем простодушием простолюдина, в котором баре видят бескультурье, а народ попроще – недвусмысленную издёвку и отношение к чистой публике, работяга достал платочек и культурно вытер сперва испачканные пальцы, а потом промокнул бугристый нос, заросший обильным волосом изнутри и немножечко снаружи.

Нимало не смущаясь разницей в росте, возрасте и социальном положении, пожилой рабочий настроен явно задиристо, ни в малейшей степени не боясь последствий. А правда… а чево он?! Право, тля…

– Права, сударь… – рядом с пожилым рабочим встал молодой, от силы лет шестнадцати, худощавый парнишка с руками, в которые намертво въелось машинное масло и металлическая стружка, – Права – не дают, права – берут… Человек должен сам завоевать себе права, если не хочет быть раздавленным грудой обязанностей[10]10
  Пьеса «Мещане» Максима Горького (1901 г.) Слова Нила, сказанные им в споре с отцом.


[Закрыть].

– Па-азвольте, – сутуло выпрямился заблёванный господин, опираясь на тросточку и готовый отстаивать свои убеждения, – социальный переворот сам по себе не даст ничего!

– Тю… – насмешливо протянул молодой, скаля неровные зубы, – никак толстовец?

Дрищеватый господин с достоинством выпятил подбородок с клочковатой бородкой, в волосах которой ещё виднелись следы рвоты.

– Да тьфу ты… – сплюнул пожилой работяга на туфлю оппонента, – юрод! Пошли, Савка, нечего с этими господами…

– Уезжали бы вы отседова, господин хороший, – посоветовал паренёк, – здесь вам не там! Ишь, тля… непротивление[11]11
  Неотъемлемая часть Толстовства (помимо вегетарианства, отказа от табака и алкоголя) непротивление злу насилием и отказа от вражды с любыми народами.


[Закрыть]…

В Кантонах дела у толстовцев сразу как-то не заладились, да и немудрено. Некоторые идеи мятущегося графа перекликались с извечным мужицким стремлением к социальной справедливости и неприятием церковной иерархии, но…

… пацифизм?!

Российская Империя постоянно воюет – с "туркой" ли, со "злыми горцами" или "дикими текинцами". По газетному, по барски, войны эти всегда священны, и "положить живот" за свободу болгар, грузинцев[12]12
  Не хочу никого обидеть, это обычное просторечие тех времён, сугубо для антуража и вживания в эпоху.


[Закрыть] или иных братьев-православных – прямо-таки обязанность всякого православного.

Мужики исправно ложили животы, умирая даже не от пуль и картечи, а прежде всего от болезней, дрянного питания, худых сапог и ледяных казарм. От воровства чиновников военного ведомства, нерадения отцов-командиров, кулаков озверелых фельдфебелей и шпицрутенов. Умирали, добывая свободу, землю и волю кому угодно… но только не себе!

Освободили Балканы… Братья-православные, не будь дураками, предпочли перебежать из-под гнёта туркского, под гнёт европейский, лишь бы не попасть под руку православного батюшки-царя.

Завоевали Кавказ… и Великие Князья тут же принялись спекулировать земельными участками, вновь и вновь поднимая на восстания горские народы.

А мужику-то всё это…

… зачем?!

Вот и появлялись, как грибы после дождя раскольники всех мастей, отказывающиеся приносить присягу Власти, считая её за врага много худшего, нежели османы! В Туретчину, к румынам, в Сибирь… лишь бы подальше от Белого Царя, попов и помещиков.

Но одно дело – драться за интересы чужие, за возможность Великих Князей спекулировать землёй, за кабинетские земли[13]13
  КАБИНЕТСКИЕ ЗЕМЛИ – личная собственность императора в России; управлялись Кабинетом его императорского величества. Кабинетские земли находились на Алтае, в Забайкалье, Польше и сдавались в аренду.


[Закрыть], выкупные платежи и возможность работать за гроши по шестнадцать часов в день…

… и совсем другое – за своё! Кровное. Вот она, протяни руку – землица. Никаких бар. Своя власть…

… и толстовцы? В Дурбане? В преддверии войны? Да што за на, тля…

В преддверии войны в Кантонах, и особенно в Дурбане, собрался уникальный человеческий зоопарк, так что даже толстовцы с их непротивлением теряются этом фоне. Вот уж точно… каждой твари по паре!

Будто мошки на огонёк, слетаются в Кантоны авантюристы всех мастей. Война! Она ещё не началась, но кто не знает, что война – это не только кровь и смерть, но ещё и Возможности! Не для всех… но люди в Дурбан съезжаются специфические, и очень часто – не брезгливые.

Гешефтмахеры с головами, полными идей и дырявыми карманами. Куртизанки, хипесницы и обычнейшие рублёвые проститутки со всего мира. Странные люди с прозрачными глазами серийных убийц и бродячие проповедники, часто – в одной компании, повязанные самыми странными узами.

Ведёт их жажда. Славы ли, денег, крови… у каждого не выспросишь, да и люди это подчас полезные, и у всех – морковкой под носом – успех нынешних хозяев Дурбана! У всех перед глазами – примеры людей, которые ещё недавно были – ничем!

И желание…

У кого-то – влиться в эти пока ещё не сплочённые ряды. Стать элитой нового государства. Попасть в учебники истории хотя бы в сносках.

У кого-то – сломать сырую, не застывшую ещё кладку государственного устройства, и из этих обломков построить что-то новое, будь-то государство нового социального строя или личная Империя.

Дурбан образца тысяча девятьсот второго года – очень… очень интересное место. Когда-нибудь об этом периоде истории будут писать книги и снимать фильмы, а пока – люди живут здесь так, будто каждый пытается стать Главным Героем!

Третья глава

Вздыхая так тяжко, как только это вообще возможно, Кузьмёныш застоявшимся жеребёнком переминался на тонких ногах и тоскливо поглядывал в маленькое окошко полуподвала – источник солнечного света и божественных звуков…

– … офсайд, – надрывным дискантом орали во дворе – выплёскивая эмоции, срывая голос и наматывая нервы окружающих на кулак вместе с собственными соплями, – я тебе говорю – офсайд!

Голос был пискляв, авторитетен и яростно-надрывен, как перед хорошей драчкой.

– Рувим, ты с тогошних разов на карточке висишь[14]14
  Висеть на карточке (предупреждении) – 1) ситуация, при которой игрок имеет непогашенные предупреждения, полученные в предыдущих матчах, и очередное предупреждение повлечёт за собой, согласно регламенту турнира, дисквалификацию на следующий матч; 2) ситуация, при которой игрок уже получил предупреждение в проходящем матче и следующее предупреждение в данной игре повлечёт за собой удаление с поля.


[Закрыть]! – не менее яростно возражал невидимый, но такой же писклявый и яростный оппонент, – Што за манера жидовская – всё через хуцпу решать!

– Сам ты… – послышалась возня, преддверие обыденной мальчишеской драчки, – Нет, Федь, а чево он? Хуцпа! Нашёлся арбитр! Глаза пусть…

– Пепе! – заорал истошно всё тот же дискант, – Пепе, ты скажи – был офсайд, или как?!

Кузьмёныш завозился и завздыхал с совершенно щенячьим поскуливанием, нетерпеливо перебирая босыми ногами и неотрывно глядя то на окошко, то на низкую дверь, ведущую из маленькой полуподвальной квартирки на улицу, представляющуюся ему раем. Он уже там, во дворе…

– А ну цыть! – строго прикрикнула мать, подкалывая где нужно булавками ношеный костюм, отданный мальчишке сердобольными соседями задаром. Кузьмёныш послушно замер, печально обвиснув, и всей своей тощей фигуркой показывая, меру, степень и глубину своего отчаяния.

Во дворе невидимый Пепе, мешая русский с португальским и африкаанс, авторитетно (и пискляво!) решал насчёт офсайда и висенья на карточке. В итоге спор разрешили практически рыцарским поединком на кулачках.

– По сопатке ему! По сопатке! – азартно орали детские голоса, среди которых явственно выделились несколько девчоночьих. Кузьмёныш люто обзавидовался, он готов сейчас даже получить по сопатке, лишь бы вот так, во дворе, с ребятами…

– Под дых лупоглазого! – азартно вопили болеющие за иную сторону, – А-а! Бить не умеешь! Девчонка!

– По уху, по уху ево!

Затем последовал короткий, но очень эмоциональный разбор драчки, в которой не оказалось проигравших, а были одни сплошные победители. Игра возобновилась, и снова послышались звуки босых ног, пинающих мяч, азартные крики и неизбежное…

– А ну пошли отседа, ироды! – дребезжаще ввинтился в игру старушечий сварливый голос из тех, от которых заранее морщишься, предугадывая затяжной лай и позиционное конфликтное противостояние, – Ишь, взяли барску манеру, мячики ногами лупасить! Вот я вас, озорников! Возьму хворостину, и…

– Да што ж ты за зараза такая, Марковна! – послышался грубый, прокуренный мужской голос, и начавшийся было конфликт поколений разом перерос в увлекательную свару по-соседски, – Всё бы тебе свои порядки наводить, да хворостиной размахивать! Тебе б фельдфебелем к Николашке, знатный бы мордобец и тиран вышел бы! Ребятишки спортом, стал быть, занимаются, к етому… к чемпионату квартала готовятся, а ты им мешать? Сгинь, зараза старая!

Склока с лаем понеслась по двору, вовлекая всё новых и новых участников. Как это всегда и бывает, бойцы вспоминали минувшие дни[15]15
  А. С. Пушкин. Уверен, мои читатели достаточно грамотны, но увы – цитировать без упоминания первоисточника в том или ином виде у нас нельзя.


[Закрыть], где ядом друг в дружку плевались они.

А потом, как и не было ничего… бумц мячиком и…

– Го-ол!

– Не было! – штопором закрутился в уши голос Рувима, игнорируя пространство и время, – Через руку пошло, по руке! Федя, ну скажи же!

– Ма-ам… – не выдержал Кузьмёныш, выразительно поглядывая на дверь глазами и дыша часто-часто.

– Цыть! – решительно прервала нытьё мать, усталая женщина с натруженными руками прачки и просветлённым лицом Мадонны, – Не мамкай мне!

Вздохнув, Кузьмёныш принялся стойко претерпевать муки примерки жаркого, колючего шерстяного костюма и необходимость стоять неподвижно. Единственная отрада – слушать игру, но и то…

– … вот здесь подошьём, – ввинчивался в уши пронзительный голос тёти Фейги, взявшейся помогать по-соседски и околачивающейся здесь уже второй день. Свободного времени у домохозяйки при хорошо зарабатывающем муже и почти взрослых детях – полным-полнёшенько, и она, скучая бездельем, щедрою рукой тратит его на соседей, не всегда задумываясь об уместности.

– … был гол! – доказывал тем временем дискант, – Был! Федя, скажи им…

– … здесь расставим, и будет у нас не мальчик, а такой сибе пэрсик, шо люди издали будут щурить глаза и говорить: а хто это там прошёл, такой красивый и интеллигентный?!

Мать блаженно улыбалась, кивала и готова была вот так, с булавками во рту, соседкой и разговорами о сыне сидеть вечно! А Кузьмёныш страдал…

Наконец костюм подкололи где надо, местами вместе с Кузьмёнышем, на што тот только шипел тихохонько, потому што надо понимать за женское вдохновение и характер! Вроде как гадость сделали тебе, ан ты и окажешься виноватым. А чего ты… ишь, под руку!

– Ну вот, – выдохнула мать, любовно приглаживая костюмчик на сыне, – хоть сейчас женись!

Сын скривился, но смолчал благоразумно. Необходимость жениться он смутно понимает, потому как это от века заведено и не нами кончится, но напоминать-то зачем?! Фу, девчонки…

– Ма-ам… – проскулил он на грани слышимости.

– Ишь, размамкался, – проворчала та, но видя слёзы, набухающие в глазах кровиночки, безнадёжно махнула рукой, – Ладно, иди. Да смотри у меня! Штоб без…

Мать без лишних слов погрозила кулаком, и мальчишка закивал истово. Скользнув к себе, в крохотную комнатушку, где помещалась только узкая кровать, стол с нависшими над ним книжными полками с парой десятков книг, да стул, он быстро переоделся, подрагивая всем телом от мальчишеского весёлого азарта.

– Я пошёл! – скороговоркой выпалил он, складывая на столе костюм, и выскочил, не дожидаясь ответа и не слыша наставлений вдогонку.

Хлопнула дверь полуподвала, и на солнечный свет вылетел мальчишка, сияя щербатой улыбкой самого счастливого человека во всём мире. А во дворе – друзья весёлой кучей-малой. Налетели, по плечам охлопали, улыбками осветили, и вот он уже – равный среди равных, буцкает в пыли меж домами и сараями старый залатанный мячик, готовясь к чемпионату квартала.

– … забегай, забегай! – и бумц по мячу… эмоции – самые искренние, на потных замурзанных физиономиях азарт, счастье и готовность именно так провести Вечность, – Го-ол!

Число игроков в команде неровное. Это потом, на чемпионате, будет тютелька в тютельку, а пока вот так – орда сопливая, с азартно подтявкивающим щенком, которого придерживает на коленях рыжая девчонка лет восьми, болеющая за старшего брата.

– Пенальти! – заорал истошно Пепе, голосом заменяя поломанный свисток.

Разбег…

– Наташа-а! – прервал футбольную идиллию женский голос, – Обедать!

– … го-ол!

– Ма-арк… – пронзительно вторит ей пожилая еврейка, – домой!

– Пять минуточек, Ба!

– Домой! – приговор звучит сурово и безапелляционно, даже если такого слов нет в лексиконе зовущего. Воители разбредаются по квартирам, наспех плещутся над рукомойниками и скороговоркой делятся с домашними футбольными перипетиями.

– … а я с подката такой – бумц! – рассказывал Кузьмёныш взахлёб, расплёскивая эмоции и почёсывая украдкой разбитую коленку, от которой отвалился наслюнявленный листок.

– … ну што с тобой делать? – невпопад качает головой мать, занятая домашними хлопотами и подкладывая добавку, – Ты ешь, ешь…

В дверь решительно постучали, и женщина встрепенулась, подхватившись с табуретки и поспешая к двери.

– Додик? – удивилась она, растерянно пропуская незваного гостя.

– Шалом этому дому, – поприветствовал хозяев Бриск, щуря подслеповатые глаза и втискиваясь в крохотную квартирку. Пригнувшись неуклюже, он всё-таки стукнулся лысеющей головой о низкую притолоку. Изрядного роста, он и сутул преизрядно, всей своей нескладной фигурой напоминая вопросительный знак в золотых очёчках.

– Глафира, я пришёл поговорить за поведение вашего сына! – сходу ошарашил он прачку, не утруждая себя вежливыми расшаркиваниями.

– Ах ты паршивец! – напугано ахнула женщина, поворачиваясь к удивлённому сыну, – Признавайся, што ты натворил!

Логика в её испуге наличествует и даже оправдана, потому как – где вдова-прачка, а где почтенный аптекарь? Пусть даже аптека у него крохотная, а сам Бриск служит неизбывным источником анекдотов для всего квартала, но нужно же понимать разницу в социальном положении!

– А я што? – привычно заныл Кузьмёныш, уворачиваясь от свёрнутого грязного полотенца и мучительно пытаясь понять, с какой именно претензией мог придти местный аптекарь. Потому что специально он не шкодит, оно само как-то получается, притом на удивление разнообразно, – Што сразу я?!

– Опять окно?! – сама себя накручивала женщина, хватаясь за сердце и вспоминая, сколько в её тощем кошелке осталось денег, – Ну паршивец!

– Хуже! – скорбным голосом протрубил Бриск, и Глафира опустилась на табуретку, хватая ртом воздух и глядя перед собой остановившимся взглядом.

– Серёжа, – взгляд Додика остановился на мальчике, пригвождая того к дощатому полу, – сядь, нам надо с тобой серьёзно поговорить.

– Д-да… – не чуя под собой ног, Кузьмёныш нащупал свободную табуретку и уронил на неё костлявую задницу, уставившись на аптекаря испуганными глазищами.

– Ах ты… – завыла было женщина, раззадоривая саму себя для предстоящей порки сына. Женщина она добрая, а лупить кровиночку нужно, потому что безотцовщина и шкода! И вообще… как же иначе-то воспитывать? Рыдает и бьёт, а Кузьмёныш страдает не столько от колотушек, сколько от материных слёз.

– Глафира Ивановна, – Додик осадил её тяжёлым взглядом и та, прижав руки с полотенцем к губам, понятливо закивала. Подав гостю табуретку, она уселась и сама, но тут же вскочила, обмахиваясь полотенцем и стискивая побелевшие губы.

– Серёжа, – продолжил Бриск, не отрывая от мальчика гипнотического взгляда, – я сегодня имел интерес наблюдать за ваш дворовый футбол.

Глафира выдохнула что-то нечленораздельное и ещё сильнее замахала полотенцем, задрожав нижней губой и придумывая для себя все возможные ужасы. Русский язык у Додика практически эталонный, но когда он начинает сбиваться на местечковый диалект – дело дрянь!

– Серёжа, – с трагизмом в голосе продолжил гость, – я видел, как ты делал руками вот так…

Додик изобразил, будто хватает кого-то за грудки и весьма неумело обозначил удар. В ином случае это выглядело бы скорее комично, но сейчас из аптекаря выплёскивается паника, и это откровенно пугает.

– Ну… – мальчик часто заморгал, не понимая решительным образом ничего, – так, драчка…

– Драчка! – Бриск вскочил, воздевая худые руки к небу, – Ты слышал? Драчка!

Небо не отозвалось, и Гласа с низкого белёного потолка не послышалось, но эмоциональный посыл был столь силён, что Кузьмины невольно задрали головы вверх, ожидая ответа и тщетно разглядывая трещинки на потолке.

– Никак покалечил кого? – выдохнула мать, опуская наконец голову и растерянно моргая – так, будто в глаза ей попали соринки.

– Хуже! – свирепо выдохнул Додик, так что перепугалась не только мнительная Глафира, но и Кузьмёныш.

– Серёжа! – иудей подался вперёд, и очень бережно взял руки Кузьмёныша в свои, поднимая их на уровень глаз, – Ты мог повредить руки!

– А-а… – выдавила женщина и растерянно захлопнула рот, едва не прикусив до крови нижнюю губу.

– Эти руки, Серёжа, – с напором продолжил Додик, выпятив вперёд подбородок из тех, которые принято считать безвольными, – не для драки!

В карих глазах его засветилось то мессианство, которому без разницы на квадратность подбородков.

– Не для драки, Серёжа, – Бриск не выпуская руки мальчика, поднёс их к глазам матери, – видите? Мозоли!