Текст книги "Детство 2 (СИ)"

Автор книги: Василий Панфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Семнадцатая глава

Разувшись и закатав штаны повыше колен, Коста мыл руки в набегающих пенистых волнах.

Несколько раз нервно сжав и разжав их, он щедро зачерпнул горсть крупного песка, и принялся оттирать что-то, видимое только ему.

– Противно, – Услышав чирканье спички, пожаловался он, не поворачиваясь, – хуже собаки бешеной, а вот…

Беня молча встал рядом, невидящими глазами глядя в морскую даль и пуская клубы табачного дыма.

– Не винись, – Наконец сказал он, – мы поменяли палачество на время, и может быть – жизни. Столько имён, а? И шо теперь с ними делать? Скажи, режиссёр?

– Не знаю, – С тоской отозвался Жук, – Не знаю! Если верить классикам, то мы должны посвятить себя борьбе со злом. Но…

Он замолчал, кусая нижнюю губу.

– Но мне таки не хочется класть на алтарь чево бы то ни было свою молодую жизнь, – С едкой серьёзностью ответил Канцельсон.

– Таки да, – Согласился Жуков грустно, – но и оставлять…

– Надо думать, шо трое не самых глупых мужчин найдут таки выход из ситуации, – Подошедшая на поговорить, София храбрилась и старательно улыбалась, но бледное, будто, выцветшее, лицо южанки говорило само за себя, – Да! По трофеям как? Мы с Костой поговорили, и я решила, шо нам эти деньги лягут таки поперёк совести, и это таки не в упрёк!

– Н-нет! – Задумавшись на мгновение, ответил Беня, – Слишком много крови на этих деньгах, и хотя за моих соплеменников говорят всякое, и иногда не без оснований, но мы таки разные.

– Девятнадцать тысяч, это не те деньги, от которых можно благородно отказаться, – Медленно сказал Сергей, – но здесь Беня самую множечко прав, такие деньги не принесут в семью никакого счастья, помимо горя. Фонд! Сдаётся мне, шо мы не в последний раз собираемся за всё хорошее помимо всего плохово.

– Война себя кормит, да? – Задумчиво хмыкнула София, – А вот здесь мы пожалуй и согласимся – да, Коста?

Выпрямившись, грек долго молчал и наконец кивнул, – Полезное дело сделали, – Веско сказал он.

– Полезное, но… а! – Беня махнул рукой и отчаянно задымил, будто пытаясь укрыться за табачным дымом.

– Не потянем, – С тоской сказал Жук, – Столько причастных… бандочка вроде и маленькая, но сколько народу с неё кормилось! Кто прямо, а кто и косвенно. Последних и вовсе… а заказчики? Особенно те, которым юных совсем девочек… Некоторые так далеко и высоко, шо вовек не достанем!

– Даже если, – Он зачиркал спичкой, трясущимися руками ломая одну за другой, – как Беня сказал… на алтарь… всё равно не достанем! Мало нас просто.

– А… – Вскинулась было Софья, но тут же потухла, – Да, решительные люди есть, и многие смогли бы не хуже… но вот смолчать потом?! Удержать в себе? Не могу вот так вот ни за кого поручиться.

– Втёмную? – Предложил Коста неуверенно, – Использовать фонд, может нанять кого?

– Втёмную? – Сергей задумался, забыв о тлеющей в пальцах папиросе, – Мало нас, но надёжных…

– А знаете?! – Он обвёл товарищей хищным взглядом, – А почему бы и не да?! Мы запнулись о новых товарищах или наёмниках через посредство фонда. И забыли о таком мобилизационном ресурсе, как граждане Одессы! Гектограф![23]23
  Гектографическая печать применялась для дешёвого быстрого тиражирования материалов невысокого качества.


[Закрыть]

В глаза Косты начал разгораться огонёк понимания, и потухлое было лицо засветилось внутренним светом. Беня, чуть нахмурившись, смотрел на них без толики понимания в тёмных глазах, полуприкрытых тяжёлыми набрякшими веками.

– Листовки, – Выдохнула София, – и нужным людям… так?

– Да! – Выдохнул Жук вместе с табачным дымом, – Богом клянусь, не привёдёт к нам!

Желатиновый[24]24
  Для желатиновой печати обычно используются плоские гектографы, представляющие собой ящик, заполненный смесью, приготовленной из 1 части желатина, 4 частей глицерина и 2 частей воды. Масса застывает в жестяных ящиках. Рукопись, написанную анилиновыми чернилами, плотно прикладывают к массе и через несколько минут на гектографе получается оттиск, который копируется на прикладываемых листах бумаги.
  Гектограф даёт до 100 оттисков (отсюда и его название), но только первые 30–50 отчётливы.
  Мокрой губкой оттиск на массе смывается и гектограф вновь годен к употреблению. За время существования гектографы были значительно усовершенствованы и использовались в малой (оперативной) полиграфии для быстрого размножения печатной продукции с невысокими требованиями к качеству оттисков.


[Закрыть], достался по совершеннейшей случайности как трофей. Ни свидетелей, ни полслова потом. Укрыл в надёжном месте на всякий случай, и вот он настал! Всё, всё есть!

Чернила, желатин, даже бумага!

– Повозиться, конечно, придётся, – Добавил он для порядку, но…

Пожатие плеч, и Жук, опустошённый морально, на некоторое время самоустранился от обсуждения проблемы, присев на песок и поглядывая на заходящее в море солнце.

– Я так полагаю, – Медленно начал Коста, почесав кончик носа, – работать лучше всего через почту. Банально, но зачем выдумывать то, шо и так уже имеется? Сотни писем, я думаю, с запасом будет.

– Пострадавшим, – Добавила София, – но не всё… не всю кипу! Там же стопка больше мужского кулака! Краткая… выжимка, да? С доказательствами и прочим, но не вовсе уж подробно.

– Самым крикливым, – Добавил негромко Беня, подняв для наглядности корявый, желтоватый от табака палец, – а не вообще всем. Такие нужны, штоб не в горе замкнулись, а на люди выплеснулись, да штобы пошире! Погромче!

– Да, – Согласилась София, – их есть у меня!

– Но с десяток образцов нужно полностью сделать, – Добавил вяло Сергей.

– Полиции и журналистам? – Подхватил Коста.

– Ага. И не только нашим, – Отозвался Жук, прикрывая глаза, не отошедшие ещё от сока белладонны, – Ниточки тянутся далеко, сами записывали. До Южной Америки мы не достучимся, а вот Франция и Греция вполне реальны.

– Как-то это, – Коста скептически поморщился, – слабенько, как по мне.

– Хоть как-то! – Не согласилась с ним супруга, – Сами их не достанем, а так если не расследование с арестом, так хоть репутацию подмочим и деятельность осложним. Да не двум-трём, а почти што всем.

– С такой позиции таки да, – Согласился Коста.

– Осталось только придумать операцию прикрытия, – Добавил Жук.

– Ну, – Нерешительно сказал Коста, переглянувшись с женой, – мы с Софией до Турции дойдём и засветимся в нужных местах Константинополя.

– Это понятно, – Выдохнул дымом Сергей, – но мало! Не алиби, это само собой, а прикрытие!

Увести в сторону.

– Свалить вину? – Наморщил Беня лоб, – Это небезынтересно, но самую чуточку попахивает серой.

– Не свалить, – Сергей повернулся к нему, слегка раздражённый непониманием товарищей, – А отвлечь! Не конкретные люди, а так – заведомо ложный след для полиции.

– А… и на кого?

Жук пожал плечами, вновь погружаясь в созерцание заката.

– А может… – Нерешительно начала женщина, – да нет, глупости! Есть такие люди, шо и сами с радостью замажутся, а поймать их за тухес за одни только громкие слова будет проблематично. Среди нас социалисты есть?

– Я самую множечко анархист, – Радостно отозвался Коста, сияя улыбкой.

– Ты самую множечко балбес! – Отзеркалила улыбку жена, – Анархист ты стихийный, а не партийный или хотя бы идейный!

– Не без тово! – Заулыбался грек.

– Сионист, – Бухнул Канцельсон, – множечко, но таки не везде!

– Это на какую множечко ты сионист? – Повернулся Жук, недобро щуря глаза.

– На ту, – Не пугаясь, ответил Беня, – шо про Палестину и собственное государство с переселением.

– А… – Глаза Сергея потухли, и на лице снова проступила печать усталости, – в этой части я тоже… сионист.

– Я, – После недолгого молчания продолжил Жук, – скорее нет, чем да. Очень уж мне не нравится впихнутый туда интернационализм.

– Панславизм? – Поинтересовался Беня с еле заметной ноткой ехидного вызова в хрипловатом голосе.

– Нет, – Жук даже не повернулся, – Идея объединения славянских народов под главенством России заведомо утопична. У нас с народным благоденствием даже в собственной стране сложилось таки криво, куда уж там распространять наше криво на родственные народы!

– Таки да, – Согласился Беня уже без нотки, – по этой части у нас всё больше монархисты про царя-батюшку, но без царя в своей голове.

– Или, – Он пыхнул дымом, – республиканцы, напрочь оторванные от народа.

– Ну так как? – Прервала их женщина, – Вы таки спорить или думать?

– Красные[25]25
  Для особо упоротых (не хочу писать потом десять раз в комментах одно и тоже) красное знамя, как и красный цвет вообще, НЕ изобретение большевиков. Крестьянские выступления как минимум с 1880-х годов проходили под красным флагом. Уже ПОТОМ красные знамёна «перехватили» левые вообще и большевики в частности.


[Закрыть] бригады? – Нерешительно предложил Коста, – Ну, если таки совсем далеко от нас?

– Я таки да, – Согласился Беня.

– Пусть ищут чёрную кошку в тёмной комнате, – Ответил Жук, – особенно если её там нет!

– Единогласно, – Устало подвела итог София.

* * *

– Ой! Ой вэй, доченька! – Полный горя пронзительный женский крик ввинтился в небо, и голуби закружились над двором-колодцем, – Люди!

Полная некрасивая женщина вывалилась во двор, оглашая его рыданьями.

– … ваша… дочь…

Она громко расплакалась, отстраняя от себя многостраничное письмо.

– Рива, Ривочка, – Захлопотала вокруг неё соседка, – Ты чево?

– До… дочка…

Заплаканная женщина протянула письмо, и соседка, пробежав глазами, тряхнула головой и начала читать всему почти што двору, высыпавшему на чужую беду.

– … извещаем вас, – Пронзительный голос разносился далеко, – што ваша дочь, Сара…

… стала жертвой работорговцев, – Читал звонким голосом молодой парнишка на другом конце Одессы. Похожие письма получили, как выяснилось позже, больше двухсот человек.

… – уничтожили костяк банды, – В письмах приводились имена с доказательной базой.

… – соучастники, подельники и заказчики, – Жестяным помертвевшим голосом читал пожилой мужчина перед собравшимися в Пересыпи рабочими, – остаются на суд жителей Одессы.

– … в условиях, когда полиция и суды заняты не охраной общественного порядка, а охраной существующего строя, мы вынуждены взять дело в свои руки.

Перед глазами полицмейстера прыгали буквы, и он ненадолго отложил письмо, отпив тепловатую воду прямо из горлышка графина, постукивая зубами о хрусталь.

… – Красные Бригады.

«– Не было! Ничего не было! Никаких писем, записок, бумаг!» – Метались отчаянные мысли в голове сидевшего в приёмной адъютанта, до которого доносились обрывки слов из присланного многостраничного документа, для пущей выразительности зачитываемые начальником вслух.

– На почте затерялось, – Пробормотал он наконец, – да! Почта!

– … все наличные силы! – Докладывал полицмейстер одесскому градоначальнику Зеленому по телефону, – Так точно, Ваше Превосходительство! Стянуть все наличные силы… да, матросы с судов… слушаюсь!

Обложенный по телефону матом, он подскочил, вытянувшись во весь рост и потея.

– Красные Бригады, чтоб вас… – Грязно выругался полицмейстер, положив наконец трубку и дёргая тугой ворот. Красное от жары и разноса лицо дернулось внезапно, и полицмейстер мягко осел на пол. Сердце.

Адъютант решился потревожить его только через полчаса, но к тому времени события в городе вышли из-под контроля властей.

Собравшиеся на Молдаванке и Пересыпи, толпы решительно настроенных людей не ограничились указанными в письмах адресами. Бандитам, живущим среди людей, но поперёк людских законов, досталось сполна. Их терпели до поры, но теперь крышку с котла сорвало самым решительным образом.

Несколько десятков человек толпа забила насмерть, а много больше избила до полусмерти или…

– Повесить! – И через сук ближайшего дерева перекидывалась верёвка, а минутой позже на её конце уже сучили ногами, под которыми расплывается мокрое пятно.

– Нет! – Визжит немолодая женщина, рвущаяся из рук крепких мужчин, – Сыночка! Будьте вы прокляты! Вы, и дети ваши, и…

Выстрел, и во лбу женщины появляется маленькая дырочка, а молодой мужчина, нервно скалясь окровавленным ртом, уже прячет миниатюрный пистолет в карман брюк.

– Невесту… сыночка её, – Глухо пояснил он, – Нельзя таким… жить…

Попытки поджога бандитских квартир и домов жёстко пресекли лидеры стихийного протеста, но они не препятствовали сжиганию бандитского имущества на больших кострах, разводимых на улицах. Люди выкидывали из квартир и домов одежду, мебель и даже пуховые перины, а внизу их ломали, рвали… и только потом в костёр!

– Вставай, проклятьем заклеймённый, – Надсадно начал пожилой мужчина, пытаясь перекричать шум толпы, но быстро раскашлялся до слёз в глазах. Сплюнув кровью в платок, он пошёл дальше молча.

Несколько раз в толпе пытались петь «Интернационал», но понимания и поддержки эта инициатива не встретила. Отдельные энтузиасты пели революционные песни, но слышали их разве что ближайшие соседи. На улицы вышли не революционеры. Обыватели.

Рабочие посёлки Одессы выплёснули на улицы толпы злых, решительно настроенных людей, двинувшихся на «чистую» сторону города. Редкие полицейские не сдерживали толпу, а войска и матросы решительно запаздывали, успев перекрыть только порт и ряд стратегически важных мест Одессы.

– Зеленой – в отставку! Зеленого – под суд!

Часть толпы отделилась и направилась к резиденции градоначальника, скандируя требования.

Они посчитали, что если градоначальник, известный взяточник и вор, так распустил полицию, то он и есть главный виновник!

Подавляющая часть одесситов настроена более конкретно. Обыватели, далёкие от каких бы то ни было политических требований.

Большая часть указанных в документах людей из «чистой» части Одессы не встретилась погромщикам. Кто-то был на службе, кто-то успел заблаговременно эвакуироваться, предупреждённый по телефону из канцелярии градоначальника или полицмейстера.

– Лёва! – Перекрикивался на Большой Арнаутской с приятелем немолодой одессит, вполне благонамеренный обыватель, которого просто допекло… всё! – Кто бы мне сказал, шо я буду участвовать в погроме, так я дал бы ему адрес хорошего доктора!

– Хороший доктор понадобится всем нам, если столкнёмся с войсками! – Отозвался совершенно незнакомый человек, – И вот у меня есть таки визитки хорошего врача и моего кузена по совместительству! Интересует?

– Дочка, дочка Кацмана! Главного у работорговцев! – Загудела толпа, когда со второго этажа на руки погромщиков скинули молоденькую упитанную девицу. Та визжала от страха, озираясь вокруг глазами насмерть перепуганного животного. По виду она совершенно не пострадала, и даже модная шляпка чудом удержалась на курчавых волосах.

– А мине дочу кто вернёт! – Завизжала внезапно полная женщина, ввинтившаяся поближе, – На, тварь!

Короткое движение рукой с зажатой в ней склянкой, и дикий визг девушки, схватившейся за лицо.

– А, тварина! – Голос мстительницы полон Ветхозаветной правды, – Живи теперь поуродованной!

Поручик ещё раз оглянулся назад, и едва удержал лицо от злой гримасы. Матросы! Стоят, скоты, переминаются! Толку-то, что винтовки раздали, если стрелять толком не умеют. А главное, и не желают! Это не вымуштрованные солдатики из Одесского гарнизона, привыкшие бояться кулака фельдфебеля пуще неприятельских пуль, а ротного командира ставящего повыше Бога.

Ишь, бесчестье им народ разгонять! Даже и не скрывают, с-скоты… Набрались фанаберии дурной от флотских офицеров, и туда же! Отдай приказ, так и не выполнят небось.

А как хорошо было бы… пли! И в штыки. Коротким – коли! И гнать, гнать толпу забывшей своё место черни! Придётся действовать мягко, договариваться.

У поручика на нервной почве разом заболели все зубы. А ведь если бы не эти вахлаки, а его нерассуждающие солдатики… и-эх! Мог бы и орден получить. За решительность!

Восемнадцатая глава

– Разагитировали, сволочи! – Грохнул кулаком по столу Павел Алексеевич, раскровянив его о хрустальное пресс-папье. Яростный рык, и оно полетело в стену, а осколочки хрусталя весело запрыгали по полу, переливаясь на свету.

– А вы что!? – Вызверился градоначальник на подчинённых, – Проморгали, бляжьи дети?!

Революционеров проморгали?! На собственных судах?!

– Вы! Вы! – Палец с силой ткнулся в грудь одному из каперангов, вынуждая того отступать шаг за шагом к открытому окну, – Распустили! Стрелять они отказались! Ненадёжны!

– Ваше… – Начал было тот, бледный от страха и обиды.

– Молчать! Сукин сын! Под суд, под суд пойдёшь! Сгною!

Зеленой сорвался на визг, брызгая слюной и тыкая костяшками пальцев в затянутую мундиром грудь, пятная её кровью. Он орал, не сдерживая себя ни в громкости, ни в выражениях.

– Лютует, – С явственным злорадством констатировал пожилой одессит с густыми, несколько неряшливыми усами на побитом оспой худом лице, остановившийся напротив резиденции градоначальника.

– Промеж своих пусть хоть насмерть грызутся, – Отозвался упитанный одышливый прохожий, и они обменялись понимающими взглядами. Из доносящихся до них обрывков фраз можно было сделать недвусмысленный вывод, что Одесский гарнизон ненадёжен.

Обменявшись многозначительными взглядами записных сплетников ещё раз, мужчины прикоснулись к шляпам и разошлись. Такие горячие новости вредно держать в себе!

* * *

Молдаванка бурлит, живо обсуждая происходящее. Народ настроен таки решительно, и местами даже через ой!

Обсудив всё и вся, пришли к выводу, что может быть таки немножечко жара, и к етому событию лучше приготовиться заранее и всем, а не через одного и через как. Не то штобы местные шибко воинственно настроены, но на разный нехороший случай приготовили всякий хлам под баррикады, и договорились промежду собой – кто, с кем, с чем, где и почём.

– Шломо! – Вкусно пыхтел сигарой дядя Фима, крутящийся промеж всех с ценными указаниями и важным руководством, – Если ты видишь вдалеке какую-то гадость, то лучше таки обойти её стороной. Ну а если эта гадость может придти в твой дом сама, то хочется тебе или невыгодно, но нужно таки подготовить торжественную встречу!

– Солдаты?

– Скорее нет, чем да, – Делает руками дядя Фима, – Сами они шо, не люди? Люди, пусть даже местами подневольные вплоть до вовсе уж невольного, как это у служивых часто бывает. Через матросиков тогда удачно вышло. Раз! И через весь город пролетела таки записочка, шо мы не политические, а погромщики сугубо по делу, за всё плохое нехорошим людям.

– Сёма! – Заорал он истошно, выплюнув сигару в руку, – Ты адиёт всегда, или только когда я тебя вижу?! Я тебе шо говорил?

Бляйшман унёсся раздавать указания и показывать, как делать не надо, а за ним и я. Такой себе то ли вестовой, то ли адъютант. Шустрый на ногу и язык, и не без авторитета среди мальчишек. Да и промежду взрослых тоже послушают, а не сразу взад развернут, да с пинком.

– Зеленой в жопе, – Вкусно затянувшись, и поглядывая зорко на нерадивых всех, делающих дорогу немножечко неудобной, продолжил он наше просвещение. Я, Сань… то есть Рувим!

Ёсик и немножечко Лёвка, но последний только так, штоб лучше рядом, а не где-то, и сердце за нево болит! Потому как тоже родственник, через жену.

– В жопе, – Повторил он со смаком, – и ви таки знаете, почему?

Глаза дяди Фимы обежали промеж нас и остановились на мне. Мотаю головой, откудова мне?

– Потому, шо обосрался! Такой себе руководитель, шо всё через себя сделал, а не через всех, как умные. И когда полицмейстер отъехал в нелучший мир, это и сказалось как нельзя должным образом! Там доложить не успели, здесь ещё што, и вот – на улицы вывели переминающихся с ноги на ногу матросиков заместо солдат с их коли.

– И матросики ети уже знают, что народ поднялся не на власти, а против сволочи!

– Умничка! – Пахнущая табаком рука провела по моим волосам, – Вот тебе конфетку! Да таки ладно, всем через тебя! Пользуйтесь моей нежадной щедростью!

Жестяная коробочка с монпансье пошла по рукам, и от нежадности дяди Фимы мы взяли по леденечику.

– А потом через матросиков и в солдаты! – Продолжил он, посасывая леденец и сигару одновременно, – И это, я вам скажу, таки ой! Немножечко ещё не ой-вэй, но уже можно смотреть в ту сторону. И теперь солдатики, которых вывели на улицы, чувствуют себя самую множечко поиметыми. Потому как получается, шо они не за власти против революционЭров, а за власти, но ещё и за работорговцев! Списочки то разошлись! А это такое фу, шо на всю Европу выплеснуться может.

– Зеленому всё? – Поинтересовался Ёсик, сделав вниз рукой.

– А вот здесь и может быть ой! – Качнул головой дядя Фима, – Фима, который не тёзка совсем!

Попандопуло тебя через якорь штоб! Через тебя я вижу, как не надо! Как надо?! Посмотри на Сёму и делай ровно иначе, не ошибёшься!

– Шо за люди, – Пробормотал он, – Я таки понимаю, шо евреи считают себя за умную нацию, но в такие часочки начинаю в этом сильно сомневаться!

– А! За ой! – Вспомнил он, – Если он начнёт давить на нас и мы поддавимся, то вроде как он и на коне, а не раком под. Подавил, так сказать. А шо подавил, зачем и кому, это уже, поверь моему большому и невкусному жизненному опыту, царь разбираться не будет. Ура и молодец, получи орден!

– Да, – Вздохнул тихий Чиж, – я раньше думал, што царь, ето ну…

Он замялся и повернул лицо в небо, но почти тут же пожал плечами.

… – а он просто царь.

«– Переоценка ценностей», – Мелькнуло едкое и чуточку облегчённое в моей голове.

– Так он будет давить?

– И провоцировать, – Кивнул мне Бляйшман, – а нам таки ой как нужно пройти так, штобы не продавиться и не провоцироваться! Потому к гадостям таки готовимся, но через оборону и без обострений. Выстоим, так его и снимут. Ну то есть за царя я говорит не могу, но за умных людей через его окружение немножечко да, но только как подумать. Снимут не через царя, так через прессу и компанию посредством неё. Там сейчас такое подымается, шо хочется надвинуть шляпу до самых плеч и спрятаться в мамином погребе!

– Нам бы день простоять, да ночь продержаться[26]26
  НЕ Гайдар. Это из русских народных сказок, когда богатырь стоял на Калиновом мосту и не пускал чудовище – девятиглавого змея на Русь. И ждал подмогу, которая должна была прийти на утро следующего дня. На рассвете.


[Закрыть], – Будто сами сказали мои губы.

Рабочие посёлки почти што все позапирались баррикадами, но промеж них шатались мальчишки из местных, работая почтарями. Я подумал было тоже, но как вспомнил через сношение посредством катакомб, так и подумал взад.

Дежурим только – так, как молодые глаза, а не с оружием, как боевики. Высмотреть што, да упредить успеть. Фира хотела было тоже, но тётя Песя при полном моём одобрении закрутила её за ухи обратно.

Военные выставили патрули, но солдаты стараются не замечать никово и ничево.

Промелькнул мальчишечка, ну и Бог с ним! Не стрелять же. Если офицер или унтер не начинает орать и тыкать пальцем, так ну и ладно. Не хотят, значица, кровь проливать народную.

После полуночи нас сменили на посту, но не успели мы уйти, как прибежал гонец от Пересыпи.

– Предлагают не идти на работы, сказавшись боязнью солдат!

Предложение пришлось по нраву не всем, потому как есть народ робкий и те, кто и так висит как первый кандидат на увольнение. Но против общества идти не решились, потому как среди людей живут. Новую работу найти ещё можно, а вот с новыми соседями сложней.

– Для газет приняли, – Важно сказала близкая к слухам тётя Песя, накладывая нам немножечко перекусить.

– Так боимся, так боимся! – Засмеялся я, а вслед за мной и Фира.

– Не балбесничай, – Тётя Песя упрела руки в бока, – На твоё хи-хи есть большая, средняя и малая политика, придуманная умными людьми! Как там…

Она наморщила лоб, вспоминая, но Фира вылезла поперёд матери, и затараторила:

– Через такое недоверие и опаску репортёры будут ждать любого ици… инцидента, выжимая из него максимум.

– Ну да, – Кивнула тётя Песя, умилённо поглядев на умненькую дочу, – как-то так.

Засыпал я тяжко, всё переживал за совесть. Вроде и сделал через Косту хорошее дело, а получилось как обычно. Ворочался, ворочался, вспоминал то горничную погибшую, то иных. А потом и заснул.

С утра началось всякое, и не всегда хорошее. Попервой зашевелились солдаты, подтягивая патрули поближе. Но от нас молчок, только показали себя за баррикадами – дескать, бдим, не надейтесь. И тишина… нехорошая такая, от которой отогнали детей и женщин.

Потом пошли парламентёры от Зеленого, наши переговариваться не стали. Покричали только, што боятся солдат, и потому на работы не пойдут. Снова тишина.

Тётя Хая, которая Кац, нервничала и вкусно грызла ногти. Среди женщин в нашем дворе она считается за самую умную, а мужчины все на баррикадах. Даже кто воевать и не хочет, то хоть промелькнуть там надо, показать промеж своих намерение и серьёзность характера. Иначе всё, без уважения. А оно зачем тогда жить, если без нево?

– Хая, – Обратилась к ней одна из тёток, нервно трущая полотенцем давно уже чистые руки и прислушивающаяся к чему-то там вдали, – ну хоть ты давай! Поговори што-нибудь умное!

– Сара! Не нервируй мине! У мине там сына три, муж и потенциальный хахель на смерть мужа! И ещё один почти бывший, с которым когда-то не срослось. Имею право сидеть и грызть ногти!

Я вижу, што она вот-вот вразнос пойдёт на истерику, ну и встал сзаду. Плечи массировать и шею. Откуда-то оттудова помню ещё, из прошлого.

– Да ты шо? – Удивилась она приятно, – Да ты мой хороший! Вот же кому муж достанется! И даже смею думать кому, и немножечко этой кому завидую. Если он посторонней женщине не стесняется делать таки приятное при всех, то шо же он будет вытворять наедине и в спальне!? Да ты делай, делай! Ох!

– Ну всё, всё, – Решительно отстранилась она минут через несколько, – а то совсем хорошо станет, и будет таки немножечко стыдно! Уф… Розочка, а сделай нам кофЭ!

– Никаково кофея! – Решительно воспротивился я поперёк взрослых, – И так все нервничаем, а ещё сердце разгонять!

– Да ты шо? – Снова изумилась тётя Хая, странно оглядывая на меня, – Серьёзно? Ну раз таки у нас нашёлся мужчина, то лично я буду его слушать! Роза! Кофэ мимо! И шо же предложит нам мужчина?

И я таки понимаю, што предложить надо, потому што… потому што вот!

– Маестро, – Киваю Менделю, – сейчас тот самый случай, когда ваша скрипка нужна здесь.

Он такой раз! И глаза. Пучит. А я киваю – всё верно, давай! Он и сбегал, а потом Рахиль, которая Фирина подруга носатая, флейту вытащила. Так себе оркестрик, но што есть, то и будем есть!

– Как на Дерибасовской, – Завёл я, подмигивая Саньке, и тот выступил вперёд – плясать.

… плясать! И петь! И не думать, што вот прямо сейчас войска могут пойти на штурм, и тогда – всё! И может быть, совсем.

Но плясал. Всех женщин вытаскивал потанцевать, а ещё и учил коленцам некоторым – тем, што попроще, хоть и кажутся сложными. Тётки взрослые хохотали как девчонки, так смешно им было телесами трясти.

Потом неожиданно как-то – раз! И Лебензон стоит, Яков Моисеевич который. С ружьём. С нами в пляс.

– Отошли солдаты! – Орёт, – Отошли!

Солдаты отошли, ну и наши взад. Не все, на пересменку решили. Поели жадно за общим столом во дворе, выпили по чуть-чуть.

– Ещё ничего не кончилось, – Сказал Лебензон негромко, отморщившись после водки, – просто теперь у нас появился шанс.