Текст книги "Курс русской истории (Лекции XXXIII—LXI)"

Автор книги: Василий Ключевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 55 страниц)

Их политический характер

Не все соборы шли, как в 1642 г. Но подробный соборный протокол этого года помогает уяснить политическое значение соборов XVII в. И тогда, как в XVI в., они созывались в чрезвычайных случаях для обсуждения важнейших дел внутреннего государственного строения и внешней политики, преимущественно вопросов о войне и сопряженных с нею тягостях. Перемена произошла не в компетенции собора, а в составе и характере соборного представительства: теперь правительству приходилось иметь дело не с должностными своими агентами, а с выборными ходатаями о нуждах и недостатках их избирателей. Политическое значение соборных совещаний зависело от участия в них Боярской думы с государем во главе. Здесь можно заметить двоякий порядок: дума действовала или совместно с выборными, или отдельно от них. В последнем случае бояре с государем присутствовали только при чтении собору правительственного предложения, но потом отделялись от собора, не участвовали в дальнейшей работе выборных. Впрочем, эта работа ограничивалась совещаниями по группам и подачей отдельных мнений, но не составлялось ни общего заключительного заседания, ни соборного приговора. При таком порядке собор получал только совещательное или осведомительное значение: заявленные выборными мнения государь и бояре принимали к сведению, но законодательный момент, решение вопроса удерживали за собой. Так шло дело на соборе 1642 г.; то же видели мы и на уложенном соборе 1648 г. Проект Уложения одновременно читали выборным и докладывали государю с думой, заседавшей в другой палате, отдельно от выборных, с которыми при этом «сидел» особо для того назначенный боярин с двумя товарищами, как бы образуя их президиум. Но при такой раздельности занятий дума и собор совсем не походили на верхнюю и нижнюю палаты, как их иногда называют. Дума с государем во главе не являлась только одним из органов законодательства: это было само верховное правительство, вмещавшее в себе всю полноту законодательной власти. Слушая статьи Уложения, она исправляла и утверждала их, создавала законы. Собор выборных не стоял рядом с думой, а был пристроен к ее кодификационной комиссии. При слушании статей Уложения выборные били челом государю об их отмене или пополнении, и эти ходатайства через комиссию восходили к государю и боярам, которые, приняв во уважение челобитье всяких чинов людей, приговаривали по ним новые законы. В других случаях соборные выборные получали более прямое участие в законодательстве. Это бывало, когда дума с государем во главе прямо входила в состав собора, как бы сливалась с ним в один законодательный корпус. Тогда бояре подавали мнение наравне с выборными и составлялся общий соборный приговор, получавший силу закона, а дума становилась распорядительной властью, принимавшей меры для исполнения соборного приговора. Такой порядок наблюдаем на целом ряде соборов царя Михаила, следовавших за избирательным собором 1613 г., именно на соборах 1618, 1619, 1621, 1632 и 1634 гг. Особенно выразительно проявился такой порядок на соборе 1621 г. Турция с Крымом и Швеция звали Москву в коалицию против Польши. Представлялся заманчивый случай расквитаться с поляками за Смутное время. На соборе по этому делу духовные власти обязались молиться «о победе и одолении на вся враги», бояре и всякие служилые люди биться против короля, не щадя голов своих, торговые люди давать деньги, как кому мочно, смотря по прожиткам. Составился общий соборный приговор всех чинов стать на польского короля в союзе с турским салтаном и с крымским царем и со свейским королем. При этом дворяне и дети боярские били челом государю разобрать их по городам, кто как может государеву службу служить, чтобы «никаков человек в избылых не был». Но указ о разборке дворян и о рассылке грамот по городам с извещением о соборном приговоре и с приказом служилым людям готовиться к походу, «лошадей кормить и запас пасти» государи, отец и сын, издали, «говоря с бояры», по приговору только думы, без участия собора.

Условия их непрочности

Такое законодательное значение земский собор удерживает за собой до последних лет царствования Михаила, до 1642 г. Оно проявляется и позднее на соборе 1653 г. по малороссийскому делу, когда бояре голосовали на соборе наравне с выборными, которые были «допрашиваны по чинам, порознь», как в 1642 г., но решение принять Богдана Хмельницкого в московское подданство было принято государем по совету со всем собором, а не по приговору только бояр. Даже совещательная деятельность собора 1648 г. прерывалась подчас законодательным моментом. Так, «собором уложили» запретить церковным учреждениям приобретать и принимать в заклад служилые вотчины (Уложение, гл. XVII). Но самая двойственность соборного голоса, то совещательного, то законодательного, обнаруживала политическую непрочность соборного представительства. Законодательный авторитет падал на собор заимствованным светом, не был ничем обеспечен, служил не признанием народной воли, как политической силы, а только милостивым и временным расширением власти на подданных, не умалявшим ее полноты, да кстати и ослаблявшим ее ответственность в случае неудачи. Это была подачка, а не уступка. Отсюда видимые несообразности собора. Есть выборы, избиратели и выборные, вопросы правительства и ответы представителей, совещания, подача мнений и приговоры – словом, есть представительная процедура, но нет политических определений, не устанавливается даже порядок деятельности, не определяются ни сроки созыва соборов, ни их однообразный состав и компетенция, ни отношение к высшим правительственным учреждениям; формы являются без норм, полномочия без прав и обеспечений, а между тем налицо есть поводы и побуждения, которыми обыкновенно вызываются и нормы, и обеспечения; только поводы остаются без последствий, побуждения без действия. Известно, каким деятельным источником прав народного представительства на Западе служила правительственная нужда в деньгах: она заставляла созывать государственные чины и просить у них вспоможения. Но чины вспомогали казне не даром, вымогали уступки, покупали субсидиями права, обеспечения. И у нас в XVII в. не было недостатка в таких поводах и побуждениях. Из всех соборов того века, не говоря об избирательных, только три не имели видимой связи с финансами – это соборы 1618 г. по поводу движения королевича Владислава на Москву, 1648 г. по делу об Уложении и 1650 г. по поводу псковского мятежа, когда правительство хотело воспользоваться нравственным влиянием собора на мятежников. Всего чаще и внушительнее напоминала правительству о земском соборе пустота казны: пока не восстановилось после разорения равновесие обыкновенных доходов и расходов, то и дело приходилось прибегать к чрезвычайным налогам и заимообразным или безвозвратным запросам у капиталистов «на вспоможение», без чего государевой казне «быть не уметь». Оправдать такие поборы можно было лишь волей всей земли. В 1616 г. с богачей Строгановых потребовали сверх 16 тысяч окладного налога еще 40 тысяч рублей авансом, в зачет их будущих казенных платежей, и такое крупное требование, свыше 600 тыс. руб. на наши деньги, подкрепили «всемирным приговором» собора: так «приговорили власти и всех городов выборные люди», которых трудно было ослушаться. Для нетяглых людей такой соборный запрос получал характер добровольной подписки на экстренные нужды государства: в 1632 г., в начале польской войны, собор приговорил с нетяглых людей собрать на жалованье войску, «что кто даст», и духовные власти тут же на соборе объявили, сколько дают своих домовых и келейных денег, а бояре и все служилые люди обещали принести роспись тому, что кто даст. Соборный приговор сообщал доброхотному даянию вид обязательного самообложения. Собор открывал казне источники дохода, без которых она не могла обойтись и которых помимо собора никак не могла добыть. Здесь казна вполне зависела от собора. Выборные, жалуясь на управление, давали деньги, но не требовали, даже не просили прав, довольствуясь благодушным, ни к чему не обязывавшим обещанием «то вспоможенье учинить памятно и николи незабытно и вперед жаловать своим государским жалованьем во всяких мерах». Очевидно, мысль о правомерном представительстве, о политических обеспечениях правомерности еще не зародилась ни в правительстве, ни в обществе. На собор смотрели, как на орудие правительства. Дать совет, когда его спрашивали у земли, – это не политическое право земского собора, а такая же обязанность земских советников, как и платеж, какого требовала казна от земских плательщиков. Отсюда – равнодушие к земскому представительству. Выборные из городов ехали на собор, как на службу, отбывали соборную повинность, а избиратели неохотно, часто только по вторичной повестке воеводы являлись в свой город на избирательные съезды. Не имея опоры в политических понятиях, собор не находил ее ни в строе складывавшегося тогда управления, ни в своем собственном составе. Когда перед русским обществом после Смуты стали тяжелые вопросы, решать их пришлось не единичному лицу, не какой-либо политической партии или замкнутому кругу правительственных лиц: над решением их призывался поработать коллективный разум всей земли; до чего додумывались отдельные умы правительственные и рядовые, все это собиралось в одну земскую соборную думу и выражалось в соборном приговоре или в земском челобитье. Можно было ожидать, что при таком значении собора в центральном управлении соборное, земское начало будет поддержано или даже усилено и в управлении местном. Народное представительство немыслимо без местного самоуправления. Свободный выборный и подневольный избиратель – внутреннее противоречие. Между тем эпоха усиленной деятельности земских соборов совпала со временем упадка земских учреждений, подчинения их приказной власти. Законодательная деятельность при новой династии потекла двумя встречными струями; правительство одной рукой разрушало то, что создавало другой. В то время когда земских выборных призывали из уездов решать вопросы высшего управления рядом с боярами и столичными дворянами, их уездных избирателей отдавали во власть этих бояр и дворян. Приказный центр становился убежищем земского начала, когда в земском уезде хозяйничал приказный. Такое же противоречие обнаружилось и с другой стороны: вскоре после того как начал действовать совет всяких чинов людей, создавший новую династию, почти все сельское население (85%, а с дворцовыми крестьянами 95%) выведено было из состава свободного общества, и его выборные перестали являться на земские соборы, которые через это потеряли всякое подобие земского представительства. Наконец, с обособлением сословий и настроение отдельных классов пошло врозь, их взаимные отношения разлаживались. На соборе 1642 г. послышалась полная разноголосица мнений и интересов. Освященный собор на вопрос о войне дал стереотипный ответ, что на то дело ратное – «рассмотрение его царского величества и государевых бояр, а им, государевым богомольцам, то все не заобычай», впрочем, в случае войны обещал дать на ратных людей по силе. Стольники и дворяне московские, верхи дворянства, будущая гвардия, кратко отписались, предоставив государю решить вопрос о войне, об изыскании ратных людей и средств на войну, а казакам велеть удерживать Азов, послав им в помощь охотников. Дворяне Беклемишев и Желябужский посовестились присоединиться к отписке своей братии и подали рассудительно составленную записку, решительно высказавшись за принятие Азова и за уравнительную разверстку тягостей предстоящей войны между всеми классами, не изъемля и монастырей. Наиболее сильные голоса послышались с низов общества, представленного на соборе. Две записки городовых дворян 39 центральных и южных уездов – настоящие политические доклады с резкой критикой действующих порядков и с целой преобразовательной программой. Они полны горьких жалоб на разорение, на неравномерное распределение служебных тягостей, на льготное положение столичных дворян, особенно служащих по дворцовому ведомству. Бельмом на глазу сидело у городового дворянства московское дьячество, разбогатевшее «неправедным мздоимством» и настроившее себе таких палат каменных, в каких прежде и великородные люди не живали. Городовое дворянство просило распределять служебные повинности землевладельцев не по пространству земли, а по числу крестьянских дворов, точно счесть, сколько за кем крестьян в поместьях и вотчинах, пересмотреть земельные богатства духовенства, пустить в оборот на нужды государства «лежачую домовую казну» патриарха, архиереев и монастырей. Дворянство готово работать против врагов «головами своими и всею душой», но просит собирать ратных людей со всяких чинов, только не трогая его «крепостных людишек и крестьянишек». Свои жалобы и проекты дворянство завершает резким порицанием всего управления: «а разорены мы пуще турских и крымских басурманов московскою волокитою и от неправд и от неправедных судов». Высшее московское купечество и торговые люди московских черных сотен и слобод подобно городовому дворянству – за принятие Азова, не боятся войны, готовы на денежные жертвы, но говорят скромнее, минорнее, меньше проектируют, хотя так же горько плачутся на свое обнищание от налогов, казенных служб, от воевод, просят государя «воззрить на их бедность», с грустью вспоминают о разрушенном земском самоуправлении. Общий тон соборных сказок 1642 г. довольно выразителен. На вопрос царя, как быть, одни чины сухо отвечают: как хочешь; другие с верноподданным добродушием говорят: где взять людей и деньги, в том ты, государь, волен и ведают то твои бояре, «вечные наши господа промышленники», попечители, но при этом дают понять земскому царю, что правление его из рук вон плохо, порядки, им заведенные, никуда не годятся, службы и налоги, им требуемые, людям невмочь, правители, им поставленные, все эти воеводы, судьи и особенно дьяки своим мздоимством и насильством довели народ до конечного обнищания, разорили страну пуще татар, а богомольцы государевы, духовные власти, только копят свою лежачую казну – «то наша холопей мысль и сказка». Недовольство управлением обострялось сословным разладом: общественные классы не единодушны, недовольны своим положением, сетуют на неравенство в тягостях, новую тягость верхние стараются свалить на нижние, торговые люди колют глаза служилым их многими поместьями и вотчинами, а служилые торговым людям их большими торгами, столичное дворянство корит городовое легкою службою, а городовые дворяне попрекают столичных доходными их должностями и наживаемыми великими пожитками, не забывая при этом напомнить о пропадающих для государства богатствах церкви и о неприкосновенности своих собственных крепостных людей и крестьян. Читая записки, поданные сословными представителями на этом соборе, чувствуешь, что этим представителям нечего делать вместе, у них общего дела нет, а осталась только вражда интересов. Каждый класс думает про себя, особо от других, знает только свои ближайшие нужды и несправедливые преимущества других. Очевидно, политическое обособление сословий повело ко взаимному нравственному их отчуждению, при котором не могла не расторгнуться их совместная соборная деятельность.

Земская мысль в торговых классах

Но, погасая в правящих и привилегированных слоях, идея земского собора некоторое время еще держалась в небольших кучках тяглого земства, оставшихся с закрепощением владельческих крестьян под защитой закона. В заявлениях высшего московского купечества и московских черных сотен и слобод, на которые падала черная работа управления, проскользнула едва заметная черта, возвышающая их над властными «белыми чинами». Выражая готовность служить государю своими головами, торговые и черносотенные люди заявляют, что принятие Азова – дело не сословное, «дошло до всей государевой земли, православных христиан голов», и вся земля без всяких изъятий должна понести тяжести этого дела, чтобы никто в избылых не был. Ничего подобного не слышно со служилой дворянской стороны: те чины только перекоряются друг с другом, смотрят на чужие рты, негодуя, что туда перепадают лишние куски, и стараясь свалить новые служебные тягости со своих плеч на чужие. Торгово-промышленные люди знают, зачем они пришли на собор, понимают общеземский интерес, душу земского представительства. В этих черносотенцах XVII в., представлявших собою низ общества, еще теплилось чувство гражданского долга, уже гаснувшее в верхних слоях, которые громоздились на их плечах. Еще прямее и настойчивее выразили идею земского собора те же классы несколько позднее, когда он уже замирал. От неудачной кредитной операции с медными деньгами, выпущенными в 1656 г., произошла дороговизна, вызвавшая сильный ропот. Кризис касался всех и мог быть устранен дружными совместно с правительством усилиями всех классов общества; но правительство думало выйти из затруднения посредством совещания только со столичными торговыми людьми. Допросить их о том, как помочь горю, в 1662 г. указано было вместе с другими Илье Милославскому, тестю царя, совсем бессовестному боярину, который своими злоупотреблениями и обострил беду. В письменных сказках теперь, как и на соборе 1642 г., гости и торговые люди гостиной и суконной сотни, также черных сотен и слобод московских сказали много дельного, обстоятельно вскрыли наличные экономические отношения в стране, их нескладицу, сословный антагонизм села и посада, землевладельческого и торгового капитала, сказали много горькой правды и самому правительству, указав на его непонимание того, что творится в стране, на его неуменье поддержать законный порядок, на его равнодушие к общественному голосу. По закону право городского торга и промысла соединено было с торговым тяглом, с платежом торговых податей и пошлин, которыми государева казна полнилась, а ныне, жаловались торговые люди, всякими большими и лучшими промыслами и торгами, презрев всякое государственное правление, завладел духовный и воинский и судебный чин, архиереи, монастыри, попы, всякие служилые и приказные люди торгуют «в тарханах беспошлинно», отчего чинится государству немалая тщета, а казне в пошлинах и во всяких податях великая убыль. Притом, вынужденные продавать товары дорого на упавшие в цене медные деньги, торговые люди навлекли на себя ненависть всех чинов по их недомыслию, «от нерассуждения». Высказав свои соображения, московские торговцы прибавляли в один голос, что о том, как делу помочь, они больше ничего сказать не умеют, потому что «то дело великое всего государства, всей земли, всех городов и всех чинов, и они у государя милости просят, указал бы он для того дела взять из всех чинов на Москве и из городов лутчих людей, а без городовых людей им одним того дела решить не уметь». Эта просьба торговых сведущих людей о созыве собора – прикрытый протест против наклонности правительства заменять совет всей земли совещаниями с сословными сведущими людьми, в чем они видели дело правительственного недомыслия. Теперь московские торговые выборные указывали на ту же административную и общественную неурядицу, о которой так горячо заявляли 20 лет назад на соборе 1642 г. Но тогда они пользовались собором для протеста против этой неурядицы, а теперь смотрят на собор, как на средство ее устранения. Но ведь собор и составлялся из виновников этой неурядицы, из представителей классов, ее создавших своим взаимным антагонизмом. Значит, московские торговцы признавали собор единственным средством соглашения разъединившихся общественных сил и интересов. Этим указывалась земскому представительству новая, дальнейшая задача. Оно возникло из Смуты, чтобы восстановить власть и порядок; теперь ему предстояло установить порядок, которого не умела создать восстановленная власть, устроить общество, как прежде оно устроило правительство. Но была ли под силу собору такая устроительная задача, когда само правительство было деятельным фактором общественного расстройства? Возможно ли было такое соглашение, когда правящие круги и привилегированные служилые классы в нем не нуждались, как виновники неурядицы, им выгодной, и были равнодушны к общественному раздору, лишь бы не трогали их «крепостных людишек и крестьянишек», а московские «гостишки и торговые людишки», как они сами себя величали на соборе, были слишком легковесной величиной, чтобы уравновесить общественные отношения? С установлением крепостного права, при ничтожном политическом значении и гражданском малодушии духовенства нужды и пользы тяглого земского мира имели слабых проводников на соборе только в торговых столичных и городовых посадских людях. Гнетомые своими сословными тягостями, эти люди становились на соборе перед подавляющим большинством служилого люда и перед служилым же боярско-приказным правительством. Собор, на котором настаивали торговые люди в 1662 г., не был созван, и правительству пришлось выдержать новый московский бунт, поднятый и подавленный с обычным московским безмыслием.