Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате"

Автор книги: Василий Песков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Остров бородачей

(Окно в природу)

Большая охота… Четыре сноумашины, вынырнув из деревни, несутся по острову. Впереди всех с биноклем – плотный круглолицый егерь (распорядитель охоты), «регистрированный гид». В своем непродуваемом комбинезоне и громадных защитных очках Ларсен Кин колоритен. Явись он на плоском своем снегоходе где-нибудь около Брянска или Можайска, его приняли бы за неземного пришельца. Но когда, сняв очки, Ларсен подносит к глазам бинокль, он превращается в обыкновенного веселого эскимоса. Его помощник – моторный молодой малый – на прицепе своего снегохода тянет громадные нарты, в которых сидят две персоны. Меховые одежды, зеленые маски на лицах и специальное покрывало не дадут нунивакскому ветру ни малейшего шанса охладить охотничий пыл этой занятной пары. Они прилетели на остров убить маскака. Так зовут на Аляске мускусного быка (овцебык – по-нашему, умингмак – «бородач» – по-эскимосски).

Охота стоит немалых денег, и те, кто их заплатил, держат себя так, чтобы все понимали, кто тут заказывал музыку.

Не будем называть фамилий этих людей. Имена: Люси и Ренди. Мы с Джоном Бинклей тут – сбоку припека. Распорядитель охоты – старый друг Джона. Он шепнул: «На всех всего хватит – стрелять и снимать. Вот сноумашина. Садитесь!».

Езда по острову, лишь кое-как прикрытому снегом, – удовольствие небольшое. Постепенно она превращается в пытку. Снегоходы с грузовыми нартами на прицепе при быстрой езде имеют склонность на всех неровностях расставаться с землей и шлепаться на нее. Назвать это тряской нельзя. Это сплошные прыжки.

На глазах у меня от добротной японской сумки начинают лететь заклепки. А в ней – фотокамера. Хватаю сумку в объятия и, лишившись возможности опираться на руки, превращаюсь в подобие камешка в погремушке. Внутри у меня что-то екает, и я начинаю думать: а надежно ли все там подвешено?

Джон мое положение понимает. Но отставать нам нельзя. Он то и дело, привстав за рулем, оборачивается: «Как дела?» Я подымаю вверх руку: «Все в норме!».

Между прочим, пора бы быкам уже показаться. Остров немаленький – сто десять километров на восемьдесят, – но овцебыков тут порядочно – полтысячи, за два часа пора бы увидеть хоть одного…

После очередной порции тряски останавливаемся перевести дух и проглотить кофе. Люси и Ренди расчехляются. И не напрасно. Мимо в просвете солнца бежит лиса. Пах! Пах! Пах!.. – шесть пуль из скорострельного дорогого ружья посылает явно неумелый охотник. Одна пуля лису задевает, и рыжий кудлатый зверь начинает вертеться волчком. Ренди идет к лисе, наступает ботинком на кончик хвоста и, сделав еще один выстрел, небрежно кидает добычу в нарты.

И опять трясемся в тумане. Ларсен делает петли, полагая, что овцебыки схоронились в речных низинах. И наконец-то подает знак. Глушим моторы и осторожно подходим к чему-то, в тумане похожему на стожок сена.

Маскаки! Три! Мирные, кроткие, с апостольски длинными бородами. Стоят мордами друг к другу, думают свою северную невеселую думу. Одному из них сейчас предстоит умереть.

Какому? Пишут: охотники в древности убивали этих животных копьями, подойдя на десять шагов. Сейчас нас отделяет от быков метров сто пятьдесят. Ближе подходить – «неспортивно», да и оптический прицел уже ни к чему. А так все чин чином.

Стрелять будет Люси. Она снимает свою зеленую маску, примеривается к ружью. В деревне вечером Люси по рисункам в проспекте училась отличать быка от коровы. Но сейчас без помощи Ларсена она не может определить, в какого из трех ей надо прицелиться.

Овцебык – существо интересное. Полагают, живет на земле уже миллион лет. Приспособлен для обитания на Крайнем Севере. По перешейку в Беринговом море перебрался на Аляску. В эпоху обледенения земли продвинулся к югу и был обычен в Европе, а в Новом Свете дошел до жаркого теперь штата Кентукки. Ушел на север с отступлением ледника и занял тут, как говорят теперь ученые, «экологическую нишу», приспособился существовать в условиях, где не могут жить даже очень неприхотливые северные олени. Густой нежный пух и длинный, до шестидесяти сантиметров волос сделали его «непробиваемым» для ветров и морозов. От волков, разделяющих с песцами и овцебыками полярное общество, бородачи оборонялись просто: становились в круг, выставляя вперед рога. Таким образом удавалось сберегать малышей. Но этот способ никак не годился для защиты от человека. Двуногий охотник безбоязненно подходил к «крепости» – стрелы и копья было довольно, чтобы повалить зверя, мясо которого и сегодня ценится как очень вкусное.

Овцебыки повсюду были истреблены. У нас на Севере, полагают, последних убили лет двести назад. На Аляске это случилось позднее – во времена Джека Лондона доконали из ружей последних.

К счастью, овцебыки сохранились в Гренландии. И в 30-х годах американцам пришла хорошая мысль попытаться вернуть овцебыков на Аляску. Несколько десятков животных долгим кружным путем по суху и по морю, через Норвегию, Нью-Йорк и Сиэтл доставили на Аляску.

Выдержали бородачи небывало длинное путешествие. А Аляска была им домом родным. Особенно хорошо они себя чувствовали там, где было холодно и где на скудную пищу не претендовал никто, кроме них.

Остров Нунивак – «осколок» Аляски. На карте к западу от нее вы увидите вытянутый белый блин. Таков Нунивак и в натуре – монотонный закоулок земли с одной деревушкой и десятком охотничьих хижин по берегам. Небольшие речки, озера и ни единого деревца – тундра с низкорослыми ивняками и жесткими травами летом, ледяная пустыня – зимой. «Замороженная Сахара» – кто-то остроумно назвал Нунивак.

А для овцебыков это место оказалось раем небесным. Бородачи, сюда привезенные (тридцать одна голова), стала плодиться. Их численность перевалила семь сотен. Большее число Нунивак прокормить не может. Овцебыков стали переселять с острова в другие места Аляски. Я их видел, пролетая над дельтой Юкона и Кускокуима, на Крайнем Севере вблизи нефтяных разработок, а также на ферме близ Фэрбанкса.

Минут пять вы читали это описание овцебыков. Примерно столько же времени Люси и Ларсен изучали стоявших, не шелохнувшись, бородачей, определяли: кого уложить. Наконец Люси подняла винтовку, поглядела внимательно в оптическую систему… Когда грянул выстрел, один из кротких апостолов повалился. Два собрата с недоумением глядели на него, не убегая.

Вероятно, в их головах зажглась какая-то лампочка: «Что с тобой? Поднимайся!» Но у собрата дергались ноги. И это друзей его испугало. Крутнувшись на месте, они побежали и в ту же минуту исчезли в тумане.

Мы подошли к тому, что только что было существом живым, красивым и сильным. Лохматый, бурый, побеленный по спине зверь с большими, загнутыми книзу рогами… Люси ритуально поздравили. Дородная дама на радостях даже оседлала маскака. Дурашливость маскировала отсутствие доблести в этой охоте.

А когда окончилась суета и на сцене появился ассистент Ларсена, чтобы снять шкуру, стоившую маскаку жизни, Джон увидел лису. Она прибежала на выстрел, хорошо понимая: будет чем поживиться, когда мы уедем. Я пискнул мышью. И рыжая дура на этот звук устремилась, как помешанная. Ренди побежал к саням за винтовкой. Я на лису зашикал – беги! Но она стояла, как зачарованная, в десяти метрах.

– Ренди, – попросил я, – сделайте мне подарок, пожалуйста, не стреляйте…

Я запустил в лисицу футляром от объектива. И она наконец поняла, что следует делать…

Овцебык – желанная добыча.

 _{Фото автора. 25 февраля 1992 г.}

«Щука в шубе»

(Окно в природу)

Это был настоящий спектакль. Рыбак, сидевший на ящике, вскрикнул и отпрянул от лунки: «Зверь! Какой-то зверь…». Не успел он как следует объяснить свой испуг, как еще один из подледников закричал: «Бобр!». И вот уже вся честная компания, бросив удочки, обсуждает невидаль: «Какой-тот небоязливый зверь…».

Между тем виновник переполоха появился вдруг из большой лунки с лещом в зубах. Оставив рыбу на льду, зверь занырнул и почти сразу явился вновь с окуньком. «Да это же выдра!» – предположил кто-то. И угадал. Это была она – редкий по нынешним временам зверь, прирожденный рыбак, живущий, подобно бобру, на суше, но исключительно приспособленный для охоты в воде.

Выдра была ручной. Мы с другом принесли ее в ящике и украдкой пустили в прорубь. Зверь насладился игрою в воде, рыбаки редким зрелищем, а мы с приятелем лишний раз убедились в игривом, покладистом характере выдры, собачьей привязанности к воспитавшему ее человеку. С небольшого озерка, где остались на льду удильщики, мы вышли на берег уже вскрывшейся речки и снова открыли ящик.

С полкилометра шли, а выдра плыла и ныряла в весеннем потоке. Мы припустились бежать, и зверь, понимая игру, тоже прибавлял скорость. А когда мы вдруг повернули от речки, выдра выбралась из воды и с готовностью юркнула в ящик.

Выдра входит в семью зверей, называемых куньими. Соболь, куница, горностай, колонок – ее родня. Крайние в этом семействе – большой и сильный зверь росомаха, а также самый маленький на земле хищник, гроза мышей – ласка.

Всех кормит суша, а выдру речную (и морскую – калана) кормит вода. Речная выдра, впрочем, охотится и на суше. Зайчонок, крыса, кладка утиных яиц и сама утка могут стать добычей неуклюжего с виду зверя. Но стихия выдры – вода, рыболовство. Исключительно быстрый пловец (обтекаемое уплощенное тело, подвижный хвост, перепонки на лапах), она способна угнаться за любой рыбой. («Щука в шубе», – сказал мне о выдре новгородский охотник Ефим Берстенев.) Охотник выдра – азартный, ловит больше, чем может съесть. Ловит крупную рыбу, но и мелкой не брезгует. Мелочь поедает в воде, с крупной выходит на берег, в укромное место. При обилии пищи «откусит раз-другой от спинки и снова в воду, снова гоняться за рыбой». Случалось, едва надкушенных рыб жители приречных лесных деревенек собирали утром на берегу. А зимой выдра могла вдруг высунуться, как на этих вот снимках, из проруби и напугать бабу, пришедшую за водой. В России выдру кое-где называли порешня (поречня), то есть живущая по рекам.

Водились ранее выдры всюду, где в водах водилась рыба, по всей земле (исключая Австралию, Антарктиду и некоторые острова) от крайнего севера до крайнего юга. В Европе и Азии это был обычный зверь.

Выдры живут оседло, но очень подвижны в пределах своей охотничьей территории. На равнинах, где реки сильно петляют, выдра спрямляет путь, передвигаясь по суше. На берегу она не так подвижна, не так уверена, как в воде. Однако она способна решиться и на большой переход, если надо поменять водоем. Известны случаи: выдры пересекали даже горный хребет.

Своеобразно движение зверя по рыхлому снегу. Изгибаясь, выдра как бы плывет, двигая тело толчками. С горки она сползает на животе, подобно пингвинам, толкаясь лапами. Катание выдрам так нравится, что даже при «деловых» переходах зверь не поленится снова забраться на горку – испытать удовольствие на животе скользнуть вниз. Удовольствие это выдры устраивают для себя и летом. Проплывая на Аляске по Юкону, мы обратили внимание в одном месте на гладкие желоба в глинистом склоне. «Выдры катались», – сказал нам парень, правивший лодкой.

Живут выдры в береговых норах с выходом в воду. Партнера для брака ищут, издавая сильный свистящий звук и оставляя по берегу дуги следов. Беременность самки, как теперь установлено, может быть разной. «Оплодотворенное яйцо, – пишут английские зоологи, – как бы «спит». Внешние обстоятельства дают толчок к развитию плода. И он растет уже быстро: восемь – шестнадцать недель». Выдрята (от двух до пяти) рождаются в логове слепыми, беспомощными. Мать их долго воспитывает – учит плавать, охотиться, искать спасенье в воде при опасности. Первую зиму без материнского опыта отыскивать пищу и лазы под лед молодежь не смогла бы. Но даже и с матерью зимой приходится, кроме рыбы, есть и лягушек, водяных крыс, жуков. Лакомство – раки! Но если пищи избыток, можно и порезвиться, поиграть с пойманной рыбкою в кошки-мышки – выпустить и поймать.

Мать учит выводок также коллективной охоте (одни рыбу гонят, другие – в засаде), учит ударом хвоста выгонять рыбу из убежища под берегом, учит бдительно высовывать из воды только нос – глотнуть воздуха. Став взрослыми, выдры ищут себе участок охоты и ревниво его охраняют, метят границы пометом.

Обучались «ловчему делу» прирученные выдры так же, как обучаются ловчие птицы – соколы и орлы. Молодого зверька приучают кормиться хлебом и молоком, а инстинкт охотника пробуждают в нем сначала рыбкой, сшитой из кожи, потом живой в кадке. И вот уже выдра ловит рыбу в реке и носит ее хозяину, не требуя вознаграждения. Ей просто нравится это занятие.

Брем называл выдру одним из самых интересных животных Европы. Увы, сегодня встреча с этим животным – редкая и большая удача.

_{Фото автора. 3 марта 1992 г.}

Болят ли у рыбы кости?

(Окно в природу)

На Аляске, в деревне Русская Миссия, мне захотелось половить рыбу в Юконе, и я искал компаньона. Оказалось: ловля удочкой из ледяной лунки – дело тут не мужское. Занимаются этим исключительно женщины. Выяснив, кто в деревне считается завзятым подледником, я оказался в доме бабушки Эбби Степановой. Бабушка Эбби поежилась: «Ломота с ночи – погода будет меняться. И у рыбы тоже кости болят – ловиться не будет». Все же уговорил я бабушку съездить на Юкон. Ловили часа полтора. Я ничего не поймал.

Бабушка Эбби поймала трех щук. «Мало, – сказала она, – обычно десятка полтора-два. Я ж говорила? Будет метель». И, правда, к вечеру запуржило, мы поспешили с отлетом из деревеньки.

В самолете, вспоминая бабушку-эскимоску, я вспомнил и деда Матвея на Битюге. «С утра зевота, – говорил дед, почесывая живот под рубахой, – значит, погода сломается. А на сломе у рыбы хворь – клева не будет». Предсказания деда всегда сбывались.

Приметы, как видим, универсальные. Их знают удильщики всего света. Что же, в самом деле у рыбы «кости болят», и, подобно деду Матвею, она «зевает» в предчувствии непогоды?

Почти что так. Организм рыб, как и многих водных животных, во много раз чувствительней человеческого к изменению атмосферы. Перепад давления перед дождем заставляет рыбу залечь на дно. Если же атмосфера обещает не дождь, а бурю, рыба начинает метаться и опять «ляжет», а некоторые из рыб даже зарываются в ил. Объяснение этому сложное. Замешаны тут атмосферное электричество и магнитные силы, но главная из причин рыбьей «зевоты-дремоты» – кислородное голодание.

С понижением давления мелкие пузырьки растворенного газа покидают толщу воды. Не смертельно. Но «зевота» и «кости болят» – не до клева.

Чувствительность рыб к переменам погоды замечена человеком давно. Задолго до изобретения барометра в банках держали вьюнов, особо чувствительных к колебаниям атмосферы.

Погода устойчива – вьюн спокойно лежит на дне банки. Но вот он начинает метаться, мутит воду и, наконец, зарывается в ил и песок. И хотя по-прежнему светит солнце, хозяин «прибора» знал: следует ждать дождя, и, глядишь, к вечеру он пожаловал.

Древесная лягушка квакша тоже славится способностью чувствовать приближение непогоды. И тоже держалась в банках. В зависимости от того, какую ступеньку маленькой лестницы она занимала, судили о том, чего следует ждать от небес.

Квакша – живой барометр.

Нынешние экспериментаторы, вооруженные тонкой измерительной техникой, скептически относятся к былому увлечению европейцев «живыми приборами». Однако мы хорошо знаем: наблюдательный пастух иногда точнее предскажет погоду, чем синоптики, оснащенные спутниками, самописцами и вычислительными машинами. Всю Америку несколько лет назад насмешило любопытное состязание. Техасский фермер Джон Макадаме бросил вызов национальной метеослужбе, сказав, что его корова-трехлетка по кличке Бремер лучше предсказывает погоду, чем все хитроумные устройства службы. Макадаме заметил: с приближением ненастья корова ночует в стойле на соломенной подстилке, а в предчувствии вёдра всю ночь пасется снаружи. Фермер предложил службе погоды соревноваться с коровой. Местная газета взялась быть арбитром. За правильное предсказание каждая сторона получала очко, за ошибку очко вычиталось. Итог -19:8 в пользу коровы!

Животные, существование которых зависит от состояния природы, за долгую эволюцию научились загодя чувствовать перемены в погоде. Их организм представляет собою барометр куда как более тонкий, чем прибор, висящий у нас на стене. Его стрелка еще неподвижна, а зяблик уже «рюмит», корова идет в сарай на подстилку, рыба перестает клевать, курица купается в пыли, петух запел, не дождавшись захода солнца, земляные черви выползают из нор, куница свернулась и дремлет в дупле, вьюны мутят воду, над самой землею проносятся ласточки, собака начинает специфически пахнуть, овцы сбиваются в кучу, человека одолевает зевота и ломота в костях…

Механизмы влиянья среды на живой организм сложны. Все сущее на земле находится в океане бурлящего или спокойного воздуха, в магнитном поле планеты, Земли то и дело достигают потоки частиц, извергаемых Солнцем. В такие дни не только глохнет радиосвязь, но все живое от амебы и до слона так или иначе чувствует эхо солнечных бурь. И все это сказывается на поведении животных. Многое в поведении этом может заметить лишь опытный глаз, а кое-что замечается всеми. Известно: животные предсказывают землетрясения – змеи покидают убежища, тревожно лают собаки, беспокоятся птицы, в смятении кошки.

Или вот любопытный случай, связанный с предчувствием резкого изменения атмосферы.

12 ноября 1972 года жители Южной Саксонии были поражены необычным поведением косуль, оленей и кабанов. Животные покидали леса и группами, не опасаясь людей, собрались на полях. О необычном явлении написали газеты, говорили по радио. И только на следующий день, 13 ноября, стало ясным необычное поведение дичи. Над лесами пронесся невиданный ураган. Пятьдесят миллионов деревьев на большой территории было повалено. Под ними погибли около сорока крупных животных. Но спаслись те, кто выбежал в поле, – «внутренний барометр» за шестнадцать часов предупредил животных о надвигающемся бедствии.

Механизмы «предчувствия» изменений погоды чрезвычайно тонки. И то, что мы видим, часто является лишь индикатором недоступного нашему взгляду. Собаки и птицы купаются в пыли перед дождем потому, что их донимают паразиты – клещи и блохи, спешащие «пообедать» в предчувствии непогоды. Ласточки пред ненастьем летают над самой землей оттого, что воздух, насыщенный влагой, придавил к земле мошкару.

Все, что сказано, касается краткосрочных прогнозов. Ученые склонны считать: долгосрочные предсказания животными невозможны. Но накоплены факты, заставляющие воздержаться от категоричности. Фламинго, например, высоту своих грязевых гнезд-башен соизмеряют с грядущим паводком. Количество сена, заготовляемого сеноставками, и запасы у белок согласуются с длительностью и суровостью зим. Камышовки вьют гнезда, каким-то образом определяя уровень затопленья водой камышей…

И в заключение беседы о «ломоте в костях» надо сказать: человек – тоже живой барометр. Предчувствуя непогоду, мы зеваем, как дед Матвей, перед ненастьем с муками покидаем утром постель, дремлем в метро. Магнитные бури и атмосферное электричество дарят нам дни возбуждения или «затменья ума». Такие дни уже вычисляются биофизиками, их календарь сейчас публикуют газеты, с ними считаются медики, воздерживаясь от операций, в некоторых странах на линию в эти дни не выпускают особенно чувствительных водителей автобусов и такси.

Мы склонны думать, что виной этому наш сумасшедший век с его ускоренным темпом жизни, загрязнением воздуха и воды, электрическими и магнитными полями. Все это, конечно, следует принимать во внимание. Но вот что говорили о самочувствии и погоде наши предшественники на земле. Дидро жаловался: при сильном ветре разум его словно бы затуманивается. Итальянский драматург Витторио Альфьери писал: «Я – как барометр. Мои духовные силы растут и падают вместе с атмосферным давлением». Гейне в дождливую или снежную погоду работать не мог – «рука в это время к перу не тянется». В этом же признавались Шиллер и Байрон… Все из одного теста сделаны – Наполеон, Шекспир, Пушкин («Весной я болен…»), бабушка Эбби и дед Матвей, а также все остальное, что дышит, бегает, плавает и летает под солнцем. Всех нас качает на волнах земных и небесных волнений и перепадов.

 _{Фото из архива В. Пескова. 17 марта 1992 г.}