Текст книги "Смешное несмешное"

Автор книги: Василий Лифинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Часть I. Смешное?

Когда очень хочешь сострить,

иной раз поневоле приврешь.

Антуан де Сент-Экзюпери

Хорошо смеется человек –

значит, хороший человек.

Ф. М. Достоевский

Кофе с коньяком

Никогда не откладывай на завтра то,

что можешь сделать послезавтра.

Марк Твен

Человек разумный не может таковым считаться, если не перестанет задавать себе глупые вопросы. Например, должен ли умный знать всё то, что знает каждый дурак? Почему на лошадей ставят, а на людей кладут, особенно, когда у них два высших образования и ученая степень в придачу? Почему владея тремя языками, для поддержания штанов надо искать вторую работу или третью подработку?

Просматривая ворох городских газет, я обратил внимание на одно и то же странное объявление: «Минимум работы – максимум зарплаты!» Удивило то, что громадные буквы были напечатаны почему-то «вверх ногами».

Любопытство взяло вверх над разумом. Далее, все развивалось по известному сценарию с бесконечной переадресацией фирм и телефонов. Наконец, приятный женский голос произнес вожделенное «приезжайте».

Не в моих правилах терять время по пустякам, поэтому я сразу «взял быка за рога». Необычайно красивая сотрудница отдела кадров нисколько не удивилась моей бесцеремонности и любезно протянула мне текст контракта. Прочитав первый абзац, я пришел в жуткое смятение:

– Девушка, извините, я приехал к вам устраиваться на работу, а не обследоваться в психиатрическую клинику.

– А что вас не устраивает? – строго спросила она.

– Но здесь написано, что за первую неделю я получу пятьдесят тысяч долларов. Такую сумасшедшую сумму мне необходимо подтвердить и обговорить с руководством вашей фирмы.

– Вы не дочитали контракт до конца. Неделя – ваш испытательный срок. Если отработаете без замечаний, то сумма контракта удвоится, и второй контракт вы уже будете заключать в кабинете моей начальницы, а третий, если до него дойдет очередь, – в дирекции фирмы. Не теряйте, пожалуйста, время и просмотрите все остальные документы.

Боясь выглядеть подавленным и растерянным, я опустил лицо и углубился в чтение. Я был так выбит из равновесия, что просто не верил своим глазам. Условия контракта никак не укладывались в моей голове.

Кто я такой, чтобы меня так изощренно разыгрывать? Значит, всё это правда? Я попытался взять себя в руки, – мне удалось немного успокоиться и осмотреться. А что, собственно говоря, я так взвинтился и запаниковал? Мне что, предложили поменять пол или Bank of America ограбить?

Но чем дальше я читал, тем все больше и больше напрягался, мое замешательство росло в геометрической прогрессии. Почему мой рабочий день должен длиться всего два часа? Что означает приказ, разрешающий два прогула в неделю и ежедневные опоздания на работу? Почему не возбраняется в рабочее время играть в шахматы, карты и смотреть эротику?

Как понимать пункт, который обязывает меня за неделю познакомиться со всеми сотрудницами фирмы?

Почему контракт предписывает мне буквально каждый день, включая выходные, проверять, что у девушек под бюстгальтером и юбкой? И почему от этого напрямую зависит регулярность и размер моих премиальных?

Но, самое главное и неукоснительное требование контракта меня полностью повергло в шок. Оказывается, вся моя работа заключается в том, что перед началом рабочего дня и после его окончания, я обязан буду руководство фирмы и совет директоров публично крыть всеми известными в русском языке могучими словами. А в перерыве, который по времени почему-то совпадает с теми пресловутыми двумя часами работы, я должен буду коротать за чашкой кофе с французским коньяком, потребляя при этом исключительно за счет фирмы бесчисленное количество бутербродов с черной астраханской икрой. Это требование меня добило окончательно:

– Девушка, теперь мне понятно, почему ваша фирма дает объявления во всех газетах без разбора. Вы даже в страшном сне и не мечтайте найти таких наивных дураков, которые за кофе с коньяком согласятся целых два часа пахать, как рабы на галерах!

С гордым негодованием я швырнул злополучный контракт на уже снятую юбку красавицы.

Морской узел

На самом деле, жизнь проста, но

мы настойчиво её усложняем.

Конфуций

Не все хотят быть как все.

В. М. Лифинский

Возмущение в палате нарастало. Ни один из предложенных вариантов не устраивал конфликтующие стороны. Тянуть жребий было бессмысленно, не тот случай. Слово взял «Луноход»:

– У Сергея перелом суставного отростка. Он-то и по палате еле-еле передвигается. Петро – лежачий. От меня, как вы понимаете, на улице все шарахаться будут. Олег Васильевич не в счет, его «асфальтная болезнь» за километр видна. Остается Геннадий.

– А почему нельзя позвонить кому-нибудь из родственников? – подал невнятный голос Иван. На его вопрос никто не ответил. Когда «трубы горят», дорога каждая минута. Иван уже три недели находился в отделении и считался старожилом. Каждый зуб его верхней и нижней челюсти был намертво привязан проволокой к шинам Тигерштедта. Все понимали, что Иван не может участвовать в «проекте».

Страсти накалялись, а всё потому, что доктора делают вид, что не догадываются, чем надо лечить утром русского человека «после вчерашнего». Бубнят только свое излюбленное: «Лучшее средство с похмелья – не пить накануне!»

По всей России ни в одной клинике нет пивбара. Как это нормальному пациенту осмыслить и понять? Что это за страховая медицина, если от похмелья не страхует? О себе, любимых, врачи позаботились. Понапридумывали десятки инструкций и приказов, в каждом из которых на первом месте их родной 96% спирт. А кто о больных думать будет?

Даже в наркологии, если верить Петру, во время тяжелого похмелья врачи дают пациенту «смесь Попова» – 100 г спирта с 1-2 таблетками фенобарбитала. Больной засыпает, а просыпается уже «как огурчик». Что мешает этот эффективный и гуманный метод лечения страждущих распространить по всем травматологическим отделениям России?

Петру в палате доверяли все. С ним никто не отваживался спорить, поскольку «тему» он знал досконально, что называется – «изнутри». Настоящий профессионал! Когда он лежал в наркологии, то по его словам, ему не могли сделать анализ крови, так как она сразу вся испарялась из-за высокой концентрации спирта.

Но, при этом Пётр был категорическим противником любой выпивки «без повода», поэтому любил повторять свое излюбленное кредо:

Для пьянства есть такие поводы:

Поминки, встреча, праздник, проводы,

Крестины, свадьба и развод,

Мороз, охота, Новый год,

Выздоровленье, новоселье,

Печаль, раскаянье, веселье,

Успех, награда, новый чин.

И просто пьянство, без причин.

Деньги собрали мгновенно. Замешкался лишь «Луноход». Прозвали его так потому, что на голове у него красовалась гипсовая шапочка с металлическим стержнем для крепления скуловой дуги. Ходил он медленно, осторожно, боясь зацепить «антенной» окружающих больных.

Встал вопрос: кому вязать морские узлы? Из всех присутствующих никто не служил в морфлоте. Опять разгорелся спор, но уже среди рыбаков. Решили для страховки завязывать по несколько узлов. Пяти простыней не хватило, все-таки четвертый этаж. Взяли в соседней палате.

Геннадий со своим сотрясением головного мозга был у «коллег» не в авторитете. Что это за «детская травма» для взрослого мужика? А где переломы? Да и в приемный покой он пришел своими ногами, так как скорая отказалась его везти из дома в больницу, поскольку при осмотре врач нашел у него только пару небольших гематом на голове и шее. На возмущение Геннадия врач скорой помощи недовольно пробурчал в ответ, что с удовольствием отвезет его в травматологию, если он найдет еще двух или трех попутчиков с более серьезными травмами, чем у него. А сейчас Геннадий нуждается только в уходе врача, и чем быстрее и дальше от него уйдет врач, тем ему же будет лучше.

Споры в палате сразу прекратились, как только гонцу предложили предъявить страдающей от похмелья публике убедительные доказательства, если они у него есть, например, переломы ног, чтобы обосновать свое категорическое нежелание «сгонять за лекарством». Крыть было нечем, и Геннадий неохотно стал переодеваться в спрятанную под матрасом «цивильную» одежду.

Отказаться Геннадий не мог, похмелье страшнее любой головной боли и сотрясения мозга. Да и по жизни он был не только добрым и безотказным человеком, но и, по выражению «Лунохода», «простым как фуфайка колхозника».

Проверив крепость и надежность привязанных к батарее простыней, Геннадий смело встал на подоконник. Его темный силуэт промелькнул на фоне ярко-голубого неба и стремительно исчез за подоконником. До земли было не менее шестнадцати метров…

Рано утром у входа в реанимационное отделение собралось всё «ходячее» мужское население травматологии. Вышедший к загипсованной и перебинтованной аудитории врач-реаниматолог сообщил безрадостную новость, что Геннадий хотя и пришел в сознание, но после «скоростного спуска» у него переломов стало больше, чем у всех вместе взятых пациентов его «родной» пятой палаты. «Не переживайте – подвел итог доктор, – тяжело в лечении – легко в раю. Когда больной действительно хочет жить – медицина бессильна».

«Учитывая, что в реанимации решётки на окнах – добавил врач, – жить Геннадий будет, вот только вряд ли он или светлый его образ, захочет возвращаться в пятую палату». Но это уже мало кого из болезненной братии интересовало. Все задавали друг другу одни и те же вопросы: «Какой идиот завязал простыни обычным узлом вместо морского? Почему в столь серьезном деле не хватила ума подготовить дублера?

Нахал

Даже вежливость оскорбительна,

если она слишком подчеркивается.

Бальтазар Грасиан

Пояснение к тексту. Миниатюра разделена на две части. В первой – буква «р» заменена на букву «л». Из-за дефекта речи у главного героя слово «проза» звучит как «поза». Во второй части все слова без буквы «р». Homo sapiens имеет разум для того, чтобы поделиться им с теми, у кого разума нет. Человек разумный смотрит на окружающее с юмором. Шутки и смех – лучшее лекарство от комплекса неполноценности (аксиома № 247).

«Л» я не выговаливаю с детства, потому как калтавлю. Отсюда – голе големычное и все беды! Алкаша меня зовут.

Я до сих пол со стлахом вспоминаю, как в детском саду «Телемок» влачи-логопеды пловодили коллекцию моей дикции, заставляли клуглый день плоговаливать тлудные скологоволки, изоблажать цоканье копыт, тлениловать алтикуляцию лечи, но всё безлезультатно.

Они мне всю голову плобили своим клейселом Авлолой, октябльской леволюцией и многоклатным повтолением: «На дволе тлава, на тлаве длова», «Солнце светит ялко, всем лебятам жалко», «Ехал Глека челез леку Нил, видит Глека – клокодил»! Глех смеяться над влачами, но такие улоки, повельте, хуже голькой ледьки!

Спасибо лодной школе и учителям, что научили меня гламотно писать. С тех пол лусский язык я полюбил самозабвенно. Слазу плизнаюсь, от беллетлистики я плосто без ума.

По облазованию я филолог, лаботаю коллектолом в нашей типоглафии, с увлечением пишу лилические стихи, малую и клупную позу.

Лазумеется, знаметитого тлибуна и ялкого олатола из меня, по понятным пличинам, не получилось, но позу я пишу плевосходную, если велить нашим клитикам. Из-за этой локовой любви к стихам и позе я до сих пол неженатый.

Стоит мне только познакомиться с очеледной девушкой, как я слазу задаю ей воплос и машинально сплашиваю: «Вы какую позу любите? Нлавится Вам изящная и плекласная поза Тулгенева?»

Вот так и пликлеилось ко мне плозвище «Нахал». Клестика на них нет! Дулёхи! Ну сплятал от меня Бог букву «л», так что тепель, застлелиться? Недалом говолят «Искусство и лителатула тлебуют желтв!»

Эти «улоды», выговаливающие «л», достали меня своей какофонией. Говолят, у меня комплекс лотацизма с лечью, и чтобы я не гэкал, не виблиловал и не кавелкал слова, мне надо слочно заменить баталейки в лечевом аппалате или подсоединить его челез лозетку к электлической сети (это у них такая шутка юмола).

Экспелты хленовые! Сплашивают, почему я не лодился немым или лилипутом? Плидулки! Я их шутя так называю.

Калтавость – классная фишка, плидает изюминку взлослому мужчине, особый шалм. Не каждому дано глассиловать – это необычно мило и класиво звучит.

Лазве кто-нибудь называет фланцуженок дулами калтавыми? Даже по ящику некотолые диктолы калтавят. Только в лусском балете нет хломых балелин, а на лоссийском телевидении клугом одни полуслепые видеоопелатолы или наплочь глухие аланжиловщики и звуколежиссёлы. И что, опелатолы и лежиссёлы тоже все неженатые?!

Моя Клистинка от меня отвелнулась, нашла себе длугого палня. Тепель лядом нет лодной подлуги, я замкнулся и пелестал велить в свое плизлачное счастье. А у меня, как и у всех моих ловесников, есть чувства, лазум и нежное селдце. Лазве это плавильно делить палней на холошо и плохо выговаливающих букву «л»?

Если вы можете научить человека быть чутким к чужим бедам и жить по совести, но не делаете этого – вы лишаетесь частички самого себя. Я нисколько не сомневаюсь, что настоящий мужчина никогда не позволит себе шутить или смеяться над физическими недостатками кого-либо, и в любой ситуации будет вести себя всегда достойно, а в случае своей невольной вины, вежливо и тактично извинится.

Есть еще немало людей, что само по себе удивительно, но факт остается фактом, готовых без всякого повода обижать кого угодно, не понимая несложною истину, что человек создан не для того, чтобы в его жизни были одни только беды, несчастья и бесконечная душевная боль.

Я еще молодой, мне недавно исполнилось двадцать пять лет, подскажите, пожалуйста, как с моей далёкой от идеала дикцией, найти симпатичную, милую и ласковую девушку? Мне бы хотелось, чтобы мы жили с ней душа в душу, ведь самое важное и необходимое для создания семьи – это любовь и любящий тебя человек, твой надёжный спутник, готовый вместе с тобой идти бок о бок всю оставшуюся жизнь.

Не каждый способен также безошибочно, как это делает талантливый музыкант, извлекая ноты-звуки из своей флейты, озвучивать без изъяна все буквы и слова, но это вовсе не означает, что ваш оппонент обделен интеллектом и музыкальным слухом, мыслит и слышит хуже своего собеседника.

Может он выглядит внешне как-то иначе, не так, как все остальные? Конечно, нет!

Нельзя в людях замечать одни лишь недостатки, дефекты и всё только плохое. Неужели кому-то непонятно еще, что лишать человека вашего общения, так необходимого ему, жестоко! Как и непозволительно безучастно наблюдать за его бесконечными мучениями и видеть, как он постепенно сходит с ума от безысходности и навязчивых болезненных идей, изо дня в день думает о своем изъяне и несчастной судьбе, постоянно слышит от своих коллег и знакомых едкие обидные шуточки по поводу дикции?

Скажите по совести, зачем так цинично, необдуманно и совсем не по-человечески делить всех людей на «инвалидов» и «аполлонов»? У каждого из нас есть душа, все мы живем на одной планете и находимся в одной, не нами созданной лодке, медленно плывущей по волнам жизни в таинственное, далекое и загадочное будущее.

Как бы мне очень хотелось, чтобы наши невидимые и еле слышные колокольчики безостановочно звенели и не давали засыпать глубоким сном нашим заблудшим душам.

Вот видите, как я могу чисто, без запинки и, не фальшивя, излагать свои мысли вслух.

Я хочу, чтобы вы все знали, что я ни на кого из вас не обижаюсь, так как я вас всех люблю, испытываю к вам большую симпатию и надеюсь, что эти чувства, особенно в моих отношениях с девушками, станут взаимными. Давайте не будем забывать, что все мы люди и все мы не без своих слабостей и недостатков. Будьте богаче душой и тогда вы поймете не только мой язык, но и язык немого.

Жизнь везде жизнь

(По Дону гуляет…)

Мы рождаемся с криком, умираем

со стоном. Остается только

жить со смехом.

Виктор Гюго

Самым гостеприимным местом в больнично-поликли-ническом комплексе был морг. Не для пациентов, конечно. Заглядывали сюда вечно занятые сотрудники прокуратуры, приезжали из соседних районов следаки, по делу и просто проведать заходили знакомые участковые в штатском и в погонах, мелькали лица известных в городе оперов и неизвестные лица прочего служивого люда. После праведного и не совсем праведного дежурства торопились поутру в морг особенно «уставшие» доктора.

Привлекало всех это здание не только своей прохладой, удивительной тишиной, но и, самое главное, отсутствием какого бы то ни было больничного или другого начальства. Как метко заметил Достоевский, сидя в тюремной камере, «жизнь везде жизнь», будь то казематы Петропавловской крепости или прозекторские Санкт-Петербурга.

О добродушии хозяина «обители усопших» ходили легенды. Василий Тихонович был патологоанатомом от бога, пользовался заслуженным авторитетом среди врачей, следователей, адвокатов, военнослужащих и всех тех, с кем ему приходилось встречаться по работе или по жизни. Все его любили, но почему-то всем нравилось подшучивать над ним.

Он никогда не обижался, обладал тонким чувством юмора и когда с ним здоровались медики, всегда с улыбкой отвечал: «Ни одной!» В любой больнице не найдется врача, который хотя бы раз не участвовал в «разборе полётов». Жаловались на нашу медицину, и не без оснований, во все времена. Администрация всегда становилась на сторону больных, поэтому оргвыводы следовали один за другим. И лишь на Василия Тихоновича не было «ни одной» письменной или устной жалобы от его «постояльцев». Все врачи ему «завидовали», восхищаясь тем, что в их среде есть доктор со столь безупречной репутацией. И при встрече удивлённо спрашивали его: «Неужели ни одной?»

Но был у него один недостаток, за который его не любили все замужние женщины города. Точнее сказать, было несколько недостатков. Все эти «недостатки» имели вполне мирный вид и представляли собой огромные стеклянные сосуды с совершенно безобидной надписью «СПИРТ». Причем это был особый медицинский спирт, который наша фармацевтическая промышленность выпускает таким способом, что этот чудо-спирт никак нельзя применить без огурчиков, грибочков и, почему-то, селёдочки.

Надо отметить, что по этому принципиальному вопросу никогда не возникало разногласий между представителями различных профессий.

Если наличие спирта в столь уважаемом заведении как-то удавалось объяснить, то изобилие разносолов, закусок и напитков в холодильнике не поддавалось логике и разуму.

Не удивительно, что дежурный офицер РОВД, если для следствия необходим был судмедэксперт, не вызывал Василия Тихоновича в милицию – ему не звонили, за ним всегда приезжали. Его и на этот раз доставили на место преступления, где он долго ходил по комнате, бросая взгляды то на косметичку и губную помаду, то на платье и туфли на шпильках, то на разорванный бюстгальтер пятого размера, то на обнажённую грудь покойной… а затем твердым голосом, не терпящим возражений, подвел итог: «Тело, судя по всему, принадлежит женщине, но это – предварительное заключение». Сыщики мгновенно с ним соглашались и сразу же везли эксперта назад. Ритуал был соблюден.

Но почему-то на осмотр места происшествия всегда уходило времени раз в пять-десять меньше, чем на обсуждение результатов осмотра в кабинете у Василия Тихоновича за обеденным столом.

В одну из пятниц у Василия Тихоновича выдался особенно трудный день. С утра приходилось трудиться на два стола. Хотя число и не тринадцатое, вскрытий на первом столе – в секционном зале – было больше обычного. Радовало лишь то, что трудовой день подходил к концу.

За вторым столом (в служебном кабинете), как и в любую пятницу, сидело много гостей. Особого веселья не было, была какая-то бесшабашность. Нигде так остро, как в морге, не осознаешь бренность жизни, нигде так отчетливо не понимаешь, что жить надо полной жизнью и помнить всегда, что ты Человек – это и есть главное в жизни, её смысл и суть.

Сегодня в морге живых собралось больше, чем местного «населения». Столь удивительное соседство заставляло как-то по-особому смотреть на жизнь, понимать насколько она хрупка, и как легко перейти черту невозврата, за которой вечное небытие.

Если в морге каждый день заканчивался ежедневно, то спирт – НИКОГДА! Наконец к вечеру все стали расходиться. Проводив последнего гостя, Василий Тихонович засобирался уезжать и сам. Но, тут раздался требовательный стук в двери.

На пороге, слегка покачиваясь, стояли лихие лётчики в обнимку с улыбающимися красавицами. Природное гостеприимство взяло вверх над желанием как можно быстрее добраться до дома и лечь спать. Василий Тихонович знал, что быть всё время трезвым в морге неприлично, как и не к лицу среди усопших быть мертвецки пьяным.

Усадив весёлую компанию, Василий Тихонович понял, что он уже не первый час периодически переходит на автопилот, но самое страшное заключалось в том, что и сам автопилот где-то в стельку напился.

Больше медлить было нельзя. Юркий «Запор», надсадно тарахтя и дымя, рванул с места и мгновенно скрылся в темноте за воротами больницы. И тут же по пути следования «Запорожца» всем гаишникам по рации была дана команда: покинуть свои посты и немедленно освободить трассу. Остановить Василия Тихоновича на дороге означало на веки вечные покрыть позором не только себя, но и всю доблестную автоинспекцию. Такое святотатство не могло прийти в голову даже последнему патрульному.

Праздник продолжился без хозяина морга. Летуны были истребителями не робкого десятка (истребляли спирт так, что закачаешься!). Каждый лётчик не понаслышке знал, что поднимать стальную птицу в небо – главное, но и умение после полётов поднять алюминиевую кружку, «чтоб … стоял, а винт вертелся, и никогда наоборот!», тоже чего-то стоит. Иначе не стать настоящим асом.

Преимущество и вкусовые качества медицинского спирта не шли ни в какое сравнение с «волшебным» привкусом родного технического. Что же касается местных светских «дам» (или «не дам?» – «вот в чем вопрос!»), присутствующих в «вечном храме», то особого восторга никто из них не испытывал. Как истинные казачки, они с презрением относились к любому спирту и водке, совершенно справедливо полагая, что лучше домашней элитной браги может быть только сваренный из неё чистейший как слеза девицы самогон.

Ночь выдалась тёплой, звёздной, и как-то по-особому тихой. Такая тишина случается за лето крайне редко, раза два-три, не больше. Не слышны были даже вечно стрекочущие кузнечики и сверчки.

В ординаторских ЦРБ также стояла непривычная тишина, в двери кабинетов никто не заглядывал, коридоры отделений были пустынны, и дежурным врачам грезилось, что это ночное безмолвие будет продолжаться бесконечно долго. И вдруг около часа ночи звенящую тишину разорвало буквально в клочья:

– По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой…

Особенно сильно выделялся один женский голос. Его счастливая обладательница, несомненно, знала и высоко ценила свое умение ТАК петь, «чтоб песня по свету летела, казачек за душу брала». Все, кто хоть раз слышал это звучное исполнение, не сомневался больше никогда, что спеть громче просто невозможно. Первыми загорелись окна глазного отделения, находящегося в тридцати метрах от морга. Но тут же в беспорядочной последовательности стал вспыхивать свет и на остальных этажах больницы.

– О чём дева плачет, о чём дева плачет, о чём дева плачет, о чём слёзы льёт… – неслось «до самых до окраин и станиц» из открытых форточек морга.

Сказать, что из динамиков железнодорожного вокзала объявления звучат значительно слабее – значит, ничего не сказать. В домах, прилегающих к улице, на которой находился больничный комплекс, начали просыпаться домашние питомцы, а затем маленькие дети и их мамаши.

Дежурный терапевт Хлынов мгновенно оценил обстановку и бросился набирать до боли знакомый номер. Последствия ночного хорового пения трудно было даже себе представить. Инсульт и инфаркт рисовались, как некое спасение от утреннего доклада на планёрке у главного врача.

В телефонной трубке что-то буркнуло и щёлкнуло. С остервенением, не отрывая пальца от диска, Хлынов опять лихорадочно стал накручивать номер. Он с ужасом понял, что только один лишь человек во всем городе способен открыть стальные двери морга. Необходимо было разбудить Василия Тихоновича и во что бы то ни стало заставить его приехать в больницу. Неординарность обстановки требовала неординарных поступков и слов:

– Василий Тихонович, – закричал в трубку Хлынов, – Ты зачем пьяного Петровича вскрыл?!

– У, хым – ответили на том конце провода.

– Мы его в секционном зале положили на каталку, чтобы он быстрее в себя пришел от холода.

– М-мы хы…

– Мне жена Анатолия по телефону всю голову пробила, где её Ермилов?!

– И где? – спросили с опаской.

– Да у тебя на столе! Ты зачем ему рубашку, брюки и ремень разрезал? Что, не мог раздеть?!

– Хватит тебе так неостроумно шутить – прозвучало с нарастающей тревогой.

– Да какие … шутки?! Менты двери морга выбили, журнал изъяли с твоим заключением: «Вскрытие показало, что Анатолий Петрович Ермилов умер от вскрытия». Они тебе сейчас явку с повинной оформляют! Приезжай мигом на свой арест! – продолжал беззастенчиво врать Хлынов.

Больница уже полностью проснулась и напоминала растревоженный улей. Всем было интересно знать, что это за праздник отмечают усопшие. Мнения разделились, но большинство изумлённой «публики» всё же благосклонно отнеслось к обрушившемуся на них концерту потусторонних солистов. И только в реанимации никто не спорил и не хвалил удивительно звонкие голоса ночных гостей морга.

– Цыганка гадала, цыганка гадала, цыганка гадала, за ручку брала… – оглушительно неслось в ночной прохладе. Как будто сама русская душа рвалась из многовекового плена в бесконечную даль туда, где на водной глади Седого Дона россыпью блестят бесчисленные звёзды Млечного Пути.