Текст книги "Музыкальные вечера в Дахау. «Променад» по аппельплацу и лагерштрассе"
Автор книги: Василий Лифинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Тот, кто видел, как на кровь расстрелянных заключенных с неба падает пепел сожженных, знает часть правды. Всю правду о нацистских лагерях унесли с собой дети, брошенные в печь крематория живыми.
Автор
Лифинский Матвей Иванович
1915–1996
Глава I. Лехфельд
Знаете ли вы имя хотя бы одного человека, убитого лично Гитлером? Руки по локоть в крови у миллионов «добропорядочных» немцев, сотворивших Гитлера, поклонявшихся Гитлеру и обожествлявших Гитлера. Военные преступники, прикрываясь приказами, всегда трусливо прячутся за спину главного военного преступника, что также является преступлением и явной попыткой избежать заслуженного наказания.
В. М. Лифинский
Одна из красивейших долин Германии, протяженностью в несколько десятков километров, пролегает на юго-западе Баварии. Со времен Римской империи здесь проходили сражения, самое знаменитое из которых, получившее название битвы при Лехфельде, состоялось у реки Лех в X веке. Германские племена во главе с королем Оттоном, впятеро уступая противнику по численности, в 955 году разгромили вторгшихся в Центральную Европу кочевников – венгров, остановив угрозу христианству со стороны варваров. Часть попавших в плен врагов по приказу короля Оттона казнили, остальных ратников, лишив ушей и носов, отправили на все четыре стороны, поскольку их негде было размещать.
Первые лагеря для военнопленных в Лехфельде появились в конце 60-х гг. XIX в. Строительство лагеря на 10 000 человек началось в 1867 г., однако лагерь для 9000 пленных был построен лишь только в 1870 году, а железнодорожный вокзал в Лехфельде был сдан в 1877 г. В течение десяти лет (1900–1910) вдоль железной дороги были возведены новые населенные пункты и лагеря. В 1912 г. с военного аэродрома Лехфельда стали взлетать первые самолеты. Вся система лагерей в Лехфельде во время Первой мировой войны была готова к приему 20 000 военнопленных.
С 1914-го по 1945 год немцы педантично и неустанно оттачивали свое мастерство по использованию «человеческого материала» в неволе, доведя его к сороковым годам до патологического совершенства, вершиной которого стали концентрационные лагеря. Идеи о концлагерях, как и планы по «окончательному решению еврейского вопроса», вынашивались в Лехфельде. Именно Лехфельд стал той отправной точкой, с которой началась политическая карьера Адольфа Гитлера.
После вступления Германии в Первую мировую войну в августе 1914 года военное министерство Германии в соответствии с Гаагской конвенцией 1907 г. «О законах и обычаях сухопутной войны» разработало «Положение о размещении военнопленных». Этот документ регулировал правила содержания, медицинского обслуживания и использования труда пленных офицеров, унтер-офицеров и солдат армий Антанты. В первые годы войны неподготовленность военных ведомств Германии к приему огромного количества военнопленных привела к высокой смертности, в основном среди русских военнопленных. По сведениям военного министерства Германской империи, к началу января 1919 г. 66 200 российских военнопленных умерли от ран и болезней, 453 – покончили жизнь самоубийством.
Лагеря для военнопленных в Баварии были построены в начале Первой мировой войны в городах Лехфельд, Гермерсхайм, Байройт, Пуххайм, Графенвёр и Ингольштадт. В декабре 1916 года численность пленных в Германии достигла 1440 тыс. человек, из них 87 тыс. в Баварии, в том числе 565 русских офицеров и 54 тыс. нижних чинов. Во время Первой мировой войны, по данным королевского баварского армейского корпуса (Мюнхен), в Лехфельде содержалось около 10,5 тыс. военнопленных.
Самые знаменитые узники Ингольштадта (Бавария) в XX веке – это будущий президент Франции Шарль де Голль и будущий Маршал Советского Союза Михаил Тухачевский. Если о пребывании де Голля в плену сохранились немногочисленные свидетельства, то о нахождении подпоручика лейб-гвардии Семеновского полка М. Н. Тухачевского в Ингольштадте и Лехфельде неизвестно практически ничего – материалы об этом периоде жизни маршала хранятся в архивах Германии.
Тухачевский до Ингольштадта побывал в нескольких лагерях, о чем можно судить по досье на него, хранящемся в Баварском военном архиве. В лагере Штральзунд он получил 6 дней ареста за конфликт с надзирателем; за попытку к бегству военный суд Галле 16 мая 1916 года приговорил его к трем неделям «домашнего ареста». В лагере Бад-Штюр Тухачевский получил 14 дней «домашнего ареста» за отказ следовать служебным распоряжениям дежурного офицера. Еще 14 дней ареста – за «недозволенное отдаление от предписанного местонахождения» (попытка к бегству).
В Ингольштадте, куда подпоручик Тухачевский прибыл 18 ноября 1916 года из Бад-Штюра, его товарищем по форту IX был среди прочих капитан Шарль де Голль. Дружба Тухачевского с де Голлем была закономерной, так как их, несомненно, объединяли острое переживание происходящего, стремление к активной деятельности, широкий кругозор и уверенность в себе (Кантор Ю. Война и мир Михаила Тухачевского. – М.: Изд. дом «Огонек», 2005).
За время пребывания в германском плену Тухачевский неоднократно совершал побеги. После одного из них он был пойман и помещен в лагерь Лехфельд для рядовых солдат, поскольку назвался вымышленным именем и скрыл свое офицерское звание. Лишь пятый по счету побег оказался успешным.
В соответствии с действовавшими в то время международными договорами воюющие стороны должны были платить за содержание своих солдат, оказавшихся в плену. Причем питание, одежда и кров пленных не должны были быть хуже, чем у солдат пленившей их армии. Это давало надежду получить в обмен такое же отношение к своим солдатам со стороны противника.
Простые солдаты работали на полях местных крестьян или на заводах и фабриках. Офицеры от обязанности работать были освобождены, им также разрешалось выходить на прогулку за пределы лагеря в сопровождении надзирателя.
Покидающий лагерь офицер должен был письменно заявить, что он не воспользуется своей прогулкой для побега. Стандартный бланк этого документа был следующего содержания: «Заявление. Я даю свое честное слово, что в случае моего участия в прогулке, во время самой прогулки, то есть с выхода из лагеря и до возвращения в него обратно, не совершать побега, во время прогулки следовать всякому распоряжению конвойных и не совершать никаких действий, угрожающих безопасности германского государства. Я знаю, что на основании параграфа 159 свода военных законов о наказаниях военнопленный, совершивший побег, несмотря на данное честное слово, подвергается смертной казни» (Inf. Brig. № 289, von 1917 – № 2, т. 1, von 1918, «Erklerung», s. 5).
Любопытно, что подпоручик царской армии Михаил Тухачевский всё-таки не нарушил своего офицерского слова, в пятый раз сбежав из плена в августе 1917 г. Чтобы объяснить свой поступок и доказать незапятнанность кодекса офицерской чести и морали, воспитанной на идеалах XIX в., будучи дворянином, он оставил письмо на имя начальника лагеря: «Милостивый государь! Я очень сожалею, что мне пришлось замешать Вас в историю моего побега. Дело в том, что слова не убегать с прогулки я не давал. Подпись моя на Ваших же глазах и в присутствии французского переводчика была подделана капитаном Чернивецким, т. е. попросту была им написана моя фамилия на листе, который Вы подали ему, а я написал фамилию капитана Чернивецкого на моем листе. Таким образом, воспользовавшись Вашей небрежностью, мы все время ходили на прогулки, никогда не давая слова. Совершенно искренно сожалею о злоупотреблении Вашей ошибкой, но события в России не позволяют колебаться. Примите уверения в глубоком почтении. Подпоручик Тухачевский, 10.08.1917» (Inf. Brig. № 289, von 1917 – № 2, т. 1, von 1918, «Flücht», s. 6).
После заключения перемирия правительства стран Антанты направили властям Германии ноты протеста и обвинили Германию в нарушении норм международного права в лагерях военнопленных. Новое правительство Германии (Совет Народных Уполномоченных) 30 ноября 1918 года создало комиссию по расследованию претензий стран Антанты.
2 мая 1918 г. в местечке Грефельфинг, на окраине Мюнхена, были расстреляны 52 русских военнопленных за то, что не смогли разъяснить на немецком языке, почему находились на территории Баварии с оружием в руках. В декабре этого же года в лагере Саган по колонне русских узников охрана применила оружие.
Комиссия, на основании ноты правительства Испании, провела расследование случаев убийства русских военнопленных в лагере Саган 21 декабря 1918 года (Королевство Испания в период Первой мировой войны было протектором русских военнопленных). В ходе расследования выяснилось, что 21 декабря 1918 года около 2000 русских военнопленных в лагере Саган, взяв с собой личные вещи и подняв знамя России, направились к выходу из лагеря. Вооруженная охрана, поднятая по тревоге, применила оружие, несмотря на категорический запрет. В результате четверо русских военнопленных были убиты, десять ранены, двое из них впоследствии умерли. 17 июля 1919 года вторая судебная палата признала нарушение норм международного права со стороны немецких военных властей, а также ответственность правительства Германии за этот инцидент.
Удивительно, но в немецких лагерях того времени бесперебойно работала почта, что подтверждает письмо Алексея Гавриловича Белоусова, младшего унтер-офицера, отправленное в д. Княжна Казанской губернии (Германия, лагерь Лехфельд, № 5406): «7 января. Здравствуйте, любезные родители, Папаша и Мамаша. Посылаю вам нижайшего почтения и желаю быть здоровыми. Еще я кланяюсь супруге Екатерине Сергеевне с дочерью Аннушкой. Шлю вам нижайшее почтение и желаю всего хорошего. Затем уведомляю: получил от вас 2 письма. Если возможно, пускай учится в школе дочь моя. До свидания. Я жив и здоров. И вам желаю» (ГА РМЭ, ф. Р-4, оп. 1, ед. хр. 47, л. 132).
Немецкий историк Кристиан Штрайт в своем исследовании судеб русских и советских военнопленных в кайзеровской Германии и Третьем рейхе приводит следующие сравнительные данные: в годы Первой мировой войны в лагерях военнопленных кайзеровской Германии от голода и болезней погибло 3,5 % всех захваченных в плен солдат и офицеров армий ее западных противников. Соответствующее число погибших пленных – военнослужащих царской русской армии, а затем и Красной Армии – достигло 5,4 % их общего числа. В годы Второй мировой войны процент умерших или расстрелянных в нацистской неволе английских, американских и канадских военнопленных возрос по сравнению с Первой мировой войной на 0,1 %, а число загубленных фашистами военнопленных – граждан Советского Союза увеличилось более чем в 10 раз и достигло 57,8 % от общего числа пленных.
Необходимо помнить эти сравнительные данные, прежде всего потому, что в западной историографии и публицистике наблюдается тенденция к пересмотру итогов Второй мировой войны и непреложной истины, что война была порождена самим Западом (и, в частности, наметилась негативная тенденция к «новому прочтению толерантного и гуманного отношения» нацистской Германии к советским военнопленным и к резкому преуменьшению числа их жертв).
В ходе международного судебного процесса в Нюрнберге установлено: на 30 ноября 1942 года в германской военной экономике было занято 7 млн иностранцев, включая военнопленных. В 1943 году в Германию дополнительно завезено 1,5–2 млн иностранных рабочих, в 1944 году – 900 тыс. В ходе перекрестного допроса генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы Фриц Заукель уклонился от ответа на вопрос, какое количество иностранных рабочих было завезено в годы войны в Германию и сколько военнопленных было вовлечено в обслуживание германской военной экономики. Однако он вынужден был подтвердить, что к концу войны в Германии оставалось 5 млн иностранных рабочих, не считая военнопленных.
Общее число погибших остарбайтеров и военнопленных в нацистской Германии трудно поддается даже приблизительному подсчету. Массовая гибель советских военнопленных в ноябре – декабре 1941 г. и январе – феврале 1942 г. от голода, болезней, ранений стала обычным явлением во всех лагерях, созданных военным командованием Германии. Так, в начале ноября 1941 г. в заранее подготовленный для размещения людей Берген-Бельзенский лагерь доставили 14 тысяч советских военнопленных. В первые дни там ежедневно умирало по 70–80, а в последние дни ноября – по 150 человек. К началу весны следующего года лагерь почти полностью вымер.
Даже в Освенциме смертность среди советских военнопленных в первые месяцы 1942 года превзошла по численности смертность среди еврейских заключенных.
«Из 230 000 всех пленных англичан и американцев в течение всей войны умерло 8348 человек, или 3,6 %. Смертность советских военнопленных составляла 57 %» (Streit Christian, Keine Kameraden, p. 293).
Со времен победоносной войны вермахта на Западе в нацистских лагерях находилось множество военнослужащих европейских стран. Поскольку они были европейцами, а не советскими «недочеловеками», их содержали практически в идеальных условиях. Военнопленные получали регулярную помощь от Красного Креста, переписывались с родными. Проблем с питанием военнослужащие европейских стран также не испытывали: «Их шкафчики были полны еды, а плитки шоколада они просто не успевали съедать»… В некоторых лагерях имелись даже площадки для занятий физкультурой и теннисные корты, а также парк для прогулок, обнесенный, правда, колючей проволокой. И уж чтобы никто не мог упрекнуть Германию в невыполнении международных законов и обычаев войны, верховное командование вермахта (ОКВ) выделяло деньги на специальное обучение слепых британских военнопленных (Шнеер А. Плен).
«Изображение больших каникул» (Imagesdes Grandes Vacances) – именно так назвал свой фотоальбом, посвященный почти пятилетнему пребыванию в немецких лагерях, бывший французский военнопленный Франсис Амбриер. Для большинства западных военнопленных пребывание в плену оказалось именно такими «каникулами», куда более безопасными, чем пребывание на фронте, что подтверждает соответствующая статистика (Ambriere F. – Paris, 1950).
Когда в этот «маленький рай» привозили советских «недочеловеков», западные пленные испытывали настоящий шок. Кто бы мог подумать, что столь «цивилизованные и благородные немцы» могут так поступать с людьми?
Из свидетельских показаний француза Поля Розена на Нюрнбергском трибунале: «Я не могу рассказывать здесь обо всех этих несчастных русских, выживших в Раве-Русской, не испросив разрешения Трибунала воспроизвести здесь страшное зрелище, представшее перед всеми нами, французами, которые находились осенью – зимой 1942 года в концентрационном лагере в Германии, обо всем, что мы увидели, когда стали прибывать первые партии русских пленных. Что касается меня, то я присутствовал при этом зрелище однажды в воскресенье; все это казалось мне неправдоподобным. Русские шли в колонне по пять человек, держась за руки, так как никто из них не в состоянии был передвигаться самостоятельно. Они были очень похожи на бродячие скелеты.
Мы видели много фотографий концентрационных лагерей и лагерей смерти, наши несчастные русские товарищи были в таком же положении с 1941 г. Их лица были даже не желтыми, а зелеными, у них не было сил двигаться, они падали на ходу целыми рядами. Немцы бросались на них, били их прикладами винтовок, избивали кнутом. При виде всего этого французы начали кричать, и немцы заставили нас возвратиться в бараки. В лагере русских тотчас же распространился тиф, из 10 тысяч прибывших в ноябре к началу февраля осталось 2500.
Русские военнопленные, не будучи мертвыми, были брошены в общую могилу. Мертвых и умирающих собирали между бараками и бросали в тележки. Первые дни мы еще видели трупы в тележках, но так как германскому коменданту было не очень приятно видеть, как французские солдаты приветствовали своих павших русских товарищей, впоследствии трупы прикрыли брезентом».
Высокой смертностью среди русских заключенных поражены были не только содержавшиеся в тепличных условиях американцы и англичане. Многие «европейцы» – узники Дахау и Маутхаузена – приходили в ужас, увидев обращение нацистов с советскими пленными. Испанец Франсуа Буа рассказал о не менее чудовищной картине: «…как только военнопленные вошли в лагерь, стало ясно, что они находятся в ужасном состоянии. Они даже ничего не могли понять. Они были так обессилены, что не держались на ногах. Их тогда поместили в бараки по 1600 человек в каждом. Следует отметить, что эти бараки имели 7 м в ширину и 50 м в длину. У них была отобрана почти вся одежда, которой у них и без этого было очень мало. Им разрешили сохранить только брюки и рубаху, а дело было в ноябре. В Маутхаузене в это время было 10 градусов мороза. По прибытии оказалось, что 24 человека из них умерло, когда они шли 4 км, отделявшие лагерь Маутхаузен от станции… Через несколько недель они были совершенно без сил, и тогда к ним стали применять систему истребления. Их заставляли работать в самых ужасных условиях, избивали, били палками, над ними издевались. Через три месяца из 7000 русских военнопленных осталось в живых только 30».
Какой гигантский рывок за период между двумя мировыми войнами совершила Германия от некого подобия соблюдения международных соглашений о военнопленных до полного и наглого игнорирования любых законов! Стремительный «прогресс», достигнутый нацистской Германией всего за два десятилетия в области порабощения и умерщвления десятков миллионов людей, стал самой большой опасностью для жизни людей на планете за все время существования человечества.
Царскому правительству Николая II, а затем и буржуазному Временному правительству, лидерам буржуазных и мелкобуржуазных политических партий и иных общественных организаций страны была хорошо известна трагическая судьба пленных солдат и офицеров русской армии, но все они не предпринимали никаких конкретных мер для ее изменения. Видный деятель французского и международного рабочего движения Жак Дюкло, в те годы французский военнопленный Мешедского лагеря в Вестфалии, спустя десятилетия писал: «К пленным в лагере относились по-разному: к американцам – очень хорошо, к англичанам – средне, французов причисляли к категории ниже средней. Что же касается итальянцев, то к ним относились отвратительно. Но еще хуже обращались с русскими военнопленными». Около 2-х миллионов русских военнопленных практически оказались брошенными правительством царской России на произвол судьбы.
27 апреля 1918 года было опубликовано решение Совета Народных Комиссаров, подписанное Лениным, об учреждении Центральной Коллегии по делам пленных и беженцев, сокращенно именовавшейся Центроплен. В мае 1918 года Ленин подписал постановление Совнаркома, касающееся Общества Красного Креста. «Главная задача Русского Красного Креста есть помощь нашим военнопленным», – говорилось в постановлении.
В тревожные июльские дни 1918 года в Москве проходил V Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов, который принял уникальный документ. «Пятый съезд Советов, – говорилось в нем, – шлет горячий привет нашим пленным, томящимся на чужбине, и с нетерпением ждет возвращения братьев солдат на родину. Пятый съезд Советов считает совершенно неотложной задачей организацию всесторонней помощи нашим пленным. Советская Россия обязана при самых трудных условиях сделать все возможное для обеспечения и освобождения братьев-военнопленных. Съезд постановляет послать уполномоченному РСФСР в Германии двадцать пять миллионов рублей специально для организации на месте помощи нашим братьям, еще находящимся в плену на чужбине».
В. И. Ленин, выражая волю съезда, телеграфировал комиссару станции Орша Д. Е. Иващенко: «Благодарю за пропуск 36 вагонов в Германию: это для наших бедствующих военнопленных. Прошу опровергать все гнусные клеветы и помнить, что мы должны помогать нашим военнопленным изо всех сил» (Бродский Е. А. Забвению не подлежит).
После подписания мирного договора в Брест-Литовске 3 марта 1918 г. солдаты бывшей царской армии больше не стали считаться представителями вражеской державы. Любопытно, что часть из них во время революционных событий в Баварии (1918–1919) даже воевала на стороне баварской Красной Армии. И только в июне 1921 года наконец была проведена последняя репатриация русских солдат.
На смену русским военнопленным в 1918–1919 гг. в эти же лагеря стали прибывать немецкие солдаты, находившиеся в русском плену. Пока по всей стране шел процесс демобилизации, за бывшими пленными надзирали не только военные, но и гражданские лица, ставившие задачу вдохнуть в этих людей, потерявших всякие ориентиры, веру в новую Германию.
19 августа 1919 г. в военный лагерь Лехфельд в качестве «доверенного лица» был направлен выпускник курсов рейхсвера Адольф Гитлер. Вскоре после этого его фамилия под номером 17 появилась в одном из списков личного состава так называемой команды по проверке лагеря Лехфельд: «Пех. Гитлер Адольф, 2-й пех. полк, ликвидационный отдел».
При лагере Лехфельд было постоянное представительство «информационной службы» капитана Карла Майра, который сыграл важную роль в «сотворении» Гитлера. Все, кто слушал Гитлера, хвалили его, называя «превосходным и страстным докладчиком», «выдающимся и темпераментным оратором» с «удивительным гортанным голосом», «с бледным худощавым лицом, не по-уставному свисающей на лоб прядью волос, коротко подстриженными усами и большими светло-голубыми глазами, в которых горел холодный огонь фанатизма». Именно на этот период ссылается и сам А. Гитлер в «Майн Кампф», когда пишет: «Да, я мог говорить». Он имел в виду не способность формулировать свои мысли и выражать их в словах – он делал это бесчисленное количество раз в нескончаемых монологах со времен юности. Это означало: он был способен увлекать за собой аудиторию, что окажет огромное влияние на его собственную судьбу и на становление нацизма в Германии.
Будущий министр финансов Третьего рейха граф Людвиг Шверин фон Крозиг так оценил ораторское искусство Гитлера: «Нельзя было не выразить восхищение качествами, позволяющими этому человеку искусно руководить всеми дискуссиями, – его безупречной памятью, дающей возможность с точностью отвечать на любые вопросы; ясностью его ума, благодаря которому он смог свести самый сложный вопрос к простой – иногда даже слишком простой – формуле; искусством делать выводы и, наконец, умением подойти к хорошо известной проблеме с новой точки зрения».
Историк К. А. фон Мюллер пишет, как он заметил группу, «зачарованно слушающую человека, стоящего в центре. У него был необычайно резкий голос, и он обращался к ним с нарастающей страстностью. У меня было странное ощущение, что слушателей волновало то, что он говорил, и в свою очередь именно это волнение подстегивало его речь. Я увидел бледное худое лицо, окаймленное штатской челкой, короткие усики и поразительно большие, фанатично холодные бледно-голубые глаза». Когда же Мюллер указал на него своему школьному другу капитану Майру, тот заметил: «А, это Гитлер из полка Листа».
Капитан Майр быстро распознал пропагандистские способности капрала Гитлера. В июле 1919 года отдел Карла Майра составил для баварского военного министерства список «контактов» в различных воинских частях. В этом конфиденциальном документе также значился Адольф Гитлер. Майр считал Гитлера прекрасно подготовленным к любому бою на идеологическом фронте. Постепенно капрал сделался просто незаменимым, и капитан оставил свой командный тон, обращаясь теперь к нему в письмах с вежливой формулой: «Уважаемый господин Гитлер!» Выдвиженец Майра стал часто бывать в военном министерстве и считался «политическим сотрудником» отдела. Однажды в лагере Лехфельд возникла опасность солдатского бунта, офицеры теряли контроль над ситуацией. Туда сразу направился Гитлер и восстановил порядок.
23 августа 1919 г. другой «контактный человек», Лоренц Франк, докладывал по инстанции: «Гитлер как личность просто рожден для демагогии, необычайно притягательной манерой держаться и своим фанатизмом он без труда заставил митингующих прислушаться к себе».
Выступая перед немецкими солдатами, вернувшимися из плена и считающими себя обманутыми во всем, Гитлер безудержно обличал «версальский позор» и пагубность интернационализма – все это растолковывалось и обосновывалось закулисными махинациями некоего «всемирного еврейско-марксистского заговора».
Отчеты о работе Гитлера в Лехфельде подтверждают: он действительно обладал ораторским даром и мог без труда увлечь аудиторию. Сам Гитлер пишет об этом, не скрывая своей радости: «Из меня вышел оратор. Я испытал настоящее счастье. Теперь исполнилась моя мечта, я мог делать полезное дело, и где же – в армии! Мне, безусловно, удалось вернуть моему народу и моей родине сотни и тысячи слушателей моих. Я пропитал свой полк национальным духом, и именно на этих путях мы восстановили воинскую дисциплину». В дальнейшем он напишет: «Я иду по пути, указанному провидением, с уверенностью лунатика». А на митинге в Карлсруэ безапелляционно заявит: «Я преисполнен заботы о своем народе и руководствуюсь необходимостью защитить его честь, с тем чтобы вернуть ему достойное положение в мире. И если из-за моих действий мой народ будет испытывать печаль и страдания, я буду просить Всевышнего наказать меня» (Толанд Дж. Адольф Гитлер).
Другим достойным внимания фактом является то, что именно во время своего пребывания в Лехфельде Гитлер впервые начинает нападать на евреев. Комендант лагеря в Лехфельде писал в управление округом: «А теперь о том, что касается прекрасной, ясной и темпераментной лекции капрала Гитлера о капитализме, который в этой связи коснулся еврейского вопроса. Несмотря на то, что еврейская проблема была представлена Гитлером очень хорошо и он особо подчеркнул германскую позицию, все же такого рода дискуссии легко могут дать евреям повод навесить на эти лекции ярлык антисемитской пропаганды» (Дж. Фрекем).
То, что к тому времени Гитлер стал считаться авторитетом по антисемитским вопросам, документально зафиксировано небольшим письмом капитана Майра от 10 сентября 1919 года. В этом письме он просит Гитлера ответить на вопрос, заданный ему другим пропагандистом, его подчиненным Адольфом Гемлихом. Вопрос был такой: «Каково отношение к евреям со стороны социал-демократического правительства? Подразумеваются ли в пункте «о равных правах» также и евреи, несмотря на то, что они составляют угрозу национальному характеру народа?» Майр просит Гитлера ответить вместо него, причем обращается к своему подчиненному капралу: «Sehr verehrter Herr Hitler». Обычно это переводят как «дорогой мистер Гитлер». Но тон немецкого выражения в действительности более почтителен, дословно оно переводится как «высокочтимый господин Гитлер». Немецкий ученый Иоахим Фест замечает, что «такое обращение капитана к капралу выглядит странно», а Вернер Мазер, известный немецкий историк, пишет, что это обращение «необычайно уважительное».
Еврейский вопрос трактовался Гитлером с известной долей осторожности, но он обсуждал его с особо пылкой страстью. Вероятно, именно поэтому капитан Майр и передал ему письмо бывшего «доверенного лица» – военного коменданта Мюнхена Адольфа Гемлиха, посвященное опасности иудаизма, предложив написать ответ (М. Штайнер. Гитлер).
Ответ Гитлера документально подтверждает, что к тому времени в его уме уже утвердилась структура, которая в том, что касается евреев, останется основой, «гранитным фундаментом» его идеологии до последних дней жизни. Здесь и чуждость еврейского народа, и опасность, которую он несет. Здесь же он пишет, что евреи – это раса, а не религия; здесь также можно найти утверждение о том, что в итоге целью борьбы с евреями должна быть их полная «ликвидация», что бы этот термин ни значил для Гитлера в 1919 году (Фрекем Дж. ван. Гитлер и его бог).
Гитлер считал, что антисемитизм, претендующий на то, чтобы стать политическим движением, должен основываться на «знании фактов». А факты таковы: в первую очередь еврейство – это раса, а не религиозное товарищество. Путём тысячелетнего кровосмешения, часто происходящего в самом узком кругу, еврей в общем острее сохранил свою расу и своё своеобразие, нежели многие из народов, среди которых он живёт. И результат этого – тот факт, что между нами живёт не немецкая, чужая раса, не желающая, да и не могущая пожертвовать своими расовыми своеобразиями, отказаться от своих чувств, мыслей и стремлений, и всё же политически обладающая всеми правами, как мы сами. И если уж чувство еврея занято только материальным, то тем более его мысли и стремления. Всё, что побуждает людей стремиться ввысь, будь то религия, социализм и демократия, для него это всё только средство для достижения цели – удовлетворения жажды денег и власти. Его деяния оборачиваются по своим последствиям расовым туберкулёзом народов (Fest J. Hitler. Eine Biografie. – Berlin, 1973).
«И отсюда следует такой вывод: антисемитизм по чисто эмоциональным причинам будет находить своё конечное выражение в форме погромов (!). Но антисемитизм разума должен вести к планомерному законному одолению и устранению еврейских привилегий. Но конечной его целью должно быть безвозвратное удаление евреев вообще. То и другое способно совершить лишь правительство национальной силы, а никак не правительство национального бессилия».
Этот первый политический документ Гитлера, датируемый 16 сентября 1919 г., сыграет в будущем большую роль, поскольку в нем он подробно излагает свои взгляды по еврейскому вопросу. Неприязнь все растущей части населения к евреям, пишет Гитлер, основана не только на трезвом анализе их вредоносной деятельности, но и на личных ощущениях. Вот почему антисемитизм легко приобретает характер эмоциональный, что является ошибкой. В качестве политического движения он не может и не должен быть продиктован чувствами, но должен отталкиваться от фактов; и первый из них тот, что важна нация, а не религия.
Таким образом, ответ на письмо Гемлиха является первым достоверным свидетельством патологического антисемитизма Гитлера, рационально объясняемого национальной необходимостью и опасностью «всемирного еврейско-марксистского заговора». Ненависть Гитлера к марксизму в 1941 году выльется в один из самых засекреченных, преступных и бесчеловечных приказов («Kommissar Erlass» – 31.03.1941), названный впоследствии «приказом о комиссарах».
Гитлер быстро стал звездой партийных митингов, а уж перекричать более осторожных говорунов в пивных ему вообще не составляло труда. В январе 1920 г. ДАП (Немецкая рабочая партия), состоящая из 64 человек, избрала Гитлера своим главным пропагандистом и утвердила подготовленную им новую программу. Позже ДАП изменила название и стала именоваться Национал-социалистической германской рабочей партией – НСДАП.
