Текст книги "Ленинградская зима. "Я 11-17". Ответная операция"
Автор книги: Василий Ардаматский
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
Глянув на низкое серое небо из глубокого колодца своего двора, Горин поежился, у него была примета: в непогоду ничего хорошего с ним не случается.
Невский во мгле. Дождь, мелкий, въедливый, казалось, не падал, а висел в воздухе. Шпиль Адмиралтейства еле виден и точно обрезан на половине…
Этот день начинался у Горина плохо. Мать не дала ему завтрака, сказала, что в доме ничего нет, кроме черствого хлеба. Ему чертовски хотелось поесть. Час назад позвонил Павел Генрихович и, как всегда, в хамско-категорической форме сказал, что надо немедленно прийти для встречи с важным лицом «оттуда», и потребовал «быть на уровне». Горин иногда ненавидит его, но еще больше он его боится, знает, что этот человек способен на все.
Павел Генрихович и раньше предупреждал его, что скоро придется встретиться с людьми, которые придут от доктора Акселя. Сегодняшняя встреча вызывала у Горина и любопытство и страх. А вдруг приехал сам Аксель? Вот с ним Горин был готов на любое дело. Ну а вдруг он прикажет совершить что-то такое, что будет сопряжено со смертельным риском? Не пойдет. Категорически. В конце концов, что они могут с ним сделать? До сих пор он исправно выполнял свои обязанности, и они платили ему деньги…
Горин прошел всю улицу Маяковского, свернул на улицу Некрасова, а затем на Литейный… А может, его пригласили, чтобы наградить? Или отвалят ему сейчас кучу денег – война войной, а деньги значат много… Горин задумался и не заметил, как очутился возле громадного дома НКВД. У главного подъезда стоял военный. Горин, не замедлив и не ускорив шага, прошел мимо…
Он уже шагал по улице Воинова, когда впереди посреди улицы вдруг мгновенно выросло черное ветвистое дерево и через секунду опало на землю, оставив в воздухе клубы дыма. Вдоль улицы хлестнула воздушная волна, по стенам защелкали осколки, куски асфальта. Горин метнулся в первый попавшийся подъезд, там несколько человек уже сидели на ступеньках.
– Совсем близко? – уже второй раз тихим голосом спрашивал старичок в бархатной ермолке, но Горин не слышал.
С улицы донесся новый взрыв, воздушная волна распахнула дверь, отбросив к стене старичка, он упал. Женщина в военной гимнастерке помогла встать ему на ноги.
– Басурманы… басурманы… – бормотал он.
В подъезд вошел милиционер.
– Граждане, никто сейчас не заходил сюда? – спросил он.
Женщина, которая помогла старичку, резко повернулась к Горину.
– Ваши документы?.. – подошел к нему милиционер.
– Да, да, я, конечно, диверсант… поймали наконец… – сказал Горин, доставая документы и протягивая их милиционеру. – Ах, как вы бдительны, помогли нашей милиции… – обратился он к женщине, его, что называется, понесло, и он не мог остановиться. – Ну, товарищ милиционер, что скажете? Диверсант? Ракетчик? Дезертир?
Милиционер молча вернул ему документы и направился к выходу.
– Может быть, вы извинитесь? – крикнул ему вслед Горин.
Милиционер обернулся:
– Извиняйте…
– А может, это была вовсе не милиция, а переодетые диверсанты-парашютисты? – обратился Горин к женщине. – Читали в газетах про это? Что же вы его-то выпустили без проверки?
– Чего это вас так разобрало? – спокойно спросила его женщина.
– С чего? С глупости вашей, вот с чего! – грубо ответил Горин.
– Чего вы, в самом деле, кидаетесь на людей? – спросил вдруг мужчина, молча сидевший на ступеньках лестницы. – Обиделся, видите ли, документы у него попросили. Подумаешь, цаца…
– Зачем ругаться? Зачем? – спросил старичок в ермолке.
Горин почувствовал, что может сорваться, наделать глупостей. Рванув дверь, он вышел на улицу. Еще пахло кислой гарью от взрывчатки, но обстрел прекратился. Облака потемнели и, казалось, задевали за крыши домов, рассыпая мелкий дождь. Горин вышел к Неве, но другого берега реки он не увидел, где-то там, в тумане, утонул и купол мечети, поблизости от которой его сейчас ждали. Он ускорил шаг.
Высокая женщина с орлиным носом, открыв дверь, провела Горина в комнату с высокими овальными окнами и старинной мебелью. Здесь были Павел Генрихович и незнакомый мужчина с коротко постриженной крупной головой. Горин остановился в дверях, шаркнул ногой и поклонился.
– Проходите, Горин, – сказал Кумлев. – Это Николай Петрович, которого вы заставили себя ждать.
– Обстрел задержал, – с достоинством отвечал Горин.
– Здравствуйте, Девис, – негромко сказал Чепцов и показал Горину на стул возле себя. – Доктор Аксель передает вам большой привет.
– Спасибо… спасибо… ему также… от всего сердца.
– Передам. Что нового в городе?
– Все хуже с продовольствием, – не сразу ответил Горин. – Сегодня мне нечем было позавтракать.
– Для того чтобы успешно работать, вы должны жить, как все.
– Конечно, я понимаю, – согласился Горин. – Но у меня получилось нелепо – при трех службах я остался без карточек. Я никак не мог подумать, что в магазинах так скоро станет пусто.
– Почему вы не проследили за этим? – строго спросил Чепцов у резидента. Кумлев не торопился отвечать, и Чепцов снова обратился к Горину: – Где ваша основная служба?
– Я считал – издательство, но там ликвидируется моя должность.
– Где хотите, но получите карточки. Помогите ему, – сказал Чепцов Кумлеву, и тот снова промолчал. Потом спросил у Горина:
– Вы что-нибудь принесли?
– Не было ничего стоящего.
– Вы что, Михаил Григорьевич? – тихим, ровным голосом спросил Кумлев. – Так мы можем с вами поссориться. Да еще на глазах у Николая Петровича, который потом расскажет об этом доктору Акселю. Что же это вы, дорогой?
– Да, это по меньшей мере странно, – сказал Чепцов. – События у самой кульминации, а у вас ничего интересного.
– Если мы с вами, Михаил Григорьевич, встретим победоносную немецкую армию с пустыми руками, это будет с нашей стороны непоправимым просчетом. Вы это понимаете, Михаил Григорьевич? – «Михаил Григорьевич» в устах Кумлева звучало как ругательство.
Горин понимал, что этот разговор только подготовка к тому, что будет, – становилось очень страшно.
– Слушайте, Девис, вы умеете стрелять? – спросил Чепцов.
– Ну… стрелял из мелкокалиберки… в тире… – ответил он, широко раскрыв глаза.
– Вы же говорили, что имеете значок «Ворошиловский стрелок», – сказал Кумлев.
– Значок – ерунда, – сказал Чепцов. – Нам нужно стрелять не по мишеням. Вы к этому готовы, Девис?
– Да… готов…
– У вас есть общее представление, какую задачу нам предстоит решить? – спросил Чепцов.
– Мне этого не объяснили, – по-ученически произнес Горин.
Чепцов встал, быстро и легко подошел к высокой белой двери, открыл ее и, заглянув в коридор, захлопнул. Он медленно вернулся и сел – теперь напротив Горина:
– Немецкая армия скоро возьмет Ленинград, – сказал он. – Наша обязанность – помочь армии и здесь, в городе, нанести удар в спину противника. Для этого нам нужны верные и смелые люди. Вы должны нам помочь найти их. Это вам понятно?
– Понятно, – ответил Горин.
– Сколько таких людей вы можете нам дать и когда? – Чепцов внимательно смотрел на Горина, ожидая ответа.
– Я не хотел бы говорить безответственно… – начал Горин.
– А когда вы, Михаил Григорьевич, называли мне десять человек, это было сказано ответственно? – спросил Кумлев.
– У вас такая манера, – сказал Горин, – вы берете человека за горло, и он отвечает только для того, чтобы ослабли на его горле ваши пальцы…
– Как вам не стыдно, Михаил Григорьевич… – без всякого выражения сказал Кумлев.
– Когда вы сможете ответить? – спросил Чепцов.
– Завтра, – ответил Горин.
– Но не позже. – Чепцов встал, прошелся по ковру вокруг стола, поглядывая на Горина, и остановился перед ним.
– Чего вы ждете от Германии? – неожиданно спросил он, сделав ударение на «вы».
Горин молчал. Чепцов ждал ответа, засунув руку в карманы.
– Я жду ее победы, – ответил Горин, поглядев на него снизу вверх.
– Победа – Германии, а что – вам? Вам лично? – Горину почудилась в глазах Чепцова откровенная насмешка.
– Надеюсь, что Германия меня не обойдет, – неуверенно ответил он.
– А если большевики дадут больше? – спросил Чепцов.
– Я вас не понимаю… – с оскорбленным видом сказал Горин.
– Хорошо… хорошо… – кивнул Чепцов. – Но почему, объясните, почему вы уверены, что Германия вас не обойдет?
– Я же с вами… Это естественно… – запинаясь, о непонятной какой-то амбицией начал Горин и неожиданно закончил: – Я понимаю, что должен работать лучше.
– Вот! Именно этого мы от вас и ждем! – воскликнул Чепцов. – Германия вас действительно не забудет, но нужно работать, Девис. Ра-бо-тать… Я рад был познакомиться с вами, теперь мы будем работать вместе…
Кумлев вышел в переднюю проводить Чепцова.
– Выбейте из него хотя бы двух человек, – сказал Чепцов.
Кумлев вернулся и сел рядом с Гориным:
– Хочу заметить, неважно вы выглядели, Михаил Григорьевич.
Горин поправил очки в золотой оправе и поднял вопросительный взгляд.
– Разве я не разъяснял вам наши задачи? Ничего, извините меня, не делаете и хотите, чтобы Германия вас не забыла. – Кумлев говорил мягко, по-дружески, но Горин знал цену этой мягкости и напряженно ждал, что будет дальше.
– Завтра дадите мне двух человек, имена, адреса, краткие характеристики. Пока только двух, и каждый из них – на полной вашей ответственности. Сами понимаете, что нам предстоит.
– Хорошо, – ответил Горин, вставая.
– Минуточку, подождите, – поднял тяжелую руку Кумлев. – Сядьте. Вы видите Нину Викторовну?
– В этом нет необходимости, – ответил Горин.
– Ваша подруга меня очень тревожит… – продолжал Кумлев задумчиво, его желтоватое, пересеченное морщинами лицо окаменело, глаза спрятались в глубоких темных впадинах.
– Слушайте, какая она мне подружка? – вяло возразил Горин.
– Не забывайте, что агентом она стала по вашей рекомендации. Слушайте, я боюсь, что она уходит в кусты. Она манкирует своими обязанностями. Уже два раза не пришла на встречу. Симулирует болезнь. Надо к ней пойти, поговорить, выяснить обстановку.
– Я бы не хотел этим заниматься…
– Почему?
– Если она решила с вами порвать, для неё первое дело – выдать меня.
– Меня тоже, – согласился Кумлев. – Но она же знает, что господина Акселя привели к ней вы. Этого вполне достаточно. А я для нее, как и для вас, – Павел Генрихович, и все. – Глаза Кумлева прятались в глубоких темных впадинах, тонкие губы чуть раскрывались. – Вы к ней пойдете сегодня, самое позднее – завтра, и посмотрите, что с ней происходит. Если подтвердится, что она хочет с нами порвать, придется ее убрать. Понятно?
– Я этого делать не стану, – твердо ответил Горин, его смуглые розоватые щеки стали серыми.
– Тогда я сделаю это сам. Чтобы спасти, между прочим, вас, дорогой Михаил Григорьевич. – Лицо Кумлева было неподвижным, как маска, только чуть шевелились тонкие губы. – Да, вот что, я вам дам адрес, где вы сможете покупать продукты. До свидания, Михаил Григорьевич…
Порывистый ветер гулял над Невой, бросая в лица прохожих холодные брызги. Горин шел по мосту, часто останавливаясь и держась за перила, чтобы переждать сильные порывы ветра. Его душила обида – больше всего в жизни он не терпел унижений, на которые не мог ответить. Сегодня с ним разговаривали, как с мальчишкой, да и он сам, как провинившийся школьник, мямлил какие-то жалкие слова, когда ему нужно было говорить с ними смело, резко, на равных…
Уже смеркалось, и Горин ускорил шаг, почти побежал.
На улице Желябова, у портного Смальцова, его уже ждали и сразу же сели за стол. Только Долматов сдал карты, как в репродукторе раздался сигнал воздушной тревоги.
– Пулька под бомбами. Звучит? А? – сострил гинеколог Шухмин.
– Игра ва-банк, – добавил красивым нежным голосом преподаватель консерватории Долматов.
– Ну, а я пока что проверю затемнение, – сказал хозяин квартиры, вставая из-за стола. Он принес из другой комнаты манекен, одетый в морской китель с одним рукавом, поставил его около двери и сказал: – Наша личная охрана. Можно начинать…
Пулька расписывалась ровно, без всяких сюрпризов. Горин рассеянно следил за игрой и переводил внимательный взгляд с одного партнера на другого. Он решил, кого из них назвать завтра Кумлеву.
Он знает их многие годы, с того времени, когда пустил в ход отцовские ценности. Тогда Смальцов – самый модный и самый дорогой в городе портной – шил ему костюмы, он и сейчас носит «его» костюмы… Преподаватель консерватории Долматов был тогда певцом, восходящей звездой, Горину было приятно появляться на людях в обществе несравненного Лоэнгрина. А тот любил развеселую жизнь, да денег на нее у него не хватало. Потеряв голос, Долматов стал преподавать вокал, часто говорил про себя: «Тащу воз, нагруженный бездарью», – и был убежден, что его карьеру погубили завистники и бездарные руководители искусства. Горин стал для него живым воспоминанием счастливых лет успеха, им обоим было что вспомнить, и это связывало их по сей день… С гинекологом Шухминым Горин знаком по делу – он выиграл ему судебный процесс о наследстве. Врач так любил карты, что человек, не знающий преферанса, для него попросту не существовал. Его очень любили среди картежников – денег у него всегда было много, а играл он в карты неважно.
Итак, кто? Кого из них он завтра назовет резиденту? Горин с некоторым удивлением думал, что, пожалуй, ни за одного из них он поручиться головой не может… Душевная ржавчина – цинизм – поражала их всех в одинаковой степени, однако по дороге подлости Горин все же ушел дальше всех. Он сейчас понимал это, но, конечно, по-своему – придя к выводу, что ни одного из друзей, сидевших сейчас с ним за карточным столом, он назвать Кумлеву не может, он посматривал на них с чувством превосходства…
Кого же тогда он назовет? А может, отказаться назвать? Сказать, что он ни за кого не может поручиться так, как за себя. Сам он готов выполнить любое задание – приказывайте. Он даже будет выглядеть человеком серьезным, остро чувствующим ответственность. Они прикажут стрелять… А ничего, когда их армия уже будет ломиться в город, кто сможет уследить за тем, что в это время делал какой-то Горин, да и он сам не дурак, чтобы делать это на виду…
Когда он пришел к этому решению, на душе у него стало легче.
– Что приумолкли, орлы? – спросил он командирским голосом.
Никто ответить не успел. Где-то неподалеку грохнул мощный взрыв, дом качнуло, как корабль, пол ушел из-под ног, стол сдвинуло в сторону. Стоявший у двери манекен с грохотом упал. Горин сидел бледный как полотно, уцепившись за ручки кресла. Долматов вжался в угол около изразцовой печки.
Еще одна бомба легла близко – дом снова качнулся, где-то посыпались стекла, а на дворе раздался истерический крик: «Свет! Свет!»
Когда все стихло, Долматов сказал:
– Мне кажется, надо спуститься в убежище.
Почему-то в репродукторе сигнал тревоги не переходил в стук метронома, и воющий звук, казалось, пронизывал все.
– Да, идемте, – неуверенно сказал Смальцов. – Что-то бьют близко…
Им не хотелось показать друг перед другом своего испуга, и они со смехом стали спускаться вниз.
Надпись на двери в подвал «Бомбоубежище» показалась им очень смешной – будто можно от бомбы убежать. В подвале люди грудились возле двери – «хотят успеть выскочить, когда сюда упадет фугаска». Седенький старичок, который сидел в углу и прижимал к груди потрепанный портфель, – «хранит переписку с тещей, умершей в прошлом веке»… Все им казалось достойным их иронии. Они прошли в дальний угол подвала – подальше от всех – и сели там на пустые зыбкие ящики.
– Бумагу, карандаш, и можно продолжить пульку, – сказал Горин, сдавая воображаемые карты.
И снова стали смеяться.
Напротив них у стены сидела старая женщина. Она с горестным изумлением смотрела на веселую компанию.
– Не знаю, кто вы, но хочу, чтобы вы знали: ваше зубоскальство отвратительно, – сказала она тихо. – Отчего это вам так весело?
– А вы что же, уже хороните народ, а заодно и нашу страну? – спросил Долматов.
– Мой муж был старше любого из вас, а сын был еще мальчик… – сказала женщина и отвернулась к стене.
– У меня плоскостопие! Понимаете? – нелепо сказал Горин.
– Пошли отсюда. – Шухмин первый направился к выходу. Тяжелая железная дверь пропустила их со ржавым скрипом.
Горин, Шухмин и Долматов молча шли по тихой и безлюдной улице Желябова, они точно забыли, что тревога не кончилась и хождение по улицам запрещено.
Из ворот вышла и стала на их пути маленькая девчушка.
– Куда идете? Тревога! – крикнула она простуженным голоском.
– Черт с ней, – не останавливаясь, огрызнулся Долматов.
– Что? Стойте! – повысила голос девчушка.
Горин грубо отстранил ее.
В этот момент перед ним появился пожилой мужчина в штатском, с винтовкой за плечами.
– Вы что хулиганите? – спросил он. – Предъявите документы! Леша, задержи остальных! – приказал он кому-то в темные ворота, и оттуда выбежал паренек, который быстро догнал Горина и Шухмина.
Всех привели в подъезд Эстрадного театра, где в вестибюле горел свет. Пожилой мужчина с винтовкой подолгу рассматривал каждый документ. Наконец он снял очки и удивленно уставился на приятелей.
– Что же это вы, товарищи, ведете себя так? – спросил он удивленно, беззлобно. – Война ведь. Час комендантский. И, наконец, тревога объявлена. И люди вы, я вижу, культурные. Как же так?
– Культурные, а толкаются, как последние хамы, – сказала девчушка.
– Виноваты. Сознаемся, – добродушно ответил Долматов. – Если разрешите, мы здесь, на ступеньках, посидим до отбоя.
Только в третьем часу ночи Горин отпер дверь своей квартиры, вошел в переднюю и вскрикнул – прямо перед ним в темноте стояло, чуть покачиваясь, что-то белое. Он поднял трясущуюся руку к выключателю.
– У нас не горит свет, – услышал он голос матери. – Не сплю… Все еще тревога?
– Кончилась тревога. Давно кончилась, – недовольно сказал Горин и вслед за матерью пошел в столовую. Здесь горела свечка.
– Сядь, нужно поговорить, – непривычно властно сказала мать, и Горин послушно сел к углу стола, удивленно глядя на нее.
– Я хочу сказать тебе, сын… – начала она. – То, что ты отвернулся от бога, – общее заблуждение. То, что ты отвернулся от матери, – грешно. Но это мой грех! Денно и нощно молюсь за грехи свои. Молюсь, чтобы спасти хоть душу…
Горин слушал и не верил своим ушам – он считал, что мать не может и двух слов связать, а тут вдруг целая проповедь. Чего она хочет от него – это даже интересно. Нет, положительно все сегодня его воспитывают. Все, кому не лень…
– Но то, что ты отвернулся от народа своего единственного, от земли родной, – такой грех замолить нельзя. И жить с таким грехом тоже нельзя.
– Про что это ты? – Горин от неожиданности и изумления сдернул с носа очки, точно они мешали ему смотреть.
– Ты думаешь, я слепая дура? Ничего не вижу? Ничего не понимаю? Бог давно открыл мне глаза и вернул мне все, что отнял у меня твой отец, да и ты тоже. И это бог наставил меня сказать тебе: остановись… иди с народом…
– Хватит! Хватит чепуху пороть! – закричал Горин. – Свихнулась на старости лет вместе со своими попами! – Он вскочил и направился в соседнюю комнату. Но мать пошла вслед за ним, стала в дверях и, подняв руку со свечой, молча смотрела, как он срывает с себя рубашку.
– Гнев твой мне не страшен, – въедливым голосом продолжала она. – А гнева божьего страшусь, ведь твой грех я на себя беру. И молюсь я за нас обоих. Тебе-то дорога к богу закрыта… – Она помолчала и вдруг с давно позабытой нежностью сказала: – Миша, Мишенька, пожалей себя и меня, Мишенька…
Горин не сразу понял, что она плачет. На какое-то мгновение сердце его защемило остро, мучительно, но он злобно закричал:
– Отвяжись от меня наконец! Слышишь? Я устал! Отвяжись!
Из ленинградского дневникаСегодня я видел первого партизана!
Он стоял в коридоре Смольного, окруженный толпой военных, и все смотрели на него как на чудо заморское.
Стройный парень-красавец. В прошлом спортсмен. Веселые черные глаза, мягкий украинский говор. На нем куртка из серого деревенского сукна, замусоленная кепка. Смотрю на него, пытаюсь представить себе, как он там, день за днем, живет среди врагов, – и не могу.
Вот его ответы на бесчисленные вопросы окружавших его людей:
– Военная трудность поначалу была одна – тыла нет, куда ни повернешься, а за спиной фронт. Привыкли. А сейчас уже есть деревни, куда немец и носа не кажет, и это – наш тыл…
– Живем в земле-матушке, надежней места нет…
– Когда снег выпадет, станет труднее. Наш командир говорит: помогут метели. Приспособимся.
– Кормимся прилично. Колхозник наш – святой человек, сам голодает, а нас кормит. А его еще немец грабит, да как!
– Пришел я за батареями для рации и еще вот получил ватман для стенгазеты, а то выпускали на немецких плакатах, на обратной стороне…
– Два дня шел. Сам виноват, пошел через болото, думал, оно высохло, а потом крюку дал…
– Что в Ленинграде плохо, знают все. Фашисты по крестьянским хатам бахвалятся, что задушат вас голодом. Так колхозники решили ответить на это по-своему – послать в город по первопутку обоз с продуктами. Честное комсомольское! Уже продукты собирают! С нами связываются, чтоб помогли проскочить. Командир наш обещал…
– В нашем отряде три женщины. В других есть и побольше…
