Текст книги "Две ложи"
Автор книги: Василий Авсеенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Василий Григорьевич Авсеенко
Двѣ ложи
Великолѣпный Никъ-Никъ, котораго мы видѣли въ маѣ на елагинской «стрѣлкѣ», еще не уѣхалъ за-границу. Множество обстоятельствъ задержали его въ Петербургѣ. Во-первыхъ, брянскія акціи не оправдали ожиданій. Онъ разсчитывалъ, что послѣ срѣзки купона онѣ въ одну недѣлю вернутъ прежнюю цѣну 506, а между тѣмъ онѣ и теперь стоятъ на 470. Это урѣзало его бюджетъ. Онъ хотѣлъ наверстать на «конкѣ», но прозѣвалъ время, а по 122 купить не рѣшился.
Во-вторыхъ, Никъ-Никъ чрезвычайно заинтересовался игрою «поло» и прекрасно чувствовалъ себя среди блестящаго кружка молодежи, отдающаго свои досуги этому новому и неоспоримо благородному развлеченію. Для него это тѣмъ удобнѣе, что посѣщая арену Крестовскаго острова, онъ иногда завтракаетъ у одной француженки тамъ же, и обѣдаетъ у одной русской барыни на Каменномъ.
Въ третьихъ, когда въ Петербургѣ былъ полученъ единственный кусокъ новаго цвѣтного полотна для сорочекъ, изумительнаго рисунка въ крупную голубую, розовую и желтую клѣтку самыхъ блѣдныхъ тоновъ, Никъ-Никъ тотчасъ перехватилъ эту новость, и оказался единственнымъ во всемъ Петербургѣ обладателемъ сорочекъ, созданныхъ въ Лондонѣ къ юбилею королевы Викторіи – дивныхъ сорочекъ въ крупную голубую, розовую и желтую клѣтку. Это произвело сенсацію, всѣ бросились искать этихъ клѣтокъ, но ни нашли. Были какъ будто похожія, но такихъ точно не было. А французъ-рубашечникъ объявилъ, что выписывать вновь не станетъ, потому что въ срединѣ лѣта уже некому будетъ шить. Понятно, что при такихъ условіяхъ Никъ-Никъ не могъ покинуть невскую столицу, не исчерпавъ до конца эффекта розовыхъ, голубыхъ и блѣдно-желтыхъ клѣтокъ.
Наконецъ, въ четвертыхъ, явилось еще обстоятельство особой важности. На обѣдѣ у старой княгини Троевѣровой, который Никъ-Никъ, какъ знаютъ читатели, предпочелъ всѣмъ болѣе заманчивымъ, но и болѣе легкомысленнымъ приглашеніямъ, и гдѣ онъ надѣялся быть замѣченнымъ особами съ вѣсомъ, – на этомъ обѣдѣ княгиня Троевѣрова, освѣдомившись, что онъ предполагаетъ воспользоваться заграничнымъ отпускомъ, посмотрѣла на него какъ бы съ сожалѣніемъ, покачала укоризненно головой и сказала:
– Ахъ, господа, господа; все-то у васъ заграница на умѣ. Не умѣете вы любить отечественное.
Никъ-Никъ при этомъ такъ и обмеръ, а сидѣвшій рядомъ старый князь Сѣцкій улыбнулся съ свойственной ему благожелательностью, и произнесъ:
– Нынче начинаютъ, княгиня, любить отечественное. У меня есть дѣльные молодые люди, которые совсѣмъ не стремятся заграницу, развѣ только въ казенную командировку, по служебной надобности.
Этотъ обмѣнъ замѣчаній до такой степени смутилъ Никъ-Ника, что онъ подумалъ-было совсѣмъ отказаться отъ заграничной поѣздки. Потомъ, однако, успокоился, узнавъ, что самъ князь Сѣцкій уѣхалъ въ Aix-les-Bains, а сама княгиня Троевѣрова выхлопотала своему племяннику пособіе на поѣздку въ Трувиль, для поправленія здоровья.
Такимъ-то образомъ Никъ-Никъ позастрялъ въ Петербургѣ, и въ прошлую субботу поѣхалъ въ Коломяги открывать скаковой сезонъ.
У него былъ спеціальный костюмъ для скачекъ: черный жакетъ съ чрезвычайно длинными и круто закругленными фалдами, панталоны изъ бѣлой фланели и свѣтло-сѣрый цилиндръ. Все это превосходно дополняло знаменитыя розовыя, голубыя и желтыя клѣтки.
Никъ-Никъ побывалъ въ членской бесѣдкѣ, поздоровался съ знакомыми, и узнавъ о побѣдѣ «Гароты», выразилъ сожалѣніе, что опоздалъ къ началу, такъ какъ непременно поставилъ-бы на нее двѣсти рублей. – И былъ-бы въ отличномъ выигрышѣ, э? – добавилъ онъ, обводя ближе стоявшихъ весело-вопросительнымъ взглядомъ.
Затѣмъ онъ проникъ на галлерею, и облокотясь спиною о барьеръ, обвелъ биноклемъ длинный рядъ переполненныхъ ложъ. Цѣлый цвѣтникъ совершенно лѣтнихъ шляпокъ, туалетовъ и улыбающихся лицъ. И вся интересная грядка выровнена по шнурку, не то что въ парижскомъ Лоншанѣ, гдѣ нѣтъ ложъ, и дамы напоминаютъ собою дико-растущіе цвѣтки, разбросанные здѣсь и тамъ. Знакомыхъ – почти вся трибуна. Но бинокль Никъ-Ника особенно внимательно остановился на двухъ ложахъ. Изъ одной виднѣлась желтая, длинная физіономія дамы лѣтъ пятидесяти, одѣтой въ темные цвѣта, съ дорого стоющею чопорностью, и рядомъ громадная голова старца, лысаго, съ сѣрыми бровями и совершенно бѣлыми бакенами. Такія головы бываютъ или у очень заслуженныхъ дворецкихъ, или у тѣхъ крупныхъ петербуржцевъ, которые рѣшили, что въ ихъ рангѣ можно не заниматься наружностью, тѣмъ болѣе, что сколько ни занимайся ею, все равно толку никакого не выйдетъ.
Въ другой ложѣ Никъ-Никъ разглядѣлъ даму Уже не первой молодости, но еще очень моложавую, очень элегантно одѣтую, и рядомъ съ нею дѣвушку-подростка, лѣтъ пятнадцати, въ шляпкѣ англійскаго фасона и бѣломъ платьицѣ. Изъ-за нихъ выдвигалась рыжеватая голова барона Шпицгоха, и сверкалъ его бѣлый жилетъ изъ-подъ чернаго вестона съ бутоньеркой. Никъ-Никъ намѣтилъ эти две ложи и поднялся наверхъ.
Дама лѣтъ пятидесяти только повернула къ нему свое длинное, желтое лицо, съ густымъ загаромъ на носу, и кивнула не подавая руки. Старецъ протянулъ два пальца, придерживая остальными перчатку. Пальцы были большіе, пухлые, съ кустиками волосъ, и производили непріятное ощущеніе.
– Сейчасъ будетъ очень интересная скачка; каждая изъ пяти лошадей можетъ выиграть. – сказалъ Никъ-Никъ.
– Неужели вы играете? – спросила дама такимъ тономъ, какъ если-бы спрашивала: неужели вы ходите безъ галстуха?
Никъ-Никъ тотчасъ понялъ ее.
– Боже сохрани! Играть здѣсь въ тотализаторѣ? За кого вы меня принимаете, Анна Илларіоновна? – поспѣшно отвѣтилъ онъ. – У насъ иногда бываютъ крупные пари между членами, но тотализаторъ – какой ужасъ! Тамъ даже пахнетъ скверно.
Дама благосклонно на него взглянула, и улыбнулась узкими коричневыми губами. Старецъ взглянулъ нѣсколько недовѣрчиво, но тоже одобрительно, и пустилъ сиплое: хе-хе!
– И тотализаторъ, и самыя скачки – все это жалкое обезьянство, европейничанье, – произнесъ онъ. – Въ другомъ мы уже отстали отъ этой глупой привычки, а тутъ еще тянемся. Я-бы уничтожилъ.
– Нѣтъ, почему-же? – протянула дама. – Тотализаторъ – да, я тоже не позволила-бы. Но самый спортъ – развѣ вы не находите, что онъ отзывается чѣмъ-то аристократическимъ? Взгляните на афишу – сколько тутъ именъ изъ нашего круга.
– Подражаніе, подражаніе Европѣ; и въ нашемъ кругу тоже еще есть. Лоншанъ какой-то хотятъ устроить, – упорствовалъ старецъ.
– Нѣтъ, я съ вами не согласна; гдѣ есть аристократія, тамъ долженъ быть благородный спортъ… – оспаривала дама.
– Такъ ездите на бѣга, вотъ національный русскій спортъ!
– Бѣга? Что вы говорите! Вѣдь это развлеченіе для тѣхъ… какъ это называется? Ну, вотъ, гдѣ калачи продаютъ…
– Калашниковская пристань? Тамъ никакихъ калачей не продаютъ, а милліонныя дѣла дѣлаютъ, – строго объяснилъ старецъ.
– Вы скоро предпринимаете вашъ обычный вояжъ за границу? – вмѣшался Никъ-Никъ, и его голосъ зазвучалъ какой-то почтительной слащавостью.
– Да, меня посылаютъ въ Аркашонъ; но я все откладываю. Эта «заграница» ужъ такъ надоѣла, до такой степени все тамъ жалко, скверно, мизерно послѣ нашихъ широкихъ русскихъ привычекъ…
– Парижъ, я вамъ скажу, сдѣлался прямо гнусенъ, – вставилъ съ нѣкоторымъ оживленіемъ старецъ. – Я вотъ только-что вернулся, во всей Европѣ побывалъ, и вездѣ – одна гадость. Только и почувствовалъ себя снова человѣкомъ, когда меня высадили на варшавскомъ вокзалѣ. Околышъ на моемъ курьерѣ, и тотъ роднымъ показался.
– Но нельзя-же сказать, чтобы все было тамъ скверно. Театры, магазины… ну, наконецъ, рестораны… – замѣтила дама.
– Хуже нашихъ, хуже! – опять строго отрѣзалъ старецъ. – Фальсификація и дороговизна. Измельчало все, подгнило. Вся ихъ цивилизація подгнила. Мнѣ, я вамъ скажу, во всей Европѣ только одно понравилось. Былъ я нынче въ первый разъ въ Стокгольмѣ, такъ тамъ въ садовыхъ кафе вечеромъ каждому посѣтителю подаютъ зеленое байковое одѣяло. Вотъ это умно, этому и у насъ подражать-бы слѣдовало.
Дама разсмѣялась.
– И вы сидѣли тамъ подъ зеленымъ байковымъ одѣяломъ? – спросила она.
– Сидѣлъ-съ, какъ какой-нибудь штурманъ, и прекрасно себя чувствовалъ. Но у насъ не знаютъ, что именно слѣдуетъ перенять у Европы, – заключилъ уже брюзжащимъ тономъ старецъ.
Лошади, между тѣмъ, поскакали. Никъ-Никъ воспользовался моментомъ, и сдѣлавъ торопливый, но почтительный поклонъ, покинулъ ложу.
«Чортъ возьми, изъ-за нихъ я не успѣлъ поставить», подумалъ онъ съ неудовольствіемъ, наводя бинокль на скаковой кругъ. – «Ну, такъ и есть, мой фаворитъ обскакиваетъ… нѣтъ, отпалъ. Но все равно, я потерялъ ощущеніе игры».
Онъ сталъ пробираться между двумя рядами ложъ, раскланиваясь, на минуту останавливаясь подлѣ знакомыхъ дамъ, обмѣниваясь съ нѣкоторыми изъ нихъ какими-то условными знаками. Затѣмъ онъ вошелъ во вторую изъ намѣченныхъ имъ ложъ.
– Выиграли? – быстро обернулась къ нему элегантная дама не первой молодости.
– Увы, мнѣ помѣшали поставить, – отвѣтилъ Никъ-Никъ, и объяснилъ, кто его задержалъ, причемъ изъ самаго тона его ясно было, что когда сидишь въ ложѣ у такихъ особъ, то нечего думать объ игрѣ.
– А я проигралась, то-есть не я сама, я ставила вотъ на ея счастье… (дама указала на сидѣвшую подлѣ нея дѣвушку-подростка). А баронъ, представьте, выигралъ…
Баронъ вынулъ изъ жилетки три билета съ однимъ номеромъ и показалъ Никъ-Нику, причемъ его рыжіе усы, рыжія губы и рыжія веснушки раздвинулись въ одну живописную улыбку.
– Садитесь, m-r Повацкій, разсказывайте… – суетливо приглашала дама, безъ нужды двигая своимъ стуломъ и подбирая платье. – Знаете новость: черезъ недѣлю мы уѣзжаемъ. На мѣсяцъ куда-нибудь въ Швейцарію, а потомъ въ Біаррицъ. Я бы уѣхала раньше, но вотъ относительно Лили надо списаться. Нельзя же мнѣ таскать ее за собою, вѣдь я ѣду отдохнуть, вы понимаете. Теперь все устроилось. Я по дорогѣ завожу ее въ деревню ея отца, тамъ его мать. И онъ тоже тамъ, мой бывшій мужъ. Пробуду тамъ нѣсколько дней, и – вонъ изъ Россіи.
– Тянетъ?
– Ахъ, какъ тянетъ! Знаете, просто не смотрѣла бы здѣсь ни на что. Такъ противно, такъ противно… Ну, что такое, возьмите, эти скачки? Вѣдь это пародія какая-то! Можно-ли чувствовать себя въ духѣ среди этихъ петербургскихъ дамъ, напримѣръ?
– Къ мужчинамъ вы снисходительнѣе?
– Разумѣется. По моему, въ Россіи если есть что нибудь хорошее, такъ это – мужчины. Нѣкоторые, по крайней мѣрѣ. А все остальное – ужасъ, ужасъ, ужасъ! Горничной не могу найти себѣ. Лакей, мой Филипъ, вы знаете? – очень порядочный былъ для выѣздного, и вдругъ сегодня, представьте себѣ, наѣлся луку! Подсаживаетъ меня въ коляску, а я слышу – лукъ. Велѣла ему дома остаться, что же мнѣ было дѣлать… Шляпу вчера по всему Петербургу искала, и не нашла. Модели проданы, а сами не умѣютъ сдѣлать. Вотъ и надѣла изъ тѣхъ, что еще въ маѣ покупала. Нѣтъ, merci; черезъ недѣлю мы улетучиваемся. А куда вы отсюда?
– Отсюда? Но я еще ничего не имѣю въ виду.
– Баронъ предлагаетъ обѣдать у Фелисьена. Я завезу Лили домой, это почти по дорогѣ. Боже мой, хоть хозяинъ тамъ французъ, это немножко поднимаетъ нервы. Вы будете?
Никъ-Никъ обѣщалъ быть.
– Значитъ, въ деревнѣ вы встрѣтитесь съ вашимъ бывшимъ мужемъ? – спросилъ онъ какъ-то хитро.
– Да. И мы встрѣтимся какъ чужіе. Это оригинально, не правда-ли? Что, если онъ станетъ за мною ухаживать?
– Весьма возможно. Для него это тоже покажется оригинальнымъ.
– Вы думаете?
– Ручаюсь.
Дама засмѣялась, отвернулась, поправила падавшіе изъ подъ шляпки волосы Лили, потомъ быстро наклонилась къ Никъ-Нику и произнесла очень тихо надъ его ухомъ:
– Но вѣдь это… это нельзя было бы считать за адюльтеръ?
