Текст книги "Меченый"

Автор книги: Василий Горъ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 9
Кром Меченый
Шестой день четвертой десятины второго лиственя

Улыбка, появившаяся на губах леди Мэйнарии, выглядела… торжествующей! Поэтому я невольно начал искать в ее словах какой-нибудь подвох. И… не нашел: о дружбе ее отца с графом Рендаллом слышал даже я; до имения последнего было сравнительно недалеко. И, даже не особенно торопясь, мы могли дойти до него еще до заката.

Мысль о том, что уже этим вечером я вырежу на своем посохе еще одну зарубку и тем самым сделаю еще один шаг к концу своего Пути, была настолько приятной, что я вцепился в древко и провел большим пальцем по пока еще гладкой поверхности. А потом изумленно посмотрел на баронессу: она смотрела на мою руку широко открытыми глазами и… тряслась от ужаса!!!

Я убрал руку и попробовал ее успокоить:

– Отведу. К графу Рендаллу. Обещаю.

Однако добился прямо противоположного результата – ее милость смертельно побледнела, невесть как удержалась на грани потери сознания, а через пару минут брезгливо прикоснулась пальчиком к своей груди и, не глядя мне в глаза, прошептала:

– Только в таком виде я к нему не пойду.

Я оглядел ее с головы до ног и мысленно с ней согласился: с растрепанными волосами и в застиранных рубашках с чужого плеча она была похожа не на дворянку, а на… Элларию! В тот момент, когда она, не успев проснуться, бросалась к маме, чтобы поменять мокрые простыни.

Воспоминание о родных было таким острым, что я скрипнул зубами и… в очередной раз напугал леди Мэйнарию – она дернулась, как от удара, и затравленно посмотрела на меня:

– В таком виде меня не пустят даже на порог!

– Купим. Платье. В Меллоре… – пообещал я. Потом встал, подобрал посох, закрепил его на спине и принялся складывать в котомку остатки еды…

В начале пути баронесса казалась мне легкой, как пушинка. Однако с каждым часом становилась все тяжелее и тяжелее и к полудню начала обрывать мне руки. Поэтому когда я выбрался на меллорский тракт и на мои сапоги начала налипать глина, мне срочно захотелось до ветру. А еще попить и перекусить – в общем, заняться чем угодно, лишь бы хоть на мгновение опустить на землю этот неподъемный груз.

Как назло, подходящее место все не находилось – обочина тракта была разбита колесами телег ничуть не меньше, чем проезжая часть. И чтобы не ставить леди Мэйнарию в грязь, мне пришлось возвращаться к опушке.

Вернулся. Опустил баронессу на трухлявый пень, выпрямил спину, расслабил руки и мысленно попросил Двуликого послать мне телегу, ослика или какое-нибудь еще попутное средство передвижения.

Бог-Отступник смотрел на меня. Видимо, очень внимательно, так как минут через двадцать пять, когда я справил все естественные потребности, поел, попил и даже слегка отсидел себе седалище, со стороны замка Атерн раздался перестук копыт.

Я на всякий случай несколько раз сжал и разжал кулаки, удостоверился, что руки меня слушаются, затем встал и снял со спины посох.

Оглядев троицу всадников, показавшихся из-за поворота, баронесса удивленно вытаращила глаза:

– Ой, Уголек!

Потом нахмурила брови и мигом оказалась на ногах:

– Это – конь Волода! По какому, интересно, праву они его…

Конца фразы я не дождался, так как она неловко наступила на больную ногу, зашипела и… неожиданно повернулась ко мне:

– Пожалуй, вести меня к графу Рендаллу не обязательно: обо мне может позаботиться брат Димитрий, духовник моего отца. Во-о-он тот монах, который восседает на коне моего брата!

Я мысленно поблагодарил Двуликого за заботу, нащупал место под новую зарубку и вслед за ковыляющей баронессой вышел на опушку.

Увидев нас, всадники осадили лошадей и переглянулись. Я сразу же напрягся – всадник на угольно-черном жеребце зачем-то полез в рукав сутаны, а его спутники одинаковоповернули коней боком и одинаковоотвели десницы к переметным сумам!

– Брат Димитрий, это я, Мэйнария! – воскликнула баронесса, и… я, увидев начало его движения, вбил ее лицом в грязь.

Болт, предназначенный для нее, свистнул над моим правым плечом. Тот, который летел в меня, пронесся в полутора локтях левее. А метательный клинок, брошенный братом во Свете, чуть не оцарапал шею!

«Ничего себе «не убий!» – возмущенно подумал я и, перебросив посох в левую руку, потянулся за своими ножами.

Слуга Бога-Отца оказался воином! Причем далеко не самым худшим: первый брошенный мною нож воткнулся в кулачный щит, сорванный им с седла! Второй пролетел над плечом, а третий… третий я догадался метнуть в его коня!

Несчастное животное тут же встало на дыбы, потом стало клониться на бок, и я, наконец, достал его хозяина. Всадив нож чуть выше среза голенища.

Грязное ругательство, сорвавшееся с уст орденца, на мгновение ввергло меня в состояние ступора – падая с коня, брат во Свете поминал Двуликого! Причем такими словами, как будто всю жизнь проработал вышибалой в таверне Серых или в Цветнике [70]70
  Цветник – жаргонное название публичного дома.


[Закрыть]самого низкого пошиба!

Потом до меня добежали его спутники, и мне стало не до раздумий.

Первая же атака в два мечачуть не отправила меня в Небытие: правый противник, поднырнув под удар концом посоха, атаковал меня в колено, а левый – в лицо!

Я вскинул правую ногу вверх, а клинок, летящий в переносицу, сбил в сторону серединой посоха и предплечьем. Вернее, серединой посоха и стальным прутом, вшитым в наруч. И тут же ударил «левого» навершием в висок.

Воин оказался быстрее, чем я думал. И почти увернулся – конец посоха чиркнул его под ухом и слегка зацепил край нижней челюсти. Впрочем, даже такого «легкого» касания хватило за глаза: воин пошатнулся, выронил меч и начал оседать на землю… А я не смог его добить, так как был вынужден блокировать шквал атак его товарища!

Удар в живот, в горло, во внутреннюю поверхность бедра, подсечка, разрыв дистанции, бросок метательного клинка, попытка войти в ближний бой… – воин вкладывался в каждое движение так, как будто оно было последним. И старательно поворачивал меня боком к своим спутникам. Вернее, к монаху, который успел выдернуть из ноги мой нож и, накрутив на ладони рукава сутаны и морщась от боли в пальцах, пытался взвести арбалет без поясного крюка [71]71
  При натягивании арбалета ставили ногу в стремя, цепляли тетиву поясным крюком, а потом выпрямлялись.


[Закрыть].

Потеря концентрации вышла мечнику боком: заблокировав очередную атаку, я изобразил, что тянусь к перевязи, ушел в сторону от глубокого выпада… и опустил посох ему на темя. Коротким, но очень акцентированным движением. Потом рванул древко на себя и тут же ударил снова. В переносицу. А потом присел, пропуская болт над собой.

Монах выдал очередную порцию крайне нелестных эпитетов в адрес Бога-Отступника, его слуг и одного «на редкость гнусного» Бездушного, потом вбил арбалет в землю, вставил ногу в стремя [72]72
  Стремя – деталь арбалета. Служит для упора ноги во время натягивания.


[Закрыть]и взялся за тетиву голыми руками!

Я хладнокровно дождался, пока он начнет выпрямляться, и бросил метательный нож. Потом скользнул к тому воину, которого оглушил в начале схватки, перебил ему позвоночник и… провел большим пальцем по Пути: на нем вот-вот должна была добавиться третья зарубка! За какие-то сутки!!!

Увидев улыбку на моем лице, леди Мэйнария посмотрела на меня, как на ожившую Темную половину Двуликого. И поползла к лесу. Задом! Загребая грязь босыми ногами!

Я нахмурил брови: повязка, которую я наложил на ее рану утром, куда-то исчезла. И… мысленно усмехнулся – увидев движение бровей, баронесса застыла! В том положении, в котором находилась!

Поняв, что убегать она не собирается, я закрепил посох за спиной и занялся делом: собрал ножи, переложил содержимое кошелей брата во Свете и его спутников в свой, отловил кобылок и от души покопался в содержимом седельных сумок.

Пока я промывал ранку вином, найденным в сумках черного жеребца, леди Мэйнария стоически молчала. Только смотрела в землю глазами, полными слез, и изредка сжимала кулачки. А когда я обмазал порез трофейной лечебной мазью и взялся за корпию, тихонечко спросила:

– Зачем?

Я пожал плечами.

Жрец Двуликого, открывший дверь обители, был стар, но кряжист и могуч, как столетний дуб. И от него веяло гораздо большей силой и уверенностью в себе, чем от любого из воинов, которых я когда-либо встречал.

Заглянув мне в глаза, он не спросил ни слова. А просто шагнул в сторону и предложил:

– Заходи…

Я зачем-то кивнул, переступил через порог и остановился.

Жрец задвинул засов и, не глядя на меня, неторопливо побрел по направлению к невысокой пристройке, прилепившейся сбоку храма.

Я поплелся следом. И, оказавшись в небольшой комнатке, заставленной деревянной мебелью, прислонился к стене рядом с дверью.

– Садись… – голосом, не терпящим возражения, приказал жрец. Потом подошел к сундуку, стоящему у стены, вытащил из него пару свечей и воткнул их в подсвечники.

Я опустился в странное кресло с сильно наклоненной назад деревянной спинкой, положил руки на подлокотники и вытянул ноги.

Старик зажег свечи, потом сел в кресло напротив меня и уставился мне в глаза:

– Ты выгорел… Весь…

Я молча кивнул.

– Но выгорел очень давно, а от тебя пахнет свежей кровью. Почему?

Я по своему обыкновению пожал плечами… и услышал приказ:

– Раз пришел – рассказывай!

– Забрал жизни кровников…

– И теперь ты хочешь уйти?

– Да…

Жрец замолчал. Надолго. И я, решившись, задал вопрос, который мучил меня все эти годы:

– Я слышал, что Двуликий может даровать Посмертие. Тому, кто уйдет раньше, чем предписано. И воссоединить его с теми, кого он любил. Это так?

– Так… Но за это придется заплатить! Тебя это не пугает?

Я оскалился:

– Нет!

– Плата может оказаться слишком высокой.

– Я хочу воссоединиться со своей семьей. И ради этого сделаю ВСЕ.

Глава 10
Баронесса Мэйнария д’Атерн
Седьмой день четвертой десятины второго лиственя

Рука, прикоснувшаяся к плечу, была огромной и шершавой. Я мурлыкнула, потянулась и, не открывая глаз, стянула одеяло к пояснице. Чтобы подставить спину под редкую, но такую любимую ласку. А папа взял и убрал руку! А когда я возмущенно засопела, рыкнул:

– Пора вставать!

Я расстроенно вздохнула, открыла глаза, непонимающе уставилась на невесть откуда взявшуюся в моей комнате лучину и вспомнила, что отец – в Авероне, а я…

– Ой!!!

Одеяло мигом оказалось на голове и… открыло взору Бездушного мои голые ноги!

Я почувствовала, что вот-вот сгорю со стыда, попыталась их укрыть и… услышала спокойный голос Бездушного:

– Пора ехать… Вставайте… Не смотрю…

Не смотрел. Действительно: стоял у окна, пялился наружу и с хрустом чесал щетину на подбородке.

Я тихонечко соскользнула с кровати, поморщилась от боли в стопе, покосилась на неподъемный сундук, все еще придвинутый к входной двери, и… не поверила своим глазам: на нем лежало пусть простенькое, но платье!

В это время ожил Бездушный. И, не поворачиваясь, негромко пробормотал:

– Там – вода… Помойтесь…

Кроме бака с исходящей паром водой, в комнате откуда-то появилась на редкость топорно сделанная шайка, банка с мыльным раствором, деревянный гребень, рушник и… потрепанные женские сапожки, вышедшие из моды эдак лиственей пятьдесят тому назад.

Окинув взглядом все это «великолепие», я повернулась было к Крому, чтобы попросить его хоть на десять минут выйти из комнаты, чтобы дать мне возможность привести себя в порядок… и увидела, что его десница нежнооглаживает зарубки на Посохе Тьмы! У меня тут же перехватило дух – я вспомнила, о чем нам твердил брат Димитрий:

«Никогда не показывайте Бездушным свои слабости. Ибо они ими обязательно воспользуются…»

«Не покажу…» – пообещала себе я, покосилась на стоящего ко мне спиной мужчину и вытащила из-под кровати ночную вазу.

Натянув на ногу правый сапог, я встала… и снова уселась на кровать: он был велик. И разбит. Настолько, что под подушечкой большого пальца, вдоль ребра стопы и под пяткой чувствовались сапожные гвоздики.

– Мал? – односложно спросил Бездушный.

– Велик. И колет… – стараясь не смотреть ему в глаза, буркнула я.

Кром пожал плечами и… встал передо мной на колени! Потом аккуратно стянул с моей ноги сапог и засунул туда руку.

Несколько мгновений ожидания – и в его глазах мелькнуло удовлетворение:

– Нормально.

«Нормально?!» – мысленно возмутилась я. И… застыла: Кром вытащил из ножен кинжал и потянулся ко мне!!!

Я зажмурилась, сжала кулаки и изо всех сил напрягла мышцы живота. А потом услышала хруст ткани и… приоткрыла один глаз.

Оказалось, что Бездушный вымещал свою злость на брошенной мужской рубахе!

Выместил. Потом снова опустился на колени, вцепился в мою ногу и… принялся наматывать на нее кусок полотна!

«Дура… – облегченно подумала я. – Зачем ему тебя убивать, если ты – ключ к душам графа Грасса и его вассалов?»

Тем временем Кром расправил получившийся чулок и аккуратно натянул на него сапог. Потом поднял голову и вопросительно посмотрел на меня.

Я не сразу, но догадалась, что ему от меня нужно. И встала.

Сапог сел, как влитой – не болтался, не жал и не колол.

– Хорошо, – честно призналась я.

Бездушный кивнул и жестом приказал мне сесть.

Села. Дождалась, пока он замотает мне левую ногу, и снова встала. Прислушалась к своим ощущениям. Потом сделала шаг пораненной ногой и… чуть не сказала Крому спасибо! Хорошо, что вспомнила слова брата Димитрия:

«Слуги Двуликого – суть воплощенное Зло. Поэтому то, что радует нас, заставляет их страдать, и наоборот. Вы улыбаетесь – они злятся. Вы смеетесь – они скрипят зубами от бешенства. Вы любите – они ненавидят! Вы расстроены – им хорошо. Вы корчитесь от боли – они радуются. Вы вне себя от ужаса – они счастливы! Кстати, не вздумайте мерить их по себе. Ибо даже это – шаг к Неверию…»

Удержалась. И кивнула. Так, как делал он:

«Хорошо…»

Это его устроило:

– Тогда идем. Завтракать.

В  черномзале не оказалось ни посетителей, ни слуг. Только хозяин «Разбитого бочонка», который, зажав между коленей лавку, приколачивал к ней отломанную кем-то ножку.

Увидев нас, он отложил в сторону молоток, достал изо рта гвозди и, стараясь не пялиться на шрам Меченого, поинтересовался, будем ли мы есть.

Кром кивнул, прошел к самому дальнему столу и сел спиной к стене. Прислонив Посох Тьмы к столешнице и поудобнее передвинув чекан.

«Как всегда, готов к чему угодно…» – угрюмо подумала я, дохромала до лавки напротив и опустилась на самый ее краешек. Потом с тоской покосилась на пустые столы, представила, как зову на помощь и… мысленно обозвала себя дурой: не далее как вчера днем Бездушный походя забрал души брата Димитрия и двух мечников. А вечером вырезал на посохе всего одну новую зарубку! Значит, счел всех троих за одного противника!

«Три души я ему уже подарила. Может, хватит?»

Тем временем за моей спиной раздалось шарканье постолов [73]73
  Постол – вид средневековой обуви.


[Закрыть]. Я заставила себя отвлечься от грустных мыслей и уставилась на семенящего к нам хозяина.

– Каша… Сыр… Хлеб… – пробормотал он и поставил на стол одну (!) тарелку с кукурузной кашей и досточку с сыром и хлебом.

Потом метнулся к своей стойке и вернулся с кувшином и двумя безобразными глиняными кружками:

– Медовуха…

Меченый кивнул, достал нож, небрежно покромсал сыр и… побросал его прямо в кашу. А потом пальцем (!) затолкал каждый кусок как можно глубже!

Я брезгливо поморщилась, подняла взгляд… и вздрогнула: Кром, не мигая, смотрел мне в глаза.

– Ешьте. Вы – голодная.

Меня замутило от омерзения. А Бездушный, словно забыв про мое существование, спокойно потянулся к тарелке, отщипнул кусок каши, поднял его вверх, оборвал нить из плавленого сыра и потянул руку ко рту.

Задвигались челюсти… Шевельнулся ожог на щеке… Дернулся кадык… А потом Кром навалился грудью на стол и повторил:

– Ешьте!!!

Во рту мгновенно пересохло. Я сглотнула, покосилась на кувшин с медовухой… и, поймав взгляд Крома, мысленно застонала: теперь мне надо было еще и пить!

В отличие от взваров, компотов и киселей, которыми меня поила Амата, этот напиток кружил голову. И через какое-то время я вдруг поняла, что ем. Руками. Из общей тарелки! И, вместо того чтобы чувствовать тошноту или моральное неудобство, получаю удовольствие!

«Дожила», – угрюмо подумала я, вытерла пальцы об услужливо поданный хозяином рушник и… приложилась к кружке еще раз: так будущее казалось чуть менее страшным.

Легкое опьянение, в котором я пребывала, прошло как-то вдруг: еще мгновение назад я мерно покачивалась в седле и бездумно смотрела на проплывающие над головой ветви деревьев – и вот уже душу захлестнула безотчетная тревога.

«Середина весны, а на дороге – пусто! Что-то тут не так…»

Я пришпорила кобылку, догнала Меченого, вгляделась в его лицо и сообразила, что собираюсь задать вопрос СЛУГЕ БЕЗЛИКОГО!

Слова умерли, не родившись. А он – ответил! По своему обыкновению, односложно:

– Боятся… Чего-то… Очень…

Кром как в воду глядел: возницы небольшого обоза, с которым мы столкнулись минут через двадцать – двадцать пять, нахлестывали несчастных коней так, как будто уходили от погони. Распознав в Кроме Бездушного, первый возница рванул на себя правый повод. Его телега, опасно накренившись, влетела в промежуток между двумя дубами, подпрыгнула на корне и перевернулась.

Остальные обреченно остановили повозки и принялись осенять себя знаками животворящего круга.

Видимо, удовольствие, полученное от вытягивания душ брата Димитрия и его спутников, все еще перебивало Боль, так как Меченый равнодушно проехал мимо.

Следующая процессия – карета с гербом рода Геррен, две повозки с вещами и трое всадников сопровождения – пронеслась мимо нас, не замедляя хода. Так, как будто нас не существовало.

Я не расстроилась. Почти совсем – во-первых, вассалы нашего северного соседа не отличались воинственностью, а во-вторых, их было слишком мало, чтобы справиться с Бездушным, вошедшим в полную силу. В общем, проводив их взглядом, я принялась ломать голову, пытаясь сообразить, куда направляется барон Олмар:

«К нам – вряд ли: знает, что после того, как отец назвал его трусом, его не подпустят даже к захабу… В Скар [74]74
  Скар – приграничный город. Принадлежит королевству Норред.


[Закрыть]? В то время, когда в столице мятеж – глупо: это можно счесть предательством…»

К какому-то определенному выводу я так и не пришла, так как дорога вильнула вправо и, взобравшись на вершину холма, показала нам стены Меллора.

Перед Западными воротами было пусто: ни карет, ни телег, ни людей. Высоченные створки, открывающиеся на рассвете и закрывающиеся на закате, покрывала свежая копоть, тяжеленный брус, который заменял засов, валялся в придорожной канаве, а деревянные козлы, с помощью которых мытари разделяли въезжающие и выезжающие потоки, оказались порублены на куски.

За воротами все оказалось намного хуже: в здоровенной луже перед караулкой валялось три обезглавленных тела в цветах рода Рендаллов и труп лошади, утыканный арбалетными болтами, дверь караулки была основательно порублена и болталась на одной петле, а в окнах окрестных домов не было ни одного целого стекла!

Оглядев все это безобразие, Меченый придержал коня, откинул на плечи капюшон, снял со спины посох, положил его поперек седла и с сомнением посмотрел на меня.

Я поежилась – если происходящее в Меллоре не нравилось ЕМУ, то мне пора было умирать от страха!

Подумав пару мгновений, Бездушный тронул кобылку с места и повернул. Не направо – на улицу Медников, по которой можно было доехать до купеческого квартала, – а налево, в какой-то безымянный переулок, из которого ощутимо тянуло чем-то на редкость мерзостным и гадким. Я, конечно же, поехала следом.

Каких-то десять минут петляния по подворотням – и мы оказались в самых настоящих трущобах. Трех– и четырехэтажные особняки, окружавшие нас в Западной слободе, остались далеко позади, а по обе стороны от того, что надо было считать улицей, возникли одноэтажные полуразваленные хибары. В которых тем не менее теплилась жизнь.

Правда, жизнь эта отдавала гнилью. В прямом смысле этого слова: первые несколько человек, попавшиеся нам на пути, были увечными попрошайками, демонстрировавшими нам вонючие гноящиеся раны, безобразные бельма и культи.

На первых двух – слепого музыканта, извлекающего из рассохшейся лютни душераздирающие звуки, и горбатой старушки, тянущей к нам скрюченную руку, – я смотрела с искренним сочувствием. И страшно жалела, что ничем не могу им помочь.

От излишней сентиментальности меня излечил третий – одноногий солдат с лицом, покрытым страшными шрамами. Когда, узнав в Меченом слугу Двуликого, он вскочил на обеноги и, отцепив от колена изъязвленную культю, перемахнул через покосившийся забор.

Естественно, после такого «чудесного исцеления» желание кому-то помогать исчезло. Уступив место глухому раздражению: эти люди пытались зарабатывать на самом светлом чувстве, которое есть в человеке – чувстве сострадания.

«Вот Меченый – тоже зло, – подумала я. – Но зло правильное, не скрывающее своей гнусной сути. Поэтому заслуживает уважения».

Мысль оказалась такой дикой, что я испуганно оглянулась – не слышит ли ее Амата.

Естественно, рядом ее не оказалось. Зато я заметила звероватого вида мужика, выглядывающего из-за двери полуразрушенного сарая и пожирающего меня о-о-очень неприятным взглядом.

Наткнувшись на мой взгляд, наблюдатель оскалился, и я передернулась от омерзения: в жуткой щели, открывшейся в его всклокоченной бороде, виднелись не белоснежные зубы, а гнилые черные пеньки!

Решив, что привычка смотреть по сторонам ни к чему хорошему не приведет, я перевела взгляд вперед… и сглотнула: в нескольких десятках локтей дорогу перегородила троица громил, как две капли воды похожих на того, из сарая.

Коренастые, широкоплечие, с ручищами, больше похожими на кузнечные клещи, они одинаково кривились в «радостных» улыбках и поигрывали устрашающего вида железяками.

Удостоверившись, что мы их увидели, они оскалились еще шире и… одновременно посмотрели на меня. Потом тот, который стоял в центре, демонстративно почесал себя между ног и поцокал языком:

– Хороша…

– Угумс, – радостно поддакнул спутник слева, а тот, который стоял справа, соизволил пошутить:

– Огонь, а не девка! Вишь, как волосы горят?

– Гы-ы-ы!!! – жизнерадостно заржали все трое… и подобрались. Сообразив, что Меченый уже стоит на земле. С Посохом Тьмы в руке. И хмурится.

– Слышь, Бездушный! Ты свою палочку-то убери! И… залазь обратно на лошадку. А то мы сегодня слегка не в духе, – хмуро буркнул тот, который стоял в центре.

– Угумс! И могем тебя паламать…

Кром молча перетек на шаг вперед. И в этом его движении было столько угрозы, что в глазах мужиков мелькнула растерянность. А у меня по спине покатились капельки холодного пота.

– Слышь, Бездушный! Оставь девку и уезжай! – после короткой заминки предложил главарь.

– Угумс. И, эта-а-а, пасмари назад! Шоб не делал глупастей! – поддакнул его товарищ слева.

Кром посмотрел. Потом перевел взгляд на меня и приказал:

– Слазь. И иди сюда.

Я тоже оглянулась, увидела в руке того, из сарая, арбалет и зажмурилась.

«Самое страшное на свете – это потеря души… – В голосе брата Димитрия прозвучал такой дикий ужас, что мне захотелось спрятаться за широченной спиной отца и заткнуть уши. – Человек, которого выпивает Посох Тьмы, никогда не получит Посмертия. И никогда не встретится с душами своих близких. Поэтому живите праведно. Дабы Вседержитель ниспослал вам смерть, которую вы заслужили…»

Слова брата во Свете, всплывшие в памяти, не требовали толкования – любая из возможных смертей была лучше потери души. Только вот перспектива попасть в лапы этой четверки почему-то пугала меня намного больше, чем заклание на алтаре. Поэтому я отрицательно мотнула головой. Естественно, не открывая глаз.

– Слазь, тебе сказали! – рявкнули спереди. А через мгновение подхватили справа-сзади: – Она забоялась! Ничего, я подмогну!!!

– Н-не надо!!! – выдохнула я, ощутила, как вокруг моей щиколотки смыкается кольцо из пальцев, и изо всех сил вцепилась в седло.

Пальцы вытащили мою ногу из стремени, потом скользнули к колену… и пропали. А до меня донесся жуткий булькающий хрип и треск переламывающихся костей.

«Меченый…» – подумала я. И не ошиблась.

Когда я, наконец, открыла глаза, тело горе-арбалетчика билось в агонии прямо под копытами моей кобылки. А из его горла торчала хорошо знакомая мне рукоять метательного ножа Бездушного. Чуть поодаль с кровавой кашей вместо головы валялся любитель пошутить.

Его товарищ, начинавший каждую фразу со слова «угумс», лежа в дорожной грязи, пытался дотянуться трясущейся рукой до перебитого позвоночника. А главарь четверки, стоя на коленях, смотрел на Крома остановившимся взглядом и протяжно выл. На одной ноте.

Отметив какую-то несуразность в его фигуре, я пригляделась и злорадно усмехнулась: Кром перебил ему обе ключицы. И теперь широченные плечи здоровяка выглядели заметно уже.

– Жить хочешь? – протерев окровавленный конец Посоха Тьмы какой-то тряпкой, спокойно спросил Меченый.

Главарь заткнулся и закивал. От усердия чуть не оторвав себе голову.

– Приведешь… Сюда… Главу вашего Братства…

У здоровяка округлились глаза, а во взгляде появилась обреченность.

– Он придет, – «успокоил» его Кром. Потом ткнул пальцем в ожог на своей щеке и добавил: – Опиши…

«Бездушные – средоточие Зла. Поэтому к ним тянутся все те, чьи души склонны к служению Двуликому, –раз за разом повторяла я, вглядываясь в лицо мужчины, сидящего напротив Меченого. – Чем сильнее Бездушный – тем больше его уважают те, кто своими деяниями торят себе путь к Богу-Отступнику…»

Каждое слово брата Димитрия было истинной правдой: пришедший на встречу глава Меллорского Братства Пепла смотрел на Крома, как на воскресшее воплощение Темной половины Двуликого. То есть с уважением и… ужасом.

Правда, последний он старался скрыть. Поэтому много улыбался и… ел. Все то, что нам приносили.

А вот говорил он крайне мало. Как, впрочем, и Меченый. Поэтому их разговор в основном состоял из многозначительных и малопонятных фраз. И пауз:

– Мои ворохнулись [75]75
  «Ворохнулись» – дали маху ( жарг.).


[Закрыть]…

Пауза.

За время которой блюдо с очень неплохо пожаренным мясом опустело не меньше чем на треть.

– Ты был в своем праве.

Снова пауза.

И треск разгрызаемых хрящей.

– Что ты хочешь в ответку [76]76
  «В ответку» – в качестве компенсации (жарг.)


[Закрыть]?

Во время этой паузы в глазах Серого промелькнула вся гамма негативных эмоций от легкого раздражения до бешенства. Причем все эти эмоции – по моим ощущениям – касались не Меченого. А тех недоумков, которые повстречались нам на пути.

Прожевав очередной кусок мяса, Кром кивком показал Серому на меня и буркнул:

– Одеть… Ее… Как дворянку…

– И… все?

Утвердительный кивок.

– И вы уедете из Меллора? – справившись со своим удивлением, уточнил глава Братства Пепла.

Бездушный снова кивнул. И отдал должное медовухе.

Серый пригубил из своего кубка, потом поставил его на стол, вытер усы рукавом и зачем-то прикоснулся к тоненькому серебряному колечку, надетому на мизинец его правой руки:

– Я тебя услышал…