Текст книги "Дырка для ордена"

Автор книги: Василий Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

.. Военврач сидел на камне, опираясь на винтовку, а за плечо его тряс средних лет летчик в синем комбинезоне. Приличный кусок времени выпал у Вадима из восприятия. Совсем низко над головой проворачивались по инерции лопасти ротора. На площадке хватало места только для одной машины, остальные две выписывали восьмерки над серединой ущелья, и с их подкрыльевых пилонов то и дело срывались дымные полосы НУРСов.

Летчик что-то говорил, но Ляхов не слышал его, слишком сильно гудел двигатель, да и голову заполнял неприятный, томительный, глухой, как сквозь вату, звон.

И вообще он не очень хорошо понимал, где находится и что с ним происходит. Более-менее отчетливые впечатления остались только от самого момента взрыва и появления вертолетов. Все, что было до, словно подернулось густым туманом. И цветовая гамма вокруг казалась странной, он смотрел на мир будто сквозь толстое оранжевое стекло.

Потом он увидел у себя в руках фляжку и сделал несколько длинных жадных глотков, с опозданием поняв, что там не вода, а коньяк. Что ж, тем лучше.

– Где майор? – с трудом ворочая языком, спросил Ляхов.

– Какой майор? Русские погоны у твоего напарника, капитан[5]5
  В Российской армии чин капитана соответствует европейскому званию «майор». Обозначается погоном с одним просветом без звездочек, но относится к старшему комсоставу. Титулован – «ваше высокоблагородие».


[Закрыть] он. Все в порядке, уже в машине, зацепило его, но не очень сильно. Пойдем, лететь пора.

– Сейчас, – ответил Ляхов, – мне еще барахло забрать надо. А что же вы так долго, мы вас ждали-ждали. Еще бы десять минут – и конец.

– Что значит долго? Как приказ получили – в полчаса уложились.

Ляхов с недоумением посмотрел сначала на летчика, потом на свои часы. Он совершенно точно помнил, что последний раз они показывали без пятнадцати одиннадцать и было это не меньше получаса назад, еще до того, как он разделался со скалолазами. А сейчас обе стрелки сошлись на цифре «Х».

– Постой, постой, братец, вы когда приказ получили?

– Ровно в девять, у меня и в бортжурнале записано. Я ребят по тревоге поднял, боезапас уже загружен был, топливо долили и взлетели. В девять тридцать пять были над целью. Я как раз тебя увидел, ты нам фуражкой махнул и показал, куда ракеты пускать.

– Ни хрена не понимаю! – Вадим потряс часы, приложил к уху. Шли они нормально. Оставалось предположить, что он просто в горячке боя перепутал большую стрелку с маленькой.

– А вы молодцы, ребята. Сколько накрошили вдвоем! Теперь вертите дырки для орденов. Глядишь, под это дело и нам что-нибудь обломится..

Ляхов хотел спросить, как зовут его спасителя, но тут же забыл о своем намерении. Все же сильно не по себе ему было. Ладно, успеется, мелькнула, похоже, такая мысль. Не последний день живем..

Он повернулся и пошел не туда, где оставил среди камней и футляр с принадлежностью от винтовки, и санитарную сумку, и китель, а вниз по дороге.

Вид густо покрывающих дорогу тел, пробитых его и Тарханова пулями и посеченных разрывами ракет «воздух – земля», отнюдь его не расстроил. Смотрел в лица бородачей и почти безусых юнцов, разномастно одетых в пятнистые комбинезоны, халаты, старые английские кителя-хаки и не чувствовал совершенно ничего. В смысле раскаяния или душевных терзаний.

Ну, накрошили кучу бандитов, озверевших то ли от анаши, то ли от ложно понятого религиозного и национального долга, так на то и служба.

Присяга и все такое. Переживания героев Ремарка в Мировой войне были ему совершенно чужды.

«Нет, я понимаю, контузия, – думал он профессионально, несколько удивляясь охватившей его эмоциональной тупости, – но все же..»

За поворотом, как раз там, куда он бросил свои гранаты, Ляхов увидел мертвых ослов с двойными серыми вьюками на спинах, убитых погонщиков, а чуть дальше – лежащего на спине пожилого араба или перса в зеленой чалме и новом коричневато-рыжем мундире неизвестного фасона. Ни в одной из европейских армий таких не носили. И на ногах тяжелые ботинки с крагами.

Отброшенные взрывом, напротив старика разбросали ноги и руки еще два бойца помоложе, в таких же униформах. Между ними завалился набок зеленый алюминиевый цилиндр с крышкой на барашках, похоже, армейский походный термоконтейнер, оснащенный брезентовыми лямками для переноски за спиной. В его боках тоже выделялись дырки и вмятины от чугунных осколков.

Жрать они, что ли, собирались, перед тем как он бросил свои гранаты?

Но это все ерунда, никчемные проблемы переставших жить людей. А вот кое-что поинтереснее..

Перебитой и вывернутой в локте рукой с торчащими бело-розовыми костями хаджи[6]6
  Хаджи – мусульманин, совершивший паломничество в Мекку.


[Закрыть] сжимал кривую саблю в богато украшенных ножнах и сверкающим россыпью камней эфесом. Сабля наполовину вытянута из ножен, будто в последний момент ее хозяин собирался пустить ее в дело, да не успел.

Ляхов нагнулся и вырвал оружие из начавших костенеть пальцев трупа. Сунул под мышку. Хорошее будет пополнение прадедовской и дедовской коллекции трофеев.

Есть там палаши немецких кирасир, сабли венгерских гусар, много всякого российского холодного оружия, а теперь будет и настоящая бедуинская сабля.

Дальше идти ему не захотелось, да и сил не было. Вадим собрался повернуть обратно, но что-то заставило его наклониться над контейнером. Через самую большую пробоину он увидел отнюдь не плов и не гороховый суп, а сломанные и раскрошенные электронные панели, торчащие обрывки проводов.

Радиостанция, что ли? Не слишком похоже. Сделав некоторое умственное усилие, Вадим подумал, что следует взять эту штуку с собой. Может быть, пригодится связистам или кому-нибудь еще.

Забросил ремень на плечо. Весу в трофее было килограмм десять. На не слишком верных ногах побрел обратно.

Отсюда их позиция на перевале была почти неразличима. Камни, за которыми стояли пулеметы, сливались с общим серо-рыжим фоном пейзажа, бойниц и совсем не было видно. Но когда подошел поближе, то увидел, что валуны иссечены пулями сплошь, что называется, не оставалось на них живого места.

Он медленно шел обратно по дороге смерти, вяло размышляя, радоваться ему, что выжил все-таки, или горевать. Отчего вдруг горевать нужно, Вадим не слишком понимал, но чувство было отчетливым.

Над головой скользнули почти бесшумно две тускло-синие тени с большими белыми шестиконечными звездами на бортах. Израильские «Супер-Алуэтт» с турбовинтовыми движками, не ревущими, как дизели русских вертолетов, а глухо свистящими. Один пошел на посадку за спиной Ляхова, а второй ушел на восток.

.. «Сикорский» долго гремел и трясся над горами, и Ляхов постепенно вернулся к ощущению реальности. Сугубо помогли еще несколько глотков из фляжки второго пилота. Тарханов лежал рядом на куче брезентовых чехлов и был без сознания, но состояние его у Вадима опасения не вызывало.

Буквально в самый последний момент капитан не уберегся. Один осколок мины, наверняка рикошетный, ударил его в левую бровь и наискось ушел к затылку, но кости черепа не пробил, а второй распорол китель и не очень глубоко – длинную мышцу спины.

Конечно, крови вытекло порядочно, с пол-литра, но повязка наложена, тюбик противошоковой смеси введен, состояние, как говорится, соответствует тяжести диагноза. Обойдется. Если, конечно, не разовьется от травмы отек мозга.

Самое интересное, что у Тарханова имелась в машине тяжелая каска-сфера, и, если бы он ее надел, был бы сейчас в полном порядке, но понятия офицерской чести не позволили.

Как, мол, так, я буду в каске, а боевой товарищ – без.

.. Пилот не стал тянуть до военного аэродрома, имея на борту тяжелораненого офицера, а, связавшись по радио, посадил машину на каком-то израильском гражданском, куда уже подали санитарные машины.

Вдоль взлетно-посадочной полосы стояли крыло к крылу многочисленные частные авиетки, двух– и четырехместные. Помогая выгружать носилки с Тархановым, Вадим совершенно не обратил внимания, как из открытой дверцы самолета человек в пестрой гавайке и ермолке-кипе верующего иудея, успевший, очевидно, ухватить какие-то обрывки информации, несколько раз щелкнул Ляхова профессиональной камерой с телеобъективом.

.. Большие штабы всегда вызывали у Вадима ощущение, близкое к тому, какое бывает после нескольких часов хождения по Эрмитажу или Лувру, – смесь усталой скуки и раздражения. И попадая в таковые (штабы, а не музеи), стремился по мере возможности поскорее оттуда удалиться. Благо в его чинах и должности это случалось не слишком часто.

Сейчас все было иначе. Ляхов, подкрепивший алкоголем и без того обостренное пережитой опасностью чувство самоуважения, почти совсем успокоился и «вошел в меридиан», как выражаются моряки. Оттого держался уверенно и с достоинством, как и подобает человеку нетщеславному, но вполне знающему цену себе и своему поступку и не собирающемуся эту цену умалять.

Он хотел сначала заехать к себе в санчасть, умыться и переодеться, а потом уже являться «на расправу», но сопровождающий офицер подрулил сразу к двухэтажному кирпичному коттеджу справа от КПП.

Неизвестно, как это вышло, но первым его встретил на пороге штаба бригады начальник оного, подполковник фон Брайдер, отношения с которым у Ляхова были сложные.

С самого первого дня вступления Вадима в должность. Только-только он познакомился с личным составом, принял по списку штатное имущество и погрузился в изучение оставленных ему предшественником документов, как в кабинете раздался телефонный звонок.

– Господин капитан, – услышал Ляхов голос оперативного дежурного. Следует отметить, что поскольку погон военврача 3-го ранга отличался от общеармейского капитанского только серебром плетения и ярко-зеленым просветом, то никто и не затруднялся произносить три слова вместо одного. – Господин капитан, вам следует явиться в штаб и расписаться в книге приказов.

Прогулявшись пару сотен метров по центральной линейке от медпункта до штаба, Ляхов вошел в остекленную выгородку дежурного, полноватого поручика, слишком пожилого для своего чина.

– Что тут у вас?

– Извольте расписаться. Согласно приказу начальника штаба вам следует сегодня в двадцать два ноль-ноль заступить старшим городского патруля.

– Че-его..? – нецензурно удивился Ляхов.

– Старшим патруля, – терпеливо повторил поручик Бойко. – Все штаб-офицеры в очередь ходят в патруль.

– Интересно, какой дурак это придумал? – не имея в виду ничего плохого, просто так вырвалось, поинтересовался Ляхов.

– Если вам угодно – то я. На основании устава внутренней службы и положения о статусе Экспедиционного корпуса на зарубежных территориях.

Ляхов обернулся. На середине лестницы, ведущей на второй этаж, внушительно возвышался сам вышеупомянутый подполковник фон Брайдер. Его летний кремовый китель был туго стянут застегнутым на первые дырочки ремнем, лицо выражало одновременно и уверенность в себе, и некую обиду.

– Прошу прощения, господин подполковник (еще одна тонкая бестактность, в личном общении приставку «под» следовало опустить), но я предполагал, что здесь виноват не иначе как один из штабных писарей. Кому еще могло прийти в голову..

– О чем вы? Я сказал – на основе Устава каждый старший офицер должен как минимум еженедельно состоять начальником патруля. Сегодня – ваша очередь.

Ляхов возликовал. Как сейчас великолепно можно позабавиться, жаль только, что в присутствии поручика, всего лишь обер-офицера, нельзя говорить того, что он собрался сказать.

– Прошу прощения, господин подполковник, не пройдем ли мы в более уединенное помещение?

– Зачем? Расписывайтесь в журнале – и приступайте.

– Но все же..

Когда, наконец, с трудом сдерживающий улыбку Ляхов увлек фон Брайдера в тупичок коридора, тон его стал совсем иным. Жестким и даже непочтительным, но только для понимающего человека. Тут уже сказался пример отца – крупного чиновника-администратора.

– Позволю вам напомнить, ваше высокоблагородие, что приказом военного министра от такого-то года за таким номером категорически запрещается привлекать офицеров медицинской службы к нарядам, прямо не связанным с исполнением ими своих профессиональных обязанностей.

– Вы служите у меня в строевой бригаде, – сорвался Брайдер, – а то, о чем вы говорите, относится к госпиталям и прочему.

– Не имею возражений. Напишите мне только, пусть и в журнале – «во изменение и дополнение приказа военного министра приказываю…» И распишитесь. Через две минуты я возглавлю не только патруль, но и похоронную команду, если потребуется.

Естественно, все происшедшее мгновенно стало известно всем офицерам бригады, отчего авторитет доктора существенно вырос, а подполковник, отчего-то вообразивший, что подробности инцидента разгласил сам Ляхов, затаил на него, выражаясь словами классика, «некоторое хамство».

И вот сейчас Ляхов встретился именно с этим человеком.

– Докладывайте, – мрачным тоном предложил фон Брайдер, когда они оказались в его кабинете с огромной рельефной картой Израиля и примыкающих территорий, исполненной двумя солдатами срочной службы в обмен на досрочную демобилизацию.

Ляхов доложил, показав на карте, где, что и как произошло.

– Ну и какого черта вы во все это влезли? Граница нашего района – вот, а воевали вы – вот, тем самым вторгнувшись на сопредельную территорию и создав предпосылки для дипломатического конфликта.

– Не ко мне вопрос, господин подполковник. Насколько я знаю – капитан Тарханов – комендант этой зоны, соответственно решение принимал он. Я же в меру сил выполнял его приказы.

– А он вам начальник, чтобы его приказы выполнять? Что-то в других случаях вы гораздо лучше помните свои права.. господин военврач третьего ранга. Насколько мне известно, представители вашей профессии вообще не имеют права принимать участие в боевых действиях. Согласно Гаагской конвенции.

– Согласно упомянутой вами конвенции, – начал заводиться Вадим, – в боевых действиях не имеют права участвовать врачи – некомбатанты, то есть лица, носящие не военную форму той или иной воюющей стороны, а лишь нарукавную повязку с красным крестом либо с таковым же полумесяцем. А поскольку медицинскому составу Российской армии присвоена соответствующая форма, погоны, которые я имею честь носить, а равно и табельное оружие, то в случае угрозы как находящимся под нашим попечением раненым, так и нам лично мы имеем право участвовать в боевых действиях наравне с прочими военнослужащими.

Что, впрочем, должно быть вам известно и без моего доклада.

Неизвестно, чем бы закончилась эта «беседа», поскольку Брайдер начал заметно накаляться, а в гневе он иногда умел быть страшным, а Ляхов уступать не собирался, принадлежа к тому типу людей, которые отнюдь не боятся собственного начальства больше, чем неприятеля. Но загудел зуммер селектора.

– Что? Так точно, подполковник фон Брайдер, господин генерал. Ляхов? Так точно, у меня. Да, разговариваем. Имею к нему серьезные претензии. Что? Так точно, понял, слушаюсь!

Начальник штаба положил трубку, вытер пот со лба обширным клетчатым платком.

– Значит, это.. Приехал заместитель комкора генерал Филиппов. Желает вас видеть. Значит, так, что тут у нас – это наши дела, семейные. А там – смотрите. Не забывайте, по службе к вам есть серьезные замечания. Думаете, я не знаю, как ваши бойцы на подработки к местным торговцам ходят? А начальник медснабжения корпуса на вас докладную писал по поводу нерационального расходования казенного спирта. Так что имейте в виду. Однако если что, мы вас в обиду не дадим. Своих не сдаем. И рекомендации будут самые благоприятные.

– Слушаюсь, господин полковник. Душевно благодарен.

В принципе, он был совсем неплохой человек, только зануден моментами и излишне самоуверен. А так служить с ним было можно. Гадости если кому и делал, так только по приказу свыше и без всякого удовольствия.

Ляхов сейчас испытывал странное чувство. В медицине это называется «дежа вю». То есть как будто все происходящее с ним уже было. И этот разговор с Брайдером тоже. Вадим знал, что и кем будет сказано, на две-три фразы вперед. В зависимости от темпа разговора.

Звонок от генерала он тоже предвидел и ничуть не удивился, когда он прозвучал. Вернее, он-то удивился, но именно тому, что ждал его и все вышло именно так, как следовало.

– Да, а что тут у вас? – вдруг заинтересовался подполковник, обратив внимание на саблю, завернутую в плащ-накидку и небрежно брошенную на просторный деревянный диван в углу кабинета.

Обычно такие диваны стояли на железнодорожных вокзалах, в залах ожидания первого класса. Массивный, темно-желтого дерева, без всякого лака матово сиявший от более чем столетней полировки суконными штанами пассажиров.

Ляхов присмотрелся и с удивлением сотрудника Шлимана, раскапывавшего Трою, увидел, что и вправду на спинке дивана глубоко вырезан причудливый вензель: «ЮЗЖД» (то есть Юго-Западная железная дорога) – и небольшой двуглавый орел сверху. Выходит, кто-то во время оно исхитрился привезти сюда этот диван из самой Одессы или любой станции между нею и Екатеринославом.

– Вы о чем, Юрий Манфредович? – прикинулся непонимающим Ляхов.

– Вот это. Сабля?

– А! Да так. Подобрал на поле боя. Типа трофей.. Кстати, имею право, – и Вадим привычно забубнил статьи уставов и конвенций, признававших за военнослужащими использовать подобранное на поле боя оружие и снаряжение, отнюдь не относя данное деяние к статье «мародерство».

Но Брайдера волновало совсем не это.

Он вцепился в саблю, извлек ее из ножен, жадно осмотрел, только что не обнюхав клинок, и вдруг начал читать Ляхову лекцию об истории холодного оружия, вполне толково, хотя и монотонно излагая все, что накопила к этому времени мировая археологическая мысль.

Вадим успел уловить разницу между египетскими, греческими и римскими пехотными и кавалерийскими мечами, узнал, что двуручных мечей вообще нигде на вооружении не состояло, а если где в музеях они и экспонируются, то являются копией с единственного, впрочем, давно утерянного образца, изготовленного для театрализованного карнавала при дворе короля Оттона Первого.

Сабля же представляла собой тип так называемой гурды, выкованной из натуральной дамасской булатной стали, ничем не уступающей пресловутым японским мечам, сиречь «катанам», которые после нескольких тысяч проковок могли рассекать наплывающий на них по ручью осенний лист.

– Да вот, любуйтесь..

Подполковник сначала легкими движениями заточил концом клинка синий карандаш «Тактика» до тонкости шила, потом подбросил в воздух свой носовой платок и попытался разрубить его в полете, но не попал.

Не смутившись, фон Брайдер сообщил Вадиму, что такими клинками свободно можно подпоясаться.

Подпоясаться тоже не удалось, но в крутую параболу сабля согнулась и выпрямилась без всякой остаточной деформации.

Слегка балдея от потока информации, Ляхов приготовился выслушать еще и сравнительные характеристики арабских, турецких, русских драгунских сабель и шашек всех двенадцати российских казачьих войск, как телефон зазвонил снова.

– А? Что? Да-да, идем. Просто завершали формальности.

Брайдер раздраженно бросил трубку.

– Да опять генерал этот, мать его туда, так, обратно и с перевертом в центр мирового равновесия! Поговорить с человеком не даст. Слушай, капитан, а я и не знал, что ты так здорово в оружии соображаешь.

Это при том, что Вадим за последние десять минут не промолвил ни слова.

– Вот так служишь, служишь с людьми и вдруг открываешь их с совершенно новой стороны. Поехали бы мы с тобой ко мне в родовой замок.. Ну, это недалеко от Мальборка. Возле Минска. Я б тебе показал коллекцию. Так что, саблю продашь?

– В смысле? – оторопел Ляхов. Вроде как на эту тему они точно не говорили.

– При чем смысл? Продашь, нет? Пятьсот шекелей даю.

– Пардон, кригскамрад[7]7
  Кригскамрад – боевой товарищ (нем.).


[Закрыть], я пока при деньгах, и меня генерал ждет. А вот если на хранение оставить..

– Не хочешь? Зря. А оставить можно. Вот здесь.

Подполковник открыл аляповато раскрашенный под дуб железный шкаф, где хранились пачки каких-то пыльных папок.

– Клади, куда со всем этим, право..

Ляхов сложил и шашку, и контейнер, и даже свою медицинскую сумку на дно шкафа. Только винтовку оставил при себе.

Брайдер запер дверцу и протянул Вадиму бронзовый, с широкими фигурными бородками ключ.

– Держи.

– Да зачем, что вы, я и так, – по-интеллигентски стал отнекиваться доктор.

– Бери, бери. Мало ли что. Будешь потом опять болтать не по делу.

Ляхов сунул ключ в карман, щелкнул каблуками, отдал честь, второпях – левой рукой, поскольку в правой держал винтовку, и заторопился к выходу.

.. Поскольку Тарханов был срочно отправлен в госпиталь, вся первоначальная слава досталась одному Вадиму.

Обычно в строевых частях, расквартированных в метрополии, по команде передаются только рапорты, обрастая по пути резолюциями и комментариями, упомянутые же в рапортах люди остаются на своем месте. Но сейчас начальство решило отступить от установленных канонов.

Вероятно, им, начальством, руководило естественное любопытство. Не каждый день и даже не каждый год полуштатские военврачи вступают в бой с целым вражеским батальоном (если перевести численность разгромленной банды в понятные категории) и побеждают без единой царапины.

Проходя через приемную перед кабинетом генерала, он услышал негромко брошенную каким-то полковником-порученцем, которых немало здесь толпилось, фразу, заставившую его усмехнуться:

– Хрен знает что! Подвезло этому лекарю. Лучше б из нас кто-нибудь на его месте оказался..

Наконец Ляхов оказался на ковре (в буквальном смысле, красивом багдадском ковре) посреди огромного кабинета целого гвардейского генерал-лейтенанта, как был, в продранных на коленях бриджах и пыльных сапогах, исцарапанных и потертых на носках до белизны о щебенку. Только китель, который Вадим перед боем снял, оставался достаточно чистым, а грязь, кровь и пот с лица он успел смыть еще на аэродроме из водоразборной колонки.

Доложившись, смотрел он на генерала независимо и как бы даже дерзко, памятуя о словах, услышанных в приемной. И продолжал эксперимент, пытаясь угадать, совпадет ли поведение генерала с тем, как оно ему представляется. Сам он надеялся на награду, прямо сейчас извлеченную генералом из сейфа. Правом награждать отличившихся на поле боя командование корпуса обладало. До креста «За боевые заслуги» первой степени включительно.

– Кто вы по должности, капитан?

Вадим ответил.

Генерал негромко выругался. Ляхов не уловил, удивленно или разочарованно.

– Вот, – сказал зам командующего сидящему за приставным столиком очень молодому и симпатичному подполковнику. Тот смотрел на Вадима крайне доброжелательно, вроде даже подмигнул незаметно для генерала. – Все у нас не по-людски. То бандиты именно на нашем участке прорываются, то доктор из себя заградотряд изображает. Как, доктор, страшно было? – вновь обратился генерал к Вадиму.

– Не знаю, господин генерал, не понял пока. Тут одним словом не скажешь.

– Ну-ну, – постучал тот пальцами по столу. – А стрелять где научился? Стрелял-то ты лихо. Человек полтораста вы там положили?

– Сто тридцать шесть только убитыми, – подсказал подполковник, и Вадим удивился, кто их там успел посчитать, и словно бы впервые ужаснулся огромности этого числа. Каких – не слишком важно, – но ведь людей же..

По своей основной специальности он спас от смерти вдесятеро меньше. Был бы верующим – вовек не отмолиться.

И еще мелькнуло – такое на Героя тянет. Это уже из знаний о прецедентах минувших войн. Во рту стало сухо, и в груди появилась мелкая щекочущая дрожь. Неужели действительно Героя дадут? Это ж тогда сколько возможностей откроется! И по службе и вообще.

Он понимал, что мысли эти и недостойные, и преждевременные, но избавиться от них уже не мог. Тем более что не кто иной, как Петр Великий некогда писал: «А ежели в армии окажется человек, награжденный всеми без изъятия наградами, так немедленно надлежит учредить новую, дабы никого не лишать побуждения к новым подвигам». То есть мечтать о крестах и орденах и стремиться к их получению – дело не только не зазорное, а, напротив, высочайше одобряемое.

А на вопрос генерала он ответил:

– Стрелять учился.. Как придется. В детстве отец учил, из «монтекристо»[8]8
  «Монтекристо» – тип малокалиберной винтовки.


[Закрыть], потом в спортклубе, потом упражнялся от случая к случаю.

– Отец – кто?

– Старший инспектор кораблестроения[9]9
  Чин морских инженеров, соответствующий генерал-лейтенанту по Адмиралтейству.


[Закрыть] на казенных заводах в Гельсингфорсе.

Генерал побарабанил пальцами по столу. Непонятно, в каком смысле. Устраивал ли его высокий социальный статус доктора или, напротив, он видел в этом определенные сложности в дальнейшем, Вадим сообразить не мог. Здесь ему новообретенная способность к предвидению отказывала. Возможно, потому, что вслух об этом ничего не было сказано.

– Хорошо, капитан. Излагайте. Понимаю, вам уже надоело повторять одно и то же, но тем не менее. Будьте так любезны.

Ляхов изложил, теперь – более четко и сдержанно.

Дослушав, генерал еще помолчал, рисуя квадратики и стрелки на раскрытом бюваре.

– Что ж сказать. Молодцы. Не растерялись и сумели остаться в живых. Благодарю за образцовое выполнение зада.. – Запнулся. При чем тут задание? Но быстро нашелся. – За образцовое выполнение воинского долга и проявленные при этом мужество и героизм. И вы, и ваш товарищ будете достойно отмечены. Надеюсь, он скоро поправится. Не смею задерживать.

Вадим ответил как положено, повернулся как можно четче и с чувством облегчения вышел в приемную, показав хорошую строевую выправку и подготовку. За ним вышел подполковник, представился. Оказался он по фамилии Ларионовым, по имени Владимиром, помощником командующего по нравственному воспитанию личного состава, а в дальнейшем – просто милейшим человеком.

– Поздравляю, капитан. Официальная часть кончилась, а теперь начнутся вещи приятные. Не откажетесь со мной отобедать?

– Чего же отказываться. Жрать хочу нестерпимо, а более того – надраться до положения риз. Кстати, не знаете, как там мой Тарханов?

– Нормально, смею думать. Его отвезли в лучший израильский госпиталь, поскольку квалификация тамошних врачей на порядок выше ваших здешних коллег, вы уж не обижайтесь.

– Чего обижаться, и без вас знаю. Сам такой. А где бы мне пушку свою пристроить? – Ляхов имел в виду штучной работы токаревскую снайперскую винтовку «СВТ-41» с фирменным клеймом: «Мастер Л. Новицкий, в Туле. 1966 год. № 42/2», подаренную отцом после того, как Вадим победил в чемпионате Петрограда. У своего начштаба он ее оставлять не стал, а здесь отчего-то решил, что можно.

Винтовка Ларионова заинтересовала. Похоже, он тоже был знатоком и ценителем.

– Вещь. В первый раз такую вижу. Номер что значит?

– На тот момент этим мастером всего было сделано сорок два экземпляра, в указанном году это вторая.

– Впечатляет. Но прицел-то не родной?

– Разумеется, тогда таких еще не придумали, это я уж сам.

– И стоит винтовочка?..

– Подороже хорошей машины.

Подполковник щелкнул языком, уважительно провел пальцами по изящному, не стандартно-армейскому, а спортивному ореховому прикладу, который сегодня Вадим здорово исцарапал, таская по скалам, по отливающим глубокой матовой синевой стволу и крышке ствольной коробки.

– Да, вещь, – повторил Ларионов. – Давай в ружкомнату сдадим под расписку. И поехали.

Подполковник Ларионов лично отвез его в портняжную мастерскую интендантства, и там за полчаса на него отлично подогнали новую повседневную униформу в тропическом исполнении, выдали весьма хорошие сапоги, мягкие и легкие, не иначе как для старшего комсостава, и все прочее, положенное по арматурной ведомости, причем совершенно бесплатно.

Ляхов привычно подумал, что все это и многое другое, наверное, будет списано под факт участия офицеров (скольких?) корпусного управления в непосредственных боевых действиях. Он бы и сам при случае поступил бы так же и сразу начал соображать, какую собственную недостачу в инструментарии и медикаментах следует оформить аналогичным образом в рапорте по команде.

Затем они довольно быстро домчались в вертком зеленом «Виллисе» до Хайфы, где в российском сеттльменте[10]10
  Сеттльмент – огражденный и охраняемый район в городе для проживания иностранцев, пользующийся правом экстерриториальности и управляющийся администрацией соответствующей метрополии.


[Закрыть] Вадиму отвели двухкомнатный номер в гостинице.

В буфете на этаже они с подполковником наскоро перекусили и тут же отправились в генеральскую сауну, где все было обставлено по полной программе.

Ларионов почти до полуночи развлекал Ляхова и от души развлекался сам, совершенно не касаясь обстоятельств недавнего сражения.

Вадим быстро понял, что для нового приятеля все это не более чем повод на всю катушку использовать полученный карт-бланш для собственного удовольствия, но не видел в этом ничего плохого.

Лови момент, как говорится, а у фронтовых офицеров этих моментов выдается не так уж и много.

Собеседником Володя оказался подходящим, остроумным и эрудированным, поскольку закончил знаменитый Львовский военный университет по факультету журналистики и психологии.

Однако постепенно, по мере выпитого, Вадиму начало казаться, что миссия подполковника заключается еще и в том, чтобы лишить его какой-либо свободы передвижения и исключить незапланированные контакты с кем бы то ни было. Но с кем? Знакомых у него тут не было.

Выпили, нужно сказать, они крепко. Вино растормозило Вадима, он все время возвращался к перипетиям минувшего боя, вспоминая все новые подробности, которые совершенно прошли мимо его внимания утром. В первом часу ночи Ляхов вдруг спохватился, что надо бы забрать из шкафа Брайдера свои трофеи.

– Что за трофеи?

Ляхов, как мог, объяснил, не слишком вдаваясь в подробности.

– Не беспокойся. Завтра съездим. Если вещь и в самом деле стоящая – тебе повезло.

– Стоящая, антикварная.. Брайдер не ошибается, – убежденно заверил Вадим, остатками трезвого сознания подумав, что, возможно, говорить об этом и не стоило бы.

Возвращаясь в номер, Ляхов увидел себя в большом, во всю лестничную площадку второго этажа, зеркале. Еще раз на мгновение протрезвев, поразился своему виду – бледное, хотя обычно от спиртного он краснел, лицо, как-то нехорошо горящие глаза, неприятно подергивающаяся щека.

– Д-да, видок, – он старался выговаривать слова отчетливо, – словно господин под.. полковник Рощин в ресторане «Балчуг» после взятия Москвы. Ну, когда они с Васькой Тепловым надрались, а потом поссорились. А? – дернул он за рукав Ларионова. – Изволили почитывать роман «Ясное утро», сочинение господина графа Толстого? Не Льва, а, совершенно напротив, Алексея Николаевича?

Ляхов чувствовал, что его ведет, но ничего не мог с собой поделать.

– Ерунда. Все в порядке, – освободил руку Ларионов. – Офицер, особенно после боя, таким и должен быть – слегка выбрит и до синевы пьян.

– Ну, ерунда так ерунда. А вообще-то жуть..

У двери своих комнат он остановился, внимательно осмотрел подполковника с ног до головы.

– Раз такая вот штука и ты сегодня угощаешь, а я, наоборот, на казенный счет гуляю, рас-порядитесь, ваше высокоблагородие, господин полковник, шампанского в номера. На сон, так сказать, грядущий.