Текст книги "Не бойся друзей. Том 2. Третий джокер"

Автор книги: Василий Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Вяземская не собиралась его соблазнять, просто так, в компенсацию пережитых ею часов в личине противной, грубой и грязной бабы, захотела показать, кто и что она есть на самом деле. Тщательно вымытые волосы плавными платиновыми волнами падали на плечи и ниже. Яркие, прямо ласкающие глаза, чуть припухшие, готовые улыбаться губы. Неужели именно они совсем недавно произносили квалифицированную, знакомую Анатолию только по журналистским делам фразеологию? И тело, одетое в васильковое кружевное платье (типа «маленького чёрного» Коко Шанель), но совсем, совсем другое.

Что и кто здесь виноваты? Интригующая записка Мятлева, заставившая его долго искать соответствие слов друга внешности «связницы». Чёрт с ней, с одеждой, у неё ведь было лицо потасканной бабы, что легко изобразить с театральной сцены, в расчёте на полсотни метров расстояния и зрительское воображение, но не с полуметра же. Он-то понял, что она «не такая», но какая – вообразить не мог.

Людмила встала ему навстречу. Журналисту стало ещё хуже. Под кружевами почти беспрепятственно просматривалось идеальных форм и пропорций тело. Ноги… Ноги тоже да! Такое под джинсами прячут только феминистки с отягощённой наследственностью.

Анатолий сейчас даже не соотносил девушку с квартирой, где они оказались. А следовало бы.

Он был покорён сразу и намертво. Не влюблён – это звучит примитивно. Журналист готов был припасть к её коленям (лобызать их), вот именно, без всякой надежды на взаимность. Она была ему просто не нужна в ином, чем объект поклонения, качестве. Словно Дон Кихоту – Дульцинея Тобосская.

Пожалуй, Вяземская слегка перестаралась, используя один из комплектов чар серийного набора. Теперь придётся отыгрывать назад. Зачем ей лижущий ноги щенок, если предстоят серьёзные дела. Преданный волкодав – нормально, но не такое вот…

Надо срочно приводить компа́с в меридиан.

– Анатолий! – будто снова командуя ротным разводом, не громко, но с обертоном, заставляющим вибрировать нужные фибры души новобранца, приказала Людмила: – Первое – прекратите пялиться на детали, к службе отношения не имеющие. У вас что, жены или любовницы нет? Разденьте, поставьте «смирно» и любуйтесь от отбоя до подъёма! Разрешается использование портновского метра, циркуля и иных измерительных инструментов, а также анатомических и прочих справочников.

Подпоручик своей цели добилась: наваждение ушло, и Журналист вновь был готов к несению службы. По-прежнему с радостью. Но – другой.

– Тот, кто в ванне мокнет, – жив? Как себя чувствует? Вы ведь это хотели доложить?

– Ему бы что-нибудь укрепляюще-возбуждающее вколоть, совсем слаб… Но в сознание пришёл.

Вяземская снова села, сочтя долг вежливости исполненным:

– Вытрите, оденьте, потом заставьте выпить таблетку бензедрина[39]39
  В 40 – 50-е годы коммерческое название препарата группы фенаниминов. Официально выдавался лётчикам, десантникам и т. п. как стимулирующее средство, повышающее внимание, работоспособность, эмоциональный тонус, отдаляющее потребность в сне, пище и отдыхе. У выживших военнослужащих Второй мировой войны вредных последствий применения препарата не отмечено, тем не менее в 1970 – 1980-е годы фенанимины признаны тяжёлыми наркотиками и запрещены к употреблению.


[Закрыть]. Лучше – две. В аптечке слева от зеркала. У вас он запрещён, но мне плевать, мы уже не в вашей дурацкой стране, где людям и пистолеты носить запрещают. Чтобы убедиться – выгляньте в окно.

Анатолий выглянул и увидел совсем не тот город, к которому привык с детства. Но и этого его не взволновало, скорее обрадовало. Уж сюда за ними омоновцы и чекисты не вломятся. Ему уже пришлось с Президентом побывать «за гранью», но теперь вместо нескольких жалких минут, испорченных одновременно недоверием и внутренней дрожью – удастся вернуться обратно или нет? – в его распоряжении сколько угодно времени. Он так и подумал – «сколько угодно», ещё не понимая, почему это пришло вдруг в голову. Не самый, кажется, подходящий момент.

Он снова скользнул глазами от щиколоток Людмилы до обреза юбки, потом выше и до самого лица.

– Знаете, Анатолий, я начинаю в вас разочаровываться, – сказала Вяземская до предела холодно. – Я могу для вас раздеться. Совсем. Хотите? – Она сделала жест, намекающий, что сейчас стянет через голову свой намёк на платье. – Неужели вас что-то удивит, в ваши годы? В другой обстановке, чтобы изменить акцентуацию ваших мыслей, я с удовольствием отправила бы вас с полной выкладкой на штурмполосу… А потом в душевую, у нас они на полигоне общие, и после марш-броска ни у кого никаких побочных мыслей не возникает. Я доходчиво объяснила?

– Люда, поймите меня правильно, – проникновенно, едва не с надрывом в голосе сказал Журналист, – я ничего такого и не думал. Я просто не могу смотреть в ваши глаза. Они… Они…

– Так и не смотрите, – резко сказала Вяземская. – У меня есть любимый муж (тут она слегка преувеличила), а я из тех женщин, на которых чужие комплименты не действуют. Моими глазами разрешаю любоваться в свободное от службы время. Даже фотокарточку могу подарить. А пока – ведите нашего языка.

Анатолий вышел из кабинета слегка подавленный, но одновременно и восхищённый. Случай примерно как в романах Вальтера Скотта. У него появилась «дама сердца». Никаких надежд на физическое сближение (да оно его совершенно не интересовало), но зато есть возможность выходить на рыцарские (или какие-нибудь ещё) турниры, повязав себе на рукав платок её цветов. А интересно – какие Людмила придумает себе цвета специально для него? Или они у неё уже есть?

Вяземская разложила на столе простенький телефон, слегка подмокшие служебное удостоверение капитана МГБ Рейнгольда Юрия Юрьевича, его бумажник с визитками, дисконтными картами в разные магазины, прочей мелочью, что её весьма удивило – затрепанный, часто употребляемый библиотечный читательский билет (надо же, какой эстет, Интернета ему не хватает!), пистолет, немного, в пределах полутысячи, бумажных денег и мелочи. Да, не олигарх и не гаишник, идущий с дежурства. Такой же фактически, как она, служака. Ну, послали дураки-начальники, он и нарвался…

Но сентиментальности она поддаваться не собиралась. Какой-нибудь моджахед из легионов Катранджи тоже мог ходить в библиотеку, питаться сухой лепешкой и улыбаться детям, собираясь на очередное задание. Прикажете и по этому поводу умиляться?

Вяземская твёрдо помнила истину – главное, какие погоны ты носишь, а ангел в душе или демон, никого не касается, пока «судия, не доступный звону злата» не спросит.

Капитан выглядел более чем хреново. У бедного Юрия сейчас слизистая с половины кишечника облезла. Вяземская его не слишком поразила. Не до баб ему было, тяжело пострадавшему и провалившему операцию. Точнее – порученную ему часть. Просто легкий огонёк любопытства появился в глазах при сравнении объектов: за кем он гнался и кто его сейчас допрашивает.

Ничего, подумала Людмила, минут через пять бензедрин достанет как следует, тем более – две таблетки сразу. В бой парня посылать можно будет, в штыковой. Часа через три загнётся от нервного и физического истощения, а до того, если раньше не убьют, – как огурчик будет.

– Садитесь, капитан, – сказала она, вертя в руках его удостоверение. – Мы – коллеги. Я тоже офицер, поставленный охранять интересы государства. Зовут Людмила, фамилия Вяземская, чин – подпоручик…

Рейнгольд слегка дёрнулся.

– Анатолий, – крикнула она в проем двери, – принесите капитану крепкого, очень сладкого и не горячего чаю.

Себе она налила ещё чашечку кофе и рюмку коньяка.

– Вам спиртного никак нельзя. Поверх бензедрина – крышу сорвёт даже соломенную. Потерпите немного, поговорим, потом станем вас лечить. Или – не станем…

– Закурить дайте, – попросил «чекист».

– Курить не возбраняется. – Она жестом императрицы подвинула к нему папиросную коробку. В своём мире капитан последние десять лет если и видел этот сорт табачных изделий, так только в виде плохого «Беломора».

– Вы так жестоки? Не оказать помощи раненому и пленному? – спросил Рейнгольд, прикуривая и с изумлением рассматривая картинку на крышке «Корниловских». Не потребовалось даже держать паузу, чтобы отдалить момент «настоящего» разговора, и непременно должную возникнуть тему, что же случилось с их организмами.

– Какие вы странные термины употребляете, – удивилась Вяземская. – Ещё раз посмотрите на коробку. Причём тут жестокость? Давайте просто поменяемся местами. Захватив меня во время разведпоиска в нынешнем виде, – она вытянула ногу и внимательно её осмотрела, давая возможность полюбоваться и Рейнгольду, – долго бы вы сохраняли джентльменские привычки, если они у вас когда-нибудь и были? У вас какая стояла задача? Взять меня живьём и доставить во внутреннюю тюрьму. В течение часа получить признательные показания. Об УПК речи не было, правильно?

– Вас? – удивился Рейнгольд. – Я вас в первый раз вижу, а охотились мы за опасной террористкой, нисколько на вас не похожей. Что и подтверждается – она применила ядовитый газ поразительной поражающей силы.

Капитана аж передёрнуло.

– Кто вы такая вообще? Что за «подпоручик»? «Корниловские» папиросы. Мы что, на Гражданскую попали?

– Как любят говорить в ваших «органах», – Вяземская снова улыбнулась, – кстати, какая изумительная самохарактеристика: «я – член органа!» Наверное, и девушке так представляетесь? Так вот, это ведь у вас говорят: «Вопросы здесь задаю я!»?

Рейнгольд поморщился. Умеет красотка неопровергаемые пакости говорить.

– Главное – мы с вами сейчас будем беседовать не спеша и последовательно, – перешла Вяземская на строгий тон. – Если будете нагло врать – буду наказывать. Способы у меня есть, – Людмила опять улыбнулась, ещё более очаровательно, чем недавно Журналисту. Даже на чекиста исходящие от неё флюиды подействовали. Бензедрин начал действовать, а он не только общие функции организма стимулирует, он все виды эмоций обостряет.

Несмотря на физическое и нервное потрясение, капитан не мог поверить в пугающие слова столь красивой да вдобавок и внушающей безотчётную симпатию девушки.

Мир плыл… То, что было в «конторе» несколько часов назад, перекрывалось совсем недавними, категорически иного плана впечатлениями: брусчатка переулка, врезающаяся грязными гранями в щёку, жуткие спазмы в кишечнике, боль вдоль всех нервных стволов, лишающая воли и разума!

Да какой там разум? За последние полчаса память восстановилась, а что касается разума, в широком смысле…

– Так, давай коротко и быстро, – сказала «подпоручик», словно не думая о своём, совсем не подходящем для допросов наряде. – Конкретно, по минутам, с самого начала. Кто вызвал, какой приказ отдал, как нас нашли… Речь ведь не о поимке кавказских террористов шла? Моего спутника вы не могли не знать. Или – его тоже в расход, чтобы все концы в воду?

Анатолий сидел на диване за спиной пленника, по профессиональной привычке держал в руке включённый диктофон. Лицо у него было бледное, под глазом дёргалась жилка.

– Я не могу! Вы что, не понимаете? Вам это тоже лучше не знать! – Рейнгольд подался вперёд, взглядом будто старался загипнотизировать своего «следователя». – На том уровне, где мне отдают приказы… Сами же видели – никому нет дела, кто вы и кто ваш подельник… Вас найдут – через час или чуть позже. Никуда не спрячетесь, и не надейтесь. Лучше сдайтесь сразу, это зачтётся. И вам, и мне… – последние слова он произнёс с какой-то сумасшедшей надеждой. Вдруг, действительно, его слова дойдут до этой странной девушки и того, кто шумно дышит за спиной. Они поймут, тогда по крайней мере у самого капитана появится шанс оправдаться…

– Парень, я тебя не поняла, – от всей души удивилась Вяземская. – Прежде всего – для своих начальников ты уже покойник. Кто ж тебя в живых оставит, допущенного к таким тайнам?! Забыл, что с отработанным материалом в сталинские времена делали, да и позже тоже. Твое счастье – ты теперь не там, ты в чужом, куда более гуманном мире. Не веришь – подойди к окну, разрешаю. Выбрасываться, как Савинков, не стоит, стёкла пуленепробиваемые. Как только заметишь на улице что-нибудь знакомое – махни мне рукой. Я тоже поинтересуюсь.

Пока Рейнгольд смотрел, обеими руками оперевшись о подоконник, Людмила налила себе и Журналисту ещё рюмочку (Анатолию это действительно требовалось, а сама она просто создавала образ), налила кофе и опять закурила. Этакая женщина-вамп. Отчего-то они мужчин пугают сильнее всего. Видимо, своей непредсказуемостью и несоотносимостью с нормальным дамским, а равно и девичьим поведением.

– Там какая-то не та Москва, – тоскливо сказал капитан, возвращаясь к столу, и принялся за свой сладкий чай. – Только здания похожи, и то не все…

– А я тебе что сказала? Конечно, не та. И я не лейтенант, а подпоручик. Вернуться назад отсюда возможно, это не «тот свет», а просто слегка другая реальность. Как только разговор закончим и он меня удовлетворит, могу перекинуть тебя в любое место хоть Москвы, хоть России. Даже пистолет и документы верну. Правда, едва ли кого-то сумеешь убедить, что тебя срочно в спецгоспиталь надо. А вдруг и отвезут, так всё равно вскоре помрешь от отсутствия внятного диагноза.

Тут Людмила слегка блефовала. Выздоровел бы он и без всякого лечения – покой, диета, ничего больше. Но он-то этого не знает, а симптомы выглядели весьма пугающе.

– У тебя выбора ну совершенно никакого нет, – сочувственно сказала Вяземская. – Ты сам сказал: «объяснения во внимание не принимаются». Да и что принимать? Задание провалено не то чтобы с треском – с шумом и вонью. Да на глазах сотни свидетелей. Если старший группы ты – и виноват ты. Тем более, в плен к «террористам» попал, и вдруг вернёшься, чистенький и благоухающий, в то время как твои товарищи…

Меня только одно радует – твоим начальникам сейчас намного хуже. Они ведь наверняка без согласования с Президентом операцию по захвату и ликвидации его лучшего друга готовили. А друг прорвался, ушёл неизвестно куда и сейчас, возможно, как раз Президенту и докладывает. Как думаешь – хватит у Президента власти с этой «фрондой» справиться, или его сейчас, как Павла Первого?

Она вдруг вскочила. А ведь действительно!

Контрразведчика там нет, Анатолия нет. Войдут сейчас «серьёзные товарищи», объявят через полчаса по всем российским радиостанциям, что нас постигла «невосполнимая утрата», и так далее.

– Анатолий, быстро к телефону. Вот к этому, прямой связи. Звони Президенту. Всё расскажи, как есть, что сам видел и понял. Предупреди, чтобы в ближайшие час-другой обеспечил собственную безопасность. Насколько это в его силах. А потом мы всё обеспечим, как надо. А я пока в деталях разберусь. Ну ты, быстро! – Она снова повернулась к Рейнгольду. В руке у Вяземской появился неизвестно откуда, наверное, на столе между бумагами лежал, тонкий стальной стек, сплетённый «в колосок» из упругой полумиллиметровой проволоки.

– Жизнь главы государства под угрозой. Или ты честный офицер и всё расскажешь сам, или… Я, повторяю, не из вашего мира, на меня никакие законы и конвенции не распространяются… А допрашивать я умею. На гуманные методы у меня времени нет, так что начинай, отчётливо и в деталях…

Вид девушки-красавицы, продолжающей улыбаться, только теперь многозначительно-зловеще, произвёл на капитана поразительное впечатление. Если бы перед ним сейчас была прежняя «уличная террористка», он, возможно и посопротивлялся бы какое-то время, из чувства самоуважения. А эта фея с сияющими глазами и стальным стеком в руке…

Так ведь она правильно сказала – он офицер, свидетель, а то и участник заговора против главы государства, иначе зачем же всё затевалось? Долг, так сказать, заодно и последний шанс – во всём признаться, тем более его личной вины практически никакой. Получил приказ, сопроводил объект до места встречи, когда показалось, что сложились условия для задержания, – сделал такую попытку. И больше – ни единого действия, подпадающего под категорию «заговора» или хотя бы «превышения должностных полномочий». Даже ОМОН не ему подчинялся.

– Хорошо, слушайте. Скажу всё, что знаю. Сегодня утром меня вызвал к себе заместитель начальника управления. Без особых предисловий сообщил, что оперативным путём установлено присутствие в Москве опасной банды или диверсионной группы, в отличие от всех подобных ориентированной на террор в отношении первых лиц государства. За фигурантами ведётся постоянное наблюдение. Какие-то акции возможны в ближайшие часы. Приказал принять команду над спецгруппой из людей нашего отдела и некоторых соседних. Быть в полной боевой готовности и ждать дальнейших указаний. Примерно через час начальник отдела приказал выезжать. Указал место, предъявил фотографии лиц, подлежащих задержанию. Особо указано – брать непременно живыми, в случае необходимости не считаясь с собственными потерями. Общая координация была возложена на сотрудника, мне лично неизвестного. Мы прибыли на Тверскую, вышли из машин на подходах к площади. По рации получили целеуказание, почти сразу же увидели «объекты». Дальше вы сами знаете…

– Хорошая сказочка, – задумчиво сказала Людмила, машинально похлопывая себя стеком по ладони. – Я бы с ходу лучше не придумала. Не понимаю одного – зачем ты по-прежнему стремишься из меня дуру сделать? Я так похожа? Может быть, тебе ещё в окно посмотреть нужно? Посмотри. Ты бы сам тому, что мне наплёл, поверил? Вот то-то. Давай попробуем ещё раз…

Глава двадцать четвёртая

Когда вернулись Мятлев с Гертой, на столе стоял монитор видеомагнитофона с полной записью допроса Рейнгольда. Пленник спал в небольшой гостевой комнате, восстанавливая силы с помощью гомеостата, на всякий случай пристёгнутый браслетом наручников к трубе отопления. К ночи он будет совершенно здоров, и что после этого с ним делать?

Людмила чувствовала себя психологически не очень хорошо. Воевать в открытом поле – это пожалуйста, но ломать людей, угрожая им пытками и, главное, чувствуя в себе ту степень готовности подтвердить слова делом, что противник поверил и мгновенно сломался – это не по ней.

Но, с другой стороны, она к нему пальцем не прикоснулась, всё, что ему померещилось, – только плод его же извращённого воображения. Сам, наверное, готов был в подходящей ситуации применить к ней весь набор «физических мер», оттого и испугался.

Журналист ей оптимизма не добавил, как всякий либеральный интеллигент, он теперь посматривал на девушку-жандарма с опаской. Куда и делось его недавнее обожание.

Зато он был по-настоящему встревожен. Тех имён, что назвал Рейнгольд, было достаточно, чтобы Вяземская настроила Шар и проследила всю цепочку участников вплоть до того звена, где она вдруг обрывалась. То, что ей удалось узнать, не слишком совпадало с представлением о классических заговорах с целью захвата власти. Проще говоря – отсутствовала фигура, явно претендующая на президентский или какой-нибудь соответствующий пост. Не существовало также программы каких-то реформ, изменения общественного строя, не определялось даже то, что в теории исторического материализма называется «движущими силами революции». Зато всё остальное было в наличии.

Анатолий, судя по всему, был удивлён не меньше Людмилы. Да нет – гораздо больше: он-то был «политическим человеком» этого мира, знал теорию и практику всех революций и мятежей последних трёх веков.

Первый разговор у него с Президентом вышел несколько странный. Фактической стороне случившегося с другом и девушкой оттуда он, пожалуй, поверил. А вот дальнейшему – не очень, чем напомнил Журналисту Сталина, до последнего цеплявшегося за надежду избежать войны.

– Что ты предлагаешь делать? – спросил Президент. – Мне что, созвать Совет Безопасности и обвинить того-то и того-то в антигосударственных действиях? А неопровержимые доказательства я смогу предъявить? То, что произошло с тобой, – уровень даже не министра, а того, кто вашего «капитана» посылал. «Профилактическое мероприятие» – вот и весь ответ. У нас вся пресса круглосуточно долбит, что «органы» разучились «мышей ловить». А как только они попытались заняться своим делом, на них тут же вешают всех собак. Разыщи Леонида, с ним и разберитесь. Меня проинформируйте, если действительно что-то нароете…

– Ты сейчас где? – только и сумел спросить Журналист, понимая, что любые попытки переубедить собеседника вызовут только обратный эффект. Потому-то их друг и стал Президентом, что умел считать своё мнение истиной в последней инстанции. Как бы он ни старался вести себя «демократично» и «интеллигентно», допуская «плюрализм мнений», это некоторое время назад стало просто частью имиджа. На самом же деле никакой государственный деятель не может состояться и успешно править, если доверяет чужому мнению, хоть индивидуальному, хоть коллективному, больше, чем собственному.

– Ты сейчас где? – только спросил Анатолий.

– На ближней даче.

– Это хорошо. Можешь считать меня параноиком, но прикажи до выяснения обстоятельств ни с кем тебя не соединять по связи и никого не пускать даже к предзоннику ворот. За поведением охраны тоже наблюдай, лучше всего – запрись в «малом кабинете». Двери никому не открывай. Очень занят, и всё. Пистолет у тебя в кабинете есть?

– Сам знаешь, что не только пистолет, – с нервным смешком ответил Президент. Искренняя тревога друга до него всё-таки начала доходить. Прямо по телефонным проводам. – Считай, я делаю тебе одолжение. Час или два сумею избежать всяческих контактов. А потом тебе придётся как-то за свою панику ответить…

– Отвечу. А ты пока «поработай с документами», восстанови в памяти, как там со Сталиным, с Хрущёвым, с Чаушеску получилось. Да и «арабская весна» буквально только что случилась… И выбери из своей «особой папки» досье на этих вот товарищей, – Журналист продиктовал с десяток фамилий. Память у Президента абсолютная, ему записывать не надо.

Под «особой папкой» Анатолий имел в виду пакет компьютерных файлов, содержащих информацию на всех действующих лиц правительства и президентской администрации, а также тех, кто по той или иной причине был отстранён от важных постов или не прошёл «окончательное согласование» на должности. Не только анкетные данные и прочие пункты «листка по учёту кадров» там имелись, но и насколько возможно полные психологические характеристики. К созданию этих досье были непосредственно причастны и Мятлев, и сам Журналист, считая, что Президенту полезно, принимая кадровые решения, знать о претендентах не только то, что может (или захочет) предложить спецотдел канцелярии. Мятлев любил при случае повторять очевидную, но не всем доступную истину: «Предают всегда свои».

Анатолий положил трубку с тяжёлым чувством. Он-то, оказавшись неожиданно для себя в эпицентре готового вот-вот разразиться «землетрясения», сомнений не испытывал, но сделать больше того, что уже сделал, не мог. Всё дальнейшее будет происходить независимо от его воли и желания.

Да, очень вероятно, что им остались те самые час-другой условно спокойного времени, как перед первым выстрелом неотвратимо подступившей войны.

Хорошо, что очень скоро, быстрее, чем даже ожидала Людмила, хлопнула дверь прихожей и в квартире раздались голоса Леонида и второй девушки, напарницы Вяземской. Журналист почти бегом кинулся им навстречу.

– Что тут у вас приключилось? – не успев ещё перестроиться после весьма приятной прогулки с Гертой, приподнятым голосом спросил Контрразведчик, которому Герта без подробностей сообщила, что Людмила просит их немедленно, со всей возможной быстротой вернуться домой. Тут же сама остановила такси, и кабриолет за двадцать минут домчал их с Воробьёвых гор до места.

– И ты уже здесь? – без удивления спросил Мятлев у Анатолия. – Следующим кто, САМ будет? Наши дела явно идут в гору…

Вяземская, одновременно пересказывая обоим, что сегодня случилось, сунула в руки генерала распечатки, сделанные по материалам, выданным Шаром.

Опытным взглядом охватив содержание «меморандума[40]40
  Меморандум – документ (обычно – дипломатический), излагающий фактическую, документальную или юридическую сторону какого-либо вопроса.


[Закрыть]», Мятлев нахмурился.

– Принципиально ничего нового. Оппозиция не оппозиция, но большинство здесь упоминаемых так или иначе связаны с сырьевым бизнесом или корпорациями, по тем или иным причинам не заинтересованными в каких угодно переменах, хоть экономических, хоть политических. Система отлажена, каждый имеет свою долю, и малейшая попытка что-то изменить, да хоть вывозные пошлины на лишний процент повысить – уже повод! Кеннеди, кстати, застрелили за проект отмены налоговых льгот «на истощение недр» для «нефтяных королей». К сожалению, у нас слишком мало сотрудников выше полковника, абсолютно независимых от всякого рода лоббистов, групп давления, служащих только потому, что считают это своим долгом. Они необходимы, когда всё же требуются профессионализм и «честность», которая всеми остальными считается дефектом психики или разновидностью снобизма, но ходу им не дают и смотрят как за потенциальными врагами. Такая вот весёлая жизнь…

Он нервно скомкал листки в кулаке, потом опомнился, начал их расправлять. Затем прошёл в кабинет, остальные потянулись за ним.

– Сделать со всей этой компанией в нынешних условиях ничего невозможно, – продолжил генерал, садясь в кресло рядом со столом и телефоном. – Ваши люди правы, – обратился он непосредственно к Людмиле с Гертой, – вариант мог бы быть только один – аналог тридцать седьмого года, с полной чисткой аппарата, но на это во всех ветвях власти ни у кого нет ни сил, ни желания. Всех всё устраивает. Я почти уверен, что сегодня никакого антипрезидентского выступления не произойдёт. Кому нужно – сделают вид, что ничего не случилось. Их цель и так достигнута – сигнал послан. И если Президент промолчит, они убедятся, что этот сигнал принят правильно. И станут делать то, что и делали, но с большим размахом, вообще не заботясь о «приличиях». Дума у нас такая, что закон о пожизненном наследуемом депутатстве со свистом пройдёт в трёх чтениях сразу. За один рабочий день. – Мятлев снова тоскливо и неостроумно выругался, в несколько затяжек дотянул до фильтра сигарету. – Меня, если случайно не попаду под машину на перекрёстке, просто отправят в отставку. И очень многих других…

– Это всё понятно, – ответил Журналист. – Не хуже тебя разбираюсь. Меня поражает оперативность и наглость, а ещё больше – какое-то непостижимое бесстрашие наших «оппонентов». Если они так хорошо осведомлены обо всех наших делах, так могли бы предположить, что ответный удар получат не от Президента… Должны ведь знать хоть что-то о контактах с той стороной.

– Это как раз понятно. В таком кураже просто не хочется верить в неприятное. Сталин же знал, что весь вермахт уже у наших границ, но принимал объяснение Гитлера, что они просто на отдых сюда отведены. А кое-кто, я уверен, рассчитывает после «победы» и этот ресурс себе в актив записать. Чего тут такого сложного…

Пока они говорили, Людмила указала Герте на дверь, и они вышли в соседнюю комнату.

– Будем вызывать Фёста с Секондом. От нас с тобой толку мало, от этих, – она пренебрежительно мотнула головой в сторону двери, – тем более. Говорильня, говорильня…

– Вызывай, – согласилась Герта. – Чёрт с ними, с запретами, – по прямому лучу и аллюр три креста. Нам с тобой поручили всего-то обеспечить безопасность гостей, и то такого натворили…

– Так обеспечили же, – возразила Вяземская. – И показали, что шутки шутить не намерены. Пусть твой генерал что угодно думает, а пока все, кого это касается, не выяснят, как именно я их сделала, следующих пакостей можно не опасаться. А для большой политики мы с тобой точно не созрели. И слава богу…

Понимая, что до возвращения Фёста сделать всё равно ничего невозможно, не кидаться же на выручку Президента вдвоём с одним на двоих пистолетом (да хоть бы и автоматы им девушки сейчас выдали), полная бессмыслица, друзья занялись успокоением нервов и дальнейшими теоретическими рассуждениями.

Рюмка хорошего коньяка вполне заменила «наркомовскую порцию», а в коробке на столе обнаружились и классные сигары. Очень быстро оба поверили, что выход из положения обязательно найдётся.

– Ты видишь, – говорил Мятлев, как бы дирижируя собственными умозаключениями дымящейся сигарой, – работать всерьёз у нас уже нельзя. Как нельзя плавать в рассохшейся бочке. «Протечки» везде капитальные, да и неудивительно, болтают все, кому не лень, что ни попадя на каждом углу. И про наши контакты с той Россией уже небось половина Москвы знает.

Насчёт половины Москвы он фигурально выразился, в том же смысле, как «на премьере такого-то» была «вся Москва». То есть человек сто достаточно известных людей.

– Ты куда газеты дел, что отсюда прихватил? – спросил генерал.

– Да по-разному. Что-то дома лежит, часть Генрих взял…

– И на работу носил?

– Может, и носил, но специально никому не показывал, это точно…

– А специально и не нужно. Мельком кто-то случайно просмотрел, и если голова на месте, тут же и задумался.

– Над чем? – удивился Анатолий. – Кто в такое поверит?

– Один не поверит и бросит, второй не поверит, но станет соображать, кому и для чего такая фальшивка потребовалась. А совсем третий отнесёт в экспертно-криминалистический отдел и через час узнает, что такая бумага ни в России, ни в Финляндии, скажем, не выпускается, типографская краска тоже не современной рецептуры, фотоиллюстрации изготовлены на несуществующем в природе оборудовании… Мало вы с Генрихом книжек читали, ин-тел-ли-генты?

– И что?

– А то, что имеем. Людмила тебе позвонила, и уже через полчаса вы имели плотный хвост и взвод ОМОНа в полной готовности. Тебя могли и шлёпнуть «шальной» пулей для накала драматизма, а с ней бы занимались долго и тщательно. Не хуже, чем она с этим Рейнгольдом.

– Нет, – тряхнула пышной причёской Вяземская, которая как раз в этот момент вошла в кабинет. – Я бы им полквартала выжгла, но ушла…

– Если б с крыши из снайперки усыпляющей пулей не приложили, – спокойно ответил Мятлев. – Так что там слышно, когда на прибытие Вадима можно рассчитывать? Вы бы, пока он появится, переоделись, для рыбалки или похода за грибами. В ближайшее время кофе-парти нам определённо не светит. Телефон городской, чтобы туда позвонить, – какой?

Он внезапно испытал прилив если не энергии, то двигательной активности. Сидеть на месте и просто ждать, перекидываясь необязательными фразами, показалось просто невыносимым. Чёрт возьми, он ведь не собирается сдаваться. Есть и у него возможности активно вмешаться в чужие игры. Другое дело, что помимо «аппаратных правил» – по-партизански. Так это и здорово. «Волки знают – нельзя за флажки!», а волк-нонконформист об этом забыл.

Наполеон тоже отчего-то был искренне уверен, что как только он войдёт в Москву, сидящий в семистах верстах в Петербурге Александр возьмёт и капитулирует. И Гитлер через сто двадцать лет поддался уже доказавшей свою несостоятельность иллюзии.

Журналист указал на аппарат, по которому недавно говорил с Президентом, и добавил:

– Вот же техника, никак до чувств не доходит. Чтоб по обычному проводу – в другую реальность.

Людмила не стала пояснять, что телефон самый обычный, просто провод от него протянут в ту половину, что входит «на другую сторону», но и «коммутатор» специальный, под себя всю проводную сеть преобразующий.