Текст книги "Разведка боем"

Автор книги: Василий Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Берестин наблюдал за боем в полевой бинокль, стереотруба не давала возможности видеть его во всей полноте.

Да и можно ли было назвать то, что творилось на переправе и вокруг нее, боем?

Искаженные яростью лица корниловцев, взмахи штыков и прикладов, торопливый перестук выстрелов. Безжалостная мясорубка, в которой профессионалы высшей пробы столкнулись с неорганизованной, едва обученной держать в руках винтовку массой насильно мобилизованных новобранцев. Каждый из корниловцев знал, как и что он должен делать, и мастерство, помноженное на ненависть, в считаные минуты сломило даже подобие организованного сопротивления.

Красные бойцы готовы были бежать или сдаваться, но бежать было больше некуда, а пленных здесь не брали.

Спаслись только те, кто успел перевалиться через перила мостов, да вдобавок умел плавать.

И одновременно Слащев бросил в бой трехтысячный корпус Барбовича, развернувшийся в лаву за левым флангом 15-й стрелковой и латышской дивизий красных, наиболее глубоко вклинившихся в оборону 2-го армейского корпуса. Пути отхода к Днепру отрезали самоходки с десантом на броне.

К исходу дня победа была полной. Каховку заняли передовые батальоны тринадцатой дивизии генерала Ангуладзе. Первый и подошедшие второй и третий корниловские полки выбили неприятеля из Берислава и перешли к преследованию разрозненных и потерявших управление частей четырех красных дивизий, отходящих на Херсон. Окруженные на правобережье войска рассеялись по степи и сопротивления практически не оказывали. По предварительным данным, число пленных превысило 12 тысяч человек, и их колонны под конвоем казаков Терско-Астраханской бригады тянулись в сторону Перекопа. Который и был недавно их главной целью.

Возглавляемый Басмановым штурмовой отряд на трех БТРах (четвертый провалился в глубокую промоину и вышел из строя) в районе села Шлагендорф перехватил и полностью уничтожил спешно снявшийся с места штаб армейской группы Эйдемана. Самого командующего среди убитых и пленных обнаружить не удалось.

Берестин туда не поехал. Измотанные жарой и боем полки слащевского корпуса нашли в себе силы продвинуться километров на пятнадцать на север вдоль Днепра и на десять по херсонской дороге, после чего остановились. Не участвовавшая в дневном бою 4-я Кубанская кавдивизия (500 сабель) выслала дозоры еще на десять километров к северу и западу, но в боевое соприкосновение с арьергардами вступать не стала, увлекшись инвентаризацией сотен брошенных повозок дивизионных и полковых обозов.

В целях дальней разведки и бомбометания по отступающим колоннам были подняты в воздух все семнадцать исправных самолетов.

За час до заката Слащев приказал войскам прекратить наступление и вызвал к себе командующих корпусами, начальников дивизий и командиров бригад. А сам сел на крыльце мазанки со снесенной снарядом крышей писать победную реляцию Врангелю.

Потери его корпуса за день боя составили 619 человек убитыми и более двух тысяч ранеными. Батальон Басманова похоронил шестнадцать офицеров.

Когда Слащев сообщил Берестину эти данные, Алексей вздохнул:

– Многовато все-таки…

– Но мы ведь практически выиграли летнюю кампанию!

– Мало ли… Евреи за всю шестидневную войну потеряли чуть больше пятисот.

Арабо-израильская война шестьдесят седьмого года, как уже было сказано, еще с училища оставалась для него образцом стратегического и тактического искусства. Там небольшая, но великолепно обученная армия вдребезги разгромила соединенные силы трех государств, вдесятеро ее превосходящие численно и вдобавок поддерживаемые военной и политической мощью СССР.

– Какие еще евреи? – с недоумением вскинул голову Слащев.

– Самые обыкновенные. Иосифа Флавия читать нужно. «Иудейская война»…

Шульгин поливал Басманову на голую спину теплую воду из канистры, капитан фыркал, отплевывался и радостно ухал. Берестин подошел к ним и начал расстегивать свой пропотевший китель.

ГЛАВА 8

За три следующие недели обстановка в России изменилась разительным образом. Даже удивительно, сколь мало усилий для этого потребовалось.

Впрочем, почему же удивительно? На шахматной доске ведь не требуется вводить какие-то новые фигуры, даже не нужно бить партнера доской по голове, всего-то и следует, что немного подумать, должным образом разыграть миттельшпиль, и ситуация изменится сама собой. Алехин, как известно, умел и даже любил делать такие штуки – доведя противника почти до мата, поворачивал доску, начинал играть за него, восстанавливал положение, вновь ставил партнера на грань поражения и так далее… До трех раз и больше, пока на доске просто не оставалось фигур.

Вот и здесь получилось так же. За счет грамотных тактических решений и своевременной перегруппировки сил.

К исходу вторых суток после каховской победы три корпуса Русской армии совершили фланговый марш, частично по железной дороге, частично на автомобилях, и нанесли внезапный таранящий удар по северному фасу фронта, взяли Кременчуг, Славянск и Лозовую, вышли на ближние подступы к Полтаве. При этом батальон Басманова, действуя десятком диверсионных групп, заблаговременно перерезал линии связи, атаковал расположения дивизионных и корпусных штабов 4-й армии красных, взорвал железнодорожные и шоссейные мосты на основных путях сообщения.

Замешательство и дезорганизация в красном тылу были таковы, что началась стихийная эвакуация Харькова и массовый отход войск к границам Украины.

Но и тут Слащев и Берестин предприняли неожиданное решение. Следующий удар был спланирован от Александровска на юго-запад, на Николаев. Здесь войска вступили в повстанческие районы, где богатые хуторяне и немцы-колонисты уже целый год удерживали территорию от проникновения регулярных красных войск и продотрядов. Рассчитывать на их мобилизацию в белую армию было нереально, но должным образом поддержанные оружием и средствами, они вполне могли прикрыть фланг 2-го армейского корпуса от каких-либо неожиданностей.

На очереди была Одесса. Для этой операции Воронцов вместе с начальником штаба флота адмиралом Бубновым подготовил десантную флотилию в составе линкора «Генерал Алексеев», крейсера «Генерал Корнилов», трех эсминцев и транспорта с войсками.

Во второй половине августа занятая Русской армией территория увеличилась более чем втрое по площади и в шесть раз по населению. Мобилизационные возможности возросли еще значительнее. По многим причинам. Во-первых, победоносная армия всегда имеет приток добровольцев во много раз больший, чем проигрывающая войну, во-вторых, очень многие успели пожить под коммунистической властью больше полугода, и даже те, кто еще зимой сочувствовал красным, теперь предпочитали умереть в бою, но не допустить их возвращения. В-третьих, Врангель начал активно проводить военную реформу. С прежней вольностью было покончено – отныне ни один военнослужащий не мог добровольно подать в отставку или отсиживаться в бесчисленных тыловых учреждениях, которых в белой армии было больше, чем строевых подразделений.

Об этом еще в июне Слащев писал Главнокомандующему: «Приехав в войска, я застал 256 штыков, 28 орудий и при них 2 штаба дивизии и 1 штаб корпуса, укомплектованных полностью!»

Теперь с подобным положением было покончено, и в дивизии первой линии влилось около двух тысяч пополнения только офицерами.

Немаловажное значение имело и то, что на фронте жалованье выплачивали золотом, по ставкам довоенного времени. Желающих заработать оказалось предостаточно. Почти две дивизии полного состава были переброшены пароходами из Трапезунда, Константинополя и с Кавказского побережья. По проведенным Берестиным вместе с Врангелем подсчетам, на 30 августа 1920 года численность Русской армии составила более 120 тысяч штыков и 50 тысяч сабель. С такими силами исход осенне-зимней кампании сомнений не вызывал.

Однако на почти чистом политическом небосводе внезапно обрисовались тучки угрожающего вида.

Представители Антанты, весь предыдущий год упражнявшиеся в благожелательной риторике и одновременно саботировавшие все мероприятия, способные хоть как-то облегчить положение изнемогающей армии, вдруг, при обозначившемся успехе, резко сменили тон.

Французский представитель адмирал Леже и английский – генерал Перси посетили Врангеля и передали ему плохо замаскированный любезными фразами ультиматум своих правительств. Смысл его был прост.

Немедленно остановить наступление, начать переговоры с московским правительством о заключении мира и установлении, на основе взаимного согласия, приемлемого для обеих сторон способа государственного устройства России. С соблюдением интересов объявивших свою независимость окраинных государств, демократических свобод для всех слоев населения, обеспечения созыва в ближайшее время Национального собрания, которое и определит форму правления в новой России и т. д. Кроме того, в случае непринятия данного предложения и сохранения претензий Правительства Юга России на правопреемство бывшей Российской империи союзные державы поднимут вопрос о немедленной выплате долгов и кредитов. В случае продолжения боевых действий союзные правительства предпримут блокаду всех портов и сухопутных границ участвующих в гражданской войне сторон.

У Врангеля, выслушивающего этот беспрецедентный по любым меркам ультиматум, побелели губы.

Стоявший за его правым плечом Новиков легонько тронул его за локоть.

– Соглашайтесь, Петр Николаевич, – прошептал он. – Только добавьте, что мы принимаем все условия, одновременно требуя созыва международной конференции по вопросу царских и нынешних долгов, а также решения судьбы отправленного в Германию по Брестскому миру золота.

Врангель не совсем понял, в чем смысл слов его советника, но послушно их повторил. После одержанных на фронте побед доверие его к Новикову и Берестину было безграничным. И еще – генералу очень хотелось вновь встретиться с очаровательной знахаркой.

– Второе, – продолжал суфлировать Андрей, – пусть они потребуют от большевиков демилитаризации прифронтовой полосы на пятьдесят верст. Создадут четырехстороннюю комиссию по соблюдению перемирия. В случае согласия Антанты на наши условия мы готовы завтра же приостановить наступление…

Генерал Перси, который до последнего времени относился к борьбе белой армии крайне сочувственно, а сейчас обязанный исполнять неприятное поручение, воспринял твердую позицию Врангеля как достойный для себя выход из нравственно сомнительной ситуации. И, невзирая на побагровевшего от возмущения французского представителя, начал в обтекаемых фразах выражать готовность передать мнение уважаемого Правителя своему премьер-министру.

– Вас же, достопочтенный адмирал, – обратился Врангель к французу, – прошу сообщить правительству республики, что мы готовы свою часть долгов выплатить незамедлительно, при условии подтверждения вами условий соглашения 1915 года о праве России на Босфор и Дарданеллы. Правительство Юга России Брестского мира не подписывало.

– Еще добавьте, – вновь зашептал Новиков, – что мы настаиваем на участии в конференции представителя Соединенных Штатов. Их позиция по отношению к большевикам бескомпромиссна…

Союзники покинули Большой дворец с гораздо худшим настроением, чем вошли в него полчаса назад.

– Великолепно, ваше высокопревосходительство! – поздравил Андрей генерала. – Недели две мы с вами точно выиграли. Пока они будут прорабатывать варианты, ждать ответов из Парижа и Лондона, торговаться с Москвой, мы как раз успеем выйти на рубежи, гарантирующие устойчивую оборону, и заодно решим махновскую проблему.

ГЛАВА 9

Впервые за две недели пассажиры «Валгаллы» смогли собраться вместе. Вернулись с фронтов Берестин и Шульгин, после завершения Одесской операции пришел в Севастополь на миноносце «Жаркий» Воронцов. Позволил Врангелю отдохнуть от своего постоянного присутствия Новиков.

В банкетном зале на шлюпочной палубе накрыли праздничный стол. Задувающий сквозь отдраенные с обоих бортов иллюминаторы бриз шевелил кремовые шторы. Женщины надели подходящие к случаю наряды. Что там ни говори, а война есть война, с нее не всегда возвращаются даже генералы.

У всех четырех героев посверкивали темным полированным металлом Кресты 1-й степени вновь учрежденного ордена Святителя Николая Чудотворца на широкой бело-сине-красной шейной ленте. Этой редкостной награды они были удостоены за выдающийся вклад в разгром врага. Поверх лаврового венка, окружающего образ святого, выгравирован славянской вязью девиз ордена – «Верой спасется Россия».

Шульгин поймал иронический взгляд Левашова и ответил на него неожиданно серьезно. Что расходилось с его обычной манерой.

– А зря, кстати, смеешься. Ты, помнится, какую-то кубинскую железяку получил за перевозки их солдатиков в Анголу, и ничего, носил. Так мы хоть свою землю помогли защищать, а не на чужой войну раскручивали. Тебе, кстати, такой же крестик полагается, только Андрей решил погодить, не давать Врангелю наградной лист на подпись, чтобы скандала не вышло. Он подпишет, а ты откажешься получать из рук палача трудового народа. Неловко выйдет…

– Правильно решили, – кивнул Олег, зачем-то разглаживая салфетку лезвием столового ножа.

– Видишь, – обратился Сашка к Новикову, – а я что говорил? – И снова повернулся к Левашову. – Зря, между прочим. Выдающиеся успехи в снабжении армии ты проявил, а кресты наши по номерам – из первой десятки. После победы обязательно за них потомственное дворянство дадут, а то и чего побольше. Жалеть будешь…

– Хватит тебе трепаться, – остановил его Андрей. Углубляющаяся трещина между ними причиняла ему душевную боль. С первого класса школы дружат, и вот, после всего…

– Ты, Олег, учти, – решил он свернуть дискуссию, – условий мы не нарушили, никто ни разу лично не выстрелил. А людей и с той и с другой стороны не меньше десятка тысяч спасли. Уже на сегодняшний день. Вспомни, какая мясорубка при штурме Перекопа была, а потом при эвакуации, а еще потом сколько расстрелов… Теперь же, возможно, все совсем иначе будет. И как бы оно ни повернулось, даже вооруженное принуждение к миру все равно гуманнее самой справедливой гражданской войны. Я не настаиваю, но сам прикинь, в каком случае жертв больше и кто из нас в историческом плане более виноват…

– Да ладно вам… – примирительно проронил Левашов. – Что вы никак не успокоитесь? Я же ничего не говорю. Давайте лучше поднимем бокалы за счастливое возвращение. Не стоят эти проблемы того, чтобы друзьям из-за них собачиться.

– Точно. Мы больше в этот мир вовеки не придем, вовек не встретимся с друзьями за столом, лови же каждое летящее мгновение, его не подстеречь уж никогда потом!

– Слава тебе господи, наконец-то! – С самого начала разговора настороженно переводящая взгляд с Левашова на Новикова Лариса облегченно вздохнула. – Все вроде умные мужики, а хер знает чем занимаетесь… Действительно, лучше уж напейтесь как следует. И чтобы больше никаких разговоров о политике. Наслушались…

Разошлись по каютам за полночь.

– Тут без вас знаешь, что творилось, – говорила Ирина сквозь полуоткрытую дверь своей спальни, – совершенно женский монастырь получился. Ну, Лариска хоть на Олега время от времени отвлекалась, а мы вчетвером…

Новиков сидел, удобно развалившись в кресле, слушал ее болтовню и с интересом наблюдал за происходящим. Полотнище двери скрывало от него Ирину, но зато в высоком, почти до потолка трюмо, стоящем в глубине спальни напротив платяного шкафа, ее фигура отражалась полностью. Не подозревая о предательском законе оптики – «угол падения равен углу отражения», – она неторопливо переодевалась и вела себя при этом непринужденно. В дверце шкафа у нее было еще одно зеркало, и она вертелась перед ним, рассматривала себя то в фас, то в профиль, выбирала из многочисленных пеньюаров, халатов, ночных рубашек нечто, ей самой неведомое. Прикладывала их к груди, набрасывала на плечи и разочарованно отправляла обратно на полки. Не совпадало все это с ее подсознательной моделью.

В зеркалах ее творческие искания выглядели весьма увлекательно, интереснее, пожалуй, чем прямой стриптиз.

Андрей не был с ней наедине уже десять дней и сейчас с трудом сдерживался. Однако говорил ровным голосом, поддерживая светскую болтовню подруги:

– И что же вы вчетвером? Последовательниц Сафо изображали?

– Не можешь без гадостей? – Ирина сбросила белый кружевной бюстгальтер, закинула руки за голову, прогибаясь в талии, гордо повела высокой грудью безупречных очертаний. – Мы тут тоже политикой занимались. Только местного масштаба. Наташка с Ларисой свой комплот составили и поочередно то меня, то Сильвию в свой лагерь вербовали. Боятся, что мы с ней тоже объединимся…

– А им-то что? Даже если и объединитесь? Какие у вас точки противостояния? У них свои мужики, у вас свои. Или они рассчитывают еще и Берестина поделить?

Ирина, балансируя попеременно то на одной, то на другой ноге, стянула чулки, взялась за резинку кружевных панталончиков, но вдруг раздумала. Распустила прическу, побрызгалась духами из пульверизатора и, сокрушенно вздохнув – мол, не совсем то, но делать нечего, – надела через голову длинный, насыщенного цикламенового цвета пеньюар с кружевной пелериной. Звонко рассмеялась.

– Берестина? Так ты что, ничего не знаешь?

– А что я должен знать?

– Так Сильвия уже и его охмурила. Не знаю, как Лариска пронюхала, но клянется, что все железно… Он у нее ночевал, и не один раз…

– Нормально. А мне откуда же знать? У мужиков на такие темы говорить не очень принято. По крайней мере у воспитанных. Вроде нас.

Ирина вышла наконец в гостиную. Духи у нее были какие-то новые, с тонким эротическим запахом.

– И как же теперь с Сашкой будет, вы не анализировали?

– Что-нибудь будет. В конце концов, она ему не жена и обязательств никаких не давала…

– Это теория, а на практике опять проблемы. Не передрались бы под горячую руку… – Он привлек Ирину к своему креслу, посадил на подлокотник, положил ладонь на гладкое горячее колено.

Она, тоже соскучившаяся за время разлуки и обычно всегда очень охотно и даже сторицей отвечавшая на его ласки, деликатно, но решительно отстранилась, сдвинула колени и прикрыла их пусть и прозрачной, ничего не скрывающей, но все же преградой из текучей искристой ткани.

Андрей посмотрел на нее удивленно. Безусловно, что-то произошло. И ее предыдущие слова – просто не слишком удачный способ перейти к главному. Ему же ни о чем серьезном говорить не хотелось. Хотелось поскорее увлечь Ирину в постель и потом уже ни о чем вообще не думать, хотя бы до утра.

Достаточно он потрудился для общего дела и истории, имеет право и на маленькие радости личной жизни.

Однако же… Новиков встал, пересел в другое кресло, напротив, чтобы не давили на психику запах ее духов и возбуждающая близость едва прикрытого тела.

– Ну говори, что еще у вас стряслось?

– Нет, Андрей, я правда не хотела до завтра тебя беспокоить. А сейчас подумала, что лучше сразу сказать, чтобы потом больше не отвлекаться. Волей-неволей мне с Сильвией общаться приходилось…

– Ты так говоришь, словно общение с ней для тебя представляет сложности. С чего бы теперь-то?

Ирина гримаской изобразила недоумение:

– Как будто не понимаешь. Как бы там ни было, она психологически остается для меня существом словно бы высшего порядка. Умом я понимаю, что никакой роли это сейчас не играет, а где-то в подсознании такое отношение сохраняется. Ну вот как для лейтенанта отставной генерал все равно остается чем-то таким… Но я не об этом сейчас. Мы с ней разговаривали, она женщина чрезвычайно умная и обладает многими недоступными нам талантами.

– Уж это я видел, – согласился Новиков.

– Не перебивай, пожалуйста. Так вот она мне позавчера сказала, что обстановка стремительно меняется, и далеко не в нашу пользу…

Андрей промолчал, но выразил свое отношение удивленным движением брови.

– Она вообще считает, что вы совершили ошибку, ввязавшись в войну. Вам на самом деле следовало бы укрыться в отдаленном уголке Земли и хотя бы несколько лет сидеть там тихо-тихо. Пока не сгладятся вызванные межвременным переходом и всеми предыдущими событиями возмущения Реальности.

– Чего же она сама обо всем не сказала? Еще до Стамбула, в океане, с изложением всех доводов, научно или хоть эмоционально обоснованных?

Ирина пожала плечами, рефлекторным жестом попыталась плотнее закутаться в пеньюар, словно в каюте внезапно похолодало, а на ней не почти эфемерное одеяние, а как минимум байковый халат.

– Она считает, что это не ее дело. У вас с ней пока всего лишь перемирие, а не военно-политический союз. И раз вы ее победили, то сами вправе решать, что и как вам делать.

Андрей отметил, что Ирина сейчас вдруг начала говорить «вы», а не «мы». Скорее всего оговорка, но оговорка многозначительная. Все же она где-то на уровне инстинктов проводит грань между истинными землянами и собой.

– Допустим. Но это пока все так… Слова. Есть что-то конкретное?

– Конкретно Сильвия сказала, что вы… мы, – она наконец поправилась, – взбудоражили какие-то весьма могущественные силы, и земного, и не только земного происхождения. А Антон вам всей правды не сказал и по-прежнему только свои цели преследует…

Новиков внезапно догадался, о чем идет речь. Гиперреальность, к которой он самым краем сознания прикоснулся в тот последний вечер в Замке, когда Антон отправлял их сюда и давал прощальные наставления. И во время того краткого мига соприкосновения узнал, что имеет потенциальную возможность управлять ходом мировых событий не грубо физически, а словно перемоделируя их в воображении, как драматург и режиссер. Он не успел только понять, как именно это возможно, каков алгоритм входа в «пространство принятия решений».

И еще одна истина тогда ему открылась. Гипотетически возможны Реальности, которые он и Сашка Шульгин, может быть даже каждый из их компании (не зря же судьба свела вместе именно их, а не других каких-то индивидов), в силах смоделировать усилием воли, но не смогут удержать. Если, создав их, войти в них, словно в сюжет и пространство кинофильма, то существует опасность провалиться сквозь собственный вымысел, как в пропасть сквозь снежный мост. Только неизвестно – куда. Теоретически допустим другой слой Реальностей, в которых можно существовать без всяких вроде бы усилий, но постепенно растворяясь в них, словно кубик сахара в кипятке, ибо нет там для людей ни почвы, ни материала, кроме того, из которого состоят их личности. Незаметная, но неминуемая деградация и развоплощение.

Но, как дано было ему узнать, существуют еще и Реальности, конгениальные именно им. В них можно плыть, как в морской воде над Марианской впадиной, или бежать, как по тонкому, но выдерживающему вес бегущего льду…

Дано было узнать, но не сказано, как сделать. Пользы от такого знания примерно столько же, сколько Робинзону, на острове которого обнаружился вертолет, а он имеет лишь смутные подозрения, что эта штука способна перемещаться в пространстве.

Но какое отношение ко всем этим потусторонним истинам имеет Сильвия? Или?.. Пришедшая ему в голову идея выворачивала наизнанку всю картину происшедших с ними событий. Но выглядела не более безумной, чем все уже случившееся.

– Она не сказала ничего насчет степени опасности и возможных сроков?

– Знаешь, из ее слов я поняла, что все, от нас зависящее, мы уже сделали, и теперь… Канат обрублен, – так она витиевато выразилась, – и теперь лодку несет течением. Далеко ли водопад – скоро узнаем.

– Ишь ты, прямо поэтесса. А о своей роли в грядущих событиях она не намекнула? Может, знает, где весла взять или подвесной моторчик?

– Сказала, что она в той же лодке. А так, как ты сейчас сформулировал, я спросить не догадалась.

– Это хоть немного, но утешает. Слушай, может, мне прямо сейчас к ней пойти? Дела-то и вправду серьезные, не зря у меня тоже душа все время не на месте была. Только я относил это на счет фронтовых забот.

– Вряд ли… Сегодня ей точно не до разговоров будет. И мы с тобой тоже, если со стороны посмотреть, стра-анно выглядим.

– Точно. Как в анекдоте – жена смотрит в потолок и думает, не пора ли его побелить?

– Это я-то?

– Ты, ты, не я же начал. – Андрей мысленно махнул на все услышанное рукой. Уж как-нибудь до утра потерпит. Совсем идиотом нужно быть…

Ирина, правильно все поняв, потянулась к пульту встроенного в стенку бара музыкального центра, включила. Кассета была подобрана и вставлена заранее. С первого дня их встречи эта мелодия служила им и паролем, и катализатором. Новикову осталось только дернуть шнурок выключателя торшера.

В темноте, слегка рассеиваемой светящейся шкалой радиоприемника и разноцветными лампочками индикаторов, сплетались тоскливые и волнующие душу эмоциями давно минувших лет звуки тенор-саксофонов и кларнета.

…Ирина была не совсем права. В тот момент, когда она скользнула под пуховое, почти невесомое одеяло, Сильвия еще не спала и даже не занималась любовными играми с одним из своих поклонников. Более того, оба они находились сейчас в каминном зале ее каюты и наперебой развлекали даму. Внешне все выглядело вполне пристойно – только они трое не имели официально (де-факто или де-юре) признанных пар, и в то время, когда их более положительные друзья после парадного ужина разошлись «по домам», продолжали «холостяцкую пирушку». В Англии, конечно, Сильвия предпочла бы делать это в одном из клубов, подходящих для посещений особами ее круга, но здесь приходилось жить по русским обычаям, и она пригласила приятелей к себе.

Выставила на столик все необходимое, разрешила мужчинам курить и с удовольствием погрузилась в атмосферу остроумных шуток, тонких комплиментов и сдержанно-нескромных взглядов, скользящих по доступным обозрению частям ее тела.

Кроме всего, Сильвии было интересно, какой выход найдут Шульгин и Берестин из создавшегося положения. Рано или поздно бой часов и чувство приличия напомнят им, что пора и честь знать. Как решат они, кому остаться здесь, а кому уходить. Или уйдут оба, а вернется кто-то один? Или, наконец, этой ночью не вернется никто? Такой вариант был бы самым печальным, потому что она уже настроилась подарить себе «ночь любви». Если бы пришлось решать ей, она предпочла бы Алексея, но вмешиваться в игру случая не собиралась.

За проведенные на Земле сто двадцать лет Сильвия научилась извлекать удовольствие из самых неожиданных ситуаций. Вот, например, и сегодня – нечто вроде тотализатора или рулетки. А ее друг сэр Уинстон Черчилль, герцог Мальборо, говорил как-то, еще до Первой мировой войны: «Ситуацию мало уметь использовать, ее надо уметь создавать».

Шульгин, который попал в ее каюту на «Валгалле» впервые, заметил, что она очень напоминает своим интерьером лондонский особняк Сильвии.

– Более того, здесь он воспроизведен полностью. Со всей обстановкой. Спасибо капитану Воронцову, он предоставил мне такую возможность. К сожалению, не удалось перенести сюда главную особенность моего дома, но нельзя же требовать всего и сразу…

– Кстати, Сильвия, я хотел тебя спросить еще тогда, в Лондоне, когда фотографии рассматривал – что-то много на них попадается дам, на тебя похожих. И еще в прошлом, скорее всего, веке, и в начале нынешнего. То в Индии, то в Африке, и на королевских приемах…

Сильвия рассмеялась звонко и весело.

– И ты, конечно, подумал…

– Подумал. Если наш друг Антон смог проработать на Земле со времен отмены крепостного права, так отчего же и тебе…

– Я такая старуха, по-твоему? И тебе не страшно со мной общаться?

И Шульгин и Берестин поняли, что она имеет в виду. Не испытываешь ли ты комплексов, ложась в постель с полуторастолетней красоткой?

Нет, Шульгин не испытывал. Все ж таки он был психиатр и психоаналитик и в Сильвии воспринимал прежде всего форму – прекрасное, гибкое, умелое, покрытое бархатистой загорелой кожей тело тридцати– (с небольшим) летней женщины. Содержание, впрочем, его тоже устраивало: умная, эрудированная, умеющая быть парадоксальной, решительная, бесстрашная, иногда – ну, что поделаешь, беспощадная к тем, кого считает своими врагами. И весьма темпераментная любовница. При чем тут возраст?

– Теперь я спрошу, – вступил в разговор Берестин. – Смысл и главное свойство вашего дома – то же, что и московской базовой квартиры, где я побывал? Вневременное убежище?

– Да, конечно! – Сильвия словно бы даже обрадовалась его догадливости. – Не в самом же деле я непрерывно прожила там больше сотни лет, если точно – сто восемнадцать. В реальности я жила ровно столько, сколько требовали обстоятельства. Иногда неделю в месяц, а иногда три дня в год. Благо, Англия чрезвычайно удобная для такого образа жизни страна. Частная жизнь – святыня. Никому и в голову не приходило интересоваться, где я бываю и зачем. Получив приглашение на раут, всегда можно удалиться к себе и, переодевшись, выйти из дома три недели спустя… А когда подходил возрастной рубеж, я уезжала в ту же Индию, благополучно там «умирала», оставив завещание, а в Лондон через год-другой приезжала моя «дочь» или «племянница» со всеми необходимыми бумагами…

– Интересно люди живут, – вздохнул Шульгин.

За вином и разговорами незаметно подошло время прощаться.

К разочарованию Сильвии, все произошло до крайности просто. Она ведь не знала предусматривающие такие коллизии правила российского этикета.

Шульгин, поднося к сигарете Алексея огонек зажигалки, чуть заметно ему подмигнул и коротким движением подбородка указал в сторону двери. Тот, не торопясь, докурил, аккуратно закруглил свою часть общей беседы и встал.

– Извините, что ломаю компанию, но вдруг вспомнил кое-что. Да ты-то чего подскочил, сиди, если не гонят, я бы тоже с удовольствием, да вот…

Сашка и Сильвия остались одни.