355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Соколов » Привала не будет (Рассказы о героях) » Текст книги (страница 4)
Привала не будет (Рассказы о героях)
  • Текст добавлен: 18 марта 2018, 23:30

Текст книги "Привала не будет (Рассказы о героях)"


Автор книги: Василий Соколов


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

РАВНЕНИЕ НА ЗНАМЯ

– Вы, стало быть, о нашем знамени хотите знать? Памятная история…

Дмитрий Буланцев, сказав это, задумался. Он прикоснулся огрубелыми пальцами к лицу, начал разглаживать морщины, круто пролегшие поперек лба, и я, глядя на него, удивился: «Еще летами молод, а уже в морщинах». Буланцев думал, продлевая молчание, намерился было закурить, но, порывшись в кармане и не достав махорку, снова поднял руку, потирал лоб, точно силясь вспомнить что-то очень важное.

– А вы попроще, как сумеете, – посоветовал я.

– Тут, скажу вам, попроще нельзя. Обдумать следует. Дело-то такое… О знамени нужны слова особенные… чтоб от сердца. – Буланцев опять притих. Выражение его умного открытого русского лица в эту минуту было напряженным, он был во власти своих воспоминаний. Вот он нахмурился, брови сошлись, лицо стало неподвижным и угрюмым. Потом следы угрюмости, словно тень, исчезли, и лицо просветлело. Перед его мысленным взором, наверно, всплывали события горьких дней, но приходили на смену им новые, радующие сердце, – иначе нельзя было представить выражение лица солдата, много пережившего на фронте.

Мы сидели на пригорке, по которому тянулись окопы и траншеи переднего края, но сейчас бой переместился дальше. Дмитрий Буланцев посмотрел вдаль, откуда доносилась нечастая стрельба затихающего боя, и продолжил, не нарушая нити мыслей:

– До войны я понятия не имел, как это знамя может поднять человека в атаку, вызвать в нем желание идти под вражьими пулями. Знал, правда, что на знамени вроде как частица крови наших отцов и старших братьев, которые еще тогда, в гражданскую, шли добывать свободу. А теперь, выходит, нам вручено знамя, и верность ему надо доказать мужеством. Драться не щадя жизни. Это ясно. В уставе так и узаконено. Но я к чему клоню? У меня, как повидавшего войну, молодые могут спросить: «А как ты, товарищ Буланцев, чувствовал на поле боя знамя?» Вот и хочется ответить, как оно, наше знамя, влияло на сердце.

В небе слышится тугой хлопок взрыва. Тотчас вырастает, будто вспыхнув, клубок ржавого дыма. Бризантным бьет. Осколки разлетаются далеко вокруг. Опасно. Буланцев, однако, не обращает внимания на взрывы. Воспоминания уносят его в пережитое.

– Круто пришлось нам в ту пору, – продолжает Буланцев. – Случилось это на Дону, в августе тысяча девятьсот сорок второго года. Помню, день и ночь мы ехали в эшелоне на юг. Уже тогда мы чуяли, что нас ждут тяжелые бои. И мы беспокоились: надо поспеть вовремя. Выгрузились в степи. До фронта еще далеко, километров пятьдесят. Двинулись пешими. Ночью вышли на переправу, а там – за Дон. Не успели еще врыться в землю, как начало светать. Командиру полка доложили: фашистские танки прорвались, движутся прямо к переправе. «Сколько?» – спросил он. – «Тридцать танков пока». – «Ладно, не привыкать, на то и война!» – ответил он спокойно, хотя лицом изменился, побледнел. Это я сам видел, потому как связным находился при штабе.

– Часа два бились мы с танками. И как бились!.. Сперва в ход пустили противотанковые ружья, крепко била и наша полковая артиллерия. Три танка сразу загорелись, а другие продолжали лезть. Одному танку удалось прорваться на позиции. Окопы у нас мелкие, по пояс, не управились вырыть в полный рост. И танк мог крепко проутюжить нас. Чуя угрозу, мы не стали прятаться в окопы – бесполезно. Поснимали с себя ремни, наделали связки гранат и ждем. Сунется танк к окопу, а под его днище летят гранаты. Сперва одну гусеницу порвали, – так и поползла змеей по земле. Танк еще полз. А когда второй связкой гранат угодили, танк так и хряснул, будто присел на землю.

Первую атаку сорвали. Но вскорости фашисты вроде переменили тактику: решили пехотой нас одолеть. Положение у нас незавидное, многие солдаты лежали раненными, не хватало патронов. Командир полка чувствовал, что с пехотой нелегко управиться. И солдаты перед новой угрозой как-то неожиданно притихли, оробели. Но в этот момент, видим, на поле боя вынесли знамя. Верите, я как увидел родное наше знамя, духом воспрянул. Вроде ничего особенного – флаг красный над землей, а за душу взяло, крепко взяло. «Смотрите, ребята, знамя с нами», – кричу своим товарищам. Видим, вот оно, приближается, ветерок колышет полотнище, а кажется, что это само пламя…

Обрели веру солдаты. Стиснув зубы, дрались, отбивая вражью атаку. Но вот кончились патроны. Перестали стучать автоматы. Тишина – прямо гнетущая. А фашисты опять пошли в атаку. И в этот грозный миг упал знамёнщик, выронил из рук древко… Сразила его вражья пуля. Тут я и отважился поднять знамя. До высоты, где оно лежало, метров сто, и пока я бежал, все время вокруг меня дзинькали пули. Того и гляди подкосят. Как добрался живым – ума не приложу. Схватил древко, стиснул в руках и кричу что есть силы: «Смелей, братцы! Знамя с нами!»

Поднял над головой знамя и стою на высоте. А вокруг меня пули вжик-вжик. Но какой там страх! В такую минуту опасность не в счет. Лишь бы знамя не уронить, только бы держать хоть мертвым. Слышу голоса кругом: «Знамя! Знамя!» Поймите, как здорово, – знамя! На самой высоте. Под страшным огнем. Это, брат, действует на сердце… И вдруг слышу команду:

– За нашу Советскую Родину! В ата-а-ку!

Сильный был удар, дерзкий. Поднялись солдаты и стеной повалили на фашистов. Те сперва остановились, вроде разгадывали – принять ли рукопашную? Но вот передние что-то загалдели и эдак пятиться-пятиться начали, как скотина от огня. Потом повернули и бросились удирать. Для нас момент самый подходящий. Кинулись вдогонку. Налетая на немцев, били с маху, кололи направо и налево. Много их полегло, по всему полю валялись трупы.

Кончился штурм. Собрались наши орлы под горкой. Приводили в порядок оружие, запасались патронами. Кто-то принес с Дона воды – пили, не в силах заглушить жажду. Подхожу к ним, попросил напиться. Они не то чтобы кружку налить, а целое ведро подносят. Для тебя, говорят, не жалко. «Это почему же? Всем поровну полагается». – «Пей, Буланцев, вволю. Ты сегодня именинник». Не понимаю: в чем дело, какой именинник? Но товарищи жмут мне руку, поздравляют. Спасибо, говорят, браток. Крепко нас выручил. Равнение-то мы на знамя держали!

– Вот так и стал я знамёнщиком. На боевых позициях или в походе – всегда при знамени, – заключил Буланцев.

В тот день мы расстались, полагая, что когда-нибудь опять встретимся. История знамени и судьба самого Дмитрия Буланцева меня не переставали волновать. Но на фронте что ни день, то новые события, даже исключительный случай, происшедший вчера, становится сегодня обычным, потому что его уже заслонил другой, еще более волнующий. Да и сама фронтовая обстановка не всегда позволяет повидать старого знакомого: попробуй найди его, коль фронт наступает, войска движутся по всем дорогам! Словом, след Буланцева потерялся. Уже думалось, что часть, где. служил Буланцев, перекочевала куда-нибудь на другой фронт.

Но однажды в штабе фронта я читал донесения из частей, и в одном из них мое внимание привлекли строки: «В боях за Донбасс штаб энской части был отрезан от своих подразделений. Находясь в трудной обстановке вражеского окружения, воин Буланцев с риском для жизни спас боевое знамя. За героический поступок Буланцев награжден орденом Красной Звезды, ему присвоено звание старший сержант».

Вот и все. Необычайно волнуясь, перечитываю донесение. «Постойте, да это тот самый Буланцев!» – мелькнула догадка и ожила, припомнилась встреча со знамёнщиком на Дону…

Немедля еду на фронт. Поиски героя доставили много хлопот, но в этот раз они были не напрасны. И скоро я услышал историю нового подвига знамёнщика.

…Третьи сутки солдаты были в пути, на колесах. Наступали стремительно. Передовые отряды, сбивая заслоны противника, отмахивали за день по 30–40 километров. И ночи были неспокойны: полыхали орудийные сполохи, трассирующие пули полосовали темное небо синевато-оранжевыми линиями. То вдруг, будто спохватившись, длинными очередями заливались пулеметы. Порой скрежетно ворчали в небе снаряды. Но наши солдаты, привыкшие ко всему на свете и утомясь в дневных переходах, спали на придорожной траве, в пыльных вишневых садочках или просто в кузовах автомашин. Сон был крепкий, мертвый и до предела короткий: холодный предутренний рассвет опять заставал людей в пути. Передовые отряды преследовали, настигали отступающего врага. Был приказ: «Не задерживаться, висеть у противника на плечах…»

Уже почти вся донбасская земля была пройдена и освобождена, как произошла неожиданная заминка. Неприятель, кажется, опомнился, стал отчаянно сопротивляться. Сплошной линии фронта не было. Наши войска, преследуя, растянулись по дорогам и безвестным балкам, завязывали напряженные схватки с отдельными группами противника, переходящего в контратаки.

В такой обстановке не мудрено очутиться в самом невероятном положении. И нечто подобное случилось со штабом энской части. Штаб разместился в просторной белой хате степного хутора. Приехали сюда под утро еще затемно. Тишина стояла окрест, словно войны не было и в помине. Простояли до полудня. Неподалеку от села, за грядой высот неожиданно вспыхнул бой, гул с каждой минутой нарастал, близился к селу, превращаясь в громовые раскаты. Занятые по горло штабные офицеры, казалось, и не подозревали об опасности; склонясь над картами, наносили изменения в обстановке, озабоченно придумывали новые варианты боя. В смежной комнате на печке лежал Дмитрий Буланцев. Он выкроил свободный час, чтобы отдохнуть.

Знаменщик спал тяжелым сном, когда раздался сильный взрыв. Дом вздрогнул, хряснули деревянные потолочины. Буланцев вскочил и, не понимая, что случилось, начал протирать заспанные глаза. Послышался второй взрыв, третий… Снаряды рвались поблизости. Выбежал наружу. В селе переполох. Машины выметывались из садов на дорогу и, обгоняя друг друга, мчались в степь.

В село, оказалось, прорвались фашистские автоматчики. Буланцев выскочил из дома в тот момент, когда немецкие автоматчики уже проникли по кукурузному полю на окраину села и открыли пальбу. У хаты под плетневым забором лежал наш офицер, у его ног валялась кубанка из черного каракуля. «Начальник штаба» – сразу угадал Буланцев и поспешил к нему на выручку. Офицер лежал неподвижно, бледный, в изорванной, пропитавшейся кровью гимнастерке. Он тихо стонал.

Буланцев подхватил его, вынес на дорогу. К счастью, из вишневого садика скоро выехала машина. Санитарная, крытая. Она чуть замедлила ход. Подбежав сзади, Буланцев рванул дверцу и помог влезть раненому начальнику штаба. В последнюю минуту офицер вдруг поднял голову, слабеющей рукой указал в сторону хаты:

– Спасай!.. Знамя спасай!

Но Буланцев и сам не переставал думать о знамени. Бросился к хате. На дороге грохнул снаряд: Буланцева качнула, чуть не сбив с ног, упругая взрывная волна. Знамёнщик поспешил в хату. Он схватил висевшее в переднем углу знамя. Быстро сорвал чехол, отодрал от древка алое полотнище. И пока наматывал на грудь знамя да надевал шинель, страшно тревожился: а вдруг нагрянут в хату фашисты.

Через сенную дверь Буланцев выбрался во двор. Надо бежать не медля ни секунды, бежать и прятаться – но куда? В селе шла отчаянная перестрелка, все чаще и громче ухали снаряды. Послышался лязг гусениц. Буланцев припал к плетневой стенке хлева, взглянул в щель: по улице двигались танки с белыми крестами, шныряли автоматчики в лобастых касках, с плоскими автоматами на груди.

В другое бы время Буланцев не побоялся бежать из села и под вражеским огнем. Но теперь колебался: «А как быть со знаменем?» Эта мысль повергла его в смятение. Нет, он не мог, не имел права рисковать. Живым он, конечно, не дастся, но хоть и погибнет, а знамя все равно попадет в руки врага. Тогда всему конец: часть при утере боевого знамени перестает жить, подлежит расформированию, а командиры предаются суду военного трибунала… Какой позор и несчастье! «Знамя! Родное знамя надо спасти любой ценой», – властно стучало в сердце Буланцева.

Не успел он толком обдумать обстановку, как в хату ударил снаряд. Рухнувшая с потолка жердь ударила по голове. Перед глазами Буланцева поплыли огненные круги.

Дом горел, бушующее пламя уже перекинулось на хлев. Буланцев задыхался. Пылающие над головой стропила вот-вот обвалятся. Прижавшись в углу, Буланцев начал выдергивать обмазанные глиной прутья из стены. Удалось проделать узкую щель. Он пытался разглядеть, есть ли поблизости на гумне люди, но, кроме жирных, ползущих по земле клубов дыма, ничего не увидел. С улицы доносились треск автоматных очередей и немецкая речь.

Буланцев и не заметил, как огонь гудя проник внутрь двора. Пламя быстро переметнулось на все стены, затрещали сухие прутья хвороста. Жара стала невыносимой. Нечем дышать. Буланцев вскрикнул, ощутив на ноге ожог. Скинул с себя горевшую шинель и отбросил прочь. В какое-то мгновение он вырвал из стены пучок жердей, потом просунул голову и руки в проем. Напрягая силы, он с трудом. выполз из хлева.

Космы, дыма по-прежнему окутывали землю. И Дмитрий Буланцев, прячась в дыму, пополз на гумно, ввалился в какую-то яму. Здесь его и застала ночь.

В эту тревожную ночь он не сомкнул глаз, хотя чувствовал себя совершенно разбитым. Испытывал страшный голод, хотелось пить. Руки дрожали, отказывались повиноваться. В ушах стоял неутихающий шум. И все тело налилось тяжестью. Он хватался за грудь. «Знамя со мной», – шептал он. На душе становилось легче.

Скоро застигнет рассвет. Нужно пробираться к своим. Но идти не было сил. Буланцев подполз к ближайшему стогу соломы, забрался на самую макушку, где, как ему казалось, было безопаснее. Тут, зарывшись, он пролежал до утра.

Днем Буланцев видел все, что творилось на селе. Вражеские солдаты суетливо заглядывали в хаты. Дважды они подходили к сгоревшему дому, в котором размещался штаб. Растаскивали бревна, через провалы окон забирались внутрь. Потом ушли и скоро опять вернулись. Их привел офицер, щеголеватый, в высоко заломленной фуражке. Он то и дело кричал, тыкая рукой в развалины, и солдаты вновь принимались растаскивать обугленные бревна, ворошили горы камней и пепла. Видно, кто-то донес, что в доме находился русский штаб. Ничего не найдя внутри, немцы начали шарить вокруг. Разбрелись по гумну, заглядывали в погреб, копали землю подле старой груши. «Ищут… Неужели меня?» – с тревогой подумал Буланцев и, словно в забытьи, схватывался за грудь, гладил теплый и гладкий шелк знамени.

Медленно тянулся день. Буланцев, переживая, не чаял, когда стемнеет. Но и наступивший вечер ничего доброго не сулил. Немецкие танкисты облюбовали стог соломы и подогнали сюда один танк. В те минуты, пока танк подъезжал, лязгая гусеницами на повороте, Буланцев лежал ни жив ни мертв. Наконец заурчал во всю силу мотор и, словно поперхнувшись, заглох.

Нервный озноб колотил Буланцева. Так наступила ночь. Ни единый звук не нарушал глухую тишину, только где-то в отдалении тяжко вздыхала канонада. Она напоминала о том скором и радостном времени, когда вернутся сюда наши. На рассвете немецкий танк убрался. Буланцев высунулся из соломы, пристально огляделся: по улице ходили немецкие часовые, на окраине села тоже были солдаты; оттуда ветерок доносил запах паленых кур. До ужаса, до потемнения в глазах захотелось есть. Пришлось терпеть, превозмогая голод.

Дальше оставаться в соломе Буланцев побоялся: могли брать на подстилку и обнаружить его. Он решил спрятаться в силосной яме, замеченной им раньше. Осторожно выбрался из стога и пополз. Целых два дня пробыл он в этой яме, пока наконец не услышал шум боя. Снаряды начали залетать и сюда; ухали на гумне и в поле. Буланцев догадывался, что фашисты, наверно, сами попали в ловушку. Скоро они действительно заметались по улицам, быстро убирались куда-то в дальнюю балку.

А над селом птицей взлетели возгласы:

– Наши!.. Наши пришли!

Только теперь Дмитрий Буланцев понял, что его мучениям и страданиям пришел конец, вылез из ямы и невольно сощурил глаза: так ослепили лучи осеннего солнца. Он глубоко вздохнул, ощутив на себе обернутое знамя. Прерывисто дыша, снял гимнастерку, раскатал полотнище, взялся за концы руками, и вот оно полощется, шелестит, мягко ласкает лицо, алое полотнище. И в эту минуту не было для знамёнщика Дмитрия Буланцева большей награды и счастья, чем видеть родное знамя, не раз полыхавшее ярким пламенем над полем боя, пробитое осколками и зовущее к новым ратным подвигам.

ДЕСАНТ

Товарищи

Тревожна ночь перед боем. Не спится солдатам. Лежат они, два товарища, на прибрежной сочной траве. Над ними тихое, бездонное небо. Ветра нет. И тишина успокаивает. Мелькнет в небе, точно огонек брошенной папиросы, одинокая звезда, да послышится шорох ночной птицы, и опять вокруг первозданная тишина. Но почему не спится? Отчего в голову лезут мысли и, подобно нити, тянутся, переплетаются, и, кажется, нет им конца, неуемным мыслям.

Гасрет Алиев согрелся под брезентовой плотной палаткой и лишь теперь почувствовал невероятную усталость: ноги ныли, как отбитые, по всему телу расходилась нервная дрожь. В голове стоял неутихающий шум. – Федя, не спишь? – обратился Алиев к своему соседу.

– Нет, – ответил Денисюк.

– Интересно, что нам сообщит Шпаковский?

– Уж как долго задержался он в штабе, – уныло проговорил Денисюк.

– Наверно, пойдем за Днепр…

Где-то вдали раздались гулкие орудийные выстрелы, раскатистым эхом долго еще будоражили они широкую и сонную гладь реки. Потом дробно застучали, вспоров тишину, крупнокалиберные пулеметы. Звуки их сильно напомнили гул неожиданно пущенного барабана молотилки.

– Война. Она не щадит, – произнес Алиев. – Лежу и думаю: сколько уносит жизней, таланты гибнут…

– Тысячи сирот остаются, – тихим голосом добавил Денисюк.

Зашуршала палатка. Алиев приподнялся на локтях. Глаза освоились с темнотой, и казалось, немного посветлело. Друзья переглянулись. При лунном свете их лица были иссиня-бледными.

Федор Денисюк совсем недавно пришел в полк, но на фронте быстро сближаются: он познакомился с Гасретом. Старший сержант Денисюк, на вид лет тридцати, молчаливый и сосредоточенный, оставаясь таким даже в минуты радости, как-то быстро располагал к себе. Он был худощавый, но жилистый, отличался выдержкой, хладнокровием. Всякое дело, которое поручалось Денисюку, выходило из-под его рук прочным, основательным. Деловая, хозяйственная струнка наблюдалась у него во всем. Он был опрятен, даже старую, просоленную потом гимнастерку умел так помыть и отгладить, что она казалась новой. И в короткие минуты, отведенные для отдыха, он не успокаивался, пока не создавал немудрящего фронтового уюта.

Его товарищ Гасрет Алиев был иного склада. Стройный, выше среднего роста, с открытым, тонко очерченным лицом и большими горячими глазами, он был истым горцем, человеком порывистым, восторженным и мечтательным. Особое пристрастие Алиев питал к природе. Окопная жизнь, постоянная сырость, холод не убили, а еще больше разожгли в нем самозабвенную любовь к земной красоте.

Разные по характеру, Денисюк и Алиев были связаны одной судьбой и с первого дня, как встретились в роте, крепко сдружились. Правда, этому немало способствовал один случай.

Их послали в ночную разведку. Денисюк вернулся раненным и некоторое время ходил с забинтованной грудью. Когда в кругу товарищей заходил разговор о случившемся, Алиев с уважением кивал на своего друга:

– Для меня он дороже брата. Жизнь мне спас.

И начинал рассказывать, как было дело. Ночью они пробрались за линию фронта. Вначале шли спокойно, но на исходе ночи, когда заалела полоска зари, перебежав через шоссейную дорогу, они совсем неожиданно в бурьяне напоролись на немецкую засаду. Три немца выросли перед ними точно из-под земли, и один вдруг направил винтовку со штыком прямо на Гасрета. Он вздрогнул, на миг остолбенел, и не миновать бы ему гибели от вражеского штыка, если бы не подоспел Денисюк. Он рванулся сбоку на немца и отвел штык от товарища. Сгоряча выдернул из-за пояса малую лопату и ударом по голове свалил фашиста намертво. В тот же миг Алиев ударом ножа прикончил второго немца, а потом набросился на третьего, долго возился с ним, пока не связал ему руки.

– Ну, как? – подталкивая пленного немца впереди себя, спросил Гасрет у друга.

– Чисто сработано, – ответил Денисюк и только сейчас почувствовал боль. Он потрогал бок, на ладони оказалась кровь. Дальше Денисюк не мог идти, силы покидали его. Тогда Алиев перевязал ему рану, потом взвалил товарища на спину и понес легко, как ребенка, разговаривая сам с собой:

– Эге… Вон какой… Легкий, как перышко!

– С твоей бы силой только дуги гнуть, – оживился Денисюк.

– Можем и дуги, – буркнул Гасрет. – Горный человек я, лезгин. А рука горца, что сталь.

С того дня они стали неразлучными друзьями. И вот сейчас, лежа на траве, они вели непринужденный разговор. Когда Денисюк заговорил о детях, Гасрет Алиев вплотную придвинулся к товарищу и спросил:

– Федя, а у тебя-то есть малыши?

– Дочурка. Забавная такая, – в глазах Денисюка вспыхивает жаркий блеск. – Очень смышленая.

– Сколько же девочке лет? – спросил Алиев.

– Третий год пошел, – ответил Денисюк.

– Где же теперь твоя семья?

Федор Денисюк нахмурился, посуровел. Он пошарил в кармане, достал зажигалку и, звонко щелкнув ею, закурил папиросу. Еще немного помолчав, он в волнении проговорил: – Где теперь… Не знаю… Жинка с дочкой в оккупации остались, не успели…

– Ничего, не унывай. Дойдем! – повысив голос, заверил Алиев. – Скоро будем за Днепром.

Перед тем как светать, похолодало. Укрывшись одной плащ-палаткой, друзья согрелись и заснули.

На заре из штаба вернулся лейтенант Шпаковский. Он тихо, стараясь не разбудить товарищей, подошел к бойцам, посмотрел на их лица, озаренные первыми лучами восхода, и задумался. Всю ночь Шпаковский провел в штабе, вместе с полковником Фесиным ходил к реке, на место будущей переправы, и сейчас, вернувшись в подразделение, он принес важную весть, которую солдаты нетерпеливо ждали, но, застав их спящими, не решился будить. Пусть спят, набираются сил. А завтра?.. Завтра – переправа через Днепр, бросок на тот берег. Что сулит им этот день? Все ли обойдется благополучно, или вот товарищей, лица которых он сейчас видит, завтра не досчитается, не увидит в. живых? При этой мысли у лейтенанта тревожно сжалось сердце.

Ночь в сентябре

Берег, поросший непролазным кустарником, в этом глухом месте раздваивается глубоким оврагом. На дне оврага, среди полусгнившего валежника и камней, покрытых осклизлым водянистым мхом, бежит ручей. Подступая к самой реке, овраг удаляется от берега и, обогнув высокий холм, скрывается в густом сосновом бору. Старые, с потемневшей корой, сосны так буйно разрослись, что сквозь их густые ветви не проникает дневной свет, и оттого даже в самый знойный день на земле прохладно. В бору покоится тенистая и сырая тишина, только попутный ветер иной раз доносит запах степных трав.

На опушке бора, под холмом, вырыт блиндаж командира дивизии. В блиндаже строгая рабочая обстановка. Под бревенчатым потолком вьются нити табачного дыма. Солнечные лучи, проникая через глазницы крохотных окон, косыми пучками падают на стол с разложенной картой. За столом склонился над картой командир дивизии Герой Советского Союза полковник Фесин[2]2
  За операцию по форсированию Днепра Иван Иванович Фесин был награжден второй звездой Героя Советского Союза.


[Закрыть]
. Его широкое лицо осунулось от усталости. Беспокоили и три раны, полученные в былых сражениях. Вот уже несколько дней и ночей солдаты дивизии провели в боях, преследовали вражеские войска до самого Днепра, и сам Фесин, не зная отдыха, двигался с наступающими полками. И не успели еще полки выйти к реке, как получена новая трудная задача – перейти Днепр. После многодневных, изнурительных боев, после длительного похода людям можно было бы дать передышку. Но события опережали друг друга. Вчера солдаты находились еще вдали от Днепра. Сегодня вышли на Днепр. В директиве, переданной из штаба фронта, было сказано: «Враг в панике продолжает отходить. Он пытается закрепиться на правом берегу. Немедленно форсируйте Днепр…»

Форсировать Днепр… Мощный водный рубеж, «днепровский вал», как назвало его немецкое командование. И как его форсировать, какими средствами? Мосты взорваны. Понтоны где-то в тылу далеко отстали. Дивизионная артиллерия еще в пути. Легкое стрелковое вооружение, минометы, полковые пушки, – вот все, чем может располагать командир дивизии. Воспаленными от бессонницы глазами он смотрел на карту. Красные стрелы, начертанные его рукой, пересекали реку и врезались в полосу вражеских оборонительных укреплений. Немцы довольно тщательно потрудились над тем, чтобы укрепить правобережье Днепра. Линия обороны пролегала по всему берегу. С холма, под которым находился блиндаж командира дивизии, ясно обозревались не только пространство воды, но и правый берег, занятый врагом. Высокий, отвесный, он был изрыт окопами, траншеями, стрелковыми ячейками и ходами сообщений. Все высоты и населенные пункты превращены в узлы сопротивления, а в промежутках между ними – окопы и траншеи, оплетенные сетью колючей проволоки. Полковник Фесин озабоченно глядел на карту и тщательно изучал ее.

– Товарищ полковник, обед готов, – тихо войдя, сказал ординарец. – Разрешите подавать?

Фесин продолжал думать, даже не обратил внимания на вошедшего.

– Обед готов, товарищ полковник, – повторил тот.

– А? Что?.. Обед есть, – вдруг оживился полковник. – Хорошо, придется с обедом пока подождать. Вызовите ко мне начальника штаба.

Ординарец удалился. Вскоре пришел начальник штаба.

– Что слышно? Как немцы ведут себя? – спросил полковник.

– По сведениям авиаразведки, замечена колонна противника. Движется по дороге к Днепру.

– Так. Что еще?

– Противник производит бомбежки.

– Наши полки подвергаются обстрелу?

– Не наблюдается, – ответил начальник штаба. – Авиация противника держит под огнем дороги.

– А что видно на переднем крае немцев?

– Солдаты противника вылезают из траншей, появляются у кухонь. И что обиднее всего – на виду все делают!

– Приказ выполняется строго? Бойцы не открывают по ним огонь?

– Так точно. Не наблюдается.

– Еще раз предупредите – всем огневым средствам молчать! Командирам настрого запретить разговоры по радиосвязи, передавать распоряжения только через связных и по проводной линии. Иначе немцы могут подслушать разговор и сорвут операцию. Пусть думают, что здесь тишь и благодать. Мы же обрушимся как снег на голову.

У командира дивизии был тщательно разработанный план форсирования Днепра. Этот план был предельно прост по замыслу, но так же предельно сложен в деталях исполнения. Конечно, на понтоны нечего было и рассчитывать. Да и навряд ли сразу с ходу можно было форсировать реку большой массой людей и громоздкой техники. Первый десант должен быть высажен бесшумно, так, чтобы противник был захвачен врасплох.

«Тут вся надежда на солдат, на их изобретательность, сноровку», – думал Фесин и, вспоминая, как сам когда-то был рядовым солдатом, верил, что они способны творить чудеса.

Он рассчитал, что ночью высадит небольшой десант, составленный из отборных, надежных людей, из лучших людей дивизии, способных на исключительный героизм. Любой ценой отбросить противника от берега, зацепиться зубами за клочок земли, продержаться день-два – таков должен быть девиз этих людей. Это потом позволит переправить на тот берег всю массу людей и техники, способных не только закрепить плацдарм, но и погнать противника от Днепра.

В первый десант командир дивизии отобрал разведчиков – самых дерзких солдат, которых он лично знал, в которых был уверен, которые не раз показывали примеры доблести и смекалки на поле боя и в разведке. Но все же перед переправой он решил еще раз побывать у разведчиков, поговорить с ними, что называется, по душам.

…Шли последние приготовления. Солдаты были отобраны в десант. Командиром назначался лейтенант Шпаковский, хорошо знавший приднепровские места с детства. Грузный, невысокого роста, с одутловатым лицом, он с первого взгляда не вызывал к себе симпатии. Походка у него тяжелая, неторопливая. Когда, по-медвежьи ступая, шел он с опущенной головой, сторонним людям казалось, что этот человек что-то ищет или просто угрюм и его раздражает все окружающее. Но бойцы, хорошо знавшие своего командира, любили его. Рассудительный и остроумный, Шпаковский владел каким-то особым даром располагать к себе солдат. Это был офицер, который без солдата минуты не мог жить. Шпаковский не любил необдуманных решений и сам никогда не торопился с ними. Но уж если он ставил перед собой цель, то решительно шел к ней, хотя бы даже это стоило жизни. «Не жду, пока меня ударят, – нападаю первым», – говорил Шпаковский, и это был его фронтовой девиз.

Сегодня ночью Шпаковскому предстояло выдержать, пожалуй, самое трудное испытание – переправить десант через Днепр.

Солдаты выстроились у реки. Перед строем стоял полковник Фесин. Он пристально вглядывался в едва проступающие сквозь сумеречную мглу лица разведчиков. На правом фланге стоял Федор Денисюк, житомирский колхозник. На его груди две нашивки за ранения – красная и золотая. Рядом с Денисюком его товарищ комсомолец Виктор Бойченко. Дальше стоял невысокого роста, худощавый разведчик Федор Федин, уроженец Орловской области.

Луч фонарика выхватывает из темноты бойца с забинтованной рукой. Фесин вспоминает этого разведчика: в последней атаке, неделю назад, он был ранен в руку. Но солдат не ушел с поля боя, перевязал рану бинтом и догнал атакующую цепь. В момент перебежки воин призывно размахивал рукой, бинт пропитался кровью, и людям казалось, что он поднял над головой красный флажок.

– Гасрет Алиев? – спрашивает Фесин и улыбается, как старому знакомому.

– Так точно, товарищ полковник! – бойко отвечает солдат, тряхнув густыми кудрями черных волос.

– Рана зажила?

– Нет еще.

– Может, подлечиться надо, Алиев?

– Не можно, товарищ полковник. Пора не пришла отдыхать.

– Ну, а как же ты будешь действовать? – озабоченно спрашивает Фесин.

– Горец в огне не горит и в воде не тонет, – сказал Алиев и, сверкнув черными как уголь глазами, добавил:

– Пошлите меня в десант. Горец не подведет.

– Ну что ж, товарищ Алиев, переправляйся с первым десантом. Будешь хорошо воевать – честь тебе и хвала.

– Премного благодарен, товарищ полковник, – ответил Алиев и совсем по кавказскому обычаю прикладывает руку к груди.

Тихо вокруг. Командир дивизии подходит к каждому бойцу, внушает, что в эту ночь они одни, в головном десанте, переправятся через Днепр, а потом, на правый берег пойдут и орудия, и танки, и «катюши», и тяжелые минометы – вся грозная масса войск. И враг не выдержит напора этой сокрушающей силы. Нет, не выдержит!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю