Текст книги "Лосиный остров (сборник)"

Автор книги: Василий Бородин

Василий Бородин
Лосиный остров

Знак как причина урожая. О стихах Василия Бородина

Нет смысла обращаться к топосу поэзии как «словесной живописи» не только в силу некоторой его исчерпанности, но и по причине присутствующего в нем указания на подразумеваемый миметический компонент, призванный объяснять и оправдывать внутренние законы и движения отдельно взятой поэтики. Модель, основанная на аналогии «поэзия-живопись», пусть останется исследователям прошлого; да и гносеология-живопись как способ высказываться о стихах не представляет для меня большого интереса. Однако у этого подхода, основанного на «визуальных» аналогиях, есть значительное и недостаточно опробованное ответвление. Я имею в виду иероглифику: вычерчивание гносеологических иероглифов может оказаться в равной степени воодушевляющим и ужасающим занятием. Однако, коль скоро я взялся стоять у истоков моей личной Азии-обо-всем, творить иероглифы – дело неизбежное.

Первая горизонтальная линия. Ручей

 
Я в духе! Словно, как ручьи
С высоких гор на долы злачны
Бегут, игривы и прозрачны,
Бегут, сверкая и звеня
Светлостеклянными струями,
При ясном небе, меж цветами,
Весной: так точно у меня
Стихи мои, проворно, мило
С пера бегут теперь; – и вот
Тебе, мой явный доброхот,
Стакан стихов: На, пей! Что было,
Того нельзя же воротить!
 

Н. Языков

Музы, как мы помним из работ средневековых поэтологов (например, К. Ландино), способны вселиться в человека вовсе не искусного в поэзии, даруя ему способность творить выдающиеся поэтические произведения, что, с точки зрения теоретиков той эпохи, является ничем иным, как доказательством божественного происхождения поэтической речи. Упомянуть об этом необходимо в связи с тем немаловажным обстоятельством, что в стихах Василия Бородина открытость, простосердечность и даже некоторое простодушие интонации идут рука об руку с нарочитой «неискусностью». Последнюю характеристику нужно брать в кавычки, потому как никакой неискусности или, упаси Боже, неумелости в этих стихах нет, но есть манифестирование неискусности как жест, в случае Бородина имеющий значение (само)стилизации. Зачастую эта разновидность манифестирования выполняет функцию своего рода предельно герметичной оболочки, в которую помещает себя поэт.

Даже беглого взгляда на поэтику Бородина, на все те изменения, которые она претерпела на протяжении десяти лет, достаточно, чтобы понять: перед нами поэт, искусно (пусть и с некоторой осторожностью и неуверенностью) осваивающий и осуществляющий русский стих. В самом деле, стихотворческое мастерство Василия Бородина обнаруживается практически во всем, и читателю даруется многое: от беспримесных классических метров: «когда архимандрит Зинон / осмыслил заново канон» – до ритмической расхлябанности: «ночью гóлоса и соловушкой корабля / поёт дальняя кораблю земля», от архаичного: «словá, умнейших вам соседств! от отчих гнёзд пора к звездáм» – до полубезумного и полузаумного: «аристократизма смысловых ежей» и «где нам там крыльев / где нам там тут / крылья укрыли / где нам туда» и т. д. Ручьевая логика данного поэтического письма многослойна, надводный и подводный миры и мирки в восприятии читающего (и, может быть, самого автора) часто меняются местами, поэтому любой, кто возьмется проницать эти глубины и обманчивые отмели своим восприятием, рискует очутиться в области той пространственной подвижности, какой способна оморочить и зачаровать устремленность потока. Однако если этот поток бородинской речи, как видно почти сразу, не обрушивается с высот и не стремится «на долы злачны» (антитезы «высокое – низкое» или «духовное – мирское» в поэтическом мире Бородина нет), то как он движется в этом мире, где связь между чувством и предметом настолько прямая, что поэт может сказать «я люблю тебя так что вода начинает сиять»?

Вторая горизонтальная линия. Равнина

 
В нем вера полная в сочувствие жила.
Свободным и широким метром,
Как жатва, зыблемая ветром,
Его гармония текла.
 

Е. Баратынский

На берегах ручья, конечно, поля в разгар убора урожая. Бородинскую точку обзора, позицию наблюдателя, из которой осуществляется то самое «альтернирование смысла»[1]1
  Житенев А.А. Поэзия неомодернизма: Монография. СПб.: ИНАПРЕСС, 2012. С. 344.


[Закрыть], на которое совершенно справедливо указывает Александр Житенев, можно ощутить по косвенным признакам, всякий раз воссоздавая ее посредством акта читательского опыта, опираясь в том числе на интонационные особенности письма. Простосердечие и детскость интонации через нарочитую неискусность ведут за собой в пространство говорения предсказуемое отношение к миру и к себе: не-страстность, не-искушенность; в стихах Бородина нет ни одного элемента «взрослого» мира: поэт загерметизирован в своем звучном добросердечии к миру, не воспринимая никакой «взрослой» проблематики, а этический компонент, посредством инфантилизации расщепляясь на простую оппозицию, предъявлен на уровне «ты ещё скажи, так устал, что в трамвае мéста не уступил».

Несколько лет назад поэт Олег Юрьев, представляя стихи Василия Бородина в журнале «TextOnly», отметил, что у Бородина нет «потребности и склонности посредством стихов раскрывать, дораскрывать и перераскрывать свою личность и рассказывать, дорасказывать и перерасказывать свою жизненную историю»[2]2
  TextOnly. 2007. № 21 (http://textonly.ru/votum/?issue=21&article=16817).


[Закрыть]. Это точное положение можно дополнить одним положением: в стихах Бородина отказ от подобной «самости» не оборачивается растворением или ритуальным сжиганием, но подменяется постоянным отодвиганием своего «я» в сторону, индивидуально-личностное как бы постоянно умаляется и ставится на место.

Благодаря этому в словах проступает, усиливается и обостряется свойственный Бородину взгляд «по горизонтали», где все существа и предметы уравнены не только со всеми существами и предметами, но и, что главное, с самим наблюдателем. Эта особая сердечная теплота как результат «уравнивания» нередко достигает такой концентрации, что предстает бескрайним маревом, в котором можно многое разглядеть и услышать, прежде всего –

Чёткие точки. Силуэты в дали

 
Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
 

Н. Заболоцкий

Среди полей сердечной теплоты, в мареве, принимающем очертания любого пространства – и сельского, и городского, и пространства дословесного сияния – существа, которые обозначаются автором как «человек», «пёс», «вол в Валахии», «медведки и землеройки», «охотник», «торговец», «монах», «макака», «читатель», «советский скульптор» (и тут же «советский врач») и т. д. – как правило, их функция является ключевой в развертывании (речевой) ситуации каждого стихотворения, что роднит бородинское мышление с фольклором, связь с которым подчеркивается – в том числе – особой ритмизацией некоторых текстов и своего рода напевностью: «вол и овечий сыр / мел и облака / и идёшь как сын / а не как». В этом мире, в котором можно проверить, «как работает / зерно» и установиться, что «оно само себе и хлеб и солнце», любое существо – жнец, потому что в колос – и в более глобальном смысле – в урожай – может быть преобразовано всё, попадающее в оптику поэта. Наука геометрия утверждает, что точка не имеет измеримых характеристик – и это применимо к существам в поэтическом мире Василия Бородина: их присутствие обозначено точечно, внятно и чётко, но как объекты они являются нульмерными, при том каждое существо одновременно является точкой, в которой прочитывается исток разноплановой смысловой фокусировки, и точкой как знаком препинания, завершающим высказывание-стихотворение. Чем эти существа удерживаются в авторском пространстве, посредством чего к ним можно прикоснуться?

Диагональные линии. Колосья, лучи

 
Солнце – чаша, наполненная золотом, – тихо
опрокинулась в безвременье.
И разлились времена волнами опьяненных колосьев.
Налетали – пролетали: о межу разбивались
многопенным шелестом.
И неслись, и неслись.
 

Андрей Белый

Системное прочтение, видение поэтики как единого целого во всей ее многомерности – необходимое условие при обращении к стихам Василия Бородина, в которых индивидуальное время является вполне ощутимым, но его границы подвижные и нечеткие, его границы это некое интонационное сфумато, что и понятно: упомянутое выше марево сердечности – вот оболочка всех предметов, замутняющая и прячущая все, что попадает в поле зрения. Индивидуальное время сплетено (сплетено порой так туго, как только могут колосья сплестись с процессом своего взрастания и созревания) из ряда взаимозависимостей и трудно уловимых связей, обнаружение которых всякий раз ведет к удивлению. Прикосновение к отдельному колосу обязательно требует восприятие всего взошедшего поля и признания права луча быть колосом, в этом, пожалуй, единственная требовательность поэтики Бородина к читательской компетентности и читательской же интуиции: во всем остальном – даже в парадоксах письма и шелестящих всплесках энергии смысловых поворотов – Бородин к читателю милосерден и снисходителен, как бывает снисходительно чудо становления колоса лучом – оно не ждет, что его воспримут в качестве реальности, ему достаточно маревного сияния, мимолетной иллюзорности и морока тепла.

* * *

Безусловно, для дополнения картины можно было бы начертить еще несколько линий, взяв эпиграфических красок Хармса, Аронзона и Красовицкого, но в этих стихах есть то, что говорит о них самих, и эту малую часть поэтического мира Бородина можно сравнить с мельканием серпов, с теми ритмичными отражениями света, которыми сопровождается срезание колосьев. Взгляду непривычному и склонному к поверхностности откроются лишь эти блики света – и захочется зажмуриться, отвести глаза, свести все к простому световому мельтешению. Однако терпеливая пристальность, последовавшая совету поэта: «взгляни на это с трёх сторон», – будет несомненно вознаграждена: за каждым словом, за каждым жестом здесь всегда больше, чем может показаться на первый взгляд.

Алексей Порвин, Санкт-Петербург, февраль 2015

 
тучки слога немногие –
они все тебе
потому что их раз и две
и подписано всё в печать:
«логос»*,
«агапически»**,
«миксолидийский лад»***
*лодка, течь
**ковш, вплавь
***бéрег ночи
и Большой медведицы меж –
звёздные углы
замерли, как стрéлки
 

I. Стихи 2005 – 2014

* * *

 
разбитые сердца сбивались в стаи
и шли
ой что бы стало что бы с нами стало
если б мы встретились у них на пути у них на пути
 
 
они бы
наши
сердца подбили
они бы наши
сердца
разбили
 
 
и повели с собою
в свой поход
 
 
святой поход
 
 
в свой
святой
поход
 
 
на зéмли неба
 

* * *

 
проверим
как работает
зерно
оно само себе и хлеб и солнце
 
 
проверим
как работа –
ет до –
рога
 
 
она сама себе
и дверь
 
 
и
 
 
свет
 

* * *

 
это мой узор
мёртвая вода
вот она стоит
вот моё лицо
 
 
я люблю тебя так что вода начинает сиять
 

Памяти Целана

 
с внутренней стороной света тянется снег счастливый
строек и честных лестниц у сада – с ними
нимбами гонги битв уголок свиданье
парусник-снег и золото немоты
 
 
тычется точкой лада в удар осинки
падающий солдатом окоп удара
в снег в синеву качающейся спасибо
лампы над государством
 
 
пламя землёй червонное дымкой лето
пасть и границей стать и воскрес сосед а
сточенный луч и истина с ним о рост и
честь твою не оканчивают беседу
 
 
камешки из-под ног огней нимбов ломят
укоренённый в окрике: счастья ради!
пели дымок угадывая свободы
свёрнутые тетради
 
 
и под ручное око своих утаек
пал вóроном утрированный свет хóра
стравливавшего нас мой Господь но так и
не угадавшего узел на разговоре
 

* * *

 
запятая читала медленно
окружающие словá
– почему я здесь?
я жива?
 
 
а словá уходили в стороны
и ужé
в абсолютно свободном воздухе
у стрижей
 
 
запятая и говорит себе:
всё
всё
всё
 

* * *

 
оставляя чуть-чуть
воды поговорить
камень смотрит на солнце
и говорит:
 
 
– этот пар, поднимаясь ровно,
рисует мой
верный внутренний облик:
я немой
 
 
и не видел почти ничего
кроме тебя, солнце
 

* * *

 
коптское сердце выше метеорита
слушается команды потом горит о
промахе Бога молит и там растёт
деревом – корни в стороны ветки к веткам
 
 
прочих проросших всадниками птиц спящих
строго опережающих свет летящий
жизнью своей несломленной как гранат
– коптское сердце, зёрна его и – над
 

* * *

 
в издательстве «верный шар» издают
шарообразные книги с единственной буквой
«о» внутри:
она, не меняясь
при любом ракурсе, – перевод
всех прежних книг
 
 
шары тают
когда им верят
 

* * *

 
терменвокс распадается на мензуру и амплитуду
туда смыли золото по ошибке
и икона в воздухе обрастает
человеком – встречным, любым другим
поролон в подошве плохих кроссовок
 
 
расставанье, гимн
 

* * *

 
в седой ветер
в с-тобой-видеть
серый ветер врывается –
видеть как
в острые листья бьётся мел
 
 
деревцу у стены
деревце у воды
 
 
говорит: седой? – нет
опять серый
серый ветер врывается
в с-тобой-видеть
 
 
в острые листья идёт и идёт вода
 

* * *

 
в бережёных буднях
разрежен хлеб
голубиный вдох
а и песня «жалко? нет»
 
 
а и так понятно
но сквозь страничку –
«или да»,
свет вокруг руки
 

* * *

 
порисуй
а волос
круг о ветер
туго вихрь
 
 
с неба суд
с кроткой младости уста
петь спасут
заболело полкуста
 
 
…
 
 
в танце плуг
в ранце паданцы
лист вокруг
спящей гусеницы
 
 
на дороге нищие полкуста и
стаи стаи
и стаи стаи
 

* * *

 
горний тёплый облёт
не владений а вдоль
горных стен самолёт
тишина и юдоль
 
 
камешек тишины
всё взбирается рад
и на сáмой луне
виноград
виноград
 

* * *

 
1
 
 
вне земных своих слабых стран
вне границ
поёт угол колóк заряд
света – звукоряд
и из неотвратимых ран –
взрыв ресниц
 
 
чем старения серафим –
краска, слой –
ни раскачивал бы ветвей
свод – живей
всё становится: он как фильм
он незлой
 
 
грани таяния по «чуть
было не простил»
у него сторонятся глаз
и сплелась
сетка среди листвы лучу –
был, простил
 
 
2
 
 
…вот
 
 
любая
не-нота!
 

* * *

 
конь стоит направлен в ухо
– это ещё не топот а
тень его – какóго духа,
да?
 
 
конь свят веткой над пятном
лбу ещё предстоит мысль-око
нимбами бьются бом! над ним день за днём,
током
 
 
так он и в бой идёт – сонный, счастливый, – там,
за обёртками страха
и – как бы дождь из гусениц по пятам,
вдох
 

* * *

 
и как словарь два сердца –
о разном как одно
неточное: два сердца
или окно в окно
 
 
глядящее и между
так мечется листва
что если есть надежда,
то – потерять слова
 

* * *

 
нота майского жука
ни
с чем не сравнима
– как навстречу тебе – мыслящий орех
а у тебя в черепной скорлупке –
вообще ничего,
после
всех лет и книг
 

* * *

 
по кромке крыш –
проходит разлившись линией
солнце и глядишь:
 
 
сравнивающий слой
взгляда похож на любящий, но тот – боком
и пропал
и во всём
 

* * *

 
чай разлетается чуть-чуть
вмятыми шариками: путь
из них любого – невесом,
«проснувшись в сон»,
 
 
и космонавты их легко
по носу щёлкнут, как мальков,
или в наушниках – не «что»,
а решето:
 
 
в сетчатом треске тишины –
само безмыслие длины
крутящего себя пути,
и
 
 
ты прости,
что не пишу тебе, как прошёл сегодняшний день;
я латал обшивку
и смотрел боковым зрением, как
дальние звёзды – вспышками – объединялись в фигуры,
а
потом между ними так же мгновенно терялась связь
 

* * *

 
вол в Валахии вольней
всех четырехсот камней
 
 
но когда он тянет воз
с этими камнями,
думает: «вот я жил
ничего не сбылось
я силён, но я внутренне съеден днями»
 
 
или – в Волыни
камень-вол
лежит на холме
шесть тысяч лет мечтает пошевелиться
 
 
приходит птица
 
 
– мне ещё, –   говорит, –   птенцов кормить
я ловлю гусеницу, и, стараясь совсем не ранить,
быстро лечу в гнездо –
а там один слабый,
а один – сильный,
и две девчонки, а
я одна,
 
 
мускулатура у гусеницы –
мыслящая волна
 
 
в гусенице видны:
близость преображенья,
сила,
комок
переваренных листьев,
и на распутье
гусеница три раза
кланяется – налево, прямо, направо
и выбирает – прямо
 
 
а вол идёт
 
 
камень-вол греется
 
 
– галки в Москве, впрочем, любят лететь
сквозь колокольню, когда та пуста:
между колоколами, верёвками
 
 
– внизу – доски
 

* * *

 
подземные разговоры
медведки и землеройки
частично опубликованы
полёвкой на полях пóля:
 
 
– хорошо ли миг-глаз глуп?
– хорошо? я-то…
– хорошо-то прожить в углу
– только кто споёт о
 
 
…ширящееся как на гончарном
небо круге – кругóм:
хорошо миг-глаз глуп –
и не о другом
 

* * *

 
мы сверкания снег-Овидий
мы Россия котóрая же –
отличается от невидимой-себя даже?
 
 
– время зрением замирает
и ресницами снег жуёт
оживает и убывает
как корабль, идущий вдоль ровных, как свет, забóров
 

* * *

 
человеческая душа
простовата как расставанье
непродуманное, слепое:
возьми с собою
а
не берёт
 
 
и сам ветер врёт
сам репейник – контур
сам платок пуховый растянут чуть
по углам
 
 
и улыбка летит над степью
в дальние леса
там её попробует перенять –
прыгнуть в крик – лиса
и нечеловеческая чернота
чувства всё равно
будет не как эта –
вдруг утихшая в совершенно святой покой
 

Рассказ

 
ветки очей-увёрток:
не вру – живу
вечером шаль и чуткий
шажок в траву
 
 
пёс поводя по уху
ковшом из звёзд
старится; я живу – холм
лучи и дрозд
 
 
сушатся холсты
золотом
бьют белеть
падаю – травы холод
погреть смотреть
 
 
битвами птиц и ягод
глаз и лицá
вьётся венок –
и рвётся
 
 
… снятся свинца
шарики
туча
скрип ворóт
сапоги
вялая дрожь отворотов их
 
 
спич –
ка
 
 
троп –
ка
 

* * *

 
человек
ужаленный осой в сад
говорит: я сед
позовите стог
и цветок
 
 
до свидания ветхая юность лепестков мака
до свиданья собака
и очи сойки
и сквозь хозяйственные постройки
товарняками дует стучит закат
 

* * *

 
теми
нами
на миг
 

* * *

 
– так выносят воду в крýжке
человеку цвéта всей
расстающейся земли –
клину видимой углами
непрямыми тех полей
европейских – журавлей
клину видимой углами
непрямых полей – земли
цвет лица у человека
цвет лица и рук когда
кружку взял – а там вода
 

* * *

 
перед внутренним
собой-холодом
ставят лёд
стихотворной формы
 
 
фокусируй солнце, ага
 

* * *

 
в олене линии спят в круг
вписанными кустами – сам
его короткий сон как друг
списанный с неба небесам
а всё над ним отражено
в его случайной дрожи так
что обнято и прощено
как эти стрелы крик и мрак
 
 
в охотнике всё – из мешков
в торговце – из карандашей
в монахе – просто далеко,
не достаёт его ушей
и слыша капли что висят
он смотрит как седеет ум
когда и лет и пятьдесят
и серый день как белый шум
 

* * *

 
настоящий человек
это старик
хочешь облако горит
 
 
– почему голова?
– разговор виноват
 
 
облако горит
почему старик разговор? голову
клонит, любит
 

* * *

 
шатает хор
верба
латает хор
 
 
трава – едва,
или
прошлогодняя
 
 
слава Господня
слава вокруг
 
 
и слоновья нога
пластиковой бутылки:
верба
 

* * *

 
оперетка
серафимы
дуют каторжный мотив
и гробницы сиротеют
хорошо тебе писать
 
 
хорошо тебе писать
хорошо тебе плясать
хорошо тебе не будет как придётся воскресать
что ответишь на вопрос
почему ты стал таким
здесь не шёл
здесь не останавливался
здесь не думал
здесь думал
 
 
господи скажу я совсем уже подлым голосом
и не смогу продолжить
 

* * *

 
логика в Раю:
«я не так пою
и могу молчать
и пойду встречать
 
 
на любой дорожке
кошку и друзей
день большой, хороший
мы пойдём в музей
 
 
там земные штуки –
хлеб, гончарный круг
выступят, как рýки –
из идеи рук:
 
 
смотришь – немо, немо –
в óкна на поляʹ
и – новое небо,
новая земля»
 

* * *

 
нить вить два –
стриж и да
Винчи ангелу-вестнику нарисовал
золотой краской крылья
 
 
вить нить кто?
– крот
в одной из веток метро
сделан весь из гула
 
 
нить –
тропа в поле, над ним
одинаковые барашки
 
 
сколько глаз хватит;
скоро
в город: вить нить
 

* * *

 
трещина пришлась
на треть лика
правый глаз уцелел
и нас видит, но
без объёма, просто:
«я среди них»
 

* * *

 
вол и овечий сыр
мел и облака
и идёшь как сын
а не как
 
 
плавает орёл, моется
кошка: шаг
делает – так и молится
земной шар
 

* * *

 
у игольного ушкá
верблюжат ведут смотреть
как на той стороне стежка
человек думает умереть
 
 
у него в организме
ветвящимся огнём
ходит мысль что он низмен
и псалом не о нём
 
 
а собака во дворе
всё же не воет
и вот день в ноябре:
всё живое
 

* * *

 
шел по улице трамвай
как часы
шел и отражался
в крупных шарах росы
 
 
и как эссе
«свобода от собеседника»
ехали всé в нём –
и вдруг словá
в соприкоснувшихся головах:
 
 
– я люблю тебя как линзу собирающую мир
– а я лодка, и собака вздрогнув спит, а бéрег – вон
 
 
проехали дом
у него на стене
бабочка разъединять
крылья раздумала
и не ходила – думала:
 
 
«вес
дня
весь
день,
может, и не меняется,
но его огненное ядро
движется –
так в деревне
дождик бьёт в перевёрнутое ведро»
 
 
на трамвайной остановке
спал на лавке человек
выставив колени
и с таким лицом –
как если бы ему снились радуга над колодцем
и брат с отцом
 
 
«я тебя люблю – как линзу, собирающую мир»
«лодка уткнулась
в берег: собака скачет
и кругами, кругами ловит холмы, лес, хвост»
 

* * *

 
посмотри на
северных цвет
оленя и стáда
 
 
и стадá – пяʹтна бéга
 
 
посмотри на любое:
там,
там ли твой олень
 

* * *

 
сшили из дерюги
лицо земли, и подруги
по ней прошли
посмотрели на цветы:
– это вы цветы
или мы цветы?
посмотрели на круговорот
стрижей, дней и, наоборот,
дней, стрижей,
стали старые, у кротов
ночью спросили:
– как там, в земле, готов
ход на ту сторону нам-цветам?
холодно там?
 

* * *

 
ночью гóлоса и соловушкой корабля
поёт дальняя кораблю земля
и луна и мачта
а на сетчатых лестниц ловушку
смотрит ёж
линий между светил в созвездьях,
и постепенно
так настраиваются глаза у нас и у них
что секстанту, хронометру
стыдно своих насечек,
бочкам ополовиненным – лёгкого плеска
волнам – мирного блеска,
и бури вес
чуть шевелится с всех семи
сторон океана
– так края платка, из которого вяжешь куль,
складкой падают, если вдруг решишься остаться,
и предутренний этот холод перед дорóгой
вдруг прогрет до корней волóс и корней травы
 

* * *

 
у станка
ткацкого – черепашьи
лапы стукаются
 
 
зазеваешься – и сто лет пройдёт:
вокруг
все чужие
 
 
зазеваешься снова –
вернёшься:
вот, все родные
 
 
не поймут, почему так
счастлива,
но и сами:
 
 
стук о стук
лап и лап,
ковёр
 

* * *

 
у туземцев на ушах
стихотворение о мышах
а на носовом кольце –
чертеж хода солнца
оно греет мышей, предметы
и иногда
так обводит колючки –
как навсегда
у туземцев на глазах
совершается не ход
времени, а бирюза
ваших глаз, миссионеры
вот один из вас влюбился
в девушку а та идёт
по далёкому холму
знает песенку одну:
у коровы белой – рёбра
у коровы белой доброй
и как плошка молока
жизнь на звук тупа, легка
тихо танцуешь пальцами
по её дну
и все видят тебя одну
высоко-высоко
летит вытянутая пылинка
так алмаз по стеклу ведёт –
и идёт свет от снимка
в Англии в это время
лошадь рожает
жеребёнка в прозрачном мешке
а крестьяне ждут урожая:
тут мы сеяли-сеяли
и тут сеяли-сеяли
и глаза иногда сияли
и вот вся жизнь