Текст книги "Город С"

Автор книги: Василий Батарейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А какой костюм ты хочешь? – сделав глоток, произнес мужчина. – Кто тебе нравиться? Из мультфильмов или еще откуда-то?

– Я хочу быть Соней Блейд из Мортал Комбата, знаете такую игру? Она сильная и крутая.

– М да, – Савельев сделал глоток из кружки, – ну и кумиры у вас. Я такую игру не знаю. Не играл. В моем детстве компьютерных приставок не было, а сейчас у меня просто нет времени на игры, да и интереса нет, собственно, да и не по статусу мне в игры играть. Ну, допустим, Соня, как ты там сказала, Блейд, – Юрий Васильевич почувствовал боль в пояснице, поставил кружку на стол, прошёл мимо девушки и сел на кровать. – Чай сейчас остынет совсем, сама пойдёшь на кухню его греть. Ну и что нужно для твоей этой Сони?

Тома сделала большой глоток, допив весь чай, опустила кружку на стол.

– Практически ничего. Чёрную кепку с надписью полиция, чёрную футболку и черный жилет с карманами, как у военных, ну спецназа, ну вы, наверное, меня понимаете, – девушка, упершись руками в колеса, повернулась к Савельеву.

– Пониманию, понимаю, – разглядывая глиняную статуэтку кавказца, стоящего на камне с надписью «Сочи 2009», в шкафу, ответил Юрий Васильевич. – И все?

– А. Ещё перчатки черные, ну такие, с обрезанными пальцами. Знаете?

– Знаю. Понял. Думаю, я справлюсь, – улыбнулся Савельев, – будет тебе твоя Соня. Может тебе форму полицейского целиком привезти, с кобурой и ремнём? Будешь косплеить под офицера полиции, какую-нибудь Каменскую.

– Да ну, что вы, засмеют совсем, – зевая, произнесла девушка, – сейчас у нас другие герои. Ну, если снимут классный фильм про нашего полицейского, где он совсем крутой и в запоминающейся и крутой форме. Тогда может и да. А так, засмеют меня.

Движения девушки становились медленнее, а речь протяжнее. Глаза её слипались. Веки медленно и уверенно закрывались.

– А как вы думаете, Юрий Васильевич, – медленно и протяжно, закрывая глаза начала Тома, – где лучше жить, во Франции или в Германии? Там сейчас столько…, – не договорив фразы, она опустила голову.

Савельев медленно поднялся с кровати и подошёл к девушке.

На мгновение Тома открыла глаза.

– Так спать захотелось, – прошептала Тома, – много приезжих. Из Африки. Где лучше? Где? – она снова опустила голову.

– Нам этого не узнать. Когда я служил в армии, у нас в роте был парадоксально умный старшина, он был кандидатом педагогических наук и его постоянно звали в политотдел и предлагали офицерское звание, но он всегда отказывался, думаю, и сейчас никто не знает почему. Так вот, этот прапорщик говорил, что ничего нельзя оценить, если это ничего нельзя сравнить с чем-то другим, – Савельев стоял над девушкой и смотрел на её голову. Рассмотрев хитро сплетённую косу густых волос, он опустил взгляд на шею и часть оголившейся спины, показавшейся из-под выреза на кофте. –  Умный был человек. Бил нас, правда, но делал это исключительно педагогично, – мужчина улыбнулся, наклонился к голове девушки и обеими ноздрями втянут запах её волос.

Савельев почувствовал, как забегали мурашки по его спине и рукам, как зашевелились волосы на голове, как свело внизу живота. Мужчина правой рукой взял девушку за лицо и поднял вверх. Потом потряс головой девушки в разные стороны. Держа Тому правой рукою за щеки, левой рукой он приподнял веко на левом глазу девушки. Глаз был закатан.

«А вообще уёбок он был, сука», – произнёс Савельев.

Он наклонился и, подложив правую руку под колени девушки, а левой взяв за спину, поднял Тому.

«Умничал вечно, и пиздил нас, поэтому в штаб и не шёл, потому что там пиздить некого, а тут целая рота сопляков, пизди ни хочу. Мразь».

Савельев бросил девушку на кровать и распрямился.

«Почему вы товарищ, Савельев не подшиты, а? – Савельев снял пиджак и бросил его на пол. – Да потому что, пидор, блядь, я дневальным стоял, толчок пидорил, а потом, после наряда, вместо отдыха твои лекции слушал про Макаренко и другую хуйню, блядь».

Савельев снял галстук и расстегнул рубашку.

«Сука, найти тебя надо и ебало расхуярить», – Юрий Васильевич снял рубашку, бросил её рядом с пиджаком и, начал расстегивать ремень на брюках.

Остановившись, он развернулся и прошёл на кухню. На кухне он взял портфель и вернулся в комнату. Расстегнув ремень, Савельев снял брюки. Оставшись в трусах и носках, он наклонился к девушке.

«Какая тебе, блядь, Франция?! Нахуй ты там нужна? Ты и здесь никому, абсолютно никому, сука, не нужна, даже твоей матери. Ты обуза. Франция, – мужчина оскалил зубы, – Хуянция, блядь. Здесь и сдохнешь в этой убогой хате».

Савельев положил тело девушки ни живот. Руки Томы застыли в неестественном положении, голова была повёрнута направо. Савельев засунул руки под девушку и, нащупав пуговицу брюк, расстегнул ее. Приподняв таз девушки, он расстегнул молнию на ширинке.

«Сони, хуени, чему вас, сука, учат? Что у вас за говно в башке? Какие, блядь, Сони? Ну, что нет нормальных кумиров? Учителя ваши, пустоголовые, позаканчивали ебаные колледжи, а сами кресты крестами, пустые как шар воздушный, ни хуя вам дать не могут», – Савельев стянул брюки с девушки.

Под брюками оказались худые ноги, совершенно безжизненного цвета.

«Франция, Германия, блядь, кто-то, сука, ворует и живёт в Европе. А мне даже спиздить в этой жопе нечего, – Юрий Васильевич, открыл портфельчик и достал небольшую жестяную банку. – Дороги не строю, зарплаты не плачу, сука, – он открыл банку и указательным пальцем правой руки зачерпнул мазь, – нет денег, сука, и никто не даёт, ни край, ни столица, никто, и блядь, взятку никто не предлагает, потому что в нашем городе, – Савельев замолчал».

Мужчина снял трусы, смазал головку полового члена мазью и сел на колени на кровать, так, что девушка оказалась под ним, между его ног. Савельев проворно снял с Томы трусы до колен и приподнял маленький таз ее тела.

«На хуй никому ничего, сука не нужно, ни земли, ни недвижимости, никто, – Савельев нависал над телом девушки, держа член в правой руке, – ничего не хочет, ни строить, не продавать, ничего. Кому-то ручки дарят с бриллиантами, у кого-то море есть, а у меня, жопа, даже бумагу домой унести не могу, её, сука, нет».

Мужчина, продолжая ругаться, левой рукой отодвинул левую ягодицу девушки и, удерживая член правой рукой, направил его в задний проход. Савельев опустил обе руки на кровать и начал двигать тазом.

«Слушают всякое говно. Не вкуса, не мозгов. Быдло. Хотите, блядь, брутальщины, так включите Высоцкого. Хотите лирики и мелодичности, включите Фредди. Или дырявых и нарков системных слушать западло?» – Савельев стёр пот со лба.

Кровать тихо поскрипывала в такт движениям Савельева. Из форточки веяло прохладным осенним воздухом. Осень, закрыв дверь за ушедшим летом, снимала обувь и вешала пальто на плечики. В планах у неё было разместиться поудобнее и провести в этом городе свои законные три месяца. Юрий Васильевич смотрел на форточку и думал о том, как бы не простудиться.

«Думаете эти ваши псевдошансонье, – не унимался Савельев, – че, не торчат? Ещё как торчат. А половина в жопу ебеться. А хули, в столице живут».

Мужчина сжал губы, закрыл глаза и, подняв голову вверх, зарычал. Остановившись, Савельев громко и протяжно выдохнул. Вытащив член, мужчина встал с кровати, достал из портфеля носовой платок и протер половой орган.

Наклонившись над Томой, Юрий Васильевич, отодвинув рукой левую ягодицу девушки, вытер ей промежность. Убрав носовой платок и банку с кремом в портфель, Савельев начал одеваться. Мужчина молчал. На девушку он не смотрел. Его взгляд был прикован фигуркой кавказца в шкафу. Одевшись, Савельев, аккуратно натянул трусы на Тому, и принялся надевать штаны. Процесс надевания штанов, оказался для Юрия Васильевича, проблематичным. Мысленно вознося лето за женские юбки, мужчина возился с ногами Томы.

Через некоторое время, Савельеву удалось надеть на неё штаны. Савельев поднял девушку и посадил в кресло. Тома сидела в кресле, склонив голову себе на грудь. Савельев развернул кресло к столу. Расправив покрывало на кровати, он взял портфель и вышел в коридор. Надев свою обувь, он заглянул в комнату, и ещё раз посмотрел на фигурку кавказца. Было в ней что-то незаконченное. Композиция была сыровата. Поймав себя на этой мысли, Савельев достал из кармана брюк несколько банкнот, положи их под коробку с косметикой и вышел из квартиры, захлопнув дверь.

«А на дижестив у нас коньячок», – тыкая пальцем в кнопку вызова кабины лифта, произнес Юрий Васильевич.

Савельев вышел из подъезда. Приподъездная лавочка была пуста. Машина стояла напротив. Водитель выбежал из машины навстречу Савельеву, взял из его рук портфель и убрал его в багажник. Юрий Васильевич залез в машину, и громко выдохнул.

«Ну, слава богу, – произнёс мужчина, доставая бутылку коньяка из полиэтиленового пакета, лежащего рядом на сидении. – Электорат ебаный, – выдохнул Савельев. Открыв бутылку, он поднёс её к губам и сделал три больших глотка. Его внимание привлекло что-то белое, лежащее в пакете. Пошарив по пакету, Юрий Васильевич достал из него конверт».

– Это, что еще? – наклонившись в сторону водителя, спросил Савельев, показывая ему конверт в зеркало заднего вида.

– Первый раз вижу, – напрягся парень за рулем, – там, кроме коньяка ничего не было, я сам клал.

– Клял ты хуй на свою работу! – раздраженно проворчал Юрий Васильевич, возвращаясь в исходное положение заднего пассажира.

Установив бутылку с коньяком в отверстие подлокотника, мужчина открыл конверт. В конверте лежал театральный билет.

– Ну и хули, стоишь, блядь? Поехали!

Водитель перевёл взгляд с зеркала заднего вида на лобовое стекло и нажал на газ.

В окне третьего этажа, торчала голова старушки.

«Как машины покупать деньги есть, а как ремонт в подъезде сделать – денег нет», – произнесла женщина, наблюдая как, проехав до поворота, из двора выезжала чёрная автомашина, которая смотрелась в этом городе, мягко говоря, из как будто пришелец из другого мира.

Глава 2

– Вот скажи, брат, от чего в человеке появляется злость? Какая злость, спросишь ты? Та самая, что заставляет человека калечить и убивать подобных себе по роду. Вот ведь незадача. Скажи? Молчишь! Ну, молчи. Ведь злость же в человеке не всегда. Ведь появляется из утробы он без злости. Когда он только родиться, он глуп, скажешь ты, и поэтому не может ничего чувствовать, не только злости, но и ничего другого. Да, ты прав брат. Но и с маленьких лет, нет в нем злобы. А в один миг она возьми и появись. И где ее начало, откуда отсчёт вести? Где родиться она? В семье? И это верно. Да только не всегда. Бывают и семьи полными чашами и любят отпрыска, и души в нем не чают, и все равно в ребёнке злоба появляется. Она у всех появляется. И в семьях любящих и семьях не любящих, и с родителем и без. По-разному она появляется. И не связать ее появление с теплом и уютом в доме, потому как злость неодинаково зарождается. У кого-то больше, кого-то меньше берет. Но берет все же. И не поделать ничего. Скажешь природа? А, что природа? Природа наделяет человека злостью? Или Бог ее в человека вкладывает. А если так, то зачем? Или нельзя человеку жизнь прожить без злобы? Без злобы на себя, на других, на другое. А так и есть, брат мой, нельзя. Совершенно нельзя без злобы жить. Без неё не выживешь. Не получиться. Да только границы ее должны быть в человеке очерчены. Когда на себя зол это хорошо. Совершил человек ошибку, злобу на себя затаил, да и стал лучше. Такая злоба есть не что иное, как совесть. И с такой злобой человек, как человек живет. И есть он человек. С совестью человеку положено жить, ибо по-другому в нем человеческого совсем не останется. Развеет все человеческое в нем. А когда на другого зол, спросишь ты, что это? Если зол на него из-за того, что его злоба к себе мала, то правильно это. Мала злоба за свои ошибки у человека, значит, совесть мала у него. Или нет ее вовсе. А человек не один живет. А среди других, у которых совесть есть. И без совести он из всех людей выпадает. А раз выпадает, то и живет один, а раз так, без других людей живет, то и не человек он. На такого, у которого совесть совсем мала или нет ее совсем, злиться то и нужно. Возьми такая злоба, да и роди в нем совесть. А если и нет, то такая злоба от его поступков защитит. Как от дикого зверя. И спасёт человек жизнь свою и совесть свою от его злости. А если зол на другого человека, потому что у того больше есть чем он сам имеет, то такая злоба зовётся завистью. Смотрит человек, что другой от природы лучше вышел и умом и телом, а может, имеет деньги и власть над другими людьми, потому что долго к этому шёл или случай такой сделался, и себя изнутри грызёт. И от этого все злее становиться. Зависть его поедает. Ведь и совесть человека гложет, скажешь ты брат. Да, прав будешь ты. Так и есть. И совесть над человеком свою казнь творит. Но ведь вот какое дело, совесть розгами, да кнутами бьет человека, а зависть, брат мой, сразу члены отнимает. И нет страшнее злобы человеческой, чем зависть. Она в человеке, против его человеческой сущности. И не делает она его лучше, не заставляет себя менять и стараться лучше стать, а мучает человека и калечит его. А человек ведь как устроен. Если, его ранит или калечит что-то, он будет с этим бороться, потому, как жить хочет спокойно. И вот чтобы зависть изнутри его не душила, он пойдёт на многое. На любой грех. Страшные дела будет творить, чтобы зависть побороть, и про совесть свою позабудет. И не будет щадить не совести своей, не совести другого человека, да и самой его жизни, человека этого. Так брат? Все верно, так. Переступит человек через границу той злобы, что делает его лучше, что в нем рождает человечность. И будет он брать чужое, и будет ломать кости человеческие и жизни лишать. И душу другого человека калечить. И будет тем кормить свою злость, лечить свою зависть. А совесть, спросишь ты? Что она может против зависти. Ведь совесть и есть, то, что человека человеком делает. Она же в нем человеческое создаёт, и только на ней все человеческое держится. Ничего, брат мой, ничего не сможет совесть против зависти сделать. И как только в человеке злоба как зависть зарождается, умирает в нем совесть, а значит и человек в нем умирает. И сделать ничего нельзя. Никак не искоренить и не остановить. И чем дольше человек с завистью живет, тем больше злобы в других людях вырабатывает. Заражает их своей злостью, как неизлечимой болезнью. И чем быстрее остановить его, тем лучше для людей всех, кто с совестью живет, будет. А как остановить его? Как остановить в человеке злобу? Правильно, брат мой, правильно. Все ты правильно говоришь.

Глава 3

Около полудня местного времени, по городу С., в его индустриальной части, вдоль улицы ехал автомобиль. Дорога была покрыта толстым слоем гравия и солидным слоем пыли. Проезжую часть между полосами движения автомашин разделяла клумба, с бесперспективно высаженными активистами пионерского движения в один из майских советских субботников, как водится, в одну линию, тополями. Тополя благополучно умерли, и теперь их скелеты как бы напоминали проезжающему мимо населению, что «все там будем, рано или поздно». Вероятно предусмотрев такой исход, те же активисты, в конце посадки установили щит, предлагающий водителям сбавить скорость, ибо не исключена возможность наезда на пешеходов и других негативных последствий лихачества. Щит был сделан из металла и надежно вживлён в искусственную насыпь аллейной клумбы. Краска на щите осыпалась от времени, но текст был читаем. Хотя, даже если бы надпись на щите была безнадежно утеряна, несколько поколений жителей города без ошибочно бы процитировали написанное.

Автомобиль отечественного производства, с гордым именем «Нива», грязно бордового цвета, проехав по улице, поднял пыль и, объехав стенд, повернул в проулок. Водитель автомобиля с коврика на приборной панели взял мобильный телефон. Экран мобильного засветился. Нажав дважды на дисплей, мужчина поднёс руку к правому уху.

–Алло! Да! Выходи. Подъезжаю.

Автомобиль был старый, как и все вокруг. Вместе со всеми остальными декорациями, он смотрелся очень к месту. Был частью города и неотделимым его элементом. Кузов машины был поражён ржавчинной. На дверях правой стороны имелись следы от контакта с твёрдым препятствием. На лобовом стекле красовались две параллельные трещины от одного края до другого. Трудно передать состояния остальных частей и механизмов. Одно можно сказать точно – не смотря на недостатки, колеса автомашины крутились в такт потугам двигателя и перемещали пятую точку владельца из пункта «а» в пункт «б», с необходимыми временными показателями, что полностью устраивало хозяина пятой точки.

Автомобиль проехал двести метров и остановился возле подъезда пятиэтажного панельного дома.

На крыльце подъезда стоял мужчина в чёрном балахоне до земли, в чёрной вязаной шапке. Увидев мужчину в балахоне, водитель автомашины поморщился. После того, как пыль, поднятая тормозящим автомобилем, опустилась, мужчина подошёл к автомашине, наклонился к водителю, и, проведя рукой по длинной бороде, поздоровался.

– Сергей Сергеевич, моё почтение!

– Не еби мозги, дурак. Давай быстрее, – водитель высунул из окна двери руку и протянул её стоявшему возле машины.

Бородач достал из кармана коробку и вложил в ладонь Сергею Сергеевичу.

– До свидания, – протянул мужчина в балахоне и провёл рукой по бороде.

Водитель автомашины ни сказав, ни слова, выжал сцепление и, включив передачу, поехал прямо. Выехав на небольшой проулок, машина свернула  на дорогу между частными домиками с покосившимися заборами. Автомобиль стремительно несся по дорожным ухабам, поднимая клубы пыли и раскаты собачьего лая. Через несколько минут, автомобиль остановился возле металлического серо-синего облезлого забора и сделав контрольный выстрел из глушителя, заглох. Мужчина взял с панели мобильный телефон и убрал его во внутренний карман чёрной кожаной куртки, поднял с пассажирского сидения папку для бумаг и вышел из машины. Захлопнув дверь с третьей попытки, закрыл её на ключ и, повернувшись стремительным шагом, проследовал вдоль забора. За забором стояло трехэтажное кирпичное здание, серого цвета. Здание было старое. О возрасте здания и отсутствии средств на его ремонт свидетельствовали трещины под каждым окном и местами отсутствующие под крышей кирпичи. Возле крыльца здания толпились мужики с охотничьими ружьями в чехлах за спинами и в руках, бурно обсуждающие последние скудные события города, рядом на корточках сидели трое мужчин в чёрных спортивных костюмах с посиневшими от наколок руками. Водитель Нивы наблюдал эту картину всю свою сознательную жизнь, изо дня в день, и безумно устал от этого.

Мужчина подошёл к зданию и, не обращая внимания на толпу, открыв дверь, вошёл внутрь. Кто-то из толпы поздоровался. Сидевшие на корточках встали.

Войдя в здание, Сергей Сергеевич, прошёл турникет и подошёл к стеклу, за которым в небольшом помещении сидело двое в форме. Помещение было небольшим и вкупе со стеклом напоминало аквариум. Один из находящихся внутри разговаривал по телефону и быстрыми движениями делал записи в помятом журнале. Второй привстал и, глядя на Сергея Сергеевича, произнёс: «Без происшествий. Бологурову я позвонил. Через полчаса будет. Мишин с задержанным в ИВС.». Сидящий обернулся на слова напарника и, увидев Сергея Сергеевича, не убирая трубку от уха, тоже привстал.

Мужчина, ничего не сказав, повернул направо и пошёл по узкому коридору. Коридор изобиловал дверьми, стендами и лавочками. Пол был покрыт мелкой плиткой окрашенной коричневой половой краской. Стены были побелены до середины, от середины до пола были окрашены в синий цвет. Возле одного из кабинетов на стене отсутствовал кусок штукатурки площадью с тетрадный лист, оголяя кирпичные внутренности.

Сергей Сергеевич прошёл до конца коридора и повернул на лестницу, поднявшись на второй этаж, вышел в коридор второго этажа. Второй этаж был создан по образу и подобию первого, за исключением покраски стен и пола. Здесь плитка на полу была окрашена краской синего, а стены коричневого цвета. Стены были оббиты и исцарапаны. Мужчина подошёл к кабинету с надписью «Приемная». В кабинете сидела и что-то писала девушка. Увидев мужчину, она подскочила. Сергей Сергеевич, засунул руку в карман куртки и достал оттуда ключ от машины, переложил его в руку с папкой, и со следующей попытки, достал ключ от кабинета.

– Кто звонил? – не смотря на стоявшую девушку, произнес мужчина.

– Звонили из военно-следственного по делу Лаптева, а ещё из прокуратуры. Ничего не сказали. Вас спрашивали. Не успела записать кто именно. Кузнецов принёс рапорт, и вот ещё несколько писем пришло, – девушка начала собирать со стола разбросанные бумаги пухлыми пальцами.

Дверь отрылась, и мужчина исчез за дверью. Девушка, собрав бумаги в кучу, поправила юбку и, взяв листы, покачивая пышными бёдрами, выплыла из-за стола.

– Будете смотреть, Сергей Сергеевич? – появившись в дверном проеме, пролепетала девушка.

Сергея Сергеевича в кабинете не было. В дальнем углу помещения была открыта дверь. Оттуда слышались звуки хлопающих дверей шкафа, а потом повеяло табачным дымом.

– Не сейчас. Зайдёшь через час. Найди мне Мишина, – донеслось из открытой двери.

– Поняла, – произнесла девушка, и, сделав шаг назад, покинула дверной проем, закрыв за собой дверь.

Сергей Сергеевич стоял у открытого окна и курил. Осень. Осень захватила город. Сделала его ещё серее и унылее. Не было в ней ничего романтического. Мужчина поднял руку с сигаретой к лицу. Держа сигарету между указательным и большим пальцем фильтром вниз, он медленно и глубоко затянулся, внимательно посмотрел на тлеющий окурок и выдохнул, выпуская дым на улицу. Чертова осень. Она в этом городе постоянно. Даже летом. Этот город-обитель осени, здесь она родилась и осталась жить, потому, как в институт поступить не вышло, а без высшего образования, ей осталось лишь торговать рыбой на местном рынке.

Курящий никогда не был мечтательной натурой. Все философские размышления о сущности того или иного явления и его влиянии на судьбу вселенной или конкретного человека, были ему чужды. Весь спектр природных метаморфоз, толкающий людей с тонкой душевной организацией на создание материальных и нематериальных шедевров, у Филатова не вызывал никаких эмоций. Можно даже сказать, совершенно никаких. Филатов был человеком сухим, закрытым, злым и эгоистичным. Друзей он не имел. Но сейчас, происходящее с природой вокруг, вызывало в нем тревогу и раздражительность, видимо сказывались отголоски произошедших недавно событий. Грудь Филатова что-то сжимало. Единственное о чем он сейчас думал с вожделением, это о содержимом кармана его кожаной куртки.

Сделав ещё пару затяжек, Сергей Сергеевич, с размаху метнул окурок в открытое окно. Остаток сигареты сначала стремительно пролетел вперёд, а потом, потеряв ускорение, начал неуклюжее пикирование вниз, и проникнув в ячейку металлической сетки ИВС, упал на двор, где прогуливаются заключенные. Человек, стоящий под сеткой, увидев упавший окурок, поднял взгляд вверх. Сергей Сергеевич вытянул руки в стороны и, стянув створки, закрыл окно. Мужчина внизу опустил взгляд, нагнулся и, подобрав окурок, жадно затянулся. Осень. Гребаная осень.

Сергей Сергеевич зашёл в рабочий кабинет, отодвинул потертое кожаное кресло чёрного цвета и сел за стол. На старом лакированном столе стояли подставка под ручки и контейнер для бумаг, выполненные из дерева умельцами, оттачивающими свои навыки столярного дела в местах не столь отдаленных. В левом углу стола лежала клавиатура, и торчал огромный монитор из белого пластика, пожелтевшего от времени и табачного дыма. На его выпуклом лице святился циферблат часов на фоне государственного флага. Стены кабинета были оклеены пожелтевшими обоями в синюю полоску. Слева от стола стоял металлический несгораемый шкаф, свежевыкрашенный коричневой половой крачкой. В дальнем углу кабинета стоял деревянный, и в полнее горящий, шкаф. Полки шкафа были заполнены кодексами, комментариями и папками с различными надписями, сделанными от руки. Пол покрывал вышарканный паркет.  Все в кабинете было пропитано старостью и сигаретным дымом.

Сергей Сергеевич подвинул ближе пепельницу, закурил, держа сигарету между большим и указательным пальцем фильтром вниз, глубоко затянулся.

Раздался стук, после чего открылась дверь и, в кабинет заглянул мужчина в возрасте, в форме с погонами подполковника.

– Разрешите? – произнёс мужчина.

– Заходи, Иосифович, – выпустил дым хозяин кабинета.

– Я на счёт отпуска Елисеева.

– Что с ним? – прорычал начальник.

– Надо отпускать. Год к концу, мы ему с весны переносим, край приедет, выебут.

– Товарищ подполковник, – Сергей Сергеевич опустил сигарету в пепельницу, – у меня на площадке соседку ёбнули, вся хата в крови, тело две недели найти не можем, –  мужчина перешёл на крик, – вот за это точно выебут. Уже ебут! Каждый день звонят и ебут! Короче, – смягчил голос Сергей Сергеевич, – мне на его отпуск по хуй, пока дело не закроем, он сидит и работает. И больше к этому вопросу не возвращаемся.