Текст книги "Конструкторы"

Автор книги: Василий Вишняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

10. Длинноствольная пушка

«На свете счастья нет», – сказал великий поэт. И Александр Метелин был с ним вполне согласен. Доказательства? Он лично никогда, ни по какому поводу счастливым себя не чувствовал – это раз. Никто из его серьёзных друзей, близких и дальних родственников о счастье не говорил и не мечтал – это два. Теоретически он допускал, что человек, особенно юный, незрелый, способен впасть в состояние, которое обычно именуют счастьем, а точнее следовало бы называть эйфорией. Но такое состояние не бывает продолжительным. Более того, оно неминуемо влечёт за собой расплату. Да, да, об этом есть неплохой рассказ у Куприна. Откуда-то с Дальнего Востока возвращается в Петербург счастливый человек. Он охвачен страшным нетерпением, на каждой станции отстукивает телеграммы – еду, еду, еду; в ответ летят телеграммы возлюбленной – жду, жду, жду! Счастье всё растёт, выходит из берегов, человек наверху блаженства. На столичном перроне он первым бросается из вагона и… попадает под колёса. Такой финал – не случайность. Он логичен, он – прямое следствие неосторожности в результате эйфории, охватившей влюблённого.

Так есть ли смысл стремиться к такому эфемерному, непродолжительному состоянию? Конечно, нет. Метелин и не стремился, и посчитал бы глупцом человека, который грезит о счастье.

А вот несчастье не столь эфемерно. Чувствовать себя несчастным, и даже очень, Метелицу доводилось не раз. Это состояние порой бывало продолжительным, устойчивым, недаром есть пословица: «Пришла беда, отворяй ворота!» Только Метелин говорил об этом по-другому: «Полоса неудач».

Правда, Александр твёрдо знал и то, что полоса неудач не бывает вечной. Рано или поздно, а по теории баланса должен появиться уравновешивающий момент в виде более или менее крупной удачи. Она не может не прийти, ибо всё в природе стремится к равновесию. Вот она, эта удача, наклёвывается! Маленький огонёк в конце тоннеля… Терпение, терпение… Есть!

Такой удачей, положившей конец длительной полосе неприятностей, Метелин посчитал установку на танк новой длинноствольной пушки. Вот теперь наконец конструкция завершена. Вот теперь в их танке гармонично сочетаются огневая мощь, броневая защита и подвижность – три кита, на которых держится эта удивительная боевая машина. Достичь этого непросто, ибо при изменении одного параметра, например, толщины брони, приходится менять всё остальные. И порой получается ситуация, как у кулика в болоте, – нос вытащил, хвост увяз…

Зато когда достигнута наконец гармония – происходит чудо: всё на месте, всё как надо, всё наилучшим образом. Как в хорошей шахматной партии, когда позиция становится выигрышной, – все фигуры стоят активно, все взаимно защищены и в распоряжении гроссмейстера несколько ходов, один другого сильнее. В проигрышной же позиции всё наоборот – и король открыт, и фигурам некуда ходить, и ферзю мешает собственная же пешка…

Да, хорошая конструкция всегда гармонична. И только гармоничная конструкция жизнеспособна. Более того, гармоничная конструкция не может не завоевать, обязательно должна завоевать себе право на жизнь!

…Главный конструктор, очень довольный, посветлев лицом, уже взял цветной карандаш, чтобы чёткой подписью утвердить чертёж. Но вот карандаш его неожиданно замер, а на лицо набежала тень. Грифель ткнулся в дульный срез пушки.

– Ствол выходит за габариты танка?

И словно током дёрнуло Метелина. Да, сомнений нет – проекция ствола при положении «вперёд» пересекает переднюю линию корпуса. Это значит, что, преодолевая, например, вертикальную стенку, танк ударит в неё не лбом корпуса, а стволом пушки, который на это не рассчитан. А спускаясь, скажем, в овраг, может упереться своим длинным стволом в землю. Какая уж тут гармония?! Розоватый свет, в котором так приятно виделось будущее, исчез, Метелин ясно увидел тусклые зимние сумерки, свой серый чертёж, скучно белеющий на столе, усталое, буднично озабоченное лицо Михаила Ильича.

– Это какое-то наваждение, – зло усмехнулся он. – Опять тупик!

– Ну зачем же так сразу – тупик? – спокойно возразил Кошкин. – Мы ещё с вами подумаем, посмотрим, что можно предпринять.

– Придётся отказаться от длинного ствола, оставить прежнюю пушку.

– Надо подумать. Длинный ствол – это повышение начальной скорости снаряда, а значит, и бронепробиваемости. Рассуждая логично, можно предвидеть, что в будущем стволы танковых пушек станут ещё длиннее.

– Вряд ли. Тут, вероятно, такой же тупик, как с колёсным ходом.

– От колёсного хода мы отказались правильно. Он бесперспективен для танков. А вот о длинноствольной пушке этого не скажешь, – не согласился Михаил Ильич. – Увеличение бронепробиваемости – магистральный путь развития танкового оружия. Тут надо искать выход. Подумаем, Саша, хотя бы до утра. Утро вечера мудренее.

«Думай не думай, а положение безнадёжное!» – решил Метелин. Но, вернувшись в свой отсек, всё же занялся подсчётами и к часу ночи установил интересный факт: при максимальном угле возвышения ствол за габариты почти не выходит. Отсюда предложение – стопорить пушку по-походному в положении, когда стволу придан максимальный угол возвышения.

Утром Метелин поспешил в кабинет главного. Михаил Ильич выглядел бодрым, радостно-возбуждённым.

– Вот посмотри-ка, Саша! – сказал он, пододвигая к нему листок с карандашным рисунком. – Кажется, и эту крепость мы одолеем.

На рисунке Метелин увидел танк, у которого очень длинный ствол пушки был развёрнут назад и поддерживался подставкой, укреплённой на кормовом листе брони. Ствол напоминал довольно толстое бревно.

– Артиллеристы тянут свои пушки стволом назад, – объяснил Михаил Ильич. – Почему бы и нам не последовать их примеру? В этом случае нет и не может быть никаких ограничений ни по длине ствола, ни по калибру! А развернуть пушку в боевое положение при хорошем электроприводе не проблема.

– Отличное предложение, Михаил Ильич. Лучше моего.

– А что у тебя? – живо, с интересом спросил Кошкин. – Ну-ка, выкладывай.

Познакомившись с расчётом, он весело сказал:

– Ну вот видишь – не так страшен чёрт, как его малюют. Я за твоё предложение. Пушка со стволом, поднятым вверх, как копьё, – это даже красиво. Готовь чертёж стопора по-походному. В таком виде всё пройдёт как по маслу, даже наши недруги прикусят язык.

– Сомневаюсь, Михаил Ильич.

– С пушкой назад проскочить было бы труднее, – засмеялся Михаил Ильич. – Хотя, возможно, что именно за этим способом будущее. Особенно для тяжёлых танков.

Метелина не раз удивляло, что главный так легко отказывается от своих предложений, принимая чужие. Что это – беспечность или щедрость таланта? Не меньше удивляло и то, что Кошкин внешне спокойно реагировал не только на обычные неполадки в работе, но и на тайное, а иногда и явное противодействие многим своим начинаниям. Самого Метелина эти бесчисленные, часто нелепые препятствия раздражали и угнетали до того, что порой просто опускались руки. Как-то не выдержал, заговорил с главным на эту тему.

– Всё очень просто, Саша. – Михаил Ильич улыбнулся. – Каждое действие вызывает, не может не вызвать, противодействие. Это закон природы, одно из основных положений диалектики. Отсюда неизбежность борьбы, а борьба – основа развития, без неё нет движения вперёд. Поэтому, предпринимая какое-то действие, надо просто предвидеть возможное противодействие и быть готовым к борьбе.

– Но ведь часто это противодействие основано чёрт знает на чём, выдвигаются возражения, одно нелепее другого!

– Это только кажется. Нет ничего легче, чем считать каждого своего оппонента глупцом или злодеем. Некоторые так и делают. Извини, но это неумные и недалёкие люди. Надо в любом случае пытаться понять, чем вызваны те или иные возражения. Тогда самое, казалось бы, нелепое из них поможет увидеть какую-то слабость в собственной позиции и исправить ошибку. Столкновения мнений, борьба неизбежны и естественны, как сама жизнь. Так к этому и следует относиться. Маркса как-то спросили, что главное в его жизни, и он ответил: «Борьба».

Вот так всегда у главного конструктора – за простыми и обычными, казалось бы, поступками и действиями – принципиальная позиция, философское обоснование.

– А трудно бывает убедить людей в своей правоте, – продолжал Кошкин, – на мой взгляд, потому, что человеческое сознание консервативно. В природе действует закон инерции, существует инерция и мышления. Каждый предпочитает своё устоявшееся мнение чужому, непривычному. Человеческое сознание – не чистый лист бумаги, на котором легко написать всё, что вздумается. Это, скорее, черновик, исписанный и исчёрканный вдоль и поперёк так, что и слово-то вставить трудно. Вот почему новая светлая мысль часто наталкивается на упорное неприятие. Наверное, поэтому Маркс сказал, что самая неприступная крепость – это человеческий череп…

Удивительный человек! А может быть, общение с таким человеком, работа под его руководством – трудная, но громадной важности, беспокойная и наперекор всему успешная, – и есть счастье, дарованное ему, Метелину, судьбой?

11. Рейсы сквозь снега

В начале марта неожиданно начались снегопады. Кипенно-белые сугробы занесли заводской двор, снег покрыл крыши цехов, шапками повис на уже наливавшихся весенним соком ветвях деревьев. Отступила весна…

В предрассветной мгле раннего утра из заводских ворот вышли один за другим два танка, сверху почти до катков укрытые брезентами. За ними двинулся мощный тягач «Ворошиловец» с цыганской кибиткой, тоже обтянутой брезентом. Странная колонна бесформенно-неузнаваемых машин, ревя двигателями и подминая гусеницами пушистый снег, двинулась по Московскому шоссе. Ни одного прохожего не было в этот час на пустынных улицах окраины города. Лишь кое-где в окнах низких, засыпанных снегом домиков светились ранние огни.

Кошкин в армейском полушубке, валенках и меховой шапке-ушанке сидел на месте командира первого танка. Накануне он простудился. Но остаться на заводе или ехать в Москву поездом наотрез отказался.

– Раньше не болел, а теперь просто не имею на это права. Я должен ехать.

Немало энергии: потратил Михаил Ильич на организацию этого необычного рейса двух первых танков Т-34 своим ходом в Москву. Это была его идея – вместо обычных ходовых испытаний на военном полигоне, где танки один за другим ходят по кольцевому маршруту, провести их по реальным просёлочным дорогам, через овраги и реки, через леса и болота – почти тысячу километров до самой Москвы. А там, после пробега, – показ правительству в Кремле. Кошкин не забывал решившие всё слова: «Пусть они сделают предлагаемую ими машину, а мы посмотрим, так ли она хороша, как они говорят о ней». А из Кремля – на Карельский перешеек для боевых испытаний в реальных суровых условиях военных действий.

Каких только возражений не высказывали против этой, казалось бы, такой логичной и целесообразной идеи! Начиная с того, что танки секретные и вести их открыто через десятки городов и деревень недопустимо. А если выйдут из строя какие-то механизмы где-то в поле или в лесу? Где и кто их будет ремонтировать? Наконец, даже исправный танк может намертво застрять в овраге или в болоте, а ведь это новая секретная машина! Кошкин отвечал: «Танки надёжны, поломок не будет; не застрянем, у машин отличная проходимость в любых условиях. А если и случится что-то, так это хорошо – выявим недостатки в реальных условиях, а значит, и устраним своевременно».

Поддержал нарком – не тот, который когда-то напутствовал Кошкина у себя в кабинете, а новый нарком машиностроения – бывший матрос и чекист, а в недавнем прошлом – директор крупнейшего автозавода. Он прославился в начале тридцатых годов организацией знаменитого международного автопробега через пустыню Каракум. Первые советские грузовики под его руководством соревновались в знойных бескрайних песках с автомобилями иностранных марок, в том числе с фордовскими. Пробег прогремел на весь мир, и прежде всего потому, что в невероятно трудных условиях советские автомобили, к удивлению многочисленных маловеров и скептиков, показали себя отлично.

Идея пробега новых танков Т-34 с Особого завода своим ходом в Москву наркому пришлась по душе. Человек решительный и смелый, он не побоялся ответственности и санкционировал пробег, несмотря на возражения Салова. А Салов не просто возражал, он официально потребовал, чтобы оба танка были в установленном порядке доставлены на полигон для испытаний по утверждённой программе. Своих представителей для участия в пробеге направить отказался.

…Хорошо, что прошли снегопады. Дороги совсем, нет – снежный покров почти полтора метра! Танки пробиваются вперёд по башню в снегу, водители выдерживают направление лишь по цепочке телеграфных столбов. Но скорость всё-таки приличная – машины тянут на второй передаче. А что, если изменить разбивку и ввести ещё одну передачу между второй и третьей? Тогда, вероятно, машины пошли бы с большей скоростью…

За рычагами первого танка – Володя Усов, Он без полушубка, в фуфайке и ватных брюках, в сапогах. От работы рычагами и напряжения ему жарко: танковый шлем снял, всклокоченные волосы на голове мокры от пота. Не боится, что простудится, – парень здоровый, крепкий, А вот он, Кошкин, простудился и, кажется, серьёзно. Мучает кашель, сухой, назойливый. Михаил Ильич часто курит, в слабой надежде, что пройдёт, – клин клином вышибают, – но папиросы не помогают. В горле першит, кашель бьёт так, что отдаёт в висках. И далее в полушубке зябко – озноб. Хорошо бы выпить чаю с малиной или тёплого молока, согреться в тёплой постели, поспать…

Вскоре на обоих танках вышли из строя главные фрикционы. Что ж, условия действительно тяжёлые. Но это не оправдание. Механизм выключения фрикциона изготовлен с отступлением от чертежей – главный инженер, ссылаясь на производственные трудности, упростил конструкцию. Он, Кошкин, с этим не согласился. И не согласится. Он за такую простоту, которая не снижает, а повышает надёжность механизма.

Главные фрикционы заменить не удалось – требовалась слишком большая разборка. Тоже недостаток. Продумать: нельзя ли сделать так, чтобы сменить главный фрикцион можно было и в полевых условиях?

Водители Усов и Носик – настоящие асы – двигались дальше, переключая передачи с помощью бортовых фрикционов. Михаил Ильич и сам садился за рычаги. Он вёл танк как раз по тем местам, где потом, летом сорок третьего, разразилось решающее танковое сражение Великой Отечественной войны. Не знали тогда испытатели, что здесь, в степи под Курском, в честь великой победы танк Т-34 будет установлен на гранитном пьедестале…

Под Москвой испытателей встретил заместитель наркома. От него они узнали об окончании боёв на Карельском перешейке.

– Тому, что окончилась эта война, нельзя не радоваться, – сказал Михаил Ильич. – Но жаль, что мы опоздали.

Москва. В неё въехали не сразу – подождали на окраине, пока погаснут фонари и опустеют улицы.

По заснеженным, ещё зимним улицам и переулкам проследовали через центр к одному из ремонтных заводов.

На другой день заменили главные фрикционы. А в ночь на 17 марта поехали в Кремль.

У Спасских ворот пришлось долго ждать. Потом ворота открылись, и первая тридцатьчетвёрка двинулась под своды Спасской башни. Остановились на площади напротив колокольни Ивана Великого.

Доставкой машин в Кремль руководил Пётр Климентьевич Ворошилов – молодой инженер-танкист, сын наркома обороны.

Утро было пасмурное, холодное. У Михаила Ильича усилилась простуда. Он старался сдерживаться и всё-таки кашлял так громко и натужно, что привлекал неодобрительные взгляды лиц, окружавших членов правительства. Докладывал о танке П. К. Ворошилов. Докладывал спокойно, уверенно, чётко.

Сталин был в шинели и меховой шапке с опущенными, но неподвязанными наушниками. Он молча, внимательно слушал докладчика.

…Что-то Сталин скажет теперь? Не было сомнения, что он информирован о всех деталях борьбы вокруг нового танка.

Доклад окончен. Водители одновременно запустили двигатели. Две тридцатьчетвёрки, красиво развернувшись на кремлёвской брусчатке, прошли навстречу друг другу. Когда танки остановились и сизоватый дымок рассеялся, Сталин, ни к кому не обращаясь, негромко сказал:

– Это будет ласточка в наших танковых войсках.

Ласточка! Название и в самом деле чем-то подходило к машине, коротко и образно выражало возникавшее к ней тёплое отношение. Ласточка – вестник весны, поры расцвета…

После успешного показа в Кремле танки были отправлены для дальнейших испытаний на полигон. Обстрел корпуса снарядами сорокапятимиллиметровой противотанковой пушки показал, что Т-34 стоит на грани непоражаемого танка. Михаил Ильич, несмотря на тяжёлую простуду, был оживлён и весел. Когда полковник, руководивший обстрелом, чертил мелком на броне треугольник, подзуживал: «Не попадёт, промажет». Однако лейтенант, стрелявший из танковой пушки, хорошо знал своё дело: снаряд ложился точно в центр треугольника. Но… или рикошетил от наклонной плиты, или застревал в броне. Ни одной сквозной пробоины! Только одна болванка попала в щель между корпусом и башней и заклинила её. Михаил Ильич сделал очередную пометку в блокноте.

После испытаний заместитель наркома уговаривал его возвращаться на завод не с танками, а поездом.

– Теперь уже всё ясно, – говорил он. – Через неделю-другую состоится решение правительства. Танк будет принят в серийное производство. А тебе надо лечиться.

– Сейчас не до этого. Оказать тебе, какая у меня появилась идея? Так и быть, слушай: двигатель расположить не вдоль оси, а поперёк танка. Это позволит укоротить машину, при том же весе – усилить её броню. Я уже подсчитал – всё получается, лобовая броня может быть почти сто миллиметров!

– Это дело будущего, а сейчас тебе надо в больницу…

– Не могу, не имею привычки бросать товарищей на полдороге.

– Так что – тебя приказом обязать? Или и приказу не подчинишься?

– Не подчинюсь, – засмеялся Михаил Ильич.

И снова снежная дорога в холодней, тряском танке. Снова главный конструктор у приборов, за рычагами машины, наблюдает, делает заметки. А он был уже очень и очень болен…

Тех, кто встречал испытателей, поразил вид Михаила Ильича – лицо красное, словно горит, серые крупные глаза лихорадочно блестят, он часто надрывно кашляет…

Но силы ещё были. Он поехал не домой, а на завод и целиком отдался работе.

12. Звёздный час

В начале мая на завод прибыл необычный объект – купленный у Германии основной танк вермахта Т-III. Трудно сказать, чем руководствовался Гитлер, разрешая эту продажу. То ли двигало им изощрённое коварство – продемонстрировать несуществующее доверие к пакту о ненападении, хотя по его указанию в тиши кабинетов генштаба уже разрабатывался разбойничий план «Барбаросса», – то ли чванливая и наглая уверенность, что такой танк, как немецкий Т-III, русские сделать не в состоянии, даже имея образец. Уж во всяком случае, не успеют в тот срок, который ещё оставался до задуманного им вероломного нападения.

Т-III подали на завод ночью на отдельной железнодорожной платформе и после разгрузки установили в особом боксе, доступ в который был строго ограничен.

Конструкторы спецгруппы осматривали Т-III все вместе. Вскоре выяснилось, что смотреть, собственно, нечего. Аршинов, увидев корпус, пожал плечами – до наклона броневых листов немецкие конструкторы не додумались. Основной лобовой лист поставлен вертикально, подбашенная коробка – прямоугольной формы!

После огневых испытаний, проведённых в Малиновке, Аршинов чувствовал себя как маэстро, сотворивший гениальную симфонию. Не всё простое гениально, но всё гениальное – просто. Если броневой лист расположить наклонно, под углом шестьдесят градусов к горизонтали, то его противоснарядная стойкость при обстреле возрастёт вдвое. Говоря конкретно, наклонный лист толщиной сорок пять миллиметров становится равноценным стомиллиметровой плите, поставленной вертикально! Нечего и говорить, что лобовой лист корпуса тридцатьчетвёрки был установлен с наклоним именно в шестьдесят градусов! Увидев, что немецкие конструкторы сделали корпус своего Т-III по старинке, Аршинов испытал к ним в душе что-то вроде презрения. Он повернулся и вышел из бокса.

И у других конструкторов по мере осмотра понятное любопытство сменялось разочарованием и даже недоумением. Михаил Ильич попросил быть как можно внимательнее – может быть, какие-то детали всё-таки представляют интерес. Сам он, несмотря на не оставляющее его плохое самочувствие, влез в танк, сел на место механика-водителя. Вместе с Метелиным они осмотрели трансмиссию. Компоновка принципиально иная – коробка передач и бортовые фрикционы – впереди, перед механиком-водителем, ведущие колёса – передние. А двигатель – в корме танка, от него к трансмиссии по днищу машины в особом кожухе идёт карданный вал. Всё по схеме автомобиля, только наоборот. На Т-34 и двигатель и трансмиссия – в корме танка, ведущие колёса – задние. Конечно, это рациональнее – основные агрегаты расположены компактно, нет слабого звена – длинного карданного вала. Да и ведущие колёса сзади менее уязвимы от боевых повреждений.

Но главное, конечно, не в этом. Броня у Т-III – тридцать миллиметров, а пушка – калибром тридцать семь миллиметров. Такая пушка безопасна для брони Т-34 при стрельбе со всех дистанций. А семидесятишестимиллиметровое орудие тридцатьчетвёрки способно в любом месте пробить броню немецкого танка даже с предельной дистанции прицельного огня.

Решающее превосходство! А вот скорость у танков на удивление совпала – до пятидесяти пяти километров в час. Но гусеницы у немецкого танка узкие, мощность двигателя невелика, в сущности, он сможет двигаться лишь по хорошим дорогам. А тридцатьчетвёрка с её широкими гусеницами и мощным В-2 – вездеход, её не остановят ни распутица, ни снежные заносы…

Полное превосходство по всем основным показателям! А ведь его могло бы и не быть. А-20 – не лучше Т-III, даже слабее (броня всего двадцать миллиметров). Даже Т-32 не имел ещё решающего преимущества. Михаил Ильич невольно подумал о том, как он чувствовал бы себя сейчас, если б остановился на А-20. Не лучше Болховитина. Значит, правильно, что он вступил в борьбу за Т-34, оправдано его неуклонное стремление вперёд. Логика тут простая. Никто точно не скажет, что потребует от нас будущая война. Значит, надо иметь задел перспективных конструкций, и не только по танкам. Противник будет усиливать вооружение, стремясь достичь превосходства, а у нас на это – уже готовый ответ. Работать – с дальним прицелом, с опережением времени. Не останавливаться ни на шаг, сразу же приступить к проектированию нового танка с ещё более мощной бронёй и вооружением, Конструктор, как хороший шахматист, должен рассчитывать на несколько ходов вперёд…

Метелин озабоченно изучал рычаг кулисы, его заинтересовала блокировка включения передач.

– Ну как, Саша, что скажешь об этой машине? – спросил Михаил Ильич.

– Неплохо, по-немецки аккуратно сделано, – хмуро отозвался Метелин. – Да и вообще… Если б не Т-34… Наши Т-26 и БТ…

– И А-20 тоже. Хороши бы мы были, если б возились сейчас с А-20, как кое-кто требовал. И не было бы у вас за плечами тридцатьчетвёрки. Я бы никогда себе этого не простил.

– Теперь никто не вякнет против Т-34.

– Да, теперь пусть у немцев голова болит. И вот что любопытно, Они сделали скоростной танк, рассчитанный на хорошие европейские дороги. Бронирование противоосколочное, вооружение – скорострельная пушка и три пулемёта, способные на близкой дистанции создать ошеломляющий огонь. Расчёт – ошеломить, деморализовать, рассеять противника. В Европе это, может быть, и пройдёт, А у нас – нет, в наших условиях такой танк застрянет в снегах и болотах. Не говоря уже о том, что ему придётся иметь дело с тридцатьчетвёркой и КВ.

– Возможно, у них есть и другие образцы, поновее. А этот подсунули нам как подсадную утку. Пусть, мол, успокоятся,

– Не исключено и это. Борьба есть борьба. А значит, уже сейчас мы должны думать о новой машине, которая последует за Т-34.

– Вам надо отдохнуть и подлечиться, Михаил Ильич. Кашляете вы нехорошо.

– Пройдёт… – Кошкин махнул рукой и нарочито бодрым тоном сказал: – Ну, я, пожалуй, пойду. А ты, Саша, если хочешь, покопайся тут ещё, поищи в этом дерьме жемчужные зёрна.

У выхода из бокса его нагнал взволнованный техник Моритько из военной приёмки.

– Михаил Ильич, вы видели буксирный крюк? У них он маленький, аккуратный и с защёлкой, а наш…

– Что наш?

– Очень уж массивный и защёлки нет. Трос может сорваться и…

– Скажите об этом Метелину. Он как раз ищет жемчужные зёрна.

«Может быть, хоть крюк пригодится, – подумал устало Михаил Ильич. – С паршивой овцы хоть шерсти клок…»

Вскоре его вызвали в Москву – правительство должно было рассматривать вопрос о Т-34. Вечером, перед концом рабочего дня, Михаил Ильич собрал спецгруппу,

И вот они сидят перед ним в той же тесной комнатке – четырнадцать парней, по-прежнему молодых, но повзрослевших; теперь это уже не безвестные ребята, а вошедшие в историю конструкторы, создавшие танк, который поступит на вооружение, будет изучаться в войсках, проходить на парадах по Красной площади, участвовать в учениях, который завоюет себе славу и в боях.

– Друзья, – взволнованно сказал Михаил Ильич. – Вы сделали великое дело, которое по заслугам будет оценено Красной Армией и народом. На днях наш Т-34 будет принят в серийное производство. Меня вызывают в Москву. Я знаю, что каждый из вас хотел бы присутствовать при этом историческом событии. Более того, каждый из вас имеет на это право. И выполнил бы предстоящую задачу не хуже меня. К тому же я болен, неважно себя чувствую. Но я не могу не поехать в Москву. Прошу извинить, но я просто не могу отказать себе в этом. Как и вы, я много сил отдал созданию тридцатьчетвёрки. Скажу откровенно – это лучшее, что мне удалось сделать в жизни. Говорят, в жизни каждого человека бывает звёздный час. Может быть, это и есть мой звёздный час. А у каждого из вас он, надеюсь, ещё впереди.

По лицам конструкторов было видно – никому из них и в голову не приходило, что в Москву, в Кремль, может поехать кто-то из них, а не главный конструктор. И всё-таки Михаил Ильич считал, что поступил правильно, объяснив, почему именно он, даже больной, едет в Москву.

В эту последнюю свою поездку в Москву Кошкин мог бы чувствовать себя по-настоящему счастливым. Сбылось наконец то, о чём мечталось, после изнурительной борьбы можно было бы радоваться победе… Однако те, кто встречались с ним в Москве в эти дни, видели, что даже обычное внешнее спокойствие – изменило ему. Он выглядел встревоженным, временами мрачным, глубокие серые глаза смотрели с затаённой грустью.

Поселили его на этот раз в гостинице «Москва» в отдельном номере. Вечером заместитель наркома привёз билеты в Большой театр на балет «Лебединое озеро». Места были прекрасные, во втором ряду партера, но Михаила Ильича мучил кашель. Он старался сдерживаться, но не удавалось. На него недовольно посматривали сидящие рядом зрители. И в первом же антракте, к огорчению заместителя наркома, питавшего слабость к балету, Кошкин ушёл из театра.

В Кремле, на заседании правительства, Сталин поздравил его, оказал, что Т-34 во всех отношениях хорошая машина. И совершенно неожиданно для окружающих, потрепав по плечу, добавил:

– А ведь я помню вас ещё по Свердловскому университету. – И упрекнул: – Почему до сих пор не давали, о себе знать? Если что потребуется, обращайтесь прямо ко мне.

Постановление правительства о принятии Т-34 в серийное производство было подписано тут же без каких-либо замечаний.

Миг торжества, мгновение долгожданной победы. С кем поделиться этой ни с чем не сравнимой радостью? И тут он подумал о Болховитине. Сразу же решил навестить Сергея Сергеевича. Кто-кто, а старый конструктор, потерпевший поражение, поймёт, что такое для него эта победа. Поймёт, какой нелёгкой была борьба. Нелепо, но факт – дело доходило до угрозы ареста. Ордер на арест… Вмешательство парторга ЦК… Неужели хоть в какой-то самой узкой, но не больной голове могла родиться мысль о вредительстве, саботаже? А некоторые чуть не в глаза говорили об авантюризме, о злостном срыве выполнения правительственного задания. Совсем ещё недавно один ответственный товарищ убеждал по-дружески: «Ну что ты лезешь на рожон? Ведь А-20 – тоже твоя конструкция. Получишь орден, премию…» Теперь все они примолкли. Впрочем, спокойненько сидят на своих местах и, кажется, ничему не научились.

…Вот и улица Горького, знакомый подъезд. Дверь открыла очень приятная, пожалуй, даже очень красивая девушка…

– Вам кого?

– Могу я видеть Сергея Сергеевича?

– Такого здесь нет.

– Болховитин. Неужели…

– Да, я слышала от соседей. И уже давно.

– Давно?

– Мы живём здесь уже полгода.

– Значит, ещё в прошлом году?

– Да, кажется, в ноябре.

– А была здесь ещё старушка, Агафья…

– О ней ничего не слышала.

– Извините.

Вот и всё. Очень милая молодая особа, просто удивительно, какой прекрасный цвет лица, и к тому же воспитанная, очень любезная девица.

…И вот снова вокзал. Не прошло и трёх лет с того дня, когда он уезжал в Харьков, с тревогой думая о том, что его там ждёт. Теперь он возвращается на завод, ставший ему родным, с большой победой.

Предстоит серьёзная перестройка. Вместо БТ-7 завод будет выпускать Т-34 – машину, которой отдано столько дум, душевной тревоги, напряжённого труда.

В эту ночь он почти не спал – лежал в купе с открытыми глазами, подавляя кашель, чтобы не беспокоить соседей. Часто выходил в тамбур. За окном плыла ночь, расцвеченная редкими огнями. Огни деревень в низинах и буераках плоской, тёмной степи выглядели печально. Думалось о том, как, должно быть, неуютно и тоскливо в этих открытых всем ветрам деревеньках в долгие осенние вечера и вьюжные зимние ночи. Вспоминалась родная ярославская деревенька близ древнего Углича. Он ушёл из неё подростком. Потом война, революция, учёба, работа – Москва, Вятка, Ленинград… Сколько раз за эти годы собирался он навестить мать, побродить с кузовком по памятным с детства рощам, да так и не привелось…

Он думал о грозных событиях, которые неумолимо надвигались. Уже развязана, идёт вторая мировая война. Польша в огне. Освобождены Западная Украина и Западная Белоруссия. Прибалтика стала советской. Позади советско-финляндский конфликте. Страна Советов как утёс, под который вот-вот подкатят бурные волны…

Война в Европе – странная. Империалистические акулы столкнулись лбами, но медлят вцепиться друг в друга. Ох как дорого сейчас время!

Несомненно, что ближайшие два-три года станут годами потрясений, которые изменят мир. Верилось, что победит социализм, восторжествуют бессмертные идеи Ленина. И он, коммунист Михаил Кошкин, тоже кое-что сделал для этого.