Текст книги "Берег ждёт (СИ)"

Автор книги: Василиса Дидковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Дидковская Василиса Дмитриевна
Берег ждёт

Берег ждет

– У меня такое чувство, что этот мир пустой... То есть СОВСЕМ пустой. Разве такое может быть?!

Кая пыталась смотреть на яркую рябь на воде, которая простиралась, покуда хватало глаз. От озера слепило, слепило от яркого, белого, утреннего солнца. Глаза еще не привыкли к местному свету, к тому же путь к озеру они проделали под защитой зарослей высокого кустарника, которые дарили тенью и спасали от нещадного светила нежный зеленый подлесок.

Девушка вслушивалась в плеск воды и шелест листьев на ветру.

– Такое чувство, что здесь нет ни одного живого существа... Ни рыб, ни птиц, ни даже насекомых. Слышишь, как тихо? Только деревья и вода...

– В Карманах всякое бывает, – проворчал из-за ее спины Штурм.

Он за ночь устал и от того был раздражителен. Не то, чтобы Кая была бодра или всю дорогу вольготно пропутешествовала у него на спине (она, кажется, все еще была в шоке, и Штурм опасался, что ее скоро переломит), но шкура от гонки по лесам нещадно зудела, а лесной сор, забившийся между крупными чешуями и пластинами раздражал посильнее болтовни беглых принцесс.

– Нет, карманы карманами, но ведь должна быть логика: если есть трава, почва, плоды на деревьях, то должны быть и живые существа... Хотя бы самые маленькие!., – не унималась Кая, и Штурму даже на мгновенье в ее словах послышалась какая-то болезненная, истерическая бодрость.

Он сгреб когтистой лапой кусок дерна и сунул девушке под нос:

– Плюнь!

– Что?! – не поняла та.

– Плюньте, Ваше Высочество, сделайте милость! – процедил он, потому что уже терял терпение.

Кая плюнула на дерн, Штурм швырнул его обратно под дерево и торжественно произнес:

– Если Вас смущало полное отсутствие живых организмов в этом Кармане, то теперь они тут точно есть! А посему, если Вы не против, я преспокойно оставлю вас на теперь уже непустынном берегу, но в полной, заметьте, безопасности, и пойду скрести свою грязную шкуру о девственные пески этого гостеприимного мира.

И он пошел скрести шкуру. Точнее, потрусил, из последних сил. По песчаной косе, потом по мелководью, взметая фонтаны искрящихся брызг. Потом он обернулся к ней и ветер донес его спокойный голос:

– Думаю, нам следует быть благодарными, что в некоторых тупиках вселенной можно расслабиться и почувствовать себя в полной безопасности.

С этим нельзя было не согласиться; когда Кае в голову пришла бредовая мысль о побеге и она умоляла Штурма о помощи, тем самым втянув его в преступление против короны, она не могла не понимать (хотя бы на уровне бессознательного), что теперь чувство безопасности для них обоих становится недостижимой роскошью. И вот она эта роскошь – покуда хватает взора...

Девушка почувствовала, как вся тяжесть происшедшего вдруг разом обрушилась на нее, ноги не держали, а в ушах разлился белый звон. Она медленно села на кромку сухой травы, где лес сплетением корней вторгался в белизну песчаного берега, и погрузилась в созерцание безмолвия ветра.

Единственными живыми звуками в этом мире были биение ее маленького сердца и шумное фырканье намывающегося дракона.

Штурм был крупнее самой большой лошади, которую можно было увидеть в королевских конюшнях, но если он становился на задние лапы и распахивал крылья, то казался просто гигантом. Во всяком случае Кае, которая, и из-за размера в том числе, испытывала перед ним какой-то первобытный трепет. Но, конечно, уважение ее зиждилось не только и не столько на размерах Штурма, и даже не на его принадлежности к древнему и не очень изученному роду существ, а на всепокрывающих знаниях и способности преодолевать складки мироздания, словно игла, прокалывающая ткань.

... И если стать ниточкой и последовать за этой иглой, то можно, даже будучи всего-навсего человеком, переместиться туда, куда пожелает тебя взять ссобой дракон. За все время их знакомства она ни разу не обращалась к нему с такой просьбой. И даже, когда пришла к нему вчера умолять о помощи и защите, она и помыслить не могла, что, фактически, просит его позволить ей стать этой ниточкой.

– Тебе бы тоже не помешало освежиться, – услышала она его голос совсем рядом и открыла глаза.

Чешуя его теперь поблескивала на солнце и была привычного цвета черненого серебра, а капающая вода формировала на песке крохотные темные лунки, которые под палящим солнцем почти моментально высыхали и светлели, оставляя на нежных барханчиках хрупкие оспинки.

– Вода теплая, заразы никакой нет, и тут, действительно, никто не водится. Во всяком случае крупнее инфузории.

Он аккуратно потянул ее за руку. Кая послушно встала и побрела к воде, скидывая на ходу сумку и походные ботинки, которые за сутки гонки по пересеченной местности изрядно пострадали, хотя по сравнению с ее одеждой, выглядели единственным целым и пригодным к путешествию предметом гардероба. Штурм глядя на нее, все никак не мог взять в толк, как такой разумный и предусмотрительный человек, как Кая, мог уйти из дома чуть ли не ночной рубашке? "Возможно, она и впрямь была расстроена больше, чем я могу видеть?", – подумал дракон, наблюдая, как девушка, зайдя в одежде по пояс в воду, пытается то постирать на себе изодранное платье, то вытащить из волос хвою и прочий лесной мусор.

Минут через пять Кая повернула к берегу, и, когда перед драконом предстало совершенно жалкое нечто в мокрой одежде и с всклокоченными волосами, то он не выдержал. Во-первых он понял, что именно в ночной сорочке-то она и сбежала, потому как под тонким драным, некогда белым батистом проглядывали только панталоны, такие же пострадавшие, с которых землистыми струпьями свисало рваное кружево, во-вторых кроме покрасневших ссадин на руках и ногах у девушки были красные с лихорадочным блеском глаза, а главное, он не узнавал свою Птичку. Перед ним была ничтожная бродяжка, опустившаяся за одну ночь так, словно, побиралась уже не первый год: плечи ссутулены, взгляд прячет, движенья скованно-суетливые, неловкие... Ни осанки, ни запаха от прежней Гвенсикаи Принцессы Рапрандской не осталось.

– Послушай, бывшее твое высочество.., – начал он жестко – ты уж реши, наконец, чего хочешь. Удрала от обязанностей, пошла против правил, наплевала на мораль и нормы, в которых пару десятков лет жила вполне вольготно, а теперь вдруг засомневалась и давай себя жалеть бедную-несчастную?..

– Ты не понимаешь, – попыталась возразить Кая, – это не так легко – взять и уйти, отказаться...

– Нет! Это именно легко. Ты это и сделала. Впрочем, если ты передумала, я тебя тут же верну обратно, вполне возможно, что тебя даже не хватились, а если и был небольшой переполох, то скажешь, мол, надо было удалиться на предмет свыкнуться с нагрянувшим внезапно счастьем. Решай. Возверну папаше с женишком, и конец угрызениям совести!

– Что ты! – встрепенулась Кая. – Лучше, просто убей меня тут и закопай, чтобы никто не нашел!

Штурм покивал:

– Хорошая идея, я подумаю над твоим предложением, а пока: сняла тряпье и пошла купаться.

– Я же не могу раздеться прямо при тебе?! – у девушки округлились глаза. – Ты мог бы отвернуться и посидеть за деревьями...

– Скажи, – перебил ее дракон – я при тебе носил когда-нибудь штаны, куртку?.. Я воспринимаю живых существ, как они есть. Дракон, собака, птица, человек... Конечно, твоя кожа более нежная и требует защиты, но в данном случае защищать тебя не от чего.

– А как же простое приличие? – удивилась Кая.

– Ты отказалась от приличий, в которых росла. Не оставляй себе на память самые маленькие и нелепые из них. Нельзя линять частично – этот кусок кожи я сброшу, а этот я оставлю. Это вредно для здоровья. Тебя не устроили правила прежней жизни (тебя всегда не устраивали многие из них) и ты сбежала. Зачем берешь в новую жизнь отягощающий и ненужный багаж?

– Но я не могу...

– Можешь. Ты вчера это сделала.

Кая чувствовала, что он был прав. Но еще страшилась того, что ей и самой-то хотелось оставить все в прошлом, скинуть старую кожу, отказаться от нелепых правил, которые отбирали у жизни все краски!.. Но вот так взять и остаться голой... Во всех смыслах.

"Вот если бы он смягчился, и хотя бы поуговаривал, что ли...", – пронеслось у нее в голове, но он и не собирался. Ей оставалось только одно, принять новые правила; и если для него это было нормой, и ничего дурного с ним не случилось, значит, это сможет стать нормой и для нее.

Она потянула шнурок, стягивающий сорочку на шее, и медленно начала вылезать из мокрой одежды, представляя, что это, действительно, старая шкура.

...Когда солнце напрямую коснулось бледной, никогда не загоравшей кожи, когда ветер ровно прошелся от макушки до стоп, не сдерживаемый никакой преградой, когда Кая ощутила такое простое физическое чувство, о существовании которого она и не подозревала, до нее вдруг дошло, что именно этого ей и не хватало в жизни, именно для этого она ночью, в чем была сиганула из окна и пешком, почти до утра добиралась до Леса-у-Гор, а потом до хрипоты орала, звала дракона, и плакала, и просила защиты, а он вопреки своим же словам, о том, что "любой индивид способен добиться желаемого сам, если действительно этого хочет", просто посадил ее на спину и пошел через лес, петляя, путая след, пронзая материю пространства, подыскивая место, где можно будет перевести дух и уже тогда во всем разобраться...

– Правда, необычное чувство, когда линяешь первый раз? – спросил он теперь уже гораздо мягче.

Кая кивнула.

Штурм осторожно, чтобы не напугать, взял ее на руки:

– Главное, ничего не бойся!

– Не буду, – пообещала она.

Он немного потоптался на песке, потом его задние лапы спружинили, крылья с легким хлопком наполнились потоком ветра и дракон со своей ношей завис невысоко над берегом, а затем несколько раз взмахнув крыльями оказался над острыми гранями сверкающих волн.

– Ничего не бойся! – снова повторил он и бросил девушку в воду...

Кая ощутила эйфорию, как если бы это чувство было стихией и физически являлось кристально-чистой водой, пронизанной теплом и светом. Где-то рядом, с грохотом, серебристо-черной чайкой в воду спикировал Штурм...

Озеро уже не было стерильным и безжизненным, оно наполнилось радостью, плеском, смехом, громовыми возгласами и пронзительными веселыми взвизгами. Солнце проникало в толщу воды и тело, выжигало, вымывало усталость и боль, из разума и из плоти. Грязь, предрассудки, страхи, безропотная, тупая покорность, не оседали илом на светлом песчаном дне, а сгорали тут же, на месте, где их заставали солнце, вода, ветер и радость. Кае еще никогда не было так легко, свободно и радостно. Никогда прежде мир не касался ее так отчетливо и не был воспринимаем ею во всех красках. Даже простая стирка своей нехитрой одежки казалась ей чем-то удивительным; а когда мокрое и чистое все ее скромное имущество расположилось сохнуть на песке, а сами путешественники устроились в тени деревьев, и эйфория потихоньку стала угасать, пришло радостное опустошение, оно расслабило и придавило к земле, заставляя растянуться на мягкой, теплой траве.

Кае казалось, что все ее чувства материальны, и сладкая усталость и нега укрывают ее мягким, невесомым покрывалом, а покой теплым ветерком гладит волосы и плечи... Невероятное чувство свободы еще никак не удавалось уложить в какие-либо понимаемые рамки, да и не хотелось это делать, хотелось, просто, наслаждаться безграничностью этого ощущения.

Штурм тоже испытывал давно позабытые чувства. Это наслаждение радостным, солнечным покоем, усталостью после шумного купанья и веселой возни... Дыханием дремлющей новорожденной души рядом...

Он приоткрыл глаза и посмотрел на Каю, да, она чувствует себя, словно только что родилась, но не вытолкнута в холодный грубый мир, а вынырнула в теплом идеальном мире, полном гармонии и любви. Он протянул к ней лапу и пододвинул к себе поближе. Кая сонно потянулась и открыла глаза, изучая его серые ладони:

– Меня всегда занимали твои руки, – пробормотала она.

– Лапы, – поправил Штурм.

– Руки. Они, как человеческие, только очень большие и когти... Но очень красиво... – Она с шумом втянула теплый полуденный воздух; от дракона шел легкий дегтярный аромат. – Когда я была совсем-совсем маленькая, я вечерами одна играла в тени, – Кая приложила свою ладонь к ладони Штурма, – я протягивала руки к свече так, чтобы тень одной руки была настоящего размера, а вторая – большая-большая, и смотрела как они соприкасаются там, на стене... Это был, как будто, параллельный мир, где я могла видеть чудеса, которых в моей жизни не бывает.

Она не закончила монолог никаким поучительным или, хотя бы логически завершающим выводом, оставив дракона гадать, к чему она рассказывала все это, или что она имела ввиду. Возможно, ничего, кроме того, что рассказала. Теперь она, просто, дремала, прижавшись к нему. На Штурма тоже накатывала дрема, ему тоже было сейчас легко и хорошо. Он придвинул свою морду к ее лицу, нос защекотали мокрые волосы и запах травы и ветра.

– Чертов межвидовой барьер... – пробормотал он.

Кая не поняла, но потянулась и обвила его шею руками, прошептав:

– Рядом с тобой померкли самые хорошие люди. Они стали просто хорошими людьми.

Полуденный сон в мире, где нет опасности, кроме той, которую приносишь ссобой, может быть бесконечно сладок и безмятежен, но ближе к вечеру обоих разбудила не столько прохлада, сколько сильный голод. И вот тут-то рай оказался не совсем раем: никакой рыбы или дичи вокруг не наблюдалось, а плоды на деревьях были в крайне малых количествах и в основном на верхушках самых высоких деревьев, да еще и размерами не превосходили небольшое манго. Впрочем, на вкус они были ничего и даже напоминали тот же манго, но утолить голод дракона таким образом представлялось крайне сложным. Когда начало смеркаться их общей добычей стала огромная куча хвороста, небольшая кучка плодов местного манго и пара горстей орехов, которые Кая собирала особенно рьяно, потому что это единственное, что она могла сделать самостоятельно, к тому же охота на дикие орехи позволила ей согреться – скудной высохшей одежонки все-таки не хватало, чтобы сохранить тепло, хотя было не особо холодно, но вечерняя свежесть и голод заставляли зябнуть.

Когда Штурм, наконец, это заметил и с одного плевка запалил костер, Кая уже сидела, подтянув к стучащим зубам дрожащие колени. От вида посиневших губ и ногтей Штурм почувствовал укол жалости. И нежности.

– Я сожалею, – признался он, – но, боюсь, до следующего вечера мы отсюда не сможем выбраться.

– В смысле? – не поняла Кая.

– Карманы -штуки своеобразные. Это тупики, которые захлопываются, как ловушки, но, можно сказать, что замочки там с часовым механизмом. Иногда карман тебя держит несколько минут, иногда может продержать месяц.

– Месяц?! – ахнула Кая.

– Нет-нет, не бойся. Здесь мы так долго не пробудем. Когда попадаешь в карман, никогда не знаешь заранее, сколько он тебя продержит. А когда ты уже на месте, то чутье подскажет, сколько.

– И что же говорит чутье? – в голосе девушки было беспокойство.

– Чуть больше суток. – он постарался улыбнуться улыбкой, которая могла бы сойти за человеческую, но вышло все равно очень саркастично – Так что с голоду умереть не успеем.

Но Кая все равно настояла, чтобы все орехи достались ему ("Какой-никакой, а белок!"), а сама достала из своей котомки нож и принялась нарезать себе манго на импровизированную тарелку из широкого листа.

Эту котомку, откуда появился нож, Штурм видел и прежде. Она всегда была при ней, когда Кая отправлялась бродить по окрестностям достаточно далеким от замковых стен. Конные и пешие прогулки иногда длиною в целый день были роскошью, которую иная особа королевской крови даже и в мысли бы не допустила. Охрана, расписанный в сотню пунктов день, пристальное внимание придворных – все это в норме делало любую отлучку экстраординарным происшествием, но не в случае Гвенсикаи Рапрандской.

Рапранд – суровая морская держава, где наследование престола происходило только по мужской линии. Наследник с самого рождения не имел в своем распоряжении личного времени, а остальные отпрыски составляли, скорее, блистательную свиту своему монаршему брату, обучаясь разным наукам, искусствам и тонкостям дипломатии.

В случае, если никакие усилия монаршей семьи не обеспечивали корону наследником мужского пола, старшая принцесса выдавалась замуж за второго наследника одной из дружественных или нейтральных держав. Никаких побочных ветвей, никаких наследований третьего-четвертого порядка, никаких междоусобиц и борьбы за трон, все строго, все по древней букве закона.

Гвенсикая была старшей принцессой. Но, поскольку судьба наградила королевскую семью сыном еще до ее рождения, то наследование престола было не ее случаем. И так уж случилось, что Кая с детства не привлекла к своим скромным талантам внимания педагогов, чем очень разочаровала королевскую чету, решившую не позориться перед страной и не давать повода сплетням, которые непременно бы растеклись от учителей, занимавшихся с посредственностью королевской крови. Вместо этого они сосредоточились на младшей Капсимии, которой прочили будущее жемчужины в Рапрандской короне. Положение дел устраивало всех: Кая, хоть и лишенная внимания, могла делать, почти, что заблагорассудится, Мия блистала на приемах и была окружена родительской милостью, Гвенимор, наследный принц, готовился занять престол сразу после кончины отца, а король с королевой в добром здравии, хоть и досадовали на неудавшуюся среднюю дочь, но вполне компенсировали себе недовольство одной, успехами другой, и Каю в свободе передвижения никто не ограничивал. До того момента, пока месяц назад не скончался ее старший брат.

Смерть была странной, скоропостижной и ввергла семью и страну в печаль и тревожное оцепенение. Кая, хоть и не испытывала никогда особого родственного тепла к своей семье, ходила почерневшей от горя. Окружающие стали ее, наконец, замечать и ошибочно делать выводы о ее чуткой искренности в переживании смерти брата, от чего Кая начинала мучиться еще пуще, поскольку все ее переживания были сосредоточены на мыслях о собственном мрачном будущем, отягощенном, кроме фиктивного замужества, массой условностей, ограничений и пристальным вниманием к каждому ее шагу, слову, взгляду.

Впрочем, ограничения навалились на нее почти сразу после похорон: усиленная охрана, занятия танцами, этикетом, историей с утра и до поздней ночи; ее запаковывали в тяжелые платья и узкие туфли, требовали твердить на разный манер учтивые фразы...

Сейчас Штурм припоминал, что удивился, когда заметил, что не видел Каю уже больше двух недель. Она не приходила ни к Лесу-у-Гор, ни к озеру Шмар, ее следов не было даже на их месте у Звонкого Ручья. Ну, удивился, облетел округу, да и махнул на это лапой: в конце концов, принцесса нашла себе более интересное занятие и ему следовало за нее порадоваться, ведь так неестественна была вся ситуация, когда девушка вместо посещения салонов, брала суму и тащилась в лес, а то и в горы. А оно вот как все оказалось...

Штурм пододвинул к себе котомку Каи и с любопытством заглянул в нее. До сего дня сумка его не интересовала так же, как и ее содержимое, но там оказался нож, которым сейчас девушка кромсала манго (сам-то он жевал плоды целиком, лишь сплевывая косточки), что же еще там было? Сейчас ему казалось, что он заглядывает в саму ее голову или даже в душу... Но в сумке лежал только еще один нож, только чуть больше, блокнот с карандашом, серебряный гребешок для расчесывания волос, несколько монет, фляжка, пузырек с ароматной солью от простуды и все. А, еще завалялась конфета. Увидев конфету, дракон грустно улыбнулся:

– Послушай, точно не хочешь вернуться обратно? Небось, жалеешь ведь, что удрала. Жуешь тут траву всякую, а сама тоскуешь по пирожным...

Он увидел, как она метнула на него негодующий взгляд, как полыхнуло в ее глазах пламя (от костра, конечно), как губы превратились в жесткую черточку на строгом лице. Нет, ее пирожными не соблазнить...

– Прости. Но все же, если вдруг решишь, что следует вернуться, то я...

– Я не буду возвращаться! – вспыхнула Кая. – Да, я выпрыгнула в окно в подштанниках, но я все обдумала. Есть Мия – она прекрасно подойдет на роль будущей королевы, такой, какой в нашей стране и положено быть жене короля. Через год ей исполнится 16, и по закону она сможет сочетаться браком. Хоть с тем же Иштвардом. Думаю, ради нее стоит подождать годик, потому что в случае со мной это был бы явный мезальянс.

– Да вы избалованы, принцесса! – хохотнул Штурм – Младшенький короля Ишкверна, насколько я помню, завидный жених, красавец и, вообще, душка!..

– Ага, душка, – глаза Каи приобрели выражение, которое Штурм прежде у нее не видел, – и такие, как он предпочитают таких же душек. Я не дурнушка, но и далеко не красавица, и я прекрасно понимаю, какое будущее меня ждет в этом браке.

– Какое же? – дракону стало интересно, потому что до этого момента он был уверен, что принцесса Гвенсикая бежит от ответственности. Оказывается было что-то другое.

– Позор, – спокойно проговорила девушка, но чуть не порезалась (вероятно, рука ее дрогнула). Она отложила нож и, просто, откусила кусочек фрукта, медленно прожевала, но было видно, что глотает она с трудом: невзирая на голод кусок не лез ей в горло.

– Понимаешь, – уже устало сказала она – Ни о любви, ни об уважении речи уже не шло. Ты ведь не знаешь, что это такое, когда смотрят на тебя, а видят, какие фаворитки уже ждут впереди; говорят с тобой о внешней политике, а в уме уже прикидывают, как и что потом будут говорить, чтобы, соблюдя приличие, вести свою жизнь без тебя. Королева в моем лице будет существовать лишь номинально, а Капсимия красивым личиком и женскими хитростями вполне сможет захватить его внимание (а, может, и покорить сердце) и не позволить правлению чужака навредить исконным интересам Рапранда!..

Штурм откинулся спиной на ствол дерева, все еще не выпуская из рук дорожной сумки Гвенсикаи:

– Можно подумать, что, сбегая, ты печешься о благе народа, а не о своем...

– Вовсе нет!.. – горестно махнула рукой Кая – Конечно, о себе пекусь! Жить в таком позоре, когда король тебя ни во что не ставит, ни как наследницу народа, ни как женщину!..

– Ты всегда можешь благовидно отравить его, – предложил дракон.

Глаза Каи округлились, от чего она стала похожа на забавного ночного зверька, испуганного светом внезапно вспыхнувшего костра:

– Это незаконно!

– А не уважать корону и королеву – законно? – парировал Штурм.

– А это не его корона, не его королева и не его традиции, если уж на то пошло! В нем нет ни капли рапрандской крови, только и заслуг, что родился ненаследующим сыном соседнего правителя! Это я должна была с младенчества учиться управлять такими, как он, чтобы, когда придет время позаботиться о своем народе! А я... А я...

Ее голос сорвался, из глаз хлынули слезы, она подтянула к груди колени, обхватила их руками, уткнулась носом в подол сорочки и, сотрясаясь всем телом, зарыдала.

Дракону вдруг стало до тошноты худо от этих слез. Он и прежде видел ее плачущей, но те слезы были простой девичьей водицей, для которой у Каи, просто, не было крепкой плотины. А сейчас это было похоже на слезы мудрого в бессилии. Хотя, какая тут мудрость... Но он вдруг ощутил вину и желание ее загладить, стать для Каи успокоением и опорой. И это было так неожиданно и необычно, что растерявшись, он не придумал ничего лучше, как снова залезть в походную сумку, словно там можно было найти рецепт, как высушить слезы, или, хотя бы, носовой платок. Он растеряно перебирал содержимое котомки, бормоча:

– Птичка, милая, не плачь, прости меня! Я ведь не заставляю тебя возвращаться и не стыжу за то, что ты сбежала... Я, просто, не знал... – он хотел было предложить ей завалявшуюся конфету, но почему-то вытащил флягу и откупорил.

В нос ударил запах крепкого спиртного. Вот это поворот... Прежде он не замечал у девушки признаков того, что она склонна глушить горючие слезы в горючих напитках. Он поднял на нее глаза – она смотрела на него с укором, вероятно, во взгляде дракона явно проступило замешательство и подозрение:

– Это для дезинфекции, – укоризненно и с обидой сказала она, но слезы из глаз больше не лились.

Тогда он плеснул из фляги на лист с кусками манго и тонкой радужной струйкой выдул из пасти огонь. Спирт занялся.

Завороженные, они оба смотрели на сине-малиновые язычки пламени на фоне черного неба с незнакомыми и очень симметричными созвездиями. Потом Штурм поддел когтем кусочек с самого края листа и поднес к ее губам:

– Ваш фламбэ готов.

И она послушно стала есть.

– Это самая вкусная вещь, которую я когда-либо пробовала!..

Теперь дракон и девушка ели молча. То один, то другой протягивали они друг другу ломтики манго. Штурм втайне удивлялся, что скудная трапеза и вынужденное отшельничество в одном из безымянных Карманов вселенной не раздражают его. Напротив, мысль о свежем барашке, сколь желанном, столь и недоступном, не вызывает досады. Ему хотелось быть здесь и сейчас, с Каей, и даже жевать травянистую мякоть местных фруктов было приятно. Особенно теперь, когда девушка уже не плакала. Кая же к своим мучениям по поводу отречения от престола сейчас добавила терзания совести от того, что втянула в это дракона. Мало того, что принудила его мотаться с собой вместе, так теперь еще он будет из-за нее лишения терпеть. Впрочем, она тут же напомнила себе, что сожалеть следует лишь тогда, когда можешь все вернуть на прежние места, а главное, готов это сделать. А поскольку она была рада, что оказалась заключена в совершенно пустом и от того спокойном мире, да еще и не одна, то гнала прочь и стыд, и сожаление. Но получалось плохо и тогда она решила отвлечь свои мысли другой темой:

– Почему ты назвал меня "птичкой"? Я похожа на птицу или что-то в моих повадках?..

Штурм посмотрел на нее вупор и вдруг понял, что никогда вслух не называл ее тем ласковым прозвищем, которое дал ей, когда еще не знал ее имени. Только сейчас он поймал себя на том, что он называл человека – ласково. И это его смутило.

– Помнишь, как мы впервые встретились? – нерешительно начал он.

О, да, Кая помнила! Неизгладимое впечатление на всю жизнь. В мире, где считалось, что коварных чудовищ истребили еще деды в последней страшной, но такой славной битве (боже, какая там битва, с позиции драконьего племени – банальный геноцид и мародерство), столкнуться в лесу с одним из них (чудовищем, а не дедом) было событием незабываемым. Впрочем, кроме испуга от первой встречи осталось еще много довольно противоречивых чувств.

– Ты пела... – напомнил Штурм. – Ты приезжала к Звонкому Ручью и подолгу сидела на замшелом валуне и пела. Я наблюдал за тобой несколько раз, сначала случайно тебя услышал, пролетая неподалеку, потом ты потревожила меня, когда я дремал в лощине, потом пару раз из любопытства приходил и ждал, а потом я решил показаться... Уже, когда привык и даже прозвал тебя "птичкой". За то что все время пела.

Дракону стало неловко от этого признания, словно было во всем этом нечто очень интимное и такое, что высказывать было непринято. Но драконам было можно все, просто, не все им было нужно. Не нужны были поющие в лесу девушки, и, уж конечно, их не интересовали причины такого девичьего поведения.

– Мне нравилось то место, – как бы оправдываясь, пробормотала Кая. – Движущаяся вода меняет звук и голос кажется звонче, а еще мне очень нравился мох на том камне – такой мягкий и изумрудный... Мне было одиноко в замке, даже если я просила учить меня чему-то, то меня либо отправляли в замковую библиотеку, либо говорили, что оно того не стоит, когда, например, спросила, могу ли учиться петь. Вот и стала уезжать, чтобы никто не слышал.

Кая посмотрела в глаза дракона, такие же изумрудные, как мох полюбившегося ей валуна. Эти глаза были одним из главных воспоминаний о той первой встрече, когда он тихо опустился на противоположном берегу ручья, лег, положив голову на нежную весеннюю травку и стал смотреть на нее этими глазами, полными чего-то чистого и доброго, не принадлежащего этому миру. Может, поэтому она не закричала, не попыталась убежать (хотя любой здравомыслящий человек понимает насколько это глупый, хоть и естественный порыв). Она даже не перестала петь, не смотря на задрожавший голос. Девушка смотрела на текучее и яркое, как ртуть тело только что полинявшего дракона, он лежал всего метрах в пятнадцати от нее лужей расплавленного серебра и сверкал на весеннем солнце глазами-смарагдами.

Удивительно, но и у Штурма о том дне были не менее яркие воспоминания: не струсившая девушка в голубом платье сидит, обхватив колени, на камне, нависшем над ручьем, а вокруг весна разлилась голубыми в подснежниках полянами... Такими же голубыми, как платье его Птички. И он беззащитный и уставший, только сбросивший старую кожу, нежится в лучах и весенних трелях, гуденьи пчел, плеске воды и робкой, грустной, но нежной мелодии женского голоса... Вот ведь штука, тогда он был максимально уязвим, а выбрал именно этот момент, чтобы показаться. Внутри что-то заныло и потребовало его открытого присутствия, чем бы все ни обернулось. Ничего такого рационального, что неотъемлемо является драконьей сутью, в том чувстве или поступке не было...

А впрочем, что было рационального в том, чтобы молча посадить полуголую, в слезах девушку на спину и отправиться куда глаза глядят?.. А сейчас? Он мог съесть ее или оставить тут одну и улететь. Это – рационально. Но хотелось иного – быть с ней рядом, держать ее в руках, пусть даже, просто, любуясь, как ребенок сахарной фигуркой; слушать ее голос, а, главное, – понимать, что поют для тебя. Можно было подавить это желание прикоснуться, но проще было найти повод, поэтому Штурм впервые замялся.

– Послушай, – попросил он – пусть это покажется странным, но я могу расчесать тебе волосы?

Кае действительно это показалось странным, но она для себя уже решила, что все, что нормально для дракона должно стать для нее таким же естественным, и она спокойно сама достала из сумки гребень и протянула его Штурму со словами:

– Я не представляю, как ты собираешься это делать, но постарайся не делать мне очень больно.

И как только гребешок оказался у дракона в руках, он понял, что погорячился, ибо картинка, легко промелькнувшая у него в голове, раскрошилась о простые реалии. Серебряный гребень был маленькой металлической расческой, которую и держать-то его огромной лапой было сложно. Но отступать не хотелось, а Кая уже повернулась спиной и подставила голову.

Люди, которые привыкли видеть на гобеленах или картинах идиллические изображения сюжета с расчесыванием золотистых локонов над прудами и реками, считают это простым и незамысловатым занятием, красивым и романтичным, но нехитрым. Ведь воображение сразу рисует шелковистый каскад, рассекаемый сверкающими металлическими зубцами гребней... Длинные, спутанные волосы реального человека могут и не оценить романтического порыва. Дракон понял это почти сразу, попытавшись начать от корней спутанных ветром и водой кудрей Каи. Она терпела. Приноровившись, Штурм обнаружил, что у девушки длинные, ниже пояса, волосы, чего прежде не замечал из-за того, что она их убирала в прически. Немного обоюдного терпения, и спину укрыла теплая шелковая накидка каштановых вьющихся волос. Теперь гребень, действительно, беспрепятственно скользил, а гаснущий без внимания костер окрашивал все кроваво-медными бликами.