Текст книги "История Нью-Йорка"

Автор книги: Вашингтон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

ДОПОЛНЕНИЯ

I
ДОБАВЛЕНИЕ К «ОБ АВТОРЕ»

Приведенные выше сведения об авторе были предпосланы первому изданию настоящего труда. Вскоре после его выхода в свет мистер Хендесайд получил от мистера Никербокера письмо из голландской деревушки на берегу Гудзона, куда тот направился с намерением ознакомиться с некоторыми старинными документами. Так как это была одна из тех немногих счастливых деревень, куда газеты не проникают, то нет ничего удивительного в том, что мистер Никербокер не увидел многочисленных объявлений, напечатанных по поводу его исчезновения, и что он совершенно случайно узнал об опубликовании своей «Истории».

Он выразил большое сожаление по поводу ее преждевременного появления, ибо это помешало ему внести некоторые важные поправки и изменения, а также использовать множество любопытных данных, собранных им во время путешествий вдоль берегов озера Таппан и во время пребывания в Хэверстроу и Эзопусе.

Сочтя, что теперь больше не было настоятельной необходимости в его возвращении в Нью-Йорк, он продолжил путешествие, вознамерившись посетить своих родственников в Скагтикоке. По дороге туда он остановился на несколько дней в Олбани – в городе, к которому он, как известно, питал большое пристрастие. Он нашел там, однако, большие перемены и был очень опечален новшествами и улучшениями, вводимыми янки, и связанным с этим постепенным исчезновением добрых старых голландских обычаев. Ему было, конечно, известно, что захватчики вводят такие перемены по всей стране, причиняя исконным голландским поселенцам большие неприятности и огорчения устройством на дорогах застав для взимания пошлин и постройкой сельских школ. Говорят также, что мистер Никербокер скорбно покачал головой при виде постепенного разрушения величественного Вандерхейденского дворца и пришел в сильное негодование, заметив, что старинная голландская церковь,[508]508
  …старинная голландская церковь… – одна из достопримечательностей Олбани, описанная также в романе Дж. Ф. Купера «Сатанстоу».


[Закрыть] которая в предыдущее его посещение еще стояла посреди улицы, теперь была снесена.

Так как молва об «Истории» мистера Никербокера достигла даже Олбани, то местные почтенные бюргеры оказали ему весьма лестное внимание; некоторые из них, впрочем, отметили несколько очень серьезных ошибок, допущенных им, в частности, в том месте его труда, где он писал о куске сахара, который подвешивали в Олбани над чайными столами, ибо этот обычай, уверяли они его, уже несколько лет как прекратил свое существование. Кроме того кое-какие семейства обиделись, что их предки не были упомянуты в его труде, и очень завидовали тем своим соседям; которые удостоились такого отличия; что касается последних, то, надо сознаться, они чрезвычайно гордились указанным обстоятельством, рассматривая эти упоминания как письменное свидетельство их знатности, подтверждающее их притязания на древность рода, – что в нашей республиканской стране является предметом немалых забот и тщеславия.

Рассказывают также, что к нему очень благосклонно и любезно отнесся губернатор, как-то пригласивший его к себе на обед и несколько раз на глазах у всех обменявшийся с ним рукопожатиями при встречах на улице. Это, конечно, кое-что да значило, принимая во внимание их разногласия в политике. Действительно, один из близких друзей губернатора, кому тот мог откровенно высказывать свое мнение по таким вопросам, уверял нас, что губернатор в душе питал к нашему автору искреннее расположение; больше того, он однажды дошел до того, что заявил, притом во всеуслышание и у себя за столом, сразу после обеда, что «Никербокер весьма благонамеренный старый джентльмен и отнюдь не глуп». На основании этого многие сочли возможным высказать предположение, что, придерживайся наш автор иных политических взглядов и пиши он в газетах, вместо того, чтобы тратить свои дарования на исторические сочинения, он мог бы занять какое-нибудь почетное и выгодное положение, возможно, стал бы нотариусом или даже мировым судьей.

Наряду с уже упомянутыми почестями и любезностями мистер Никербокер встретил также весьма ласковый прием со стороны олбанских ученых, в частности, мистера Джона Кука, который очень радушно принимал его у себя в библиотеке-читальне, где они попивали минеральную воду[509]509
  …минеральную воду… – В английском тексте – Spa, название модного в XVIII в. курорта в Бельгии, ставшее нарицательным для обозначения минеральной воды.


[Закрыть] и беседовали о древних писателях. Мистер Кук пришелся ему по душе, так как занимался серьезными учеными разысканиями и был неутомимым собирателем книг. При расставании мистер Кук подарил ему в знак дружбы два самых старинных труда из своего собрания; это были первое издание Гейдельбергского катехизиса[510]510
  …первое издание Гейдельбергского катехизиса. – Памятник литературы Реформации, Гейдельбергский катехизис опубликован 19 января 1563 г. и позднее переводился с немецкого на многие языки мира.


[Закрыть] и знаменитое описание Новых Нидерландов Адриана Вандердонка.[511]511
  Вандердонк, Адриан (ум. 1655) – голландский историк и правовед. Приехал в Америку в 1641 г. Автор книг «Отчет о Новой Голландии» (Гаага, 1650) и «Описание современного состояния Новой Голландии» (1655).


[Закрыть] Последний из них мистер Никербокер широко использовал в этом втором издании.

Очень приятно проведя некоторое время в Олбани, наш автор продолжил свой путь в Скагтикок, где, надо отдать справедливость, его приняли с распростертыми объятиями и отнеслись к нему с изумительной любовью. Его родственники взирали на него с большим почтением, ибо он был первым историком в их семье; он был, по их мнению, почти таким же великим человеком, как и его двоюродный брат, член конгресса, с которым, к слову сказать, он окончательно помирился и стал крепко дружить.

Все же, несмотря на доброту родственников и их большую заботу о его удобствах, старый джентльмен вскоре стал испытывать беспокойство и досаду. После того, как издали его «Историю», у него не было больше предметов для размышлений и не было никаких планов, которые пробуждали бы в нем надежды и ожидания. Для человека столь деятельного ума такое положение было поистине прискорбным, и не отличайся он непоколебимой нравственностью и твердыми привычками, возникла бы большая опасность, что он ударится в политику или в пьянство – два гибельных порока, которым, как мы ежедневно видим, люди начинают предаваться просто от хандры и безделья.

Правда, он иногда занимался тем, что подготавливал второе издание своей «Истории», в котором намеревался уточнить и улучшить ряд не нравившихся ему мест и исправить вкравшиеся ошибки. Он ведь так жаждал, чтобы его труд был образцом достоверности, и впрямь являющейся душой и телом истории. Но огонь вдохновения иссяк, многие места, которые он хотел было изменить, ему пришлось оставить нетронутыми и, даже внеся поправки, он как будто оставался в сомнении, улучшают ли они его сочинение или ухудшают.

Прожив некоторое время в Скагтикоке, он загорелся желанием вернуться в Нью-Йорк, к которому всегда относился с самой нежной любовью; не просто потому, что это был его родной город, а потому, что действительно считал его наилучшим городом во всем мире. По возвращении он полностью насладился преимуществами положения всеми признанного писателя. Ему постоянно докучали просьбами написать объявление, прошение, рекламный листок и тому подобные произведения; и хотя он никогда не имел дела с журналами, ему приписывали бесчисленные заметки и сатирические очерки, публиковавшиеся на всякие темы и с самых различных точек зрения; во всех этих статьях его авторство с несомненностью устанавливали «по стилю».

Он сильно задолжал на почте за многочисленные письма, которые получал от авторов и типографщиков с просьбами подписаться на их издания, все благотворительные общества обращались к нему за ежегодными взносами, и он охотно их платил, так как считал эти обращения для себя лестными. Однажды его пригласили на большой банкет и дважды назначали присяжным на заседания мирового суда. Поистине он стал до того знаменит, что не мог, как прежде, беспрепятственно бродить незамеченным повеем городским закоулкам, где ему вздумается, и несколько раз, когда он в своей треуголке и с палкой в руке прогуливался по улицам, занимаясь обычными наблюдениями, мальчишки кричали ему вслед: «Вот идет Дидрих!», чему старый джентльмен, по-видимому, весьма радовался, расценивая эти приветствия как знак признания грядущих поколений. Одним словом, если мы примем в соображение все эти многообразные почести и отличия, вместе с восторженно хвалебной статьей, напечатанной в «Портфеле»[512]512
  «Портфель» – американский журнал, издававшийся федералистом Джозефом Денни в Филадельфии с 1801 г. Выходил по 1827 г.


[Закрыть] (которая, как нам рассказывали, настолько взволновала старого джентльмена, что он на несколько дней слег), то придется признать, что немногим авторам довелось при жизни получить столь славное воздаяние или так полно заранее насладиться своим собственным бессмертием.

По возвращении из Скагтикока мистер Никербокер поселился в маленьком деревенском домике, который находился в родовых владениях Стайвесантов и который они подарили ему в благодарность за почетное упоминание об их предке. Дом был премило расположен вблизи от мыса Корлеарс-Хук на краю одного из соленых болот, по правде говоря, время от времени затопляемых и летом кишащих комарами, но в остальном очень приятных и дающих обильные укосы соленой травы и камыша.

Там, к сожалению, добрый старый джентльмен опасно заболел лихорадкой, вызванной соседством болот. Почувствовав приближение конца, он привел в порядок свои земные дела, завещав основную часть своего имущества «Нью-Йоркскому Историческому обществу», Гейдельбергский катехизис и сочинение Вандердонка – городской библиотеке, а седельные мешки – мистеру Хендесайду. Он простил всем своим врагам, иначе говоря, всем, кто питал вражду к нему, ибо сам он, по его словам, умирал, полный расположения ко всем людям. Затем он продиктовал несколько ласковых писем своим родственникам в Скагтикоке, а также некоторым из наших самых известных горожан голландского происхождения и скончался на руках своего друга библиотекаря.

По высказанному им желанию его похоронили на кладбище при церкви святого Марка, рядом с останками его любимого героя Питера Стайвесанта, и ходят слухи, что «Историческое общество» предполагает поставить ему деревянный памятник на площади Боулинг-Грин.

II

ИЗ ГЛАВЫ IV КНИГИ ВТОРОЙ ИЗДАНИЯ 1812 года

(После абзаца, кончающегося словами: «…найдет доступ к его рассудку».)

Добрый Олоф[513]513
  Ван-Кортландт, Олоф (1600–1684) – голландский купец, мэр Нью-Йорка.


[Закрыть] разместил отряд на флотилии из трех лодок и поднял свой флаг на борту маленькой круглой голландской шлюпки, по форме имевшей немалое сходство с лоханью и прежде бывшей корабельной шлюпкой «Гуде вроу». Итак, погрузившись, наши путешественники простились с глазевшей на них толпой, которая стояла на берегу и продолжала кричать им вслед даже после того, как ее криков уже нельзя было услышать, желая им счастливого плавания, советуя хорошенько заботиться о себе, не утонуть и напутствуя множеством других мудрых и бесценных предостережений, которыми остающиеся на суше обычно снабжают тех, кто отваживается совершить путешествие по океану. А тем временем наши мореплаватели быстро двигались вперед по прозрачной глади бухты и вскоре оставили за собой зеленые берега древней Павонии.

Первую стоянку они сделали у двух островков, лежащих почти напротив Коммунипоу; говорят, они появились во время великого разлива Гудзона, когда он прорвался сквозь Хайлендс и проложил себе путь к океану. Ибо, как рассказывают, разбушевавшаяся водная стихия оторвала от гор множество огромных каменных глыб с покрывавшей их почвой и стремительная река увлекла их с собой на шестьдесят, семьдесят миль, где некоторые из них застряли на отмелях как раз напротив Коммунипоу и образовали те самые острова, о которых идет речь, между тем как другие были вынесены в океан и от них не осталось никаких следов. Убедительным доказательством правильности этих утверждений служит то, что горная порода, образующая основание островов, ничем не отличается от горной породы Хайлендса; больше того, один из наших естествоиспытателей, который тщательно сравнивал форму соответствующих поверхностей, зашел даже так далеко, что по секрету уверял меня, будто остров Виселицы первоначально был не чем иным, как бородавкой на Носу Антони.

Покинув эти чудесные островки, они затем пристали к Говернорс-Айленду, впоследствии ставшему таким грозным из-за его мрачной крепости и оскалившихся пушками батарей. Однако они ни за что не пожелали высадиться на остров, так как сильно подозревали, что он населен демонами и духами, в те дни в изобилии водившимися во всей этой дикой языческой стране.

Как раз в это время появилась стая веселых дельфинов, которые резвились и играли, подставляя свои лоснистые бока солнцу и поднимая искрящиеся брызги соленой воды. Как только мудрый Олоф увидел их, он очень обрадовался. «Вот, если я не ошибаюсь, – воскликнул он, – хорошее предзнаменование; дельфин – жирная, привольно живущая рыба, бургомистр среди рыб; его вид говорит о довольстве, изобилии и благоденствии. Я от души восхищаюсь этой круглой, жирной рыбой и уверен, что она служит счастливым предзнаменованием успешности нашего предприятия». С этими словами он направил свою флотилию так, чтобы она двигалась вслед за рыбами-олдерменами.

Повернув круто налево, они прошли пролив, обычно называемый Истривер, то есть восточной рекой. Стремительное приливное течение, всегда ощутимое там, подхватило прекрасную лохань, на борту которой находился командор Ван-Кортландт, и понесло ее с быстротой, беспримерной для голландского судна, управляемого голландцем, вследствие чего славный командор, всю свою жизнь привыкший лишь к сонному плаванию по каналам, еще сильней убедился, что они оказались во власти какой-то сверхъестественной силы и что веселые дельфины ведут их на буксире в какую-то блаженную страну, где исполнятся все их желания и надежды.

Увлекаемые непреодолимым течением, они обогнули бурный мыс, впоследствии называвшийся Корлеарс-Хук, и, оставив справа бухточку Уоллаэбаут с сильно изрезанными берегами, где теперь находит себе пристанище наш младенческий флот, вышли на величавый водный простор, окруженный прелестными берегами, зелень которых весьма радовала глаз. Когда путешественники осматривались вокруг, любуясь тем, что они сочли прозрачным и солнечным озером, они увидели вдали толпу раскрашенных дикарей, усердно занимавшихся рыбной ловлей и казавшихся скорей духами этих романтических мест. Их утлый челнок слегка покачивался, как перо, на волнующейся поверхности бухты.

От такого зрелища сердца героев из Коммунипоу изрядно затрепетали от страха. Но, по счастью, на носу командирского судна находился очень отважный человек по имени Хендрик Кип (чья фамилия в переводе означает цыпленок и была дана ему в знак его храбрости). Едва он увидел этих языческих мошенников, как затрясся от чрезмерной смелости и, хотя до индейцев было добрых полмили, схватил лежавший рядом мушкетон и, отвернувшись, самым бесстрашным образом выстрелил в небо. Старинное ружье отдало и наградило доблестного Кипа подлым ударом, от которого он свалился на дно лодки, задрав вверх ноги. Но оглушительный выстрел произвел такое действие, что дикари, пораженные ужасом, быстро схватились за весла и умчались в один из глубоких заливчиков на берегу Лонг-Айленда.

Славная победа воодушевила отважных путешественников, и в честь достигнутого успеха они назвали окрестную бухту именем доблестного Кипа, и с тех пор и поныне она носит название Кипс-Бей. Сердце доброго Ван-Кортландта, который, не имея своей земли, был большим любителем чужой, преисполнилось радостью при виде роскошной, никому не принадлежавшей страны вокруг него; охваченный приятными мечтами, он в своем распаленном воображении уже видел себя владельцем обширных соленых болот, поросших травой, и бесчисленных грядок капусты. От этого сладостного видения он сразу же пробудился из-за внезапно начавшегося отлива, который быстро унес бы их от обетованной земли, если бы благоразумный мореплаватель не подал сигнала держать к берегу. Вскоре они к нему и пристали вблизи от скалистых возвышенностей Бельвью – чудесного уголка, где наши веселые олдермены едят на благо города и откармливают черепах, приносимых в жертву на муниципальных торжествах.

Там, сидя на зеленой мураве на берегу ручейка, который, сверкая, бежал среди травы, они подкрепились после утомительного плавания, основательно налегая на обильные запасы провизии, захваченные ими с собой в это опасное путешествие. Восстановив как следует свои мыслительные способности, они стали серьезно совещаться о том, что им делать дальше. Это был первый обед совета, когда-либо съеденный христианами-бюргерами в Бельвью, и там, как говорит предание, началась великая родовая распря между Харденбруками и Тенбруками, впоследствии оказавшая заметное влияние на строительство города. Смелый Харденбрук, чей взор был безмерно очарован солеными болотами, окутанными туманом и простиравшимися вдоль берега у основания Кипс-Бей, советовал во что бы то ни стало вернуться туда и там основать задуманный город. Против этого резко восстал непреклонный Тенбрук, и они обменялись множеством нелюбезных слов. Подробности их спора до нас не дошли, о чем мы вечно будем сожалеть; мы знаем только, что мудрый Олоф положил конец пререканиям, решив продолжать исследования в том направлении, которое столь ясно было указано таинственными дельфинами. В результате отважный Крепкоштанник отказался от дальнейшего участия в экспедиции, завладел соседним холмом и в приступе великой ярости заселил своим потомством всю эту часть страны, где Харденбруки живут и по сей день.

Тем временем веселый Феб, как шаловливый мальчуган, резвящийся на склоне зеленого холма, начал свой путь вниз по небосводу, и так как течение снова стало благоприятным, решительные павонцы опять отдались на его волю и, двигаясь вдоль западного берега, понеслись к проливам, отделяющим Блэкуэллс-Айленд.

Здесь капризное непостоянство течения весьма удивило и привело в замешательство наших знаменитых моряков. То их захватывали игривые водовороты и, заставив обогнуть далеко выступающий мыс, увлекали в глубь какой-нибудь романтической бухточки, вдававшейся в берега прекрасного острова Манна-хаты, то они проносились у самого основания нависших скал, покрытых пышными виноградными лозами и увенчанных рощицами, бросавшими широкую тень на расстилавшуюся внизу поверхность воды; то вдруг они оказывались на середине реки, и их мчало с такой быстротой, которая весьма тревожила мудрого Ван-Кортландта; видя, как с обеих сторон земля быстро уходит назад, он стал сильно подозревать, что материк от них ускользает.

Куда ни обращали путешественники свой взгляд, перед ними, казалось, цвел новый мир. Не было никаких следов человеческой деятельности, которые нарушали бы прелесть девственной природы, обнаруживавшей здесь все свое роскошное разнообразие. Эти холмы, ныне ощетинившиеся, как сердитый дикобраз, рядами тополей (тщеславных растений-выскочек! любимцев богатства и моды!), были тогда украшены могучими местными уроженцами. Царственный дуб, благородный каштан, стройный вяз и, тут и там, лесной гигант, тюльпановое дерево, вздымали ввысь свою величественную вершину. Где теперь виднеются пышные приюты роскоши – виллы, почти скрытые в полумраке тенистых аллей, откуда томная флейта часто разносит вздохи какого-нибудь городского щеголя, там птица-рыболов строила тогда свое уединенное гнездо на сухом дереве, возвышавшемся над ее водными владениями. Робкий олень, никем не тревожимый, пасся на этих берегах, ставших ныне для влюбленных местом прогулок при луне и сохранявших следы стройных ножек красавиц; дикая пустыня была даже в тех прелестных местах, где теперь возвышаются величественные башни Джонсов, Схермерхорнов и Райнлендеров.

Так, скользя в безмолвном удивлении среди нового и незнакомого ландшафта, доблестная павонская флотилия обогнула подножие мыса, смело выступавшего навстречу волнам и как бы грозившего им, когда они с шумом набегали на его основание. Это был утес, хорошо известный современным морякам под названием Грейси-Пойнт – по прекрасному одноименному замку, который он, как слон, несет на своей спине. И тут перед взором путешественников открылась дикая, разнообразная панорама, где вода и суша чудесным образом соединились, словно для того, чтобы усилить и выставить напоказ красоту каждой из них. Справа от мореплавателей находилась поросшая осокой оконечность Блэкуэллс-Айленда, одетая в свежий наряд яркой зелени; за ней тянулся прелестный Сандсуикский берег и маленькая гавань, хорошо известная под названием бухты Халлета – место, в более позднее время пользовавшееся дурной славой из-за того, что оно служило пристанищем пиратам, кишевшим в этих водах, обкрадывавшим фруктовые сады и арбузные бахчи и оскорблявшим джентльменов, когда те выходили в плавание на прогулочных лодках. Слева глубокая бухта, или скорее речка, грациозно убегала вдаль среди берегов, окаймленных деревьями и представлявших собой нечто вроде просеки, сквозь которую виднелись лесистые районы Харлема, Моррисании и Истчестера. Там взгляд с восхищением останавливался на покрытой густыми лесами местности, перемежавшейся увенчанными рощицами холмами, тенистыми лощинами и вздымавшимися одна над другой волнистыми цепями гор. И повсюду расстилался лиловатый весенний туман, придававший всему оттенок нежной истомы.

Прямо перед ними главное течение реки, образовав крутую излучину, извивалось среди прятавшихся под сенью листвы мысов и изумрудно-зеленых берегов, которые как бы растворялись в воде. Вокруг все говорило о кротости и скромном изобилии. Солнце только что опустилось, и легкий вечерний туман, как прозрачное покрывало, накинутое на грудь девственной красавицы, усиливал полускрытые им прелести.

О, чарующие картины обманчивых обольщений! О, злополучные путешественники, с простодушным удивлением взирающие на эти берега волшебницы Цирцеи![514]514
  Цирцея – в греческой мифологии волшебница, жившая на острове Эе у берегов Италии и превратившая спутников Одиссея в свиней.


[Закрыть] Увы, таковы они – бедные, доверчивые создания, внимающие соблазнам порочного мира. Его улыбки – предательские, его ласки – гибельные! Тот, кто поддается его искушениям, оказывается во власти захлестывающего течения и вверяет свою утлую ладью зыбким струям водоворота. Так случилось и с нашими славными павонцами; не испытывая никакой тревоги при виде коварной картины, расстилавшейся перед ними, они спокойно двигались вперед, пока их внимание не привлекли какие-то необыкновенные толчки и сотрясения их лодок. Теперь течение, прежде кротко струившееся, заревело вокруг них, а волны закипели и запенились с устрашающей яростью. Как бы очнувшись от сна, изумленный Олоф закричал во все горло, приказывая повернуть на другой галс, но рев воды заглушил его слова. И вот, перед взорами наших мореплавателей возникла картина ужасного смятения: их то несло со страшной скоростью среди шумных бурунов, то мчало через грохочущие пороги. Вот они едва не налетели на Курицу с Цыплятами (гнусные скалы! более прожорливые, чем Сцилла[515]515
  Сиилла – в греческой мифологии чудовище, жившее на прибрежных скалах узкого морского пролива и губившее всех проплывавших мимо мореходов.


[Закрыть] и ее щенки), а сразу за тем их, казалось, грозила поглотить зияющая пучина. Все стихии объединились, чтобы привести их к страшной гибели. Волны бушевали, ветер завывал; и пока лодки стремились все дальше и дальше, некоторые моряки с удивлением увидели, как скалы и деревья на окрестных берегах летели в воздухе!

Наконец, громадную лохань командора Ван-Кортландта затянуло в чудовищный водоворот, именуемый Котлом, где она принялась вертеться в головокружительной пляске, так что славный командир и весь экипаж едва не лишились рассудка от этого ужасающего зрелища и столь необычайного кружения.

Каким образом доблестная павонская флотилия вырвалась из когтей современной Харибды, в точности никому не было известно, ибо слишком много осталось в живых очевидцев, рассказывавших о случившемся, и, что еще удивительнее, слишком по-разному они рассказывали, в результате чего об этом событии сложились самые различные мнения.

Что касается командора и экипажа его судна, то, придя в себя, они обнаружили, что их лодка была выброшена на берег Лонг-Айленда. Почтенный командор любил рассказывать множество изумительных историй о своих приключениях в эти роковые минуты, по его словам, еще более замечательных, чем приключения Улисса в проливах Харибды; ведь он видел духов, летающих в воздухе, и слышал вой чертей, а сунув руку в Котел, когда они в нем вертелись, почувствовал, что вода обжигает ее, и заметил какие-то странные на вид существа, которые сидели на скалах и огромными шумовками снимали пену с бурлящей воды; но с особым упоением он рассказывал о том, что видел, как одни из негодников-дельфинов, завлекших их в беду, жарились на Рашпере, а другие шипели на Сковороде!

Многие, впрочем, считали все эти рассказы просто плодом командорского воображения, разыгравшегося, когда он лежал, остолбенев от страха, тем более, что всем хорошо была известна его склонность к фантазиям; таким образом, их достоверность осталась навсегда под сомнением. Бесспорно, однако, что различные легенды, связанные со столь чудесным проливом и дошедшие до нашего времени, восходят к историям, которые рассказывали Олоф и его спутники; к историям о том, как видели там дьявола, сидевшего верхом на Свиной спине и игравшего на скрипке, жарившего рыбу перед бурей, и к многим другим, которым едва ли следует придавать слишком много веры. Из-за всех описанных выше страшных обстоятельств командир павонцев назвал этот узкий пролив Хелле-Гат, или, как было истолковано впоследствии, Хелл-Гейт,[516]516
  Хелл-Гейт – на эту тему Ирвинг написал впоследствии рассказ «Врата дьявола», открывающий четвертую часть («Кладоискатели») «Рассказов путешественника» (1824).


[Закрыть] то есть Врата Дьявола, каковое название сохранилось до настоящего времени.