Текст книги "Sophia Isla. Доблесть маленькой души"

Автор книги: Варвара Озерова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Удачная встреча

S.I.

Связи не существуют во времени текущем, они вне времени – спокойно ждут своего выхода, попивая чай с холодным молоком, а пока – мы наблюдаем хаос.

1 июля 1865

Неожиданный приезд состоятельной семьи из Лондона стал для жителей Черапунджи настоящим праздником. Ажиотаж, вызванный приездом иностранцев, накрыл весь город с головой.

А началось все с первого шага на сушу.

Новость слетела с уст рыбака, возвращавшегося домой рано утром, и влетела в ухо продавщицы масла – а от этой душевной женщины весточка впорхнула в дом лодочника, за семейной трапезой которого та отчалила в открытое море, где волны языков ласкали ее вздымающуюся корму. Еще не найдя свой кров, ни о чем не подозревающая семья получила теплый прием в домах всех этих добродушных простолюдинов.

По пути к гостинице взгляд Виктора цеплялся за грязные глиняные тропы, которые вытаптывались каждый день до неузнаваемости; тряпье, свисающее с проходящих мимо людей, в котором было сложно разобрать начало и конец.

На секунду ему показалось, что это место пахнет смертью, однако в этом запахе сочеталось нечто более глубокое: вечность, цикл Вселенной, жизнь как она есть, без условностей и людской глупости, – лишь пленительный голос бесконечного создания, идущего рука об руку со смертью, ведь смерть – неотъемлемая часть рождения.

Вокруг царил перезвон неизвестных инструментов, люди хаотично перемешивались и становились частью удивительной мелодии жизни – все вокруг было в гармонии и слаженности, все вокруг было одним целым.

Люмьеры чувствовали себя несмышлеными детьми. Поддаваясь зову размеренности, доверяя незнакомой обыденности, будто второй матери, они учились заново ходить по этой Земле и дышать этим воздухом. Их легкие то и дело переполнялись благодатью, впитывая новые ароматы неизвестной им доселе жизни.

От увиденной нищеты в мыслях Виктора и Джульетты затаилась грусть по дому, и лишь Мэри восторженно стреляла глазами в разные стороны, подпрыгивая на каждой кочке.

Несмотря на превосходную погоду, путешественники ощутили острую необходимость в зонтах, ведь обильные солнечные ванны способны и загубить здоровье, не говоря уже о жажде приключений.

Поймав в толпе самого медленного и безобидного на вид прохожего, Виктор решил обратиться к старичку:

– Доброго дня, уважаемый! Где я могу приобрести зонты от солнца для всей своей семьи?

Находясь в небольшом замешательстве и медленно сводя брови то ли от задумчивости, то ли от недоверия, старик тихо замычал на сносном английском:

– Мгм, мсье, местные жители уже давно не прибегают к помощи зонтов – от наших ливней еще не изобрели инструмента, не считая крыши над головой. Если вы хотите найти подобную диковину, вам стоит заглянуть на Центральный рынок – там вы найдете все, что нужно! – Не дожидаясь ответа, старик хрустнул спиной и медленно отдалился.

Через несколько минут Виктор зашелся в хохоте: над удаляющимся стариком распростерся зонтик, укрывший его голову от изнуряющих лучей.

– Однако у него самого зонт имеется. – Джульетта нашла эту ситуацию забавной. Вымокшая от жара и духоты, тщетно прикрываясь руками от палящего солнца, она вдруг просияла: – А не про этот ли рынок говорил старик?

Пройдя еще пару метров, все трое убедились – они на месте.

Центральный рынок пленил Люмьеров обилием красок и запахов. Старик не соврал нисколечко: тут найдется все, что душе угодно, – это и есть сердце Черапунджи.

Семья узнала фрукты и овощи со своей родины, а сверх того насладилась десятками новых плодов. Джульетта была очарована количеством специй, орехов, пряностей и тем более шелков, пестрящих за километр.

Виктор же высоко оценил ассортимент холодного оружия, ковров и, конечно же, тканей, которые можно пустить на мужской костюм.

Время летело незаметно, а ощущения ему вовсе не сопутствовали.

– Думаю, это можно назвать знакомством с местной культурой! – Джульетта напоминала ребенка, который попал в магазин всевозможных сладостей.

По рынку супруги ходили в компании двух носильщиков с телегами. Те по просьбе господ бережно водрузили на одну телегу ткани, что позднее пустят на мужские костюмы и женские платья; нескромный набор драгоценных ожерелий, колец и заколок. Вторую же телегу мужчины бережно заполнили всем остальным: фруктами и молоком, специями и орехами, ну и, конечно же, полюбившимся Виктору персидским ковром, который пришлось привязать для надежности к соседней тележке.

На пути к выходу с рынка все изрядно проголодались, и по просьбе Джульетты носильщики составили компанию за дегустацией диковинных яств.

Юноши рассказывали о каждом блюде с особой любовью, и несмотря на плохой английский, за столом все барьеры не имели значения, ведь каждый говорил на понятном и знакомом языке – эмоций и чувств.

Спустя пару долгих рассказов о событиях 1861 года завязалась бурная дискуссия.

– То есть как это – вы не могли открыть глаза? – восторженно удивлялась Джульетта. – Вы ведь понимаете, что детское воображение способно на все… – Она помедлила, подбирая правильные слова: – Это…

Первый носильщик, на вид постарше, почувствовал, что перешел черту дозволенного, и виновато принялся оправдываться:

– Мэм, мы нисколько не дурим вас, но, несмотря на возраст, поверьте, это было вовсе не воображение.

– Да, – подхватил мысль товарища второй юноша. – Любой человек, которого вы спросите про ту ночь и то утро, скажет вам то же, что и мы.

Виктор так долго молчал, что могло показаться, что он вовсе и не слушал ребят, но что-то заставило его допустить вероятность всего происходящего:

– Вы сказали, что небо сыграло большую роль во всем этом и есть живое доказательство тому, что случилось с вами?

Требовательный взгляд Виктора грузом лег на молодых носильщиков. Оба они смекнули, что сболтнули лишнего и пора бы было ретироваться, как вдруг младший носильщик вновь заговорил:

– Мсье, мальчик – один-единственный на весь Черапунджи, так и не проснулся. Через два дня пойдет уже пятый год его сну. Он дышит, он жив, но безволен и оттого мертв.

Старший смотрел на болтуна с укором, теперь дороги назад не было.

– Так расскажите нам об этом мальчике подробнее, а то грош цена вашим сказкам!

Виктор был воодушевлен услышанным настолько, что это вызывало у него вовсе не научный интерес. В глубине души он всегда мечтал столкнуться с необъяснимым, и вот, спустя многие годы, оно само нашло его!

Но, к сожалению для Виктора, носильщики больше не произнесли ни слова на английском. Так они и шли в тишине до гостиницы, в которой остановились Люмьеры.

Лишь на прощание старший из них произнес:

– Тот, кто силится доказать истину, – полный дурак. Моя память со мной и мои страхи – тоже. А вы, – он отчитывал приезжих, словно маленьких детей, – не тревожьте семью мальчика, они заслуживают покой.

Мэри лишь поежилась, отгоняя от себя пугающие мысли. Все это время она молча слушала рассказы юных носильщиков, переживая каждое сказанное ими слово.

Акт четвертый. Мия снова на коне

Уставших с дороги, но счастливых гостей перехватили в холле двое пожилых мужчин в ярких рясах. Это были управляющий отелем и владелец единственной действующей туристической компании, который прибыл вперед первого с прекрасными новостями.

Несмотря на откровенно завышенные цены и блестящие заискивающие глаза обоих мужчин, Люмьеры с удовольствием заплатили предприимчивым старикам.

Взамен они получили пребывание в лучшем номере с видом на реку, программой национального меню и личного носильщика. Второй же «джинн» сделал им прекрасное предложение: отправиться в несколько походов с программой живого общения с местной фауной, а также, самое загадочное и интригующее, – опасный спуск в Омут Леса, посещение пещеры за водопадом, в сопровождении самого опытного гида Черапунджи.

Рупии звонко звякнули в карманах управляющего, и уже через пять минут Люмьеры смогли насладиться покоем в своем просторном номере.

В тот же день в дверь Крафтов постучали. Поскольку мечты Антонио Меуччи[16]16
  Антонио Меуччи – итальянский ученый, являющийся изобретателем телефона.


[Закрыть] еще оставались мечтами, пожилому начальнику туристической компании пришлось лично наведаться домой к Мие.

Как бы тот ни пытался скрыть свою радость – то и дело подрывался на излишние обещания, а Мия и не думала отказываться, лишь принимала все его предложения, которые тот на радостях обронил.

Изнуренной матери будто бы опустили соломинку, приносящую утешение, которая точно обломится, если за нее долго держаться. Но какой же это было радостью – вновь взяться за старые артефакты. Предложение было воистину спасительным, ведь работа на плантациях не приносила практически ни гроша, а ее уставшая голова отчаянно нуждалась в творческом импульсе, которым и послужит любимая работа.

3 июля 1865

Девятый день рождения сына Крафты по обыкновению провели возле его кровати. Поменялась лишь одна маленькая деталь – Мия ощущает себя живой.

С каждым годом людей в жизни Крафтов становилось все меньше. Они потихоньку покидали Джим-Джима, будто прощаясь с ним, оставляли в прошлом.

Сегодня Джим боролся с собой, чтобы не заплакать вновь. Ему было стыдно за свои слёзы, и ещё он чувствовал, как его воля слабеет.

Амала была его вездесущей тенью. Она, будто коршун, поджидает, когда Джим покинет свое тело, чтобы наброситься на него, истекая слюнями от предвкушения детской плоти.

Каждый день изнуряющие пытки – каждый час как последний. Но Джим был безмерно счастлив, что мама и папа до сих пор с ним, до сих пор обнимают так же, как в те утренние часы, когда он прибегал к ним в комнату и засыпал посерединке.

Сегодня Мия рассказала ему про выход на работу, а Джим-Джим все услышал, но только не мог этого показать – он радовался и даже нашел в этом силы для борьбы. Только это событие и растормошило его уставший дух.

Правда, Джим так и не смог сдержать слез – он плакал, а его тело лишь подрагивало, будто от озноба. Но рядом были родители и пара возмужавших ребят – Даниэль взял сына за руку и не смел отпустить, пока дрожь в теле сына не унялась.

Пульс слаб, но ребенок и не думает сдаваться, он дышит. Что-то меняется, и отец это чувствует.

Долгожданная экскурсия

4 июля 1865

Мия Крафт вела за собой группу счастливых иностранцев самыми живописными и труднопроходимыми тропами. Ее мастерство не угасло ни на толику – она чувствовала себя особенно уверенно, будто последний ее выход по маршруту был на прошлой неделе.

Как и четыре года назад, прокладывая пути отхода от змеиных гнезд, развязывая и прорубая узлы лиан, неожиданно напавших на ее новых путников, и задорно рассказывая про каждую дышащую зеленую клеточку этого леса, – она творила чудеса.

Поначалу улыбка гида казалась Люмьерам натянутой и смущала супругов, но очень скоро они к ней прониклись.

В последнее время Мие так редко приходилось улыбаться, что она уже и забыла, каково это – растянуться в искренне чеширской улыбке.

Но стоило разговориться с вдохновленными природой путниками, как напряжение сразу спало, и неожиданно для самой себя Мия стала искренне улыбаться и шутить.

Шум тропических лесов поглощал почти все слова гида.

– А вы надолго к нам? – пытаясь перекричать эхо природы, Мия чуть не сорвала голос с непривычки.

– Мы прибыли всего на неделю, через четыре дня уже отбываем на родину. У нас в Лондоне своё дело, нельзя всё пускать на самотёк, сами понимаете! – кричала Джульетта сквозь шум водопада.

– Мы занимаемся конным спортом и держим породистых лошадей, это очень прибыльный и вместе с тем ответственный бизнес, – откликнулся вслед за женой Виктор, фиксируя что-то в своём блокноте.

– Позвольте у вас справиться? Мы наслышаны про местное чудо, случившееся здесь в 1861 году, не могли бы вы нам рассказать свою версию происходящего?

– Да, нам пообещали, что вы расскажете всё в мельчайших подробностях!

Последние слова принадлежали Джульетте: она шла, весело улыбаясь.

Наступило молчание, и Мэри оторвалась на секунду от величия зеленых лесов, чтобы взглянуть на Мию Крафт, в глазах которой постепенно сгущалась мутная пелена.

Мия успела лишь мысленно проклясть ушлого старика за его алчность и малодушие. Владелец конторы заплатил втрое больше чем обычно, впрочем, можно было догадаться, о чем будут расспрашивать англичане.

После затянувшейся паузы Виктор решил заговорить первым:

– Не могли бы вы рассказать нам, из-за чего у местных столько шума? А точнее, про событие, которое по какой-то причине… – На этих словах он привлек всеобщее внимание заговорщицким тоном: – Не известно всему миру.

Мы не будем винить иностранцев, ведь, признаться честно, они даже не догадывались, какая роль во всей этой истории принадлежала семье Крафтов. И пока Люмьеры по-заговорщически переглядывались между собой, Мия вывела группу на перевалочный пункт.

Перевал находился на маленьком пяточке, окруженный густыми влажными тропиками, – он хоть и немного зарос, но так и остался удачно присыпан камнями и ветками.

Последние слова Виктора были настолько громкими, что оглушили на несколько секунд всю команду:

– Прошу вас, Мия, порадуйте гостей, расскажите – что случилось в то утро?

Но почему-то сейчас навязчивость абсолютно незнакомых Мие людей не была проблемой – и все то, о чем они с мужем привыкли молчать; все то, о чем люди вокруг боялись говорить, – разлетелось тысячей тлеющих угольков, и будто извержением неконтролируемой дикой энергии, полилось изнутри, на радость ничего не подозревающим путникам:

– Что ж… Раз вы желаете подробностей – значит, расскажу в подробностях… – тихо проговорила Мия. – Это было утро 3 июля, как вы уже и сказали, 1861 года. В тот день мы с мужем должны были поздравить своего единственного сына в кроватке и утащить в объятиях на кухню. Приготовить ему что-то необычное, вкусное и сладкое. Вручить яркую книгу по анатомии, которую мы смогли себе позволить спустя полгода усердного труда. А затем пришли бы его друзья и раскрасили его день своими улыбками. Мы всегда знали, что наш ребенок мыслит ярче и глубже, чем порой это делаем мы, но тем не менее надеялись, что кто-то составит ему компанию, заставит лишний раз побыть пятилетним ребенком. – Люмьеры жадно впитывали каждое сказанное Мией слово, но постепенно их взгляд обволакивала густая пелена тумана, подобно той, которая настигла их в поместье, а женщина тем временем продолжала свой рассказ с новыми силами: – Но мы не застали его ни в кроватке, ни в других комнатах. Все это время, пока мы безмятежно спали, он просидел под ночным небом. Всю последующую ночь и все последующие дни, пока другие дети просыпались, – он лежал в комнате, не подавая признаков жизни. Если бы не его тихое дыхание, мы бы подумали, что он мертв. Во всем Черапунджи не очнулся только мой сын.

Горечь от произнесенных устами матери слов задела Джульетту за что-то родное и такое знакомое: «не очнулся только мой сын» – эта фраза осела каким-то скорбным страхом где-то в солнечном сплетении.

Как мать и как женщина, добродушная англичанка чувствовала боль в голосе гида, видела ее глаза, морщины на молодом и таком несчастном лице и дрожь ее тонких изъеденных губ.

– Он так и не открыл глаза, и я думаю… уже никогда не откроет, – Мия осеклась, закрывая лицо руками. – Этому нет объяснений: ни одна душа здесь, в Черапунджи, не смогла нам помочь. Об этом не знает большой мир, только местные, да ближайшие поселения. К тому же, представьте только, вы у нас первые туристы за последние четыре года. – Эти слова Мия произнесла, выпуская из себя оставшийся воздух.

Дикое отчаяние, которое все это время преследовало ее по пятам, наконец настигло свою цель, а сейчас оно беспощадно, с безумным наслаждением, вгрызалось ей в горло.

Слезы капали ей на руки, нервно обнимающие тело, в тщетной надежде успокоить и подбодрить душу. Она не могла простить себе такого непрофессионализма:

«В первый и последний раз», – проговорила она про себя.

Когда живой и щедрый на деликатные подробности рассказ подошел к концу, Виктор почувствовал сильный укол вины за напор, который так бесцеремонно оказал на убитую горем мать. Джульетта же, стоя рядом с мужем, переживала совсем другую волну негативных эмоций.

С полными сочувствия и сострадания глазами, она лишь изредка переводила взгляд с разбитой слезами женщины на свою дочурку и обратно, невольно пытаясь представить, что чувствовала бы она на месте Мии Крафт.

В отличие от своих родителей, Мэри не тратила времени на бесполезное чувство вины и неприкаянный порыв сожаления. Нервно сжав что-то внутри кармана своего выходного платья и порозовев от волнения, она решилась на истинно рыцарский и благородный поступок.

– Миссис Крафт, – обратила на себя внимание девочка, – если вы позволите, врачи на нашей родине могли бы оказать вам должный прием и помочь вашему сыну.

Немного остерегаясь неодобрения со стороны родителей, Мэри поморщилась и в полголоса добавила:

– Я думаю, мы могли бы попытаться вам помочь.

Виктор посмотрел на дочь глазами, полными восхищения. Сейчас он гордился ей как никогда раньше. Поскольку дочь спасла ситуацию и дала возможность искупить свою вину, Виктор крепко ухватился за ее предложение:

– Мэри права, поверьте, у нас лучшие врачи, а деньги для нас не проблема. Да и к тому же…

Но Джульетта неожиданно прервала своего мужа на полуслове – она не слышала ничего, кроме звенящего в голове голоса Мии, который вторил ей вот уже добрые пять минут:

«Не проснулся»; «Уже не очнется»; «Мертв!».

– Примите мои извинения за столь бестактное ведение беседы – это ужасное несчастье, и мы не имели права вот так ворошить в вашей памяти эту трагедию, прошу извинить нас. – В момент побледнев от стыда и печали, Джульетта сникла и вовсе замолчала.

Выдержав паузу в рамках этикета, Виктор решил спросить то, о чем думали все, но боялись произнести вслух:

– Состояние вашего сына, оно же как-то связано с природной аномалией?

Окончательно придя в себя и вытирая последнюю бегущую по щеке слезинку, Мия откликнулась, в надежде, что продолжение разговора как-то отвлечет ее от падения в бездну своих страхов и кошмаров.

– Точно утверждать мы не беремся, но в то утро и в последующие несколько дней в комнате нашего сына все было покрыто инеем – дышало прохладой. В комнатах других детей было тепло и уютно, и если бы я была местной, то даже не поняла бы, что это иней, – у нас всегда тепло и солнечно, даже в дождливые дни не бывает минусовой температуры. А такой холод было бы трудно не заметить. И это безумное дикое небо!

Стоило лишь отдаленно подумать про черноту, которую источало небо в те дни, как в ту же минуту невидимая освирепевшая длань памяти обрушила свой гнев на несчастную – и она провалилась в бесконечный мрак, которого так сильно боялась.

– Слишком много необъяснимого в один день, – стали последние сказанные Мией слова.

Мэри оставалось только гадать, почему ее щедрое и такое правильное предложение безответно повисло в воздухе. Теперь она так же, как и все остальные, опустилась на самое дно молчаливого бассейна – держась за папин мизинец, она безвольно шагала, погруженная в свои мысли.

Мэри гадала: «Почему Мия не обернулась ко мне, не показала, что слышит?»

Может, это от того, что она еще слишком мала для столь щедрых и мало зависящих от нее предложений?

Или же все дело в банальном отсутствии веры в спасение: безоблачное будущее бок о бок с самым дорогим ей человеком?

Нагрянувший без каких-либо на то причин дождь застал всех врасплох, мастерски рассредоточивая тишину – привил ей порядок.

Именно это Мие было сейчас необходимо – только дождь мог перекрыть ее собственные мысли, одновременно с тем защищая от дальнейших разговоров с чужаками.

Дождь помог ей не уйти в себя и зацепиться за его вольный ритм – попробовать протанцевать каждую негативную эмоцию к выходу из лабиринта со своими демонами.

Расставшись с туристами, Мия шумно выпустила воздух: наконец-то она идет домой. Но что это незаметное идет вместе с ее тенью?

Неужели надежда в ее глазах?

Океан прошлого

Уже на пути к гостинице Виктор и Джульетта возбужденно обменивались догадками по поводу природного катаклизма и его косвенной связи с печально известным мальчиком.

В попытках увязать удивительный рассказ Мии Крафт с законами логики и уверить друг друга в том, что события 1861 года – ужасающая правда, супругам пришлось допустить все, что еще вчера вызвало бы у них не более чем скептический смешок, – но сегодня им дали понять, доказательства событий «той ночи» существуют и находятся прямо у них под носом.

Но как бы они ни пытались поверить в абсолютно удивительную историю, все их теории никак не увязывались между собой, что, безусловно, не могло не расстраивать. Тогда Виктор понял, что единственный выход разорвать этот порочный круг заблуждений – это увидеть все собственными глазами!

– Мы должны просить Мию о визите к ее сыну.

– Но что, если мальчик просто болен? – воспротивилась Джульетта.

Наступила тишина, и несмотря на озноб и факт того, что все трое были вымотаны до предела, – стоило им коснуться мягкой перины, как сон моментально покинул их, уступая долгим раздумьям дождливой бессонной ночи.

За окном все так же было сыро и мрачно. Дождь стучал в окна, запрещая сомкнуть глаза даже на мгновенье: стоило Мэри ослушаться, как звуки разбивающихся капель становились громче и чаще.

Уставшее дитя мучилось под канонаду небесного оркестра, но чуть погодя чья-то невидимая рука добралась до ее детской головки и аккуратно закрыла непослушные сонные глаза…

Этой рукой была сильная усталость, а может, она просто должна была сегодня заснуть.

Во сне ей явился худенький мальчик, рядом с которым сидела красивая, но удивительно беспокойная женщина, безусловно напуганная тем, что может его потерять навсегда. И в этом страхе было что-то навязчивое, искаженно-неверное, ошибочное.

Мэри немного отвлеклась, и вот она уже не в затхлой комнате, залитой тьмой и кислым духом, а в шатре, полном народом, – а в центре внимания та же стройная женщина. В руках у нее длинная змея, похожая на ядовитую гадюку, но с ней она кажется ручной и нежной.

Зал трепещет, на женщину нападает питон и обвивает ее с ног до головы – у Мэри захватывает дыхание. Женщина вырывается, но уже в следующую минуту питон раскрывает ее счастливое лицо зрителям, и зал взрывается аплодисментами! Она жива, и более того – питон украшает ее стройное тело, заботливо оглаживая бархатную смуглую кожу.

Мэри видит маленького ребенка – своего ровесника, но не того бледного и больного, а другого, смуглого и чарующе энергичного. Один он, этот живой мальчик, не переживал за смелую женщину в центре всеобщего внимания – на лице его застыла полуулыбка, а руки пробегались в поглаживании по кому-то скользкому, похожему на маленького безобидного азиатского ужа.

Без слов и чувств девушка забралась Мэри под кожу – она приковала ее взор к своим холодным безэмоциональным глазам.

Весь зал ликовал – и мальчик вышел к своей матери на сцену. Почувствовав его живое прикосновение, женщина переменилась в лице – и упав к его ногам, стала молить о прощении, но тот даже не удостоил ее вниманием, ведь взгляд его был далеко от матери – Мэри почувствовала слабое, но чужое ей чувство тревоги.

И звон двух имен в ушах. Ее звали Амала, в переводе это имя несло в себе семя чистоты и непорочности. А больного исхудавшего мальчика, чью душу стережет Амала, звали Джим-Джим.

Смущенная вторжением мальчика, Мэри вновь потеряла контроль над происходящим – теперь она на холоде: вокруг темно и сыро, в носу стоит такой привычный запах навоза, но это был не лошадиный помет.

Слух резанул звук пощечины. Амала лежала в крови на грязных гнилых досках – над ней возвышались пятеро мужских силуэтов.

Мэри почувствовала исходящую от них темную энергию – их намерения, их мысли и желания сжали сердце девочки, заставляя замирать вместе с каждым враждебным словом на таком знакомом ей языке.

Амала сопротивлялась – но ее голос тонул в хохоте мужской компании, и тогда она мысленно просила девочку о помощи, но Мэри лишь замерла в липком темном углу, в страхе пошевелиться.

Мэри вспомнила этих мужчин – они сидели рядом с ней на выступлении и восторженно аплодировали вместе со всеми. Волки в овечьих шкурах – они, подобно истинным джентльменам, сидели со своими дамами под руку, изредка перешептываясь между собой.

Язык Амалы был ей не понятен, но язык мольбы говорил сам за себя – ей нужна чья-нибудь помощь. Мэри выбежала в прохладу улицы и попыталась позвать на помощь, но ее будто бы не существовало – ни один прохожий не услышал жалобных криков маленькой девочки; никто не остановился.

Холод пробежался по позвоночнику и засел в печенке – когда Мэри обернулась, мимо нее прошли те пятеро мужчин, в глазах которых читалось неприкрытое удовольствие от содеянного, с недобрым огоньком озабоченного задора.

И она поняла: уже слишком поздно, чтобы звать на помощь.

Боль и страх, казалось, впервые были пережиты Мэри так ярко, когда в проеме злополучного загона она увидела скрюченную в слезах Амалу.

Но теперь они были не на оживленной улице, а в тепле ее дома – в бедно обставленной хижине, где на столе терпеливо ждал заботливо приготовленный остывший паек. Плач не утихал, а лишь набирал обороты, превращаясь в гортанные вопли, разрывающие сердце Мэри на куски.

Когда она все пропустила?

Согнувшись над сыном, Амала дрожала от слез – обессиленные руки не слушались змеиную королеву, а подводили ее на каждом всхлипе, роняя свою обладательницу на бездыханное тело родного ребенка. А сам мальчик наблюдал за всем, сидя на соломенной подстилке, – он что-то плел из отрезанных угольно-черных материнских волос.

Посмотрев на застывшую в дверях Мэри, он вновь послал весточку, но та уже была намного холоднее и слабее предыдущей.

Предостережение, более значимое, чем в первый раз, и оно ознаменовало собой огромное несчастье.

Мэри отмерла, и в следующую секунду на соломенной циновке уже никого не оказалось. Лишь толстая коса, обвязанная соломой с двух концов.

Людская жестокость отражается эхом и вызывает лавины: морок завладел Амалой, и она поняла – если бы не те пятеро мужчин, возможно, все было бы иначе.

Оглаживая пробитую голову сына, она как наяву видела пережитую им смерть – приступы эпилепсии, которыми он страдал с младенчества, были неизбежны, но если бы она вернулась вовремя – он бы не разбил себе голову об деревянный пол собственного дома.

Страх у нее забрали в грязном загоне для животных, а сердце вырвали вместе с душой родного человека – без лишних промедлений женщина отправилась на войну.

Недрогнувшей рукой Амала убила всех пятерых мужчин самыми изощренными способами: коварно и беспощадно, воздавая всем в желаемой мере за их преступление, она забавлялась с ними вместе со своими верными хладнокровными друзьями.

Змеи покорно выполняли все ее желания – будто на инстинктивном, животном уровне они знали, что сделали их жертвы, и оттого становились еще более неистовы в своем воздаянии.

В этот момент она мстила не за себя, а за мужчину, которым бы мог стать однажды ее прекрасный сын, и за его детей, таких же светлых и желанных, которые могли бы у него родиться.

Через несколько дней ее повесили в центре города, а жены убитых истерзали мертвое тело женщины.

Это произошло 3 июля 1732 года. И с тех самых пор Амала терпеливо ждала, пока появится чистый и непорочный мальчик, чтобы вернуться к жизни и выпить ее до дна за своего усопшего сына.

Для себя она не желала ничего: ведь она не винила себя ни в жестоких убийствах, ни в своей скоропостижной смерти.

Кроме Мэри, из Люмьеров больше никто не спал.