Текст книги "Дорогие товарищи"

Автор книги: Варвара Карбовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Варвара Карбовская
Дорогие товарищи

В зеркале отражалось лицо человека, которому предстоит нечто чрезвычайно приятное. Это лицо принадлежало терапевту сельской больницы Алексею Макарычу Потникову, собиравшемуся на встречу Нового года к главному врачу.

Как, в сущности, мало нужно, чтобы стать почти красивым даже при наличии узкого лба, глаз, выполняющих свои функции, но отнюдь не являющихся украшением, и носа, похожего на разношенную суконную туфлю. Достаточно, чтоб по такому лицу разлилось выражение радостного волнения и в глазах блеснула искра вдохновения, как ладо хорошеет настолько, что даже собственная жена, за последние пятнадцать лет супружества не тароватая на комплименты, и та говорит с поощрительной улыбкой:

– Ты нынче у меня прямо на человека похож.

Конечно, это была недооценка качеств своего мужа, свойственная многим женам. Алексей Макарыч и всегда-то был похож на человека, и если жена его, Клавдия Львовна, в порыве раздражения называла его периодически и согласно обстоятельствам: ослом, индюком или снулым судаком, то все эти сравнения лежали целиком на ее совести.

Про Алексея Макарыча можно было сказать только одно: что он похож на человека, которого минуту тому назад обидели или вот-вот обидят и он это предчувствует и уже готов жаловаться в местком, а то куда и повыше.

Но как раз в этот вечер он не предчувствовал никаких обид, а в глазах искрилось вдохновение, потому что он собирался произнести новогодний тост. В этом тосте он хотел выразить свои подлинные отношения к главному врачу.

Когда новый, молодой главврач вступил в должность, Алексей Макарыч сразу же начал высказывать соображения в том смысле, что новая метла чисто метет, что теперь всех старых работников – по шапке и даже что яйца курицу не учат, хотя сам первый смертельно обиделся бы, если б кто-нибудь назвал его курицей. Однако его высказывания возымели свое действие: сестра-хозяйка и повариха первое время ходили как в воду опущенные, пока не убедились, что новый начальник – «дай бог таких побольше». В глубине души и сам Алексей Макарыч чувствовал, что новый главврач – это как раз то, что нужно: талантливый, энергичный, знающий и молодой. Но именно потому, что он был гораздо моложе Потникова, обидно было сразу и беспрекословно признавать его авторитет и свои собственные недостатки, очевидные не только для посторонних, но и для самого себя.

За шесть лет существования больницы было заведено за правило – встречать Новый год на квартире главного врача. И, хотя руководство сменилось, правило как будто не отменялось, и новый начальник пригласил всех к себе. Он сказал:

– Поскольку хозяйство у меня холостяцкое, я попрошу товарищей женщин взять организацию на себя.

Это было сказано примерно за неделю, и всю неделю Алексей Макарыч обдумывал свое выступление. Он уже мысленно довольно мило острил и подшучивал над своими опасениями насчет новой метлы; и довольно ловко ввертывал про организаторские способности главврача; и вполне искренне и на высоком пафосе предсказывал ему – молодому хирургу – большое плаванье, отожествляя почему-то хирурга с кораблем.

Тридцатого декабря, едучи за семь километров к больному, он, сидя в санях, прорепетировал всю речь и внезапно нашел очень удачный конец. Надо будет сказать так:

– Одного не хватает нашему дорогому Петру Гаврилычу. Но это «одно» – весьма существенный пробел в его биографии! – И когда все насторожатся, нужно будет выдержать паузу и произнести с этакой добродушной хитрецой: – Ему не хватает подруги жизни… – Вот здорово-то! Это будет намеком на педиатра Татьяну Федоровну – Таньку, как мысленно зовет ее Алексей Макарыч. – Все давно заметили, что Танька нравится главному врачу, а она сама влюблена в него по уши, но она девка с норовом и держит фасон. Воображает, если она председатель месткома, то должна быть твердокаменной, цельнометаллической… А тут будет приятный намек и тому и другому.

Алексей Макарыч недолюбливал Татьяну Федоровну за то, что она как-то сказала ему, что он сторонится коллектива, а в другой раз заступилась за него на собрании – девчонка! – и этого уж он ей никак не мог простить. Но теперь, поддавшись обаянию своего мысленного красноречия, он всех любил и хотел, чтоб его тоже все любили. И он произнес вслух, с выражением:

– Не хватает подруги жизни!

– Чево эта? – спросил сидевший на козлах Савельич и даже отвернул ворот рыжего тулупа.

– Ничево эта! – передразнил Алексей Макарыч. – Еду и молчу, а тебе лечиться надо, у тебя слуховые галлюцинации.

– Сроду не лечился, – с презрением ответил Савельич. – Сам шесть лет при больнице состою, на што мне лечиться.

И вдруг тридцать первого числа вечером, когда Алексей Макарыч был уже тщательно выбрит и изучил в зеркале приятное выражение своего лица, а Клавдия Львовна как раз сказала ему, что он похож на человека, в эту самую минуту ему сообщили, что в ночь на первое января вместо заболевшей фельдшерицы Кисиной «назначается дежурить врач А. М. Потников».

Алексей Макарыч сперва не поверил своим ушам и похолодел. Потом постепенно до него дошло содержание приказа и он воспринял это как пощечину, как оскорбление личности, как издевательство и запылал жаждой мести.

– Та-ак-с, понятно, – зловеще произнес он, комкая выглаженную рубашку и швыряя ее в угол. – Все ясно: нынче ночное дежурство назло, завтра – придирки, выговоры, послезавтра – подавайте заявление по собственному желанию… Не выйдет! Мы еще за себя постоим! А ты, если туда помчишься, будешь дурой! – обратился он к жене.

– Зачем же я буду дурой и помчусь без тебя, – уныло сказала жена, подымая скомканную рубашку и капая на нее слезой.

В одиннадцать часов вечера Алексей Макарыч в белом халате сидел в дежурке и сосредоточенно писал статью в районную газету. Статья называлась «Сынки и пасынки».

…«Всем известно, что новая метла чисто метет!! Но та метла, которая метет не тот сор, который действительно надо выметать из-под ног трудящихся, которые идут вперед прямыми путями, а та метла, которая…»

Алексей Макарыч частенько отзывался о людях пишущих, что, дескать, у них – легкий хлеб, а теперь сам на себе испытал все затруднения, связанные с перенесением мыслей на бумагу.

…«Главврач, назначенный полгода тому назад и считающий, что старыми кадрами можно не дорожить, опирающийся на угождающих ему людей, вроде педиатра Т. Ф. Прошиной, позволяющей в свою очередь делать несоответствующие замечания людям, отдающим себя безраздельно…»

А в это время на холостяцкой квартире главного врача и фельдшерицы и медицинские сестры хлопотали вокруг стола, уставляя его закусками, пирогами и бутылками. Все уже были в сборе, когда вошла Татьяна Федоровна. Отозвав Петра Гаврилыча в сторону, она спросила его, глядя ему в глаза открытым строгим взглядом (некоторые самостоятельные женщины, когда очень влюблены, умеют смотреть именно таким независимым взглядом, чтоб скрыть свою отчаянную влюбленность до беспамятства):

– Петр Гаврилыч, зачем вы назначили на дежурство Потникова?

– А что, Татьяна Федоровна? – спросил Петр Гаврилыч, тоже глядя ей прямо в глаза чуть улыбающимся взглядом, в котором без труда можно было прочесть: «Неужели ты не видишь, что я сейчас думаю только о тебе?»

– А то, что мы с вами не раз говорили о Потникове, – сдержанно сказала Татьяна Федоровна, а ее глаза говорили: «Уж вы-то ни за что не догадаетесь о том, о чем вам не надо знать». – Он человек с болезненным самолюбием, невыдержанный, но работник отличный. К нему нужно подходить чутко, по-товарищески.

– Так что же вы предлагаете? – спросил Петр Гаврилыч и тут заметил, что Татьяна Федоровна пришла в своем обычном рабочем платье.

– Я пойду дежурить, а его пришлю сюда. Ему надо быть в коллективе.

– Вы? – Он посмотрел на нее растерянно и умоляюще.

– Я, – твердо произнесла Татьяна Федоровна, но ресницы ее дрогнули, и она прерывисто вздохнула.

Петр Гаврилыч опустил глаза, чтоб не сразу выдать себя, а немножко погодя, когда удастся ее отговорить. Но, когда он снова поднял глаза, Татьяны Федоровны уже перед ним не было. Она бежала через двор, по снегу, в одних туфельках.

Алексей Макарыч поспешно накрыл статью историей чьей-то болезни, когда Татьяна Федоровна распахнула дверь дежурки.

– Алексей Макарыч! Произошло досадное недоразумение, весь наш коллектив так огорчен, что вас нет, и Петр Гаврилыч настаивает, чтоб вы и ваша Клавдия Львовна непременно пришли.

– Я… он… вы, – начал было мямлить Потников, но Татьяна Федоровна взяла его за плечи и, подталкивая к двери, сказала: – Еще успеете, в вашем распоряжении двадцать минут. Быстро, быстро! Дежурить буду я.

– Но как же вы, мне неудобно, – все еще бормотал он.

– Очень даже удобно. Вы – человек семейный, а я… старая дева. И потом мы рассудили, что по-товарищески так будет лучше.

– Товарищи… вот именно, дорогие товарищи! – неподдельно растроганно прошептал Алексей Макарыч и бросился во двор, позабыв надеть калоши.

Пока он бежал домой, он помнил об измятой рубашке, о жене, которая, наверно, лежит и ревет в подушку, и совсем забыл о статье в газету.

Через двадцать минут он, в заново выглаженной рубашке, и его заплаканная, напудренная жена в мятом, незастегнутом на спине платье уже сидели за праздничным столом и Алексей Макарыч готовился сказать искреннюю, горячую речь о настоящих, хороших, дорогих товарищах, которые…

…Татьяна Федоровна надела белый халат и обошла палаты. Поздравила с наступающим Новым годом тех, кто не спал, пожелала скорого выздоровления. Потом она вернулась в дежурку, положила на место историю чьей-то болезни и тут увидела статью. Она прочла ее раз, другой, сперва почувствовала отвращение, негодование, потом вспомнила растроганное, взволнованное до слез лицо Потникова.

– Нуждается в лечении, в длительном лечении, – произнесла она вслух. – Это произведение отдам ему сама. Молча. А после поговорим честно, напрямик. А ему пока не покажу. – Под словом «ему» она подразумевала Петра Гаврилыча. Мысли о Потникове она отложила на будущее и начала думать о том, кого любила до отчаяния, до того, что хотелось взять его большие, сильные, чистые руки хирурга и уткнуться в них горящим лицом…

В двадцать минут первого Петр Гаврилыч вошел в дежурку и сказал ненатуральным голосом:

– Решил посмотреть, как у вас тут.

Но, не выдержав ненатурального тона, быстро подошел к столу, протянул руки и произнес одним духом:

– Неправда, не могу я без вас, понимаете, не могу…

А в этот момент Алексей Макарыч, стоя с бокалом в руке, говорил горячо и взволнованно:

– И еще один тост! Выпьем за то, чтобы эти два дорогих нам товарища соединили свои светлые, чистые жизни! Вот сейчас он пошел к ней…

И тут внезапно он вспомнил о статье, покраснел, запнулся, бокал выпал у него из рук.

Все всполошились, закричали:

– Ему дурно! Воды, валерьянки! Наоборот, не воды, а воздуху! Полный покой!..

Алексей Макарыч болезненно морщился, мотал головой, отстранял от себя заботливые руки и бормотал:

– Это пройдет… Ох, не знаю – пройдет или не пройдет?… Но я искренне… сознаюсь, дорогие… дорогие товарищи…

И все решили, что он просто пьян, и накапали ему в воду нашатырного спирта.