Текст книги "Любовь Полищук. Безумство храброй"

Автор книги: Варлен Стронгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава пятая
Ах, «Эрмитаж»! Ах, «Эрмитаж»!

Глубина истории бесконечна и людям в разной степени удается, разумеется, при их чисто научном бескорыстном интересе докопаться до истины определенного уровня. Уже на моем веку менялась и продолжает меняться история России, отдельных ее правителей, в зависимости от характеров тех, кто приходит к власти, исходя из их желания представить прошлое в нужном им свете.

Свой отсчет истории «Эрмитажа» мы начнем с шестидесятых годов девятнадцатого века, на месте нынешнего здания, в котором расположился Театр миниатюр под руководством писателя сатирика Владимира Соломоновича Полякова. На мой взгляд, это был лучший автор эстрады советского периода, человек скромный, отнюдь не тщеславный и в полном смысле слова порядочный. Пятнадцать лет он писал программы для великого артиста эстрады Аркадия Райкина. Они не поссорились, но разошлись. Возможно, Полякова не удовлетворяло то, что успех его произведений полностью относился на счет артиста или упоминание о его авторстве лишь мелкими буквами в правом углу афиши, может еще что-либо другое. Но Владимир Соломонович решил организовать свой театр миниатюр, конечно, в пику райкинскому, что, впрочем, не помешало Аркадию Исааковичу прийти на 60-летний юбилей писателя в ЦДЛ и сказать: «Нашему театру 30 лет. Пора молодости, подкрепленной опытом и успехами прошлой работы. 30 лет – пора зрелости и признания зрителей. За пятнадцать из них тебе, Володя, вечное и сердечное спасибо!»

Так расходились великие эстрадники прошлого, не без обиды друг к другу, но при полном соблюдении приличий. А после этих слов Райкин исполнил два лучших монолога Полякова из их предыдущих программ, самые острые, по социальности и поднятых проблем, не имеющие себе равных до сих пор. Разошлись артисты и углубились в работу. Поляков включил в штат своего театра молодых и талантливых юмористов – Дмитрия Деранкова (второго по значимости артиста в уже для него бывшем театре Райкина), Марка Захарова, Зиновия Высоковского, Рудольфа Рудина, Владимира Высоцкого, Савелия Крамарова и других, писал для них великолепные программы, но при всех усилиях перебить мастерство и инерцию интереса зрителя к Райкину не смог и не смог бы это сделать никто из артистов в Советском Союзе. Ведь сам Поляков отдал Райкину лучшие годы своего творчества, написал для него сценарий популярного фильма «Мы где-то с вами встречались», сам создал кумира для всей страны и через пару лет понял, что второго такого артиста в стране не будет, несмотря на все авторские титанические старания. К тому же Владимир Поляков сумел, что было очень нелегко, издать две хорошие книги рассказов, смешных и грустных, в издательстве «Советский писатель», и как одержимый носился по вестибюлю ЦДЛ с криками: «На что я угробил свою жизнь? На что ушли мои лучшие годы?! Я мог бы стать писателем! Писателем!» И был прав, став лучшим эстрадным автором страны, но не писателем, чье творчество не угасает столь стремительно, как эстрадное, и не зависит от исполнителя, а живет долго по себе уготованной своим талантом срок, иногда и бессрочно.

Театр миниатюр после ухода из него Владимира Полякова просуществовал еще один год, инсценировав лучшие рассказы из Клуба 12 стульев «Литературной газеты», в том числе и мой, исполняемый Р. Рудиным.

А потом Театра миниатюр в стране не стало вообще. Ушел из жизни Аркадий Райкин, и сын его Константин, тяготеющий к драматическому искусству, постепенно выдавил из театра молодых и талантливых сатириков, набранных в труппу еще отцом, и начал ставить в театре спектакли, где преобладали пластика и движения артистов, а не слово, пошел по пути, похожему первым творческим шагам молодого режиссера Михаила Левитина, получившего руководство над поляковским театром.

У молодых режиссеров не было еще достаточно опыта и знаний для создания серьезных спектаклей классического уровня, и чтобы чем-то выделиться в театральной сфере, они обратились к музыке, песням и танцам. К тому же для зрителя, привыкшего к сложным, проблемным спектаклям, их работа выглядела занимательно, по крайней мере для некоторых из них.

Спектакль театра «Эрмитаж» назван затейливо – «Безразмерное Ким-танго». Главное в нем – творчество и фамилия незаурядного барда – Юлия Кима. Я уверен, что если бы он выступал один и пел свои песни под гитару, то интерес к нему был бы больший, чем к спектаклю с его участием. А так на сцене сменяют друг друга папуасы, пингвины, школьницы в белых фартучках, пьяницы, пенсионерки, Пушкин с Гоголем, Карменсита со свитой испанцев, Гамлет со своим «быть или не быть».

Танцуют то, что поется в песнях. Смысла не добавляют. Получается театрализованный концерт. Танго насмешливое, танго ироничное, танго роковое, анекдотическое и даже танго любви (хореография Т. Борисовой и С. Цветкова). Шапки, общего названия в концерте нет, а жаль. В песнях Ю. Кима достаточно философии, чтобы подыскать концерту умное и современное название. Режиссер-постановщик Михаил Левитин определил свое представление так: «Бравада, шизофрения, буффонада, пародии бреда». А вопрос ставится один – «Надо это или не надо?» Кто может быть против танго? Даже репертком – за. И насчет шизофрении и бреда особых возражений нет – все равно лучше, чем осмысленный спектакль с сатирической целью. Но для Любы Полищук главное в другом – это театральный спектакль, и первый в ее жизни. Она принимает участие лишь в одном танце, в дуэте с Б. Романовым, но она чувствует рядом с собою дыхание людей, заряженных на общий успех концерта, пусть еще не очень уверенную, зато самоуверенную руку режиссера, а для молодого артиста очень важно верить этому человеку, от которого зависит решение и успех всего спектакля. Рецензии – благорасположенные. Заведующая отделом искусства «Московского комсомольца» талантливая журналистка Марина Райкина замечает: «Чепуховина, дурь, безрассудство. Проносится, пропрыгивает, протанцовывает, протявкивает… С помощью композитора Андрея Семенова, Любови Полищук, одной овчарки и нескольких охотничьих такс. Просто так, ради шалопайского загула с контролирующим рефреном позади:

– Не надо, я умоляю вас, не надо…

– Нет, – отвечаем мы. – Так надо.

Шизофрения, буффонада.

Просит душа хоть изредка, хотя бы раз потрогать нематериальность жизни, подержать ее в кулаке».

Я бы добавил – в противовес бесконечной партийно-патриотической жвачки газет и театров. Ведь существует кроме нее другая жизнь, делающая кругозор человека шире, разнообразнее, веселее.

Однажды после спектакля Люба выпила, крепко, одна, сна ни в одном глазу, и потекла в ее сознании давняя жизнь, когда соученики прозвали Любу не «Полищучкой», а «Арифметикой». С какой стати? Она до сих пор не поймет. То ли потому, что не любила этот предмет и перед уроком мучилась: «Ах, сейчас эта чертова математика!» То ли потому, что ей плохо давался этот предмет? То ли потому, что не любила вообще математические дисциплины, а заодно физику с химией?

У нее было немного подруг. «Она умная и рассудительная, и никогда не подведет», – говорила Люба о писательнице Алле Боссарт. И часто рассказывала ей о своем детстве, родительском доме, а та записывала ее слова и на свой лад, по-писательски, но жизненно точно, пересказывала их: «В 67-м году в Омске курносую, ногастую 18-летнюю певицу развернули из студии эстрадного искусства и отправили доучиваться в 11-й класс. Слыхали песню: «опа-опа, жареные раки, приходите девки к нам, мы живем в бараке!» Вот именно там и проживала «Любка-певица», популярная у соседей-зэков и блатных. При этом тяга к настоящей жизни была такой, что выучила язык глухонемых и подружилась с глухонемой девочкой, чтобы ходить к ней через овраг – смотреть телевизор. На всю жизнь запомнила эту грамоту. Лет сорок спустя на Арбате подошли глухонемые и попросили автограф. И народная артистка Любовь Полищук сказала им руками – «Спасибо».

Степан Полищук, царство ему небесное, служил сперва пожарным, потом железнодорожником. Очень рано потерял родителей, с восьми лет батрачил. Потом пошел в маляры, там больше платили. Это папа артистки. А мама, поскольку у нее было трое детей, день и ночь шила. На Полищуков с их надомным промыслом охотно стучали, швейную машину изымали с понятыми. Под рев пацанвы».

Общаясь довольно часто с Любой, особенно в Коктебеле, я через многие годы после знакомства спросил у нее:

– Как родители?

– Мама жива. А папа умер, – горестно произнесла она, сказала доверительно, как близкому человеку, наверное, помнила, что я когда-то отпустил ее с Новосибирских гастролей домой, навестить родителей.

Она помнила добро, и в этом я убедился потом не раз. Однажды в Коктебеле я одолжил у нее 50 долларов.

– Когда вернешь? – заметила она, но не зло, по-человечески.

– До первого сентября, перешлет через проводника племянница, – объяснил я.

– Хорошо, – кивнула она головой.

Деньги я вернул раньше договоренного времени, дважды не застал Любу дома и попросил ее друга и соседа Леонида Николаевича Петрова, в прошлом директора Дома творчества писателей, сделать это за меня. С Петровым у меня были давние и приятельские отношения. Еще будучи директором Дома творчества, он говорил мне: «Варлен Львович, мне дарят свои книги почти все отдыхающие в Коктебеле писатели. Ваши книги отличаются от многих их творений, ваши читать можно». И я нисколько не сомневался, что он без труда вспомнит мою просьбу и даже забыл о ней. Встречаю Леонида Николаевича через пару недель.

– Люба благодарит вас! – торжественно объявляет он.

– За что? – искренне удивляюсь я.

– За деньги.

– Так это я должен благодарить ее, а не она меня, – возражаю я.

– Дело в том, – улыбается Леонид Николаевич, – дело в том, что вы первый из ее должников, который отдал деньги. Другие не возвращают. Считают, что Люба богатая, и обойдется без одолженных людям денег.

Я не знал так хорошо ее детство, как Алла Боссарт, есть вещи и случаи, о которых женщины стесняются рассказывать мужчинам.

Люба поведала Алле, что во время войны ее мама чуть не умерла, когда в общественном сортире возле рынка продовольственные карточки выпали у нее из кармана прямо в яму с экскрементами. А это же война. Без карточек – голодная смерть. И мама с подружкой держали друг друга за ноги и по локоть в дерьме их там ловили. И выудили. Слушая Любу, ее маленькая дочь Маша удивляется: «Какие карточки?» – «Клубные!» – объясняет ей бабушка. – «А что это?» – не понимает Маша. – «И слава богу, что ты не понимаешь, – говорит мама. – Впрочем, знать о том, как жили родные, тебе не помешало бы…»

К утру Люба полностью восстанавливается. В голове – ни хмелинки. Она спешит на репетицию. Вечером у нее, по сути, бенефисный спектакль – «Квартет для Лауры», где она занята единственной из актрис.

Этот спектакль всегда шел при аншлагах. Люба сожалела, что в России очень мало кто знал Габриэля Аруйо – очень талантливого драматурга. «Квартет для Лауры» – это легкая французская комедия с хорошими костюмами, прекрасной музыкой и танцами. И партнеры у Любы были отличные, уже известные москвичам по спектаклю «Служанки» в театре у Константина Райкина.

Лаура – эксцентричная особа, которая обзавелась любовником, намеренно ставит об этом в известность мужа – просто из любопытства посмотреть на его реакцию. Когда Лаура попадает в неудобное положение, актрисе жаль свою героиню. По этому поводу она высказывает свое нетрадиционное мнение в одном из интервью: «Я очень люблю всех женщин. И всех мужчин тоже люблю. И это замечательно, когда они доставляют удовольствие друг другу. Всякая профессия имеет право на жизнь – и шпиона, и могильщика, и проститутки. Женщины оказывают мужчинам сексуальные услуги за деньги с незапамятных времен – эта профессия одна из самых древнейших. Так разумно ли закрывать на эту очевидность глаза? Это глупость, из-за которой страдают и те и другие, от болезней, бандитского беспредела, милицейского произвола, мошенников и садистов. Если это дело легализовать, всей этой криминальной грязи станет намного меньше. Это наши обстоятельства мучениц. И совершенно зря находятся люди, считающие, что в «Интердевочке» я сыграла свою героиню, сочувствуя ей. Посмотрите, что творится вечерами на нашей Тверской. После недавнего спектакля я просто выехать не могла. Только в нашем дворе два десятка молодых девчонок стояли плотным строем под светом фар и, распахнув шубки, весело демонстрировали свои прелести. И думаете, они стали путанами, посмотрев фильм «Интердевочка» с моим участием? Их толкает на это жизнь и им плевать на чьи-то осуждения или запреты. Подумайте, почему это творится? Или никто не хочет думать об этом или кому-то это просто выгодно?»

В актерской карьере бывают самые непредвиденные обстоятельства. Режиссер Житинкин пригласил Любу Полищук и ее сына в спектакль, где сын должен играть роль маминого мужа. Была там одна эротическая сцена, где он берет маму на руки. На первых репетициях у обоих были странные ощущения, но им повезло – спектакль был комедийным, и у обоих хватило здорового чувства юмора преодолеть неприятные ощущения.

В конце концов Люба Полищук настолько развеселилась, что вспомнила и точно, почему ее в детстве прозвали «Арифметикой». Да просто потому, что она лучше других пела песню про «Арифметику», хотя этот математический предмет явно недолюбливала.

Подобные случаи бывают в сознании людей, – неожиданно вспыхивает в сознании факт или событие далекого прошлого, на которые в свое время не обращалось особого внимания. Вдруг я вспоминаю и весьма отчетливо красивое лицо совсем юной Любы перед выходом на сцену в Новосибирске. Первый концерт. Она стоит за кулисами в черном платье с маленьким вырезом, не напряжена, спокойна, и только из умело подведенных глаз неожиданно льется поток грусти. С чего бы это? Почему? Тогда я не задавал себе этого вопроса. Она предупредила меня, что начинает гастроли после сильного запоя, что потом все будет в порядке, но и тогда перед выходом на сцену я не ощущаю в ней ни капельки опьянения. Только сейчас я начинаю понимать происходящее с нею в те далекие годы. Из ее же записок тех лет. Они сохранились.

«Я не люблю говорить о болезнях. Лет десять назад у меня была травма позвоночника. Врачи фактически приговорили меня к инвалидности. Но благодаря вовремя принятым мерам и колоссальной поддержке родных – выкарабкалась. Уже после этого встала на пуанты и танцевала в сложнейшем вокально-хореографическом спектакле «А чой-то ты во фраке?» А когда мы были на гастролях в Израиле, у меня случился отек связок. Лечится это в основном молчанием и покоем, а мне приходилось петь».

Она не сорвала гастроли, проявив актерский и гражданский героизм, после чего руководство театра решило поощрить ее, предложив вступить в партию. «Вы что, с ума сошли?!» – вскидывает она брови, выражаясь на самом деле более жестко. Руководство в растерянности и даже испуге отступает, пятясь к двери.

Поговаривают, что актриса Любовь Полищук перед началом спектакля регулярно опорожняет бокал со спиртным. И никто не противится этому, даже не делает ей замечания. Удивительно, но теперь понятно мне и это, и ее грустнейшие глаза в Новосибирске. Спиртное как своеобразная анестезия смягчало или вообще купировало боли в спине, и Люба могла нормально работать. Понятно ее волнение на гастролях. А она обещала мне не брать в рот ни капли спиртного. Перерывы между концертами маленькие, и если происходят переезды из зала в зал, то в одном автобусе со мною. Она дала мне слово и сдержала его, хотя, наверное, ей это стоило больших мук. Она уезжала в Омск за день до завершения гастролей в Новосибирске. Ждали такси в аэропорт к часу ночи, а до этого распили с Любой бутылку коньяка, на прощание, за удачные гастроли. Мы с ней тогда выполнили почти месячный план прибылей филармонии.

Я был доволен, что выступал с отличной актрисой, которая за десять минут пребывания на сцене настолько разогревала зал, что работать после нее было намного легче. Я имел право брать в сольный концерт один номер и часто пользовался этим, давая возможность подзаработать актерам и побывать в крупнейших городах, в том числе и курортных. Однажды взял на гастроли в Калининград Клару Новикову – новоиспеченную лауреатку Всесоюзного конкурса артистов эстрады, поделившую первую премию с Геннадием Хазановым. Громкий успех Любы был несравним со скромным выступлением Клары. К тому же Люба, единственная из всех артистов, с которыми я работал, выходя на поклон после концерта, останавливалась в шаге, не доходя до меня, и протягивала руку в мою сторону, показывая, что я основной герой и исполнитель концерта. Клара иногда выпрыгивала даже вперед. Но не это мне хотелось бы сейчас вспомнить, а радостное, улыбающееся лицо Любы. Столь счастливой я больше никогда не видел ее и причины тому, видимо, были две-три: она ехала домой, и гастроли прошли чисто, и полстакана коньяка, выпитые на прощание, сняли до этого мучившие ее боли.

В лечении Любы принимали участие родные, и в первую очередь сын Алексей. Мама очень много курила, и Леша, еще будучи школьником, своеобразно боролся с этой вредной маминой привычкой: он развешивал по квартире плакаты с изображением дымящейся сигареты на фоне черепа и костей, а маленькие листочки с такими же рисунками она постоянно находила в своей сумочке и холодильнике.

Люба была против его занятия актерской профессией, но не возражала этому. Однажды сказала мне: «Алеша очень талантливый артист, но еще не нашел своей роли». А через десяток лет у рынка в Коктебеле поведала мне: «Ты слышал об артисте Алексее Макарове?» – «Слышал». – «Так это мой сын! Играет в киносериалах!» – с гордостью произнесла она.

В ее записях я нашел такое признание: «Актерская профессия – это моя любовь на всю жизнь. Вряд ли могла бы с таким удовольствием заниматься чем-либо другим. Однажды после тяжелой операции (наверное, после автокатастрофы. – В. С.) должна была отдыхать три месяца. К исходу первого я взвыла и вышла на сцену. Театр для меня – это всё, вся жизнь. Я не могу без этого, даже сны снятся про театр!»

Родители долгое время не разрешали ей ехать в Москву, считая актерскую профессию несерьезной и не дающей заработка даже для нормальной жизни. В конце концов отец, смирившись с выбором дочери и понаблюдав за тем, как она трудится, сказал: «Каторжный труд. Пошла бы в строители – гораздо спокойнее».

В отличие от многих коллег, Люба наверняка знала диагноз своей болезни и понимала, что все ее работы на сцене скоротечнее, чем у других актеров. Снималась в кино, если разрешали киноверхи, о чем расскажем отдельно. Старалась сыграть в каждом новом спектакле «Эрмитажа», даже в эпизодической роли. С громадным удовольствием взялась за роль героини булгаковской «Зойкиной квартиры». Этот спектакль тогда шел во многих театрах – наконец-то разрешили ставить Булгакова. Я видел его во Владикавказе, в драматическом театре, где его играли впервые, почти полвека назад. Актеры возрастные, но старательные, играли с воодушевлением. Слабее всех выглядела актриса в роли героини, владелицы пошивочной мастерской Зои Пельтц, содержавшей под видом ателье публичный дом. Актриса однообразна во все сценах – циничная, хищная, деловая женщина. Наверное, эта роль так и была задумана Булгаковым. Но в исполнении Любови Полищук мы видим героиню в трех ипостасях. В образе обворожительно-обманчивой, внешне блестящей хозяйки заведения, расчетливой мошенницы и отнюдь не чуждой любви женщины. При появлении на сцене энергичной и хитроватой Любы зал оживал в предвидении необычных событий. Люба не только прочитала и выучила роль, но и вникла во все нюансы характера героини.

В первом акте героиня переходит в наступление, встретив незадачливого братца, неожиданно нашедшего ее.

« Зоя.Тебя же расстреляли в Баку?

Аметистов.Пардон, пардон, так что же из этого? Если меня расстреляли в Баку, я, значит, и в Москву не могу приехать? Меня по ошибке расстреляли, совершенно невинно.

Зоя.У меня голова закружилась.

Аметистов.От радости?

Зоя.Ничего не понимаю.

Аметистов.Ну, натурально, под амнистию подлетел. Кстати, что это у тебя за племянница?

Зоя.Это моя горничная, Манюшка.

Аметистов.Тэк-с, понимаем, в целях сохранения жилплощади…

Зоя( меняется в лице, ищет точки соприкосновения). Что же ты хочешь прежде всего?

Аметистов.Брюки.

Зоя.Молчи. Я дам тебе место администратора в предприятии. Но, смотри, Аметистов, выкинешь какой-нибудь фокус – тебя угроблю».

Люба – неистовая поклонница Булгакова. Я это хорошо знаю, и когда пишу книгу о нем, вставляю туда фрагмент с участием Любы, конечно, придуманный, фантазийный, но нисколько не искажающий ни содержания, ни смысла книги. У меня выработалась привычка отмечать в своих книгах настоящих друзей как добрую память о нашем знакомстве. Действие происходит на туапсинском пляже, где рядом оказываются уже сильно постаревшая первая жена Булгакова Таисия Николаевна и молодая актриса из эстрадной группы «На эстраде – омичи» Люба Полищук. Жена Булгакова, узнав, что Люба родом из Омска, вспоминает, как она с отцом – будущим тестем Булгакова – приехала зимой в этот холодный морозный город, как вывалилась из саней на повороте улицы, но все-таки добралась с отцом до места, где должно было начаться строительство новой казенной палаты – финансового управления города. Рассказывает про тогдашнюю жизнь Омска, о видах на красивые озера, лечение мамы кумысом. Люба слушает с интересом рассказ о неизвестной ей жизни родного города, но с гордостью отмечает, что в строительстве казенной палаты мог принимать участие ее дедушка, как и отец, – строитель по профессии. Делится с женой Булгакова своими планами, желанием уйти из эстрады в театр. Узнает, что отец собеседницы, хотя и заведовал финансами, безумно любил театр, был актером-любителем и довольно известным в городе. Перед началом спектакля продавала программку с его портретом: «Актер Лаппа – 5 коп.». Люба рада, что бывшая жена Булгакова Таисия Николаевна Лаппа поддерживает ее мысль о переходе в театр.

Вот как выглядит встреча бывшей жены Булгакова Татьяны Николаевны и Любы в книге (Москва, 2000 год).

– У вас в руках яркий журнал. Заграничный? – интересуется Татьяна Николаевна.

– Это журнал мод из Японии. На обложке – я, узнаете?

– Еще бы! Узнаю! Вы очень красивая девушка!

И весьма неглупая – в глазах проскальзывает любопытство и отнюдь не праздное! – похвалит девушку Татьяна Николаевна и вернется к воспоминаниям об Омске. – Я там жила в те годы, когда была моложе вас. Не все здания в городе, но Казенная палата должна сохраниться, строилась на века. Неужели не помните солидное здание на площади?

– Слева от обкома? С резными наличниками?

– С резными, – подтвердит Татьяна Николаевна.

– Так сразу бы и сказали, – улыбнется Люба, – это здание, возможно, строил мой дедушка. А вы кто по профессии будете? Похожи на учительницу!

– Почти угадали, – скажет Татьяна Николаевна, – я работала в реальном училище классной дамой.

– До революции что ли? – спросит Люба.

– Да, – вздохнет Татьяна Николаевна, – мне уже знаете сколько… Я еще застала Колчака.

– Врага революции? – нахмурит лоб Люба.

– Великого ученого и флотоводца! Писатель Куприн называл его «лучшим сыном России». А Иван Алексеевич Бунин… Знаете такого писателя?

– Слышала. Но мы его не проходили.

– Когда-нибудь будут проходить, – чувственно произнесла Татьяна Николаевна. – Бунин писал об Александре Васильевиче Колчаке: «Настанет время, когда золотыми письменами, на вечную память, будет начертано Его имя в летописи Русской земли».

– А место, где он жил в Омске, я знаю. Усадьба на берегу реки. Туда иногда туристов водят. Буду дома – обязательно зайду. Вы правильно заметили – я очень любопытная, – согласилась Люба.

– А я уже старая, но кое-что помню.

– Зато душа у вас молодая, глаза блестят, живые, значит, молодая. И профессия у вас была интересная. Слова-то какие «дама», к тому же «классная». Обалдеть можно! Сейчас даму можно встретить только в старых пьесах. У нас в Омске их редко ставят. До московских театров нашему драматическому еще далеко. А я мечтаю играть в театре. Начала с эстрады. Другого выбора не было. Все таки стала ближе к искусству. Я на многое пошла, чтобы остаться в Москве. Уехала от родителей. Скучаю без них. Мне дедушка рассказывал, что до революции получал больше, чем после нее. Могло быть такое?

– Могло, – ответила Татьяна Николаевна.

– А вы из богатой семьи?

– Ну, не скажу, что мы были богатыми, но на свадьбу отец подарил мне большую золотую цепь и набор столового серебра. Они нас с Мишей потом, в трудные годы, здорово выручили. Миша мог писать.

– Это ваш муж? Он писатель? – не сдержала любопытства Люба. – Скажите фамилию!

– Зачем, девушка? Мы с ним давно разошлись… Но я его не забывала никогда. И не стыдилась, когда его не печатали, когда над ним измывались, – погрустнела Татьяна Николаевна, – звали его Михаил Афанасьевич Булгаков.

– Тот самый! Знаменитый! – воскликнула Люба. – И я сейчас загораю рядом с вами! Это же чудо! Даже не верится! Я мечтаю играть в его пьесах!

Люба, видимо, очень внимательно прочитала мою книгу, хорошо помнила отдельные детали, и во время встречи со мною в конце разговора настороженно заметила:

– Стрёмно как-то. Я и Булгаков. Стрёмно!

– Но я же хорошо пишу о тебе, и ничего не выдумываю. Ты уже давно работаешь в театре. Просто я хотел, чтобы таким образом сохранилась память о нашем знакомстве, нашей дружбе. Разве я поступил плохо?

– Почему плохо? – говорит Люба. – Спасибо. Но все-таки я и Булгаков – стрёмно как-то получается.

– Привыкай чаще слышать о себе, – улыбнулся я. – Каждый артист стремится к славе.

– А если не каждый? Если только хочет стать хорошим артистом, сыграть интересную роль? – спрашивает Люба.

– Еще лучше! – соглашаюсь я и мы, довольные беседой, расходимся по рынку. На выходе случайно встречаемся снова, и, кажется, какой-то небесный магнит притягивал нас в тот день.

– Я чересчур доверчивая, – неожиданно говорит Люба. – Еще раз спасибо за то, что отдал деньги. Не в долларах дело. Главное – отдал, не обманул. Меня столько раз обманывали – не сосчитать.

А ты – ни разу. Даже помогал. Не приставал ко мне, как другие авторы. Я родилась в провинции. А там народ чище. Здесь, не обижайся, намного больше грязи. Я на собственной шкуре и очень хорошо почувствовала эту разницу, когда приехала в Москву. Я женщина привлекательная, каждый мужик западал на меня, и тебе я нравилась, но ты отнесся ко мне по-человечески, не стал вешать лапшу на уши, не воспользовался моей наивностью, хотел работать для меня, даже накормил хорошо. Я все помню и поэтому, как увижу, меня тянет поговорить с тобой. Я тебе во всем доверяю, но все равно не открываюсь полностью – стала сдержаннее. Зачем навязывать свои проблемы другим. У каждого свои боли. Я переживала, когда узнала, что тебя с телевидения бортанули. Ведь ты лучшим сатириком был. И я знаю, чьих это рук дело, не терпящие конкуренции люди. А без нее человек останавливается в творческом росте, деградирует. Их жизнь накажет. Увидишь!

– Каким образом? – удивляюсь я.

– Они обречены копаться в эстрадной чепухе и никогда не станут настоящими писателями. Вот увидишь! А ты уже написал о Булгакове. Я показываю твою книгу приятелям и горжусь, что знакома с автором, даже выступала с ним вместе.

– Я тоже горжусь, что выступал с тобою, – говорю я, – и мы должны быть благодарны людям, которые отлучили нас от эстрады. Я, к примеру, искренне благодарен им. Позапрошлой зимой Жванецкий подошел ко мне в ресторане ЦДЛ и спросил:

– Ты еще жив?!

Он думал, что без показов на экране телевизора я помру от голода. А я уже тогда четвертую книгу писал. Я ему не ответил. Сделал вид, что не заметил его. Он от раздражения наморщил лоб, засуетился и был таков.

– Учти, он очень мафиозный человек, и у него крепкие связи на канале культуры, – предупредила Люба.

– Пускай, – отмахнулся я, – писатель рождается за письменным столом, а не на экране телевизора.

– Это раньше так было, – возразила мне Люба, – а сейчас, чтобы тебя издавали, надо чаще мелькать на экране.

– Значит, надо вместо СП открыть СТП – союз телевизионных писателей.

– Может быть, – усмехнулась Люба, – но меня чаще снимают в телефильмах, чем картинах общего проката. Говорят, что у меня иностранное лицо.

– Что? В Омске объявился новый Колчак и отделился от СССР? Правит Антанта? – улыбаюсь я.

– Грустная шутка, – вздыхает Люба. – Я не одна такая простодушная и доверчивая. Даже великий Окуджава поет: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке». А ведь по «одиночке» изловить труднее, чем в группе. Она заметней и в нее легче внедрить стукача. Нет, какое же у меня лицо? Какой страны? Англии? Франции или Испании?

– Зимбабве, – с ироничным видом заключаю я.

– Что? – переспрашивает Люба. – Африканское?!

– А почему бы нет? У тебя, извини, международное лицо. Я думаю, что ни одна страна не отказалась бы от такой красавицы, как ты! Ни одна организация.

– Кроме Комитета по делам кинематографии Союза Советских Социалистических республик! – с пафосом произносит Люба. – А народ меня любит. На рынке мне продают продукты вдвое дешевле.

– А мне лишь на треть, – признаюсь я. – Тебя любят больше, и я ни капельки не завидую тебе. Главное не в том, на сколько сбрасывают цену, а в том, что уважают. Ты цветную капусту нигде не видела?

– Видела, на лотке через дорогу, – говорит Люба.

Темнеет. И наши пути на этот день расходятся окончательно.

Рассказывая о Любе, я не придерживаюсь строгой хронологии. От встречи к встрече, от одного знакомства с ее работой, к другой, от одного семейного случая к другому, но ни на йоту стараюсь не отклониться от ее образа, характера, изменений в жизни.

Наконец в 1981 году на родной земле она неофициально, но признана женщиной с советским лицом, хотя и греческого склада. Она блестяще отснялась в телефильме «Эзоп» (экранизация известной пьесы «Лиса и виноград»). Сыграла в одной компании с Калягиным, Гафтом, Табаковым… Любимейшими и великими актерами страны. Сыграла на равных, достойно. Не выделялась чем-то особенным и не стремилась к этому. Хотя играли они роли из античных времен, но ни у кого из критиков не поднялась рука назвать их лица иностранными. Даже Любовь Полищук не прибавила к ним «иностранщины». Зрители ждали ее очередного появления на экране, любуясь ее лицом, красивым и страстным.

В «Эзопе» Люба играла роль красавицы Клео – жены богача Ксанфа, которой муж решил сделать оригинальный подарок – бросить к ее ногам самого уродливого и смешного раба – Эзопа. Но кроме отчаянной уродливости Эзоп обладал необычайным умом. И во время споров богача и Эзопа по блестящим и устремленным на Эзопа глазам красавицы становится видно, что ум беззащитного урода побеждает жажду наживы богача. «Выпей море, Ксанф», – не раз иронически советует Эзоп хозяину, и Клео – красавица из красавиц Клео… явно симпатизирует разумному и остроумному рабу. Непростую, требующую незаурядной искренности роль героини Люба проводит под стать своим именитым коллегам.