Текст книги "В зеркале (сборник)"

Автор книги: Варлам Шаламов

На память

 
Как лихорадки жар сухой,
Судьба еще жива,
Ночной горячечной строкой
Бегут мои слова.
 
 
И, может быть, дойдет до вас
Ее глухой размер,
Как пульс, прерывистый рассказ,
Химера из химер.
 

1959

Юго-запад

 
Подъемный кран, как самоходка,
На гусеничном ходу
По окнам бьет прямой наводкой
И тихо кружится на льду.
 
 
Вполне военная картина,
Когда прожекторным огнем,
Как в штурмовую ночь Берлина,
Подсвечивают каждый дом.
 
 
Но этот бой – не разрушенье,
Не взрыв, а рост – и вширь и вверх,
Победоносное сраженье,
Где автогена фейерверк,
 
 
Где торопливое дыханье
Грузовиков и тягачей
И газосварки полыханье
Средь обесцвеченных ночей.
 
 
Где кислородные баллоны
Нужны как воздух для людей,
Крепящих арки и балконы
Сквозь хаос новых площадей.
 
 
Здесь каждый дом – как в магазине:
Новехонький со всех сторон,
И автошин шуршит резина,
И пахнет пихтою гудрон.
 

1959

Первый снег

 
Слякоть нынче схвачена морозом,
Как створоженное молоко.
Снег подобен падающим звездам,
И дышать по-зимнему легко.
 
 
Каждый звук отчетливый и громкий,
Слишком звонкий нынче на пруду.
Воробей на заберега кромке
Оступается на скользком льду.
 
 
Первые снежинки еле-еле
Все же долетают до земли.
Завтрашние белые метели
К нам еще добраться не могли.
 

1959

* * *

 
Золотой, пурпурный и лиловый,
Серый, синий свет,
Вот оно, кощунственное слово,
И спасенья нет.
 
 
Вот она – в кровавых клочьях дыма,
В ядовитой мгле,
Будущая Хиросима
Встала на земле.
 
 
Как глазурь – зеленый крик ожога,
Сплавленный в стекло.
Вот она, зловещая дорога,
Мировое зло.
 
 
Девушке слепой огонь пожара
Обжигает взор.
…О судьбе всего земного шара
Начат разговор.
 

1959

* * *

 
Да, рукопись моя невелика —
Родник, а не ручей и не река.
 
 
Подземный ключ не сдвинет валунов,
Не потрясет береговых основ.
 
 
И может течь, а может и не течь
Негромкая, прерывистая речь…
 
 
Но, впрочем, строчки – это не вода,
А глубоко залегшая руда.
 
 
Любой любитель, тайный рудовед,
По этой книжке мой отыщет след,
 
 
Нащупает под ржавым плитняком
Старательным старательским скребком.
 

1959

* * *

 
Не спеши увеличить запас
Занесенных в тетрадь впечатлений,
Не лови ускользающих фраз
И пустых не веди наблюдений.
 
 
Не ищи, по следам не ходи,
Занимайся любою работой —
Сердце сразу забьется в груди,
Если встретится важное что-то.
 
 
Наша память способна сама
Привести в безупречный порядок,
Все доставить тебе для письма,
Положить на страницы тетрадок.
 
 
Не смутись – может быть, через год
Пригодится такая обнова, —
Вдруг раскроется дверь и войдет
Долгожданное важное слово.
 

1960

Бухта Нагаева

 
Легко разгадывается сон
Невыспавшегося залива:
Огонь зари со всех сторон
И солнце падает с обрыва.
 
 
И, окунаясь в кипяток,
Валясь в пузырчатую воду,
Нагорный ледяной поток
Обрушивается с небосвода.
 
 
И вмиг меняется масштаб
Событий, дел, людей, природы —
Покамест пароходный трап,
Спеша, нащупывает воду
 
 
И крошечные корабли
На выпуклом, огромном море,
И край земли встает вдали
Миражами фантасмагорий.
 

1960

Речь Кортеса к солдатам перед сражением

 
Нет, нам не суждено здесь пасть —
Невелика еще у смерти власть.
 
 
Еще пред нами тысяча забот,
Больших и малых дней водоворот.
 
 
Мы предназначены для лучших дел,
Не перешли еще земной предел.
 
 
Приказ мой прост: пока живой – вперед.
Кто в смерть не верит – вовсе не умрет.
 
 
От трусости лекарство у врача
Укреплено на кончике меча.
 
 
Прими его – и наш военный бог
Подхватит твой прощальный, смертный вздох.
 
 
Стреляй, стрелок, твой яростный мушкет
Поэты будут славить много лет.
 
 
Да, мы бессмертны на ходу, в бою.
Мы верим все еще в звезду свою.
 

1960

Андерсен

 
Он обойдет моря и сушу —
Весь мир, что мелок и глубок,
Людскую раненую душу
Положит в сказочный лубок.
 
 
И чтоб под гипсовой повязкой
Восстановился кровоток,
Он носит радостную сказку,
Подвешенную на платок.
 
 
Леченье так умно и тонко:
Всего целебней на земле
Рассказ про гадкого утенка
И миф о голом короле.
 

1960

* * *

 
Мне снова жажда вяжет губы
В сухом снегу,
Где белый лес играет в трубы
Во всю вьюгу.
 
 
И наст горит под скользкой лыжей.
Дымится снег.
Огонь все ближе, ближе, ближе,
И вот – ночлег.
 
 
И, ставя обе лыжи стоймя
К венцу избы,
Я постучу в окно спокойно
Рукой судьбы.
 

1960

Старая Вологда

 
Медлительная Вологда…
Столетия и дали
Тащили город волоком,
В оврагах рассыпали.
 
 
Предместьями, посадами
Бросали на дороге
С глухими палисадами
Еловые чертоги.
 
 
Жила когда-то грезами
О Вологде-столице,
Каприз Ивана Грозного —
Как сказка о Жар-птице.
 
 
А впрочем, вести веские
О царском разговоре —
Магическими фресками
В стариннейшем соборе.
 

1960

Корни даурской лиственницы

 
Корни деревьев – как флаги,
Флаги в промерзлой земле,
Мечутся в поисках влаги,
В страстной мечте о тепле.
 
 
Вся корневая система
В мерзлой от века судьбе.
Это – упорства поэма,
Это – стихи о борьбе.
 

1960

Рояль

 
Видны царапины рояля
На желтом крашеном полу:
Наверно, двери растворяли,
Ворочали рояль в углу.
 
 
И он царапался когтями
И, очевидно, изнемог
В борьбе с незваными гостями,
Перешагнувшими порог.
 
 
И вот он вытащен наружу,
Поставлен где-то у стены.
Рояль – беззвучное оружье
Необычайной тишины.
 
 
И все сейчас во власти вести,
Все ждут подобья чудесам —
Ведь здесь на том, рояльном, месте
Дух музыки почиет сам.
 

2 июня 1960

Переделкино

* * *

 
Толпа гортензий и сирени
И сельских ландышей наряд —
Нигде ни капли смертной тени,
И вся земля – цветущий сад.
 
 
И майских яблонь пух летает,
Легчайший лебединый пух,
Неисчислимой белой стаей,
И тополя шуршат вокруг.
 
 
И ослепительное лето
Во все цвета и голоса
Гремит, не веря в смерть поэта
И твердо веря в чудеса.
 

2 июня 1960

Переделкино

* * *

 
Будто выбитая градом,
Искалечена трава.
Вытоптана зелень сада
И едва-едва жива.
 
 
На крылечные ступени
Разбросали каблуки
Ветки сломанной сирени,
Глиняные черепки…
 
 
И последняя расплата,
Послесловье суеты:
Шорох киноаппарата,
Жестяных венков цветы…
 

2 июня 1960

Переделкино

* * *

 
Орудье высшего начала,
Он шел по жизни среди нас,
Чтоб маяки, огни, причалы
Не скрылись навсегда из глаз.
 
 
Должны же быть такие люди,
Кому мы верим каждый миг,
Должны же быть живые Будды,
Не только персонажи книг.
 
 
Как сгусток, как источник света,
Он весь – от головы до ног —
Не только нес клеймо поэта,
Но был подвижник и пророк.
 
 
Как музыкант и как философ,
Как живописец и поэт,
Он знал решенье всех вопросов,
Значенье всяких «да» и «нет».
 
 
И, вслушиваясь в травы, в листья,
Оглядывая шар земной,
Он встретил много новых истин
И поделился со страной.
 
 
И, ненавидя пустословья,
Стремясь к сердечной простоте,
Он был для нас самой любовью
И путь указывал мечте.
 

1960

Капля

 
Править лодкою в тумане
Больше не могу.
Будто я кружусь в буране
В голубом снегу.
 
 
Посреди людского шума
Рвется мыслей нить.
Своего мне не додумать,
Не договорить.
 
 
Капля с каплей очень схожи,
Падают они:
День за днем, как день прохожий,
День – калика перехожий,
Каплют капли-дни.
 
 
Разве тяжче, разве краше,
Ярче всех других
Та, что переполнит чашу,
Чашу дней моих.
 

1960

Бурение огнем

 
Поэзия, поэзия —
Бурение огнем.
Сверкает света лезвие —
Такая сила в нем,
 
 
Что в кислородном пламени
Расплавится скала, —
Идет в породе каменной
Горящая игла.
 
 
Как факел ослепительный
Врезаясь в минерал,
Готовя для Праксителя
Любимый матерьял.
 

1960

* * *

 
Бесплодно падает на землю
Цветов пыльца,
Напрасно пролитое семя
Творца.
 
 
И только миллионной части,
Упав на дно,
Вступить с природой в соучастье
Дано.
 

1960

* * *

 
Мы предтечи, мы только предтечи,
С недостатками слуха и речи,
 
 
Рифмачи, плясуны, музыканты,
Обморозившие таланты.
 
 
Мы учились в особенной школе
В чистом поле в далекой неволе.
 
 
Там, где солнце сияет ночами,
Там, где лед обжигает, как пламя.
 
 
Наши судьбы доверены вьюгам
За полярным магическим кругом.
 
 
Мы глядим до сих пор молодцами,
Нас еще не смешать с мертвецами.
 

1961

* * *

 
Ручей питается в дороге
То родниками, то дождем
И через горные пороги
Проталкивается с трудом.
 
 
И, как при кровяном давленье,
Повышенном до глухоты,
Рекой в порывистом движенье
Расшатывает мосты.
 
 
И где-нибудь в изнеможенье
Вода ложится на песок,
Почти без пульса, без движенья
Валяется у наших ног.
 
 
Ее и здесь зовут рекою.
Она сверкает, как слюда,
Как воплощение покоя —
Горизонтальная вода.
 

<1961>

* * *

 
Пусть чернолесье встанет за деревнями —
Тропинкой вглубь идут мои стихи.
Не лес я должен видеть за деревьями,
А голубую кожицу ольхи.
 
 
Стекляшки – бусы розовой смородины
И слив резиновые шары.
Дороги не заказаны, не пройдены
В подлески, чащи, рощи и боры.
 
 
Скажу не по-латински, не по-гречески
Про мертвую сожженную траву —
Пока пейзаж не говорит по-человечески,
Его пейзажем я не назову.
 

1961

* * *

 
Часы внутри меня,
Волшебные часы,
Отмерить дозы дня
Незримые весы.
 
 
Проснусь я точно в час,
Намеченный вчера,
Хоть, не смыкая глаз,
Работал до утра.
 
 
Вселенная ведет,
Скрывая как секрет,
Тончайший этот счет —
Тысячелетний след.
 
 
И времени чутье —
Закон житья-бытья —
Мы знаем все: зверье,
Деревья, ты и я…
 

1961

* * *

 
Жить вместе с деревом, как Эрьзя,
И сердце видеть в сердцевине.
Из тысяч сучьев, тысяч версий
Найти строенья план единый.
 
 
Найти фигуры очертанье,
Лицо пейзажа-человека,
А имена или названья —
Приметы нынешнего века.
 
 
Гефест перед кусищем меди,
Буонарроти перед грудой
Камней, уверенный в победе,
Уже почувствовавший чудо…
 

1961

* * *

 
Тихий ветер по саду ступает,
Белый вишенный цвет рассыпает.
 
 
И одна из песчаных дорожек —
Как вишневое платье в горошек.
 
 
Лепестки на песке засыхают,
Люди ходят и тихо вздыхают…
 
 
Ветер пыльные тучи взметает —
Белый вишенный цвет улетает.
 
 
Поднимается выше и выше
Легкий цвет, белый цвет нашей вишни.
 

1963

* * *

 
Стихи – это судьба, не ремесло,
И если кровь не выступит на строчках,
Душа не обнажится наголо,
То наблюдений, даже самых точных
 
 
И самой небывалой новизны
Не хватит у любого виртуоза,
Чтоб вызвать в мире взрывы тишины
И к горлу подступающие слезы.
 

1962

* * *

 
Поэзия – дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.
 
 
Сто жизней проживших сполна,
Не мальчиков, а мужчин,
Поднявшихся с самого дна
К заоблачной дали вершин.
 
 
Познание горных высот,
Подводных душевных глубин,
Поэзия – вызревший плод
И белое пламя седин.
 

1962

* * *

 
Когда после разлуки
И сам еще не свой,
Протягивая руки,
Встречаюсь я с Москвой, —
 
 
Резины и бензина
Блаженство и уют,
Шуршат, щебечут шины,
Как зяблики поют.
 
 
На площади вокзальной,
Где стук, и крик, и звон,
Сливают в музыкальный,
Как бы единый тон.
 
 
Удерживая слезы,
На площади стою
И по старинной позе
Свой город узнаю.
 
 
Московский гул и грохот,
Весь городской прибой
Велением эпохи
Сплетен с моей судьбой.
 

1962

* * *

 
Летний город спозаранку
Проступает сквозь туман,
Как чудовищная гранка,
Свеженабранный роман.
 
 
Город пахнет той же краской,
Что газетные листы,
Неожиданной оглаской,
Суеверьем суеты.
 
 
И чугунные заборы
Знаменитого литья —
Образцы шрифтов набора
И узоров для шитья.
 
 
Утро все – в привычном чтенье
Зданий тех архитектур,
Что знакомы поколеньям
Лучше всех литератур.
 

1962

* * *

 
О подъезды, о колонны
Разбивающийся дождь —
Будто ампул миллионы
Покрывают площадь сплошь.
 
 
Кислый дух автомобиля
И жилища перегар —
Все прибито вместе с пылью
И вколочено в бульвар.
 
 
Будто после треска, хруста
На поверженный пустырь,
Приводя природу в чувство,
Выливают нашатырь.
 
 
И полны глубокой веры
В приближенье синевы
Палисадники и скверы
И окраины Москвы.
 

1962

* * *

 
Свяжите мне фуфайку
Из пуха тополей
Белее белой лайки
И севера белей,
 
 
Белее света даже
В асфальтовом дворе, —
Из этой светлой пряжи,
Крученной на жаре.
 
 
Волокон и событий
Начала и концы
Разматывают нити
Ребята-мудрецы.
 
 
Обрывками капрона
Усеяна земля,
Как и во время оно,
Седеют тополя.
 
 
Растрепанной кудели
Дымятся вороха,
Как след былой метели,
Пригодный для стиха.
 
 
Свяжите мне фуфайку
Из пуха тополей,
Белее белой лайки
И севера белей.
 

1962

Роса

 
Травинкам труднее всего по утрам,
Когда открывают дорогу ветрам,
 
 
И грозная мертвая летняя сушь
Похуже буранов, метелей и стуж.
 
 
Себя не жалея, себя не щадя,
Травинки живут без дождя, без дождя.
 
 
Из воздуха влагу вбирают леса,
Как пот выступает ночная роса.
 
 
И корни растений глотают питье
И славят свое корневое житье.
 
 
Они отдарят эту каплю воды
И к небу поднимут цветы и плоды.
 

1962

Арктическая ива

 
Ива цветет, погруженная в снег,
Ива должна спешить
Жить здесь как птица, как человек,
Если решила жить.
 
 
Жить – значит в талую землю успеть
Бросить свои семена,
Песню свою хоть негромко пропеть,
Но до конца, до дна.
 

1962

* * *

 
Упала, кажется, звезда,
Или, светя с вершины,
Сквозь ночь спускается сюда
С горы автомашина?
 
 
Вокруг палатки – темнота,
Бездонная, ночная,
Не слышно шелеста листа,
Умолкла речь речная.
 
 
Я в лампе не зажгу огня,
Чтоб летней ночью этой
Соседи не сочли меня
Звездой или планетой.
 

1962

* * *

 
В годовом круговращенье,
В возвращенье зим и лет,
Скрыт секрет стихосложенья
Поэтический секрет.
 
 
Это ритмика ландшафтов,
Самобытные стихи,
Что строчит безвестный автор
Чернотала и ольхи.
 
 
Музыкален, как баллада,
Как чередованье строк,
Срок цветенья, листопада,
Перелетов птичьих срок.
 
 
В смене грома и затишья,
В смене света и теней
Колесо четверостишья,
Оборот ночей и дней.
 

1962

* * *

 
Не в Японии, не на Камчатке,
Не в исландской горячей земле —
Вулканическая взрывчатка
На заваленном пеплом столе.
 
 
И покамест еще примененья
К отопленью сердец не нашло,
Застывает, утратив движенье,
Бередившее душу тепло.
 

1962

* * *

 
Костер сгорел дотла,
И там, где было пламя, —
Лиловая зола
Остужена камнями.
 
 
Зола добра и зла,
Исписанной бумаги,
Лишенная тепла,
Сметенная в овраги…
 

1962

* * *

 
У деревьев нет уродов,
У зверей уродов нет,
Безупречна птиц порода,
Соразмерен их скелет.
 
 
Даже там, в камнях пустыни,
В беспорядке диких скал
Совершенством мягких линий
Подкупает минерал.
 

1962

Над старыми тетрадями

 
Выгорает бумага,
Обращаются в пыль
Гордость, воля, отвага,
Сила, сказка и быль.
 
 
Радость точного слова,
Завершенье труда, —
Распылиться готова
И пропасть без следа.
 
 
Сколько было забыто
На коротком веку,
Сколько грозных событий
Сотрясало строку…
 
 
А тетрадка хранила
Столько бед, столько лет…
Выгорают чернила,
Попадая на свет
 
 
Вытекающей кровью
Из слабеющих вен:
Страстью, гневом, любовью,
Обращенными в тлен.
 

1962

* * *

 
Я под облачной грядою,
В улетающем пару,
Над живой морской водою,
Остывающей к утру.
 
 
Хорошо ночное лето,
Обезлюдел каждый дом,
Море вечером нагрето,
Утопили солнце в нем.
 
 
Потонул в пучине темной
И согрел ее собой
Раскаленный шар огромный,
Закипел морской прибой.
 

1963

* * *

 
Стихотворения – тихотворения,
И это – не обмолвка, нет,
Такие они с рождения,
С явленья на белый свет.
 
 
Стихотворения – тихотворения
И требуют тишины,
Для тонкости измерения,
Длины, высоты, ширины.
 
 
Стихотворения – тихотворения,
Поправок, доделок – тьма!
От точности измерения
Зависит и жизнь сама.
 

1963

* * *

 
Да, театральны до конца
Движенья и манеры
Аптекаря, и продавца,
И милиционера.
 
 
В горячий праздник синевы
На исполинской сцене
Не без участия травы
Идет спектакль весенний.
 
 
И потому, забыв про боль,
Пренебрегая бором,
Подснежник тоже учит роль
И хочет быть актером.
 
 
Не на земле, не на песке,
А встав в воротах лета,
Зажатый в чьем-то кулаке
Образчиком букета.
 

1963

* * *

 
Я думаю все время об одном —
Убили тополь под моим окном.
 
 
Я слышал хриплый рев грузовика,
Ему мешала дерева рука.
 
 
Я слышал крики сучьев, шорох трав,
Еще не зная, кто не прав, кто прав.
 
 
Я знал деревьев добродушный нрав,
Неоспоримость всяких птичьих прав.
 
 
В окне вдруг стало чересчур светло —
Я догадался: совершилось зло.
 
 
Я думаю все время об одном —
Убили тополь под моим окном.
 

1963

* * *

 
Я вовсе не бежал в природу,
Наоборот —
 
 
Я звезды вызвал с небосвода,
Привел в народ.
 
 
И в рамках театральных правил
И для людей
 
 
В игре участвовать заставил
Лес-лицедей.
 
 
Любая веточка послушна
Такой судьбе.
 
 
И нет природы, равнодушной
К людской борьбе.
 

1963

* * *

 
Кровь солона, как вода океана,
Чтоб мы подумать могли:
Весь океан – это свежая рана,
Рана на теле земли.
 
 
Помним ли мы, что в подводных глубинах
Кровь у людей – зелена.
Вся в изумрудах, отнюдь не в рубинах,
В гости нас ждет глубина.
 
 
В жилах, наполненных влагой соленой,
Мерных ударов толчки,
Бьет океан своей силой зеленой
Пульсом прилива – в виски.
 

1963

Амундсену

 
Дневники твои – как пеленг,
Чтоб уверенный полет
К берегам любых Америк
Обеспечивал пилот.
 
 
Это – не руины Рима,
А слетающий с пера
Свежий, горький запах дыма
Путеводного костра.
 
 
Это – вымысла границы,
Это – свежие следы
По пути за синей птицей,
Залетающей во льды.
 
 
Мир, что кажется все чаще
Не музейной тишиной,
А живой, живущей чащей,
Неизвестностью лесной.
 

1963

Рязанские страданья

 
Две малявинских бабы стоят у колодца —
Древнерусского журавля —
И судачат… О чем им судачить, Солотча,
Золотая, сухая земля?
 
 
Резко щелкает кнут над тропою лесною —
Ведь ночным пастухам не до сна.
В пыльном облаке лошади мчатся в ночное,
Как в тургеневские времена.
 
 
Конский топот чуть слышен, как будто глубоко
Под землей этот бег табуна.
Невидимки умчались далеко-далеко,
И осталась одна тишина.
 
 
Далеко-далеко от московского гама
Тишиной настороженный дом,
Где блистает река у меня под ногами,
Где взмахнула Ока рукавом.
 
 
И рукав покрывают рязанским узором,
Светло-бронзовым соснам под лад,
И под лад черно-красным продымленным зорям
Этот вечный вечерний наряд.
 
 
Не отмытые храмы десятого века,
Добатыевских дел старина,
А заря над Окой – вот мечта человека,
Предзакатная тишина.
 

1963

* * *

 
Сосен светлые колонны
Держат звездный потолок,
Будто там, в садах Платона,
Длится этот диалог.
 
 
Мы шагаем без дороги,
Хвойный воздух как вино,
Телогрейки или тоги —
Очевидно, все равно…
 

1963

* * *

 
Я хочу, чтоб средь метели
В черной буре снеговой,
Точно угли, окна тлели,
Ясной вехой путевой.
 
 
В очаге бы том всегдашнем
Жили пламени цветы,
И чтоб теплый и нестрашный
Тихо зверь дышал домашний
Средь домашней темноты.
 

1963

* * *

 
Не удержал усилием пера
Всего, что было, кажется, вчера.
 
 
Я думал так: какие пустяки!
В любое время напишу стихи.
 
 
Запаса чувства хватит на сто лет —
И на душе неизгладимый след.
 
 
Едва настанет подходящий час,
Воскреснет все – как на сетчатке глаз.
 
 
Но прошлое, лежащее у ног,
Просыпано сквозь пальцы, как песок,
 
 
И быль живая поросла быльем,
Беспамятством, забвеньем, забытьем…
 

1963

* * *

 
Я иду, отражаясь в глазах москвичей,
Без ненужного шума, без лишних речей.
 
 
Я иду – и о взгляд загорается взгляд,
Магнетической силы мгновенный разряд.
 
 
Память гроз, отгремевших не очень давно,
Заглянула прохожим в зрачок, как в окно.
 
 
Вдоль асфальта мои повторяет слова
Победившая камень живая трава.
 
 
Ей в граните, в гудроне привычно расти —
Камень сопок ложился у ней на пути.
 
 
И навек вдохновила траву на труды
Непомерная сила земли и воды,
 
 
Вся чувствительность тропки таежной, где след
Иногда остается на тысячу лет.
 

1964

* * *

 
Осенний воздух чист,
Шумна грачей ночевка,
Любой летящий лист
Тревожен, как листовка
 
 
С печатного станка,
Станка самой природы,
Падение листка
Чуть-чуть не с небосвода.
 
 
Прохожий без труда
Прочтет в одно мгновенье,
Запомнит навсегда
Такое сообщенье.
 
 
Подержит на ветру
Скрещенье тонких линий,
И рано поутру
На листья ляжет иней.
 

1964

* * *

 
Он чувствует событья кожей.
Что цвет и вкус?
На озарение похожа
Подсказка муз.
 
 
Его пространство безвоздушно,
Должна уметь
 
 
Одной природе быть послушной
Пластинки медь.
 
 
Сожмется, точно анероид
В деленьях шкал,
Свои усилия утроит,
Ловя сигнал.
 
 
И передаст на самописцы
Земной секрет,
Оставит почерком провидца
Глубокий след.
 

1964

* * *

Б. Пастернаку

 
От кухни и передней
По самый горизонт
Идет ремонт последний,
Последний мой ремонт.
 
 
Не будет в жизни боле
Строительных контор,
Починки старой боли,
Крепления опор.
 
 
Моя архитектура
От шкуры до нутра
Во власти штукатура,
Под игом маляра.
 
 
И плотничьи заплаты
На рубище певца —
Свидетельство расплаты
С судьбою до конца.
 
 
От кухни и передней
По самый горизонт
Идет ремонт последний,
Последний мой ремонт.
 

1964

* * *

 
Выщербленная лира,
Кошачья колыбель —
Это моя квартира,
Шиллеровская щель.
 
 
Здесь нашу честь и место
В мире людей и зверей
Обороняем вместе
С черною кошкой моей.
 
 
Кошке – фанерный ящик,
Мне – колченогий стол.
Кровью стихов настоящих
Густо обрызган пол.
 
 
Кошка по имени Муха
Точит карандаши,
Вся – напряженье слуха
В темной квартирной тиши.
 

1964

Таруса

 
Карьер известняка
Районного значенья,
И светлая река
Старинного теченья.
 
 
Здесь тени, чье родство
С природой, хлебом, верой —
Живое существо,
А вовсе не химера.
 
 
Не кладбище стихов,
А кладезь животворный,
И – мимо берегов —
Поток реки упорный.
 
 
Хранилище стиха
Предания и долга,
В поэзии Ока
Значительней, чем Волга.
 
 
Карьер известняка
Районного значенья,
И светлая река
Старинного теченья.
 

1964

* * *

 
Я – северянин. Я ценю тепло,
Я различаю – где добро, где зло.
 
 
Мне нужен мир, где всюду есть дома,
Где белым снегом вымыта зима.
 
 
Мне нужен клен с опавшею листвой
И крыша над моею головой.
 
 
Я – северянин, зимний человек,
Я каждый день ищу себе ночлег.
 

1964

* * *

 
Вчера я кончил эту книжку
Вчерне.
Осадка в ней немного лишку
На дне.
 
 
В подножье строк или палаток
Гранит
Нерастворимый тот остаток
Хранит.
 
 
Стиха невозмутима мера —
Она
Для гончара и для Гомера
Одна.
 

1964

* * *

 
Я не искал людские тайны
Как следопыт.
Но мир изменчивый, случайный
Мной не забыт.
 
 
Тепло людского излученья
В лесной глуши,
Земные донные теченья
Живой души.
 
 
И слишком многое другое,
О чем нет слов,
Вставало грозное, нагое
Из всех углов…
 

1964

* * *

 
Рассказано людям немного,
Чтоб грозная память моя
Не слишком пугала тревогой
Дороги житья и бытья.
 
 
И я поступил не случайно,
Скрывая людские грехи,
Фигурами умолчанья
Мои переполнив стихи.
 
 
Достаточно ясен для мудрых
Лирический зимний рассказ
О тех перламутровых утрах,
О снеге без всяких прикрас.
 
 
Но память моя в исступленье,
Но память вольна и сильна,
Способна спасти от забвенья
Сокровища с самого дна.
 

1965