Текст книги "Суворовцы"

Автор книги: Вано Урджумелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

«Трудно в ученье – легко в бою»

У нас были полевые занятия. Мы вышли рано. Я очень люблю утро, а тем более на берегу Чёрного моря.

По одну сторону – спокойное морс, над которым белым облаком навис прозрачный туман, а по другую – покрытые кудрявым лесом высокие горы. Где-то за горами рождается солнце; его лучи сверкающим веером раскинулись вверху, в синеве неба.

Мы шли тропинкой, по обеим сторонам которой цвели ромашки и лилии.

Впереди шагал лейтенант. Мы с песней следовали за ним, выстроившись попарно.

На опушке леса, у небольшого холма, лейтенант объявил привал. Мы расположились на лугу.

После десятиминутного отдыха лейтенант снова нас выстроил.

– На предыдущем занятии, – напомнил он, – я вам объяснил, как пользоваться азимутом в лесу или во время ночного похода. Теперь я назначу одного из вас старшим по группе и дам ориентир. Старший, пользуясь компасом, должен привести свою группу к назначенному ориентиру.

Когда я услышал эти слова, у меня чуть душа не ушла в пятки: я понятия не имел, что такое азимут. На уроке, когда лейтенант нам объяснял это, я рисовал коня и ничего не слышал, Я не хвастаюсь, но должен сказать, что, когда я брался за ученье с охотой, некоторые вопросы мне удавалось понять без объяснений учителя, прямо из учебника. И вот, надеясь на это, я думал сам прочесть в свободное время, что это за штука азимут. Но как-то так случилось, что вчера я забыл взяться за книгу, а сегодня утром не успел. Возможно, что и успел бы, но, говоря правду, я не очень-то старался.

«К чему торопиться? – размышлял я. – Не сегодня, так завтра прочту, не завтра, так послезавтра. Что за спешка!»

И вдруг, как говорится в басне о стрекозе: «оглянуться не успела, как зима катит в глаза». Так случилось и со мной.

«Наверняка меня назначат старшим по группе», – подумал я.

И действительно, не успел я это подумать, как лейтенант повернулся ко мне и спросил:

– Суворовец Паичадзе, видите вот там, у опушки леса, высокую иву?

Ну конечно, я её видел. Ива отчётливо выделялась среди окружавших её деревьев.

– Вижу, товарищ лейтенант! – скороговоркой ответил я.

Наверно, вы и не догадываетесь, что я обрадовался. А знаете, почему? Ива стояла недалеко от тригонометрической точки, к которой вела узкая тропинка. По этой тропинке мы не раз ходили. Идя параллельно ей, я наверняка пришёл бы к тригонометрической точке. Правда, ива постепенно скрывалась из глаз, но, свернув влево, я легко бы мог её найти.

– Суворовец Паичадзе, старшим по группе назначаю вас. Пользуясь компасом, доставьте свою группу к иве.

– Слушаю! – ответил я и начал вертеть в руках компас, глядя одним глазом на Смирнова, чтобы узнать, как он измеряет азимут.

Но узнать мне так и не удалось. Тогда я украдкой раскрыл книгу, которую держал в руках, чтобы прочесть про азимут, но ничего не понял. Иначе и быть не могло. Будь даже семи пядей во лбу, разве можно, прочтя всего-навсего один раз, понять, что такое азимут! Покрутив в руках компас, я с беспечным видом обратился к суворовцам:

– Группа, слушай мою команду!

Трубку визиря я поставил на 00 градусов, так как ива стояла на северной стороне.

– Группа, следуй за мной! – скомандовал я и двинулся в путь.

Я шел твердым и решительным шагом, и все поверили, что я умею пользоваться компасом. Скоро мы подошли к тригонометрической точке. Я чуть не запел от радости.

«Ну, – думаю, – теперь уж мне нетрудно будет найти иву», – и уверенно свернул вправо. Почему вправо, а не влево, я и сейчас понять не могу!

По моим расчётам, отсюда до ивы должно было быть всего шагов сто – сто двадцать. Пройдя это расстояние, я остановился и начал оглядываться по сторонам. Вокруг стояли ёлки, ивы нигде не было видно. Прошёл ещё небольшое расстояние, но найти иву так и не сумел.

Долго смотрел на меня лейтенант. Наконец махнул рукой и сказал:

– Суворовец Паичадзе, совершенно ясно, что вы не знаете, что такое азимут.

– Дайте мне ещё немного времени, товарищ лейтенант.

– Я-то дам вам время, но вот в бою враг дожидаться не будет. Допустим, он отступает. Наша задача состоит в том, чтобы как можно быстрее догнать и уничтожить его. Как вы думаете, сумеем мы выполнить боевую задачу, если собьёмся с пути?

Я сдаваться не хотел и продолжал упорно смотреть на компас, но, как ни старался, ничего не мог понять.

«Должно быть, проворонил иву», – подумал я и вернулся назад. Но ива как в воду канула.

Какой-то суворовец громко кашлянул, другой что-то буркнул. Я отчётливо расслышал его голос, но уши, впрочем, не только уши, а и всё тело, от головы до пяток, так у меня горело, что я не разобрал слов.

Наконец суворовцы не выдержали и начали посмеиваться. Понятно, они смеялись над моим незнанием. Задыхаясь от злости, я снова пошёл вперед, потом вернулся, но иву никак не мог найти.

– Товарищ Паичадзе, достаточно! Вы понятия не имеете, что такое азимут, – сказал мне лейтенант, потеряв терпение.

– Как не имею понятия, товарищ лейтенант! Вы не думайте, что я хочу оправдаться, но меня сбил с толку этот проклятый компас.

– Случается, – с иронией проговорил лейтенант и, немного помолчав, спросил – Вы теперь-то хоть поняли, какое значение имеет в бою азимут?

– Как не понять! Понял.

Товарищам я тоже сказал, что меня подвёл этот самый компас..

Мне никто не возражал, но по улыбкам было видно, что доводы мои «не доходят».

На другой день у нас был поход. Как всегда, лейтенант шёл впереди, а мы следовали за ним. Мы очутились у болота, а рядом, по берегу, вилась узкая тропинка. Мы все думали, что пойдём по тропинке. Но наше предположение не оправдалось. Лейтенант шагнул прямо в болото, приказав нам идти следом. Попробуй-ка ослушаться и не выполнить приказ – лейтенант смотрит вперёд, но видит решительно всё, что происходит за его спиной. Мы увязали в чавкающей грязи, с трудом передвигались, нащупывая ногами кочки, а он как ни в чем не бывало шёл вперёд, ускоряя темп, не оглядываясь и всё время приговаривая:

– Шире шаг, не отставать!

Кое-как выбрались мы на берег. Я решил, что теперь уж конец нашим мучениям, можно передохнуть. Но лейтенант скомандовал:

– Бегом марш! – и мигом сорвался с места, словно соревнуясь в кем-то в беге.

Я бежал, но что со мной было! В ботинках хлюпала вода, одежда промокла насквозь, тело ныло от усталости. Мы долго шли по лесу, переправились вброд через две реки и наконец по скалам взобрались на вершину высокой горы.

На привале я всё-таки не удержался и спросил:

– Товарищ лейтенант, разве не лучше было бы пойти нам от заболоченного места по тропинке? Скорее бы пришли, не вымокли и не устали бы.

– Ну конечно, – ответил лейтенант.

– Так для чего же нам было лезть туда? – воскликнул кто-то из суворовцев.

– Пока я вам отвечу, вы постарайтесь вспомнить, чьи слова: «Трудно в ученье – легко в бою».

– Суворова! – одновременно ответило несколько голосов.

– Так вот вам трудность в ученье.

Смирнов сказал правду

Во время вечерней поверки лейтенант всё расхаживал перед строем. Это он делал всегда, когда бывал взволнован. Видимо, он хотел что-то сказать и ждал, когда кончится поверка.

Суворовцы смотрели на него не сводя глаз. Я же избегал его взгляда.

Когда дежурный офицер скомандовал: «Разойтись!» – лейтенант приказал нашему отделению остаться на месте и обратился к нам:

– Суворовцы, сегодня на собрании офицеров генерал мне сказал, что несколько дней назад во время строевого смотра он сделал замечание суворовцу Твалчрелидзе, с которым встретился в парке в воскресенье. Приветствуя генерала, Твалчрелидзе поднял руку по-пионерски да вдобавок повернулся через правое плечо. Кто из суворовцев назвался чужим именем и скрыл от меня это происшествие? Пусть выйдет и скажет.

Никто не выступал вперёд. Впрочем, кто же мог выйти, кроме меня! А меня будто сковала какая-то неведомая сила. Вытянувшись в струнку, я в упор смотрел в затылок Смирнову. Он стоял неспокойно, видимо в ожидании того, что вот-вот я его хлопну рукой по плечу, чтобы он посторонился и дал мне выйти из строя.

– Итак, виновник не хочет сознаться, – сказал лейтенант, ещё раз обведя глазами всё отделение, и, как мне показалось, остановил взгляд на мне.

– Один из вас, – продолжал лейтенант, – совершил недостойный суворовца поступок – скрыл свою настоящую фамилию… Нечего и говорить, что это тяжёлый проступок. Но ещё хуже то, что у виновника не хватает смелости признать свою ошибку. Это уже трусость. А суворовец не должен быть трусом. Может быть, кто-нибудь знает обманщика?

Суворовцы молчали, поглядывая друг на друга. Всем хотелось узнать, кто совершил этот поступок.

– Разрешите доложить! – сказал Смирнов, подняв руку.

– Докладывай!

– Товарищ лейтенант, в прошлое воскресенье суворовец Паичадзе и я встретили в парке начальника училища. Мы приветствовали генерала. Генерал заставил Паичадзе повторить приветствие. Паичадзе неправильно повернулся, поэтому генерал заставил его повторить поворот. Я стоял в стороне и не слышал, что говорил генерал. Паичадзе здесь – пусть он выйдет и скажет, правду я говорю или нет.

Что я мог сказать? Я стоял, опустив голову. У меня так тряслись колени, что я едва держался на ногах.

– Суворовец Паичадзе, правду говорит Смирнов или нет? – тихо спросил меня лейтенант.

Чего только не было в его голосе: и жалость, и сочувствие, и желание подбодрить меня. Так говорят только с попавшими в беду друзьями. Почему-то у меня появилась надежда на счастливый исход, хотя в словах лейтенанта не было ничего такого, что бы меня могло обнадёжить.

Подняв голову чуть выше и не отрывая глаз от земли, я глухо проговорил:

– Товарищ лейтенант, Смирнов говорит правду, генерала обманул я!

Я снова опустил голову и чувствовал, что все смотрят на меня. Мне казалось, что лейтенант очень сердит, вот-вот начнёт кричать и скажет, что я лгун, что я не достоин быть суворовцем и что из меня никогда не выйдет офицера.

Однако он этого не сделал. Помолчав, лейтенант спокойно скомандовал:

– Разойдись!

– Для чего ты наябедничал? Что ты от этого выиграл? – спросил Смирнова суворовец Петров, после того как лейтенант ушёл.

Василий всё время вертелся около меня, как бы желая мне что-то сказать.

– Ну как же! Разве не видишь, что он ходит козлом, как будто ищет, с кем бы вступить в бой, – проговорил я с принуждённой улыбкой, не глядя на Смирнова.

Петров расхохотался, но, видя, что никто, кроме него, не смеётся, сразу осекся.

– Почему ты обиделся, Тенгиз?

Я поступил правильно. Каждый суворовец обязан поступить точно так же, – сказал Смирнов.

– Берегись, слышишь ты! Уйди от меня, иначе я тебе всю рожу расквашу! – крикнул я со злостью.

– Не угрожай, пожалуйста, не испугаешь.

– Так я тебя сейчас же проучу! – бросился было я на Смирнова и даже поднял руку, чтоб ударить его по носу, но товарищи разняли нас, а один из них, обхватив меня руками, крикнул:

– Ну-ну, это вы бросьте, ребята, а то плохо кончится дело!

Злость у меня прошла.

«Может быть, Смирнов и прав», – подумал я и отошёл в сторону, ни на кого не глядя.

У родника

Меня расписали в новом номере стенгазеты. Поместили также карикатуру: я стою, вытаращив глаза, волосы торчат, как у свиньи щетина, смотрю на вытянутые вперёд руки и спрашиваю себя:

«Как бы это узнать, какая сторона левая, а какая – правая?»

Меня бросило в жар, глаза налились кровью, лицо и уши горели. Опустив голову, я медленно шёл по двору училища. Да и как я мог её поднять, когда она вся была забита тяжёлыми мыслями! Казалось, каждый шаг приносил мне всё новые и новые огорчения.

«Кто его знает, сколько времени ещё будет висеть этот номер стенгазеты! – думал я про себя. – Правда, стенгазета должна выходить каждую неделю, но иногда один и тот же номер висит целый месяц. Мало того, что поместили в стенгазете, – на сборах и торжественных заседаниях, наверно, без конца будут говорить обо мне. В самом деле, что я наделал! Вдруг генерал вызовет к себе и спросит: почему, мол, обманул? Что я ему отвечу? Как мне тогда оправдаться перед ним? Наверно, он прикажет снять с меня погоны. Да это еще полбеды – как бы меня из училища не выкинули».

От этих неприятных дум меня отвлёк голос дневального:

– Суворовцу Паичадзе явиться к дежурному по училищу!

Если бы меня ударили по голове обухом, и то не так бы больно было, как от этих слов. Я не знал, что делать.

– Что ж ты стоишь, точно статуя? Не слышишь разве, тебя зовут, – сказал мне, хлопнув по плечу, секретарь комитета комсомола Арам Григорян.

Я отчётливо расслышал слова дневального, но всё же спросил Арама:

– Объясни мне толком, кто меня зовёт?

– Как – кто? Дежурный по училищу.

– То есть я должен явиться в канцелярию училища, не так ли?

– Ну да.

– Боюсь идти туда, – ответил я с дрожью в голосе. Вдруг меня к самому генералу вызывают.

– Ну и что же такого, если даже увидит тебя генерал? Когда-нибудь это должно случиться. Вот что: пойди ты прямо к генералу и извинись. Скажи: ошибся, мол, и больше я этого не буду делать.

Правда, слова Григоряна меня ободрили, но ноги подчинялись с трудом. Я медленно направился в канцелярию. Я всё думал о том, что мне сказать генералу, чем объяснить свой поступок. Только теперь я почувствовал, как я привязан к училищу и к своим товарищам. Я даже боялся думать о том, что мне, возможно, придётся со всеми распрощаться. Я чуть не плакал. Правда, слёз не было, но что слёзы! В душе-то я на самом деле горько плакал.

Поднявшись по лестнице на цыпочках, я остановился у дверей канцелярии, по постучать не посмел.

«Чего трусишь? – подумал я. – Ведь суворовец ничего не должен бояться. Эх, будь что будет! Чему быть, того не миновать!»– решил я и вошёл в комнату дежурного.

Дежурный офицер сидел у стола и читал книгу.

– Товарищ капитан, суворовец Паичадзе по вашему приказанию явился.

– Суворовец Паичадзе или суворовец Твалчрелидзе? – улыбнувшись, спросил капитан и протянул мне пакет. – Этот пакет доставь сейчас же лейтенанту Логинову на квартиру. Это приказ генерала.

Я вздохнул свободно.

– Есть! – ответил я дежурному и, повернувшись через левое плечо, пустился бегом через двор.

День был воскресный. Майское солнце щедро затопило землю тёплыми, ласкающими лучами. Над спокойным морем стаями летали чайки, а над городом порхали, купаясь в солнечных лучах, голуби. Вот, должно быть, про такое время и говорят, что весна празднует свой приход. Приход весны праздновал высыпавший на городские улицы народ. Одни гуляли на набережной, другие катались на лодках. Из открытых окон доносились звуки музыки, по всему городу звучало стройное пение разгуливавших группами девушек и юношей. Но такого праздника, как у меня на душе, ни у кого не было. Да и как не радоваться! Я думал, что меня исключат из училища, но вот все мои опасения развеялись.

«Я нужен училищу, – думал я, – мне дают поручения. Вот и сейчас я держу в руках пакет самого генерала».

Я быстро шёл к дому лейтенанта. Нет, я не шёл, а – казалось мне – летел, как птица.

Я решил пройти через парк училища, чтобы сократить путь.

В парке тоже было много народу. Там повсюду разгуливали суворовцы. У ворот на скамейке я заметил девочку с красным бантом. Рядом с ней сидел какой-то суворовец. Постой! Да что это, никак Смирнов! Не хочу верить своим глазам. Но как не поверить, когда вижу ясно! Смирнов и девочка с красным бантом сидят вместе и весело беседуют.

Правду сказать, мне стало неловко, хотя я и теперь не знаю, почему… Я свернул с дороги и через кусты тайком выбрался тропинкой из парка. Мне было неприятно видеть Смирнова и ту девочку вместе. Вообще говоря, я не завистлив, но теперь в самом деле позавидовал Смирнову. Ну и ловкач же – уже успел познакомиться с пей! Ну, ничего, не будь я Паичадзе, если не подойду к ней… Конечно, не сегодня. Вот посмотрю сначала, чем кончится моё дело.

Двухэтажный дом, в котором живут офицеры училища, стоит на высокой горе.

Я пошёл напрямик по довольно крутой тропинке.

Я чувствовал огромный прилив сил и был в таком хорошем настроении, что не только на эту горку, но даже на вершину Казбека поднялся бы без труда.

В одном месте тропинка спускается в покрытый кустарником овраг. Здесь царит такая тишина, что едва слышно журчание бегущего по оврагу ручья. Я пошёл вдоль ручья. Овраг постепенно сузился, и внезапно стало темно. Над оврагом виднелась лишь узкая полоса неба. Вдруг я услышал сладкое пение соловья. Где-то откликнулся другой соловей. Они как будто соревновались друг с другом. Казалось, они летели друг к другу и вместе начинали петь еще лучше. Трудно передать это словами. Надо самому послушать пение соловья, чтобы понять всю прелесть его, всё очарование.

– Папа, папочка! – услышал я детский голос. – Смотри, у ручейка стоит маленький офицер!

– Суворовец Паичадзе! Подойдите сюда, я вас познакомлю с моим сыном! – крикнул мне показавшийся из-за куста лейтенант Логинов.

Я очень обрадовался. Шутка ли – меня уже называют офицером! Я выпятил грудь, слегка согнул руки.

– Товарищ лейтенант, мне поручили доставить вам это, – доложил я лейтенанту и передал пакет.

Лейтенант был в гражданском костюме. Я заметил, что в руках он держал книгу М. Горького «Жизнь Матвея Кожемякина». Подле него стоял мальчик со смеющимися, как у отца, глазами.

Пока лейтенант читал бумагу, я разговорился с его сынишкой. Он оказался очень любопытным. О чём только он не спрашивал! И говорил со мной так, словно не ему было семь лет, а мне и он был старше меня.

– А ты свистеть по-соловьиному умеешь? – спросил он у меня, хитро улыбаясь.

– Нет, – ответил я.

– А я умею. Меня учит папа. Он очень хорошо свистит. Мне тоже удаётся немножко. А ну-ка, послушай меня.

Вот, оказывается, кто это свистел соловьём!

Между тем лейтенант кончил читать.

– Суворовец Паичадзе, передайте дежурному офицеру, что я сейчас же явлюсь к генералу!

Я повторил приказ, попрощался и быстрым шагом направился обратно. Поднявшись на гору, я оглянулся назад. Лейтенанта и его сынишки уже не было видно.

Без погон на улице

– Отделение, смирно! – скомандовал лейтенант и немного погодя добавил: – Суворовец Паичадзе, выйдите из строя!

Смирнов, которого я ударил ладонью по плечу, посторонился. Я сделал три шага вперёд и повернулся к строю.

– С суворовца Паичадзе снять на два дня погоны за обман генерала! – приказал лейтенант и, сняв с меня погоны, сказал: – Суворовец Паичадзе, станьте на своё место!

– Слушаю! – пробормотал я и стал, как всегда, позади Смирнова.

– Суворовец Паичадзе, станьте на своё место! – повторил лейтенант.

Я беспомощно озирался по сторонам и не знал, как поступить.

Лейтенант отсчитал от левого фланга строя три шага и сказал.

– Суворовец Паичадзе, ваше место вот здесь.

Лишь теперь я догадался, в чём дело. Суворовцу, с которого сняли погоны, не положено находиться в строю.

Делать было нечего. Я стал на указанное лейтенантом место.

Эх, лучше бы земля разверзлась подо мною и я провалился! Я стоял в стороне от других, без погон, посрамлённый…

Перед обедом, когда наше отделение возвращалось с поля, я следовал за ним, соблюдая дистанцию в три шага. По обеим сторонам улиц стояла масса народу. Все нам улыбались, приветственно махали руками. Мои товарищи шагали гордо, а я шёл за ними, опустив голову.

Какой-то малыш, показывая на меня пальцем, крикнул:

– Смотрите, смотрите, последыш!

От стыда у меня потемнело в глазах, и я чуть не упал.

На счастье, Смирнов затянул песню, которую сразу подхватило всё отделение. Постепенно настроение у меня стало лучше. Высоко подняв голову, я начал твёрже выбивать шаг и, представьте себе, даже подхватил вместе с другими песню.

Беседа с самим собой

Кое-как я провёл эти два дня. Когда лейтенант вернул мне погоны, от радости я чуть не расплакался. Правда, что иногда и радость заставляет человека проливать слёзы.

На вечер я был назначен дневальным в общежитии. Это, конечно, пустяки, справлюсь. Тенгиз Паичадзе не из трусливого десятка. Одно только меня удивляет: наш лейтенант недавно был дежурным по училищу, так почему же он сегодня опять дежурит?

После мёртвого часа я заставил суворовцев привести в надлежащий вид свои постели. Уж я-то проследил, чтобы они были застланы одинаково! Подмёл, убрал комнату и открыл окна, чтобы проветрить.

Во время массовой кружковой работы в общежитии никого, кроме меня, не было. Стол дневального стоит около двери комитета комсомола. Я поглядывал по сторонам, всё время повторяя, как я должен отрапортовать дежурному по училищу или кому-нибудь из начальствующих, если они придут в общежитие. Из комитета комсомола доносился разговор. Шло заседание бюро. Смирнов несколько раз назвал мою фамилию. Найдётся ли на свете такой человек, который, услышав, что говорят про него, заткнул бы себе уши ватой? Ну, и меня, конечно, разобрало любопытство. Я прислушался.

– Хотя Паичадзе на меня обижен, – говорил Смирнов, – но я всё же считаю его своим хорошим товарищем. Он неплохой парень, способный. Если захочет, то и учиться будет не хуже других. Вот по строевой подготовке хромает немного. Иногда и порядок нарушает, но всё же я верю, что с нашей помощью он выправится и из него выйдет хороший суворовец.

– Товарищ Смирнов говорит правду, – сказал секретарь комсомола Арам Григорян. – Хотя Паичадзе и не комсомолец, но мы обязаны помогать ему. Вы члены бюро, и скрывать от вас нечего. Лейтенант Логинов сегодня мне сказал: «Пятнадцать лет служу в Советской Армии, и это у меня первый внеочередной наряд». Паичадзе, конечно, не знает, что это взыскание лейтенант получил по его милости. Если офицер отвечает за своего воспитанника, то почему мы не должны отвечать за своего товарища? Так вот, товарищи, мы обязаны проявить особое внимание к Паичадзе.

Я был тронут этими словами и чуть было не пустил слезу.

Какой я, оказывается, непонятливый и неблагодарный! Я думал, что никто не помнит обо мне, никто не заботится и мне самому надо о себе думать, но вот, оказывается, я ошибался. И у меня есть друзья, да ещё какие! Недаром все товарищи так хорошо отзываются о Смирнове!

Я так был занят своими мыслями, что не заметил, как вошёл в комнату лейтенант Логинов. Увидев его, я вскочил и что было сил крикнул:

– Смирно!!

Строевым шагом я направился к лейтенанту, остановился в трёх шагах от него и отрапортовал:

– Товарищ лейтенант, за время моего дневальства никаких происшествий не было. Докладывает суворовец Паичадзе!

– Вольно! – скомандовал лейтенант.

– Вольно! – повторил я вслед за ним и сразу же осекся.

Только сейчас я сообразил, что в комнате никого нет, кроме меня и лейтенанта. А в таких случаях дневальному нет никакой надобности отдавать при рапорте команду «Смирно».

Уж не знаю, заметил лейтенант мой промах или сделал вид, что не замечает, однако ничего мне не сказал, но почему-то чуть улыбнулся.

Лейтенант осмотрел комнаты общежития. Я сопровождал его. Перед уходом лейтенант ещё раз улыбнулся и сказал:

– Молодец, суворовец Паичадзе, хорошо несёте дневальство, но вам всё же следует лучше ознакомиться с уставом.

Я был бесконечно рад. Меня радовало, что лейтенант похвалил меня за порядок и назвал молодцом.

Какой-то неведомый голос мне говорил: «Тенгиз, беги и послушай, что будут ещё говорить про тебя».

Я даже сделал было несколько шагов к двери, но удержался и махнул рукой.

У меня есть привычка беседовать иногда с самим собой, когда я остаюсь один. А в этот раз тем для разговоров было много. Я начал ходить взад и вперёд по комнате.

«Вовремя ты остановился, суворовец Паичадзе! Ты только что говорил: «Найдётся ли на свете такой человек, который, услышав, что говорят про него, заткнул бы себе уши ватой?» Допустим, что не найдется. Но разве было бы честно подслушивать, приставив к двери ухо? Это был бы недостойный поступок, и за это никто бы тебя не похвалил».

«Ах, какой ты, право! – укорял я себя. – Думал, что Смирнов твой недоброжелатель, а он, оказывается, вот какой хороший товарищ.

А лейтенант! Какой он добрый, справедливый! Из-за тебя получил взыскание, а в сё-таки улыбнулся тебе, да ещё похвалил. Ты теперь видишь, суворовец Паичадзе, как о тебе заботятся твои товарищи. А разве у тебя не хватит сил исправиться? Стоит только захотеть. Ведь сможешь. Конечно, сможешь! Но самое лучшее – бросить болтовню и взяться за дело!»