355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ванда Василевская » Из года в год... (Статьи и речи) » Текст книги (страница 7)
Из года в год... (Статьи и речи)
  • Текст добавлен: 11 апреля 2017, 01:00

Текст книги "Из года в год... (Статьи и речи)"


Автор книги: Ванда Василевская


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

КНИГА, ПРОПИТАННАЯ КРОВЬЮ

Это – первый том большого издания, посвященного действиям немецких вооруженных сил после сентября 1939 года. Триста страниц этой книги охватывают период одного года. Под серо-зеленым, цвета немецкого мундира, переплетом – море крови, бесчисленное множество преступлений и человеческого горя.

Страница за страницей – пепелища и развалины Польши, бомбардировки английских городов, разбойничье нападение на Норвегию, захват Бельгии, Голландии, оскорбление национальной чести и достоинства Франции.

Название книги – «Вооруженные силы». Она рассказывает о многих неизвестных нам доселе деталях. Вместо триумфального гимна немецкой армии, какой хотел создать редактор издания, к читателю доносятся громкие голоса замученных фашистами людей, героев, погибших в борьбе с германскими захватчиками.

Этого, наверное, не желали ни подготовлявший книгу к печати Карл Фишер, ни главное командование немецких вооруженных сил, издавшее серо-зеленый том. Книга, вопреки желанию гитлеровцев, стала одним из тягчайших обвинений фашизму.

«18 дней истории мира» – так назвал Карл Фишер первый раздел. Восемнадцать дней – и Польша превратилась в развалины и пепелища.

Бесконечные подробности, как это произошло.

Все мы, поляки, помним оборону Вестерплятте. Помним, с каким, трепетным волнением ждали оттуда известий. Восемь дней группка людей, окруженная со всех сторон немцами, отрезанная от страны, лишенная поддержки и помощи, сражалась в Гданьске на своем посту. Несколько раз в день по радио приходили известия: «Вестерплятте держится! Вестерплятте защищается!» С затаенным дыханием люди ждали: заговорит ли еще радио, будет ли еще раз услышан голос героических защитников последнего гданьского форпоста.

Теперь мы имеем возможность узнать, как это выглядело с немецкой стороны.

«Наш корабль находится в 100–200 метрах от Вестерплятте. Как будто всех нас подбросило. «Огонь!» Могучие залпы орудий раздаются вслед за командой. Снаряд за снарядом вылетает из жерл. Впечатление такое, будто грохочут громы в аду. Огромные, тяжелые черные тучи дыма поднимаются над Вестерплятте. Железо, камень, щебень и дерево взлетели в воздух. Полыхают яркие огни. Постройки на молах и сооружения доков пылают.

Всего шесть минут длился убийственный огонь. Надо полагать, что на Вестерплятте уничтожено все, что там существовало. Приданная кораблю штурмовая рота ворвалась через разбитую стену в лес полуострова. Ружейные выстрелы, бешеный пулеметный огонь, взрывы ручных гранат.

Нервный пулеметный огонь с позиций неприятеля задерживает штурмовой отряд. Мы готовимся к новому наступлению. «Орудия к бою!» И снова резкий звук команды: «Огонь! Огонь!» Так орудия еще не гремели даже в сражении у Скагеррака.

После каждого выстрела можно наблюдать, как снаряды разрываются среди деревьев, поражают польских стрелков.

Казалось бы – конец. Ведь мы знаем, что там, на Вестерплятте, весь гарнизон состоит из трехсот человек. Триста человек…»

Дальше автор воспоминаний пишет:

«Борьба длится целыми днями. Пикирующие самолеты и саперы вступают в бой».

Триста героев в продолжение восьми дней оказывали упорное сопротивление огромной немецкой силе, исступленно атаковавшей их с моря, с суши и с воздуха.

Так проходит история восемнадцати дней. Целая глава повествует о польском гражданском населении, поднявшемся на борьбу против немецких оккупантов. С ненавистью пишет автор о партизанах:

«С самого начала войны Польша вела военные действия против немецких вооруженных сил не только с помощью своей армии, но также при помощи гражданского населения… В результате действий партизан немецкая армия понесла серьезные потери».

«Нет почти ни одной части немецкой армии, которая в польской кампании не испытала бы на себе действий польских партизан. Долго еще по окончании кампании партизаны в Польше продолжали свое дело. Их одолели при помощи средств, допускаемых в таких случаях международным правом».

Какие же это «средства»? Какое же это «право»?

Автор повествует просто и четко:

«Во всех войнах партизана считали и считают убийцей, он и не имеет права, чтобы на него смотрели иначе».

Просто и ясно! Рядом снимок: немецкий отряд на улице маленького городка. Орудие стреляет в жилой дом: там спрятались партизаны. Второй снимок – немецкий отряд в деревне. Подпись: «Много деревень приходилось буквально прочесывать, дабы уничтожить польских бандитов, стрелявших из-за угла и куста». И, наконец, третья фотография: «Хотя польские военные отряды давно оставили деревню, стрельба с крыш, из погребов и т. д. продолжается».

Далее следует глава об обороне Варшавы. О том, как держался город, окруженный со всех сторон морем немецких войск, город, наполовину разрушенный воздушными налетами и артиллерийской бомбардировкой.

Гитлер приезжает в Польшу. Карл Фишер помещает в книжке фотографию: «Фюрер по дороге на боевые линии встречает бесконечные колонны польских пленных».

Всматриваемся в фотоснимок. По польской дороге, по аллее берез и елей движутся немецкие автомобили. А вдоль дороги шагает колонна людей – длинная, в самом деле бесконечная. Но нет среди этих «пленных» ни одного, буквально ни одного человека в военной форме. Это – гражданское население, мужчины, юноши, которых угоняют на работы вглубь Германии.

Карлу Фишеру некогда больше писать о польской кампании. Гитлеровская армия идет вперед. Гитлеровские самолеты разрушают английские дома. Кровью заливает гитлеровская армия Норвегию, тяжелым сапогом попирает Бельгию, Голландию, Францию. Кровавая радость людоеда изливается с каждой страницы этой книги.

В конце тома помещена фотография Гитлера в окружении его генералов. Читаю фамилии: Браухич, фон Бок, Лист, Рейхенау. Многие фотографии генералов, победоносно шагавших сквозь пожары и пепелища Европы, чтобы бесславно закончить свою карьеру на советской земле, годятся теперь разве только для архива. Серо-зеленый переплет книжки – это цвет немецкого мундира, какой мы видим теперь ежедневно не на плечах победителей, а на плечах пленных немцев. Первый том заканчивается датой: «1 сентября 1940 года». Обещано издание следующего тома, который охватит действия немецких вооруженных сил до сентября 1941 года.

Может быть, этот второй том уже вышел из печати, может быть, в нем помещен анонс о третьем томе, о действиях немецких вооруженных сил до сентября 1942 года?

Следующий том будет редактировать уже не Карл Фишер. Этот том будет редактировать Красная Армия. Она уже несколько месяцев «редактирует» его.

Бешенство душило фашиста, которому пришлось писать о польских партизанах. Но в 1941–1942 годах гитлеровцы очутились лицом к лицу с партизанами Украины, Белоруссии и оккупированных районов России, с партизанами, которые преследуют фашистскую армию, уничтожают ее технику, вырастают словно из-под земли, неуловимые, с каждым днем все более многочисленные и сильные, имеющие за собой традиции 1918 года, а в сердце – глубочайшую любовь к родине, ненависть к врагу. Немецкое радио объявляет их убийцами и бандитами. Их чтит как героев весь Советский Союз и весь мир.

Гитлеровские орды прошли по разрушенным улицам Варшавы. Но наступила пора, когда, захлебываясь в собственной крови, покрывая землю грудами трупов своих солдат и офицеров, месяцы топчется фашистская армия под Ленинградом, в бессильном бешенстве смотрит на такие близкие и такие недоступные стены города Ленина. Автор жаловался на «упорство и фанатизм» польского солдата. Теперь гитлеровцам довелось встретиться с армией, с народом, где не только боец «фанатически упорен», но где «фанатичны и упорны» в защите страны все государство, командование, каждый колхоз, каждая фабрика.

Англичанка Макроберт, у которой три сына летчика погибли в боях с гитлеровцами, отдала свое состояние на постройку звена истребителей. Отдала она их Советскому Союзу, советским летчикам. В этом есть глубокий символ и глубокий смысл. Англичанка-мать почувствовала и поняла, что возмездие за смерть ее сынов в полной мере гитлеровцы получат от советских летчиков.

Гитлеровская армия получает возмездие. Получает его на всем протяжении фронта – и получит его полной мерой. И за героев Вестерплятте, и за женщин Варшавы, и за Норвегию, и за все злодеяния, совершенные гитлеровцами на протяжении последних лет.

Третий том, излагающий историю гитлеровских побед в 1942 году, не будет возвещать о появлении четвертого. Он будет последним.

1942

БЕССМЕРТИЕ

Поднялся северный ветер. Ветер с заливов Белого моря, с необъятных просторов Ледовитого океана. Навстречу ему ринулся другой, стремительный и теплый, дующий с Черного моря, с далеких южных степей и еще дальше, оттуда, с жарких африканских пустынь. Два вихря встретились на холмах и равнинах Киевщины. И на землю обрушился буйный, проливной дождь и продолжался три дня, заливая мир потоками воды, словно то была не зима, а грозовое лето.

Дождь размыл бесплодный песок, поросший кое-где высохшей травой и колючим репейником, и обнажил белую кость – мертвый череп. Из-под тонкого слоя зыбучего песка выглянула мертвая нога. Дождь обнажил, вымыл, выполоскал лохмотья гитлеровского мундира и заржавелую каску.

Их было здесь трое – арийских «победителей», «господ мира», «укротителей» Европы. Дальние дороги были пройдены ими – по окровавленной Польше, по истоптанным полям Франции, по пылающим советским городам и селам.

В песках Киевщины, между Вышгородом и Межигорьем, их настиг мстительный снаряд. Огненным факелом запылала машина, внезапное быстрое пламя охватило их тела. Они умерли в песках Киевщины, между Вышгородом и Межигорьем.

Некогда, много веков назад, здесь проходили татарские орды. Лавиной двинулись Батыевы войска. Скрипели телеги, хрипло звучали в воздухе гортанные голоса. За песчаной равниной, в голубой дали, мерцал город, расцветавший на холмах золотыми куполами церквей. Хищно горели косые глаза кочевников. Ноздри раздувались от запаха крови и горького дыма горящих домов. Золотым факелом запылал Киев, полилась по крутым склонам кровь в великий Днепр…

…Шесть раз на протяжении истории пылал Киев, опустошаемый огнем и мечом. Шесть раз восставал он из пепла, отстраивался, зацветал белизной садов, покрывался зеленью деревьев.

А теперь он пылал в седьмой раз. Отступали арийцы, белокурые «господа мира», завоеватели Европы. Их упорно гнали на запад славянские воины, гнали сыны всех народов Советского Союза.

Зубами, ногтями цеплялись гитлеровцы за каждый клочок земли, за каждый холм, за каждое деревце. За их спинами высоко мерцали золотые купола города. Города, который был в их руках.

Далекая песчаная равнина. Вдали, направо, – Вышгород, налево – Межигорье. Места легенд и сказок, теряющихся в тумане далеких веков.

Там, где кончаются пески, стеной встают сосны, скрепляют корнями зыбучую песчаную почву. Вздымаются ввысь купами ветвей, живой зеленью хвои. Куда ни глянь – пушистый, пахучий буйный лес.

Теперь здесь проложила кровавый след война. Верхушки деревьев срезаны артиллерийскими снарядами. Взрывами бомб в чаще леса вырваны огромные бреши. Торчат обнаженные корни деревьев, поваленных самой страшной грозой, какую видел мир. Угли чернеют на месте, где были хаты ближайших деревень, и в грязи дороги разметана солома сорванных крыш.

То тут, то там разбросаны по песчаной равнине танки. Лежат невзорвавшиеся снаряды, обломки железа, изуродованные орудия. И чудится, что в воздухе еще стоит грохот и шум, гром канонады, раздаются возгласы команд, зловещий рокот самолетов.

Равнина живет, дышит. Подбитый танк, в стальном боку зияющая рана. Вздымается ствол пушки, словно рука, поднятая к небу в порыве внезапного отчаяния. Этот ствол черным силуэтом выделяется на фоне неба. Другой танк, повалившись набок, словно еще мучительно дышит, пытается приподняться, встать, борясь с охватившим его бессилием. За разрушенной хатой – орудие. Притаилось в тени развалин, тихонько прильнуло к земле, и чудится – хочет скрыть изуродовавшую его рану.

Срезанные ураганным огнем деревья, поваленные на землю золотисто-рыжие сосновые стволы плачут смолистыми слезами. Под шелушащейся корой еще пульсирует жизнь. Еще сохранился зеленый сок в душистых иглах, в поломанных ветвях.

Осторожно иди в гору по крутой тропинке. Здесь лежат невзорвавшиеся снаряды, путаются мотки колючей проволоки. У продолговатого пруда грабители похитили его красу – шпалеры черной смородины, тесным кругом охватывавшие сонную воду. Немцы выкопали с корнями кусты смородины и увезли свою добычу далеко от этих мест, где некогда утомленный тяжелыми походами запорожский казак стучался в ворота Межигорского монастыря, чтобы найти там тихую пристань на старости лет.

Иди медленно. Здесь, где некогда расцветали клумбы, расположены могилки. Стремительные потоки дождя смыли имена, написанные на деревянных дощечках. Остались лишь красные звезды.

Придет весна, и в Межигорье зацветут фиалки, как цвели они здесь каждый год. Мелкими листочками, душистыми цветами, нежнейшим ароматом покроют они могильные холмы. И умершие будут глядеть глазами фиалок на вечно живую зелень, на катящий свои волны вечный Днепр.

Говори тихо. Не нарушай покоя тех, кто умер за свою землю, на своей земле. Пусть шумит им Днепр, уже наполовину освободившийся от ледяных оков, пусть он им напевает песню о Родине.

Чья-то рука, дружеская и нежная, положила бумажные цветы на могилки. Но весной они зацветут настоящей жизнью – фиалками и ландышами. И чудится, будто в шуме Днепра слышатся слова песни, простые, сильные слова:

«Кто погиб за Днепр, будет жить в веках…»

Уже не пылает пожар над Киевом. Лежит в развалинах Крещатик. Мертвая улица? Нет, нет, живая улица! Зовут, кричат, говорят развалины. Железные рельсы словно извиваются в нечеловеческих муках. Будто жилы, вырванные из живого тела, стальные прутья бетонных стен. Будто темные от отчаяния глаза – отверстия, где когда-то были окна.

Пройди здесь в сырую февральскую лунную ночь. Крещатик говорит, шепчет, рассказывает что-то. В развалинах бьется сердце города. Раздавленная улица вздыхает. Играют тени в руинах. Крещатик живет тайной, непобедимой, скрытой жизнью.

Выйдут на работу тысячи людей. Исчезнут развалины. Поднимутся к небу белые, солнечные дома. Шесть раз пылал Киев, и шесть раз он вставал из пепла и вновь вырастал. Он вырастет и в седьмой раз.

Отрастет черная смородина над межигорским прудом. И лес покроет свои раны свежей зеленью. Придут люди и заберут из песков подбитые танки. В заводских печах железо и сталь будут переплавлены в трактор, пашущий золотоносную землю, в комбайн, собирающий стократный урожай. В фиалках и ландышах, в легендах и песнях воскреснут лежащие в могилах герои, вырвавшие родную землю из рук врага.

Иди же, взгляни на трех арийских завоевателей, которым грезился сон Чингисханова внука, сон Батыя. И внуши себе: то, что здесь лежит, это человеческие тела. Белый череп, омытый дождями от песка, – человеческий череп.

Нет, ты смотришь спокойно. Как на вещь. Как на мертвую ветошь, которой и следует быть мертвой.

Там где-то, далеко, в унылой, омраченной стране арийских завоевателей, быть может, ожидает его какая-нибудь Грета или Лотта, стирая присланные ей отсюда окровавленные детские платьица. Быть может, она пишет сентиментальное письмо и вкладывает в конверт засушенную незабудку.

Но он – лишь мертвая ветошь.

Воскреснет в светлых домах Киев. В песнях, в легендах воскреснут погибшие за свою землю герои. В новой зелени воскреснет лес. Полные новых сил, тракторами на полях воскреснут танки и орудия.

Только эти трое не воскреснут. Они – лишь мертвая ветошь.

Оживут города и села и здесь, и в попранной фашистским сапогом польской земле, и дальше, дальше, всюду, где прошла железная лавина войны. И всюду, в песнях и легендах, воскреснут те, кто пали за родную землю. Из их тел вырастут цветы и колосья, из их подвига и мужества – свобода и счастье.

Но арийские завоеватели никогда не воскреснут из могил. Их кости рассыплются в прах и пыль в бесплодном песке.

1944

III. ВО ИМЯ МИРА
(СТАТЬИ И РЕЧИ 1948–1950 гг.)

НАША ВЕСНА

Была весна, теперь уже очень далекая и в то же время такая близкая – весна 1942 года под Воронежем. Река была бурлива и мутна, а реденькая роща, едва начинавшая покрываться, словно неясной мглой, первыми листьями, издали горела яркой лазурью. Вся земля между ручейками тихо журчащей воды покрылась первыми весенними цветами. Не видно ни травы, ни сухих прошлогодних листьев, только этот голубой, неописуемо густой ковер покрывающих землю подснежников.

И сквозь этот прозрачный, шелестящий голубой лесок шли двое – парень и девушка. Оба в военной форме. Так уж оно было в то время и в тех местах, что военная форма – обычная одежда и встречая человека в штатском, все невольно оборачивались, словно увидев что-то необычное.

Обыкновенный парень и обыкновенная девушка, каких тысячи.

Далеко за рекой висели в воздухе клубы темного дыма и доносился непрестанный гул, к которому слух уже так привык, что на него не обращали внимания и минуты затишья воспринимались, как внезапный шум, пугающий и тревожный.

Эти двое медленно шли по цветочному ковру, лишь иногда наклонялись, срывали крупные стебельки. У обоих в руках охапки цветов чистейшей голубизны. Они не разговаривали, видимо понимая друг друга без слов. И какой-то тихий покой был написан на их лицах, какая-то внутренняя ясность придавала очень обычным чертам лица печать необычности, словно изнутри освещавшей их прозрачным, немеркнущим светом.

Во всем этом не было ничего необыкновенного. Просто весна под Воронежем, парень и девушка, каких тысячи.

И все же я не могу забыть о них до сих пор. Не знаю, кем они были раньше. Студент и студентка, монтер и фабричная работница, комбайнер и колхозница?

Теперь они стали солдатами. Я смотрела на них, и мне казалось, что такова и вся советская молодежь. Когда наступил грозный час, она взялась за оружие, чтобы защитить родину. В этом влажном голубом лесочке, пробуждающемся к жизни, они были воплощением самой юности.

Они оставили позади себя стены университета или заводского цеха, лаборатории или широкую колхозную ниву. Они встали на страже городов и сел, в которых жили люди нашей родины.

Не знаю, где они оказались через час, через два, на другой день, через неделю. У пулемета, в окопах, в колоннах, с криком «ура» бросающихся в атаку, или в разведке, ползущей темной ночью по размокшей весенней целине к вражеским позициям? Ведь они были всюду лишь двумя из тех сотен тысяч юношей и девушек, которые шли в первых рядах, которые поднимались в атаку под неприятельским огнем по одному возгласу: «Комсомольцы, вперед!» Они были всего лишь двумя из тех тысяч, которые грудью своей прикрывали амбразуры дзотов и бросались с гранатой под неприятельские танки, из тех, которые в пылающей машине таранили вражеский самолет. Они принадлежали к советской молодежи, которая вписала в страницы истории прекраснейшую легенду о героизме, мужестве и самопожертвовании.

Я не знаю, где они сейчас. Вступили ли они в развалины Берлина, прошли ли на параде Победы по Красной площади, лежат ли там, в черной воронежской земле, или в могиле, каких много рассеяно на дальних путях Советской Армии.

Ведь они были лишь крохотной частицей той могучей армии молодежи, которая прошла по всем боевым дорогам родной земли, которая была в рядах героических воинов, освобождавших народы и земли.

Таких, как они, были сотни тысяч. Но я не могла не думать о их судьбе там, под Воронежем, в весенней роще.

И хотя черный дым нависал над рекой и глухо гудела канонада, но думалось тогда не о ближайших днях. Не о днях, которых предстояло еще так много, днях, истекающих кровью, трудных и горьких, когда враг опустошал, жег, заливал кровью родную нашу землю.

Думалось тогда о другом – о днях движения вперед, о днях победы. Нет, не просто вера, не просто надежда, а глубочайшая, несокрушимая уверенность сообщала этим двум молодым лицам такое выражение покоя, такой внутренний свет. Это была уверенность, которая вела нашу молодежь и не позволяла ей поддаваться усталости, горю, сомнениям даже в самые тяжкие времена войны.

Но мне тогда невольно думалось еще и о другом. О том, что не дало мне их забыть, что напоминает мне о них каждую весну, когда я вижу на деревьях еще даже не зеленый пушок нераскрывшихся почек, а словно бы предчувствие листьев, которое уже меняет силуэт дерева, форму веток и внятно говорит о весне.

Глядя, как они идут, с руками, полными самых ранних чистейших лазоревых цветов, мне казалось, что сквозь огонь и бури с этим цветочным даром они устремились навстречу жизни, которая вернется. Навстречу победе, дням, которые расцветут после бури. Ведь они несли с собой самое прекрасное, что есть на земле: свою молодость, свои надежды, ясную улыбку, несокрушимую веру.

Не знаю, где они теперь. Быть может, память о них сгорела в огне войны. Быть может, дети, которые играют сейчас в парке, счастливы благодаря им. Быть может, деревья, которые мы сажаем теперь на улицах Москвы, будут украшать нашу столицу благодаря им. Ведь они были только двумя из многих тысяч, которые пошли сражаться за свободу наших детей, за зелень наших городов и сел, за пшеничные поля нашей родины.

А может быть, этот юноша ведет сегодня колонну, проходящую по Красной площади, быть может, эта девушка дала обязательство собрать небывалый еще урожай в своем колхозе. Быть может, это их голоса раздаются сегодня в хоре, поющем могучую песню о Советском Союзе…

Они были такими, как все.

Но каждую весну я не могу не думать о них. О советском юноше и советской девушке, которые принесли в дар родине свою молодость, силу, веру, красоту души. О советской молодежи, рожденной в стране социализма, воспитанной в прекраснейшей из стран мира. О советской молодежи, которая борется за славу своей святой родины всегда и везде – на поле битвы и в повседневном труде, делая ее все более прекрасной, все более могущественной.

1948


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю