Текст книги "Роб Рой (др. изд.)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА XXIX

Не лиры звон – волынка красит горы,

Мак-Лина клич и посвист Мак-Грегора.

Ответ Джона Купера Аллану Рэмзи

Я остановился у входа в стойло, если можно было так назвать то место, где стояли кони вместе с козами, птицей, свиньями и коровами, – под одной крышей с жилым домом; но, впрочем (утонченность, неведомая прочим жителям деревни и приписываемая, как я узнал позднее, непомерной спеси Джини Мак-Алпайн, нашей хозяйки), это помещение имело отдельный вход, помимо того, которым пользовались ее двуногие постояльцы. При свете факела я разобрал следующие строки, написанные на сыром, скомканном и грязном клочке бумаги и адресованные: «Мистеру Ф.О., молодому саксонскому джентльмену, в его почтенные руки». Письмо гласило:

«Сэр, коршуны вылетели на охоту, так что я не могу свидеться с вами и моим уважаемым родичем, б. Н. Д., в клахане Эберфойл, как я намеревался. Прошу вас по возможности избегать излишнего общения с теми, кого вы тут застанете: это чревато неприятностями. Особе, которая передаст вам письмо, можно довериться; она проводит вас в то место, где я, с Божьей помощью, смогу безопасно встретиться с вами, если вы и мой родич захотите навестить мой бедный дом, где я, назло врагам, могу оказать все то гостеприимство, какое оказывает шотландец, и где мы торжественно выпьем за здоровье некоей Д.В. и потолкуем об известных вам делах, в которых надеюсь посодействовать вам. Засим остаюсь, как говорится между джентльменами, готовый к услугам

Р.М.Г».

Я был сильно огорчен содержанием письма: оно, очевидно, отдаляло и место и срок той помощи, которую я рассчитывал получить от Кэмбела. Но все же утешительно было знать, что он по-прежнему готов мне помочь, а без него я не надеялся вернуть бумаги отца. Поэтому я решил следовать его наставлениям и, соблюдая всемерную осторожность по отношению к постояльцам, при первом же удобном случае добиться от хозяйки указаний, как мне увидеться с этой загадочной личностью.

Ближайшей моей задачей было разыскать Эндрю Ферсервиса. Несколько раз я окликал его по имени, заглядывал во все углы стойла, рискуя поджечь строение, – и поджег бы, если бы две-три охапки сена и соломы не тонули в изобилии мокрой подстилки и навоза. Наконец на мои настойчивые призывы: «Эндрю Ферсервис! Эндрю! Болван! Осел! Где ты?» – прозвучало еле слышное «Здесь!», такое заунывное, точно и впрямь стонал сам Брауни. Я пошел на голос и пробрался в угол хлева, где, притулившись за бочкой с перьями всех птиц, погибших на благо обществу в течение последнего месяца, сидел отважный Эндрю. Отчасти силой, отчасти приказаниями и уговорами я заставил его выйти на свежий воздух. Первые слова его были:

– Я честный человек, сэр.

– Какой дьявол спрашивает о вашей честности? – сказал я. – И на что она сейчас далась? Мне надо, чтоб вы пошли и прислуживали нам за ужином.

– Да, – повторил Эндрю, едва ли понимая толком, что я ему говорю, – я честный человек, сколько бы мистер Джарви ни порочил меня. Правда, я, как и многие грешники, слишком привержен душою к миру и благам мирским, но все же я честный человек, и хоть я говорил, что брошу вас на болоте, но на самом деле, видит Бог, я совсем не собирался вас бросать и говорил просто так – как люди, когда торгуются, мелют всякий вздор, чтобы выговорить побольше в свою пользу. Я очень люблю вашу честь, даром что вы молоды, и не расстался бы с вами так легко.

– К чему вы клоните, черт возьми? – перебил я. – Ведь, кажется, все много раз улаживалось к вашему удовольствию. Или нет? Неужели вы каждый час будете ни с того ни с сего грозить мне уходом?

– Да, но до сих пор я говорил о расчете только для фасона, – ответил Эндрю, – а теперь дело серьезное. Ни за какие блага в мире не поеду я с вашей честью ни шагу дальше; а послушали бы вы моего глупого совета, так вы бы и сами решили, что лучше отступиться от своего слова, чем продолжать путь. Я искренне вас уважаю, и я уверен, вас и друзья похвалили бы, когда бы вы оставили шалые затеи и зажили спокойно и разумно. Я никак не могу сопровождать вас дальше, даже если бы знал, что без проводника и советника вы заплутаетесь и погибнете в пути. Ехать в страну Роб Роя – значит просто искушать провидение.

– Роб Роя? – повторил я с удивлением. – Я с таким не знаком. Что это за новые плутни, Эндрю?

– Тяжело, – молвил Эндрю, – очень тяжело, когда человек говорит святую правду, а ему не верят, и только потому, что раз-другой он сказал лишнее и немного приврал по нужде. Вам не к чему спрашивать, кто такой Роб Рой, – свирепейший грабитель и разбойник (прости Господи! Нас, надеюсь, никто не слышит), – раз у вас лежит в кармане его письмо. Я слышал, как один из молодцов просил эту чертову каргу, нашу хозяюшку, передать вам записку. Они думали, что я не понимаю их тарабарщину; говорить по-ихнему я и впрямь не горазд, но когда другие говорят при мне, могу разобрать, о чем идет речь. Я не думал вам об этом докладывать, но со страху иной раз выложишь многое, что лучше б держать про себя. Ох, мистер Фрэнк, все сумасбродство вашего дяди и все бесчинства его сыновей ничто перед этим! Пейте мертвую, как сэр Гилдебранд; начинайте каждое Божье утро чаркой водки, как сквайр Перси; затевайте драки, как сквайр Торнклиф; распутничайте с девчонками, как сквайр Джон; играйте, как Ричард; вербуйте души папе и дьяволу, как Рэшли; блудите, бесчинствуйте, нарушайте воскресный отдых и служите папе, как все они вместе, – но – Боже милостивый! – пожалейте свою молодую жизнь, не ездите к Роб Рою!

Тревога Эндрю была слишком искренней, я не мог заподозрить его в притворстве. Но я сказал ему только, что намерен заночевать здесь, в корчме, и хочу, чтоб он присмотрел за конями. А что до всего остального, то я приказываю ему соблюдать строжайшее молчание о предмете его беспокойства; сам же он может положиться, что я не пойду на опасное дело, не приняв надлежащих мер. Он с сокрушенным видом побрел за мною в дом, процедив сквозь зубы:

– Надо б о людях сперва позаботиться, потом уже о лошадях: у меня за весь день не было во рту ничего, кроме жесткой ножки старой болотной курицы.

Гармоническое согласие в обществе, по-видимому, несколько нарушилось, пока меня не было, потому что я застал мистера Галбрейта и моего друга бэйли в разгаре спора.

– Не желаю слушать такие речи, – говорил мистер Джарви, когда я вошел, – ни о герцоге Аргайле, ни о Кэмбелах. Герцог – достойный человек и большой государственный ум, он гордость своей страны, друг и покровитель глазговской торговли.

– Я ничего не скажу против Мак-Каллумора и Слиох-нан-Диамида, – усмехнулся малорослый горец. – Я живу по ту сторону Гленкро, так что мне не приходится ссориться с Инверэри.

– Наш лох никогда не видел лимфады Комилов note 83Note83
  Лимфадой называлась галера, которую Аргайлы и другие роды из клана Кэмбелов (Комилов) носили в своих гербах. (Прим. автора.)


[Закрыть], – сказал высокий горец. – Я могу говорить, что думаю, никого не опасаясь. Я ставлю Комилов не выше, чем Кованов, и можете передать Мак-Каллумору, что Аллан Иверах это сказал. Отсюда до Лохоу – кричи, не докричишься. note 84Note84
  Лохоу и прилегающие к нему округи составляли исконные земли Кэмбелов. Выражение «До Лохоу – кричи, не докричишься» вошло в поговорку. (Прим. автора.)


[Закрыть]

Мистер Галбрейт, на которого многократные тосты уже оказывали свое действие, с силой хлопнул ладонью по столу и сказал сурово:

– За этой семьей – кровавый долг, и когда-нибудь она его заплатит. Кости верного и доблестного Грэма давно вопиют в гробу о мести герцогам Обмана и их приспешникам. В Шотландии если было предательство, в нем всегда замешан был кто-нибудь из Комилов; и теперь, когда победила неправая сторона, кто, как не Комилы, ратует за полное принижение правой? Но такой порядок долго не простоит, и придет пора наточить железную деву note 85Note85
  Примитивная гильотина, которой пользовались некогда в Шотландии. (Прим. автора.)


[Закрыть], чтоб рубить головы кому надо. Я надеюсь увидеть, как старая, ржавая красотка примется опять за кровавую жатву.

– Стыдно вам, Гарсхаттахин! – воскликнул бэйли. – Стыдно, сэр! Зачем говорить такие вещи в присутствии блюстителя закона и нарываться самому на неприятности? Как вы предполагаете содержать семью и расплачиваться с кредиторами (со мною и с другими), если вы и впредь будете вести такую безрассудную жизнь, которая непременно навлечет на вас кару закона к большому ущербу для всех, кто с вами связан?

– Черт побери моих кредиторов, – возразил доблестный Галбрейт, – и вас заодно, если вы из той же породы! Говорю вам, скоро водворится другой порядок, и Комилы не будут у нас так высоко заносить голову и посылать своих собак туда, куда не смеют сунуться сами; не будут покрывать воров, и убийц, и гонителей, поощряя их разорять и грабить более достойных людей и более честные кланы, чем их собственный.

Мистер Джарви был весьма расположен продолжать спор, но вкусный запах тушеной оленины, которую хозяйка в ту минуту поставила перед нами, оказался таким могущественным примирителем, что бэйли с великим рвением склонился над тарелкой, предоставив новым знакомцам вести прения между собой.

– Истинная правда, – сказал высокий горец, которого, как я узнал, звали Стюартом, – нам не надо было бы хлопотать и трудиться, устраивать тут совещания о том, как бы нам расправиться с Роб Роем, если бы Комилы не укрывали его. Я вышел раз на него с отрядом в тридцать человек из нашего клана – с Гленфинласами и кое с кем из Аппинов. Мы гнали Мак-Грегоров, как гонят оленя, пока не дошли до Гленфаллохской земли, и тут Комилы поднялись и не дали нам продолжать преследование, так что все наши труды пропали даром. А я дорого дал бы, чтоб еще раз оказаться так близко от Роб Роя, как в тот день!

Как нарочно, каждый предмет, затронутый воинственными джентльменами, давал моему другу бэйли повод к обиде.

– Простите, если я выскажу прямо свое мнение, сэр, но вы, пожалуй, сняли бы с себя последнюю рубаху, чтоб находиться так далеко от Роба, как сейчас. Честное слово, мой раскаленный резак ничто в сравнении с его палашом.

– Уж лучше бы вы не поминали свой резак, или, ей-богу, я заставлю вас проглотить ваши слова и дам в придачу отведать холодной стали, чтоб они навсегда застряли в вашем горле! – И, смерив бэйли недобрым взглядом, горец положил руку на кинжал.

– Не будем заводить ссоры, Аллан, – сказал его малорослый товарищ.

– Если джентльмен из Глазго питает уважение к Роб Рою, мы, может быть, сегодня ночью покажем ему его героя в кандалах, а поутру он увидит его пляшущим на веревке: слишком долго наша страна терпела от него, и песня его спета. Пора нам, Аллан, идти к нашим ребятам.

– Погодите, Инверашаллох, – сказал Галбрейт. – Помните, как это говорится. «Месяц светит», – сказал Беннигаск. «Еще по пинте», – ответил Лесли. Не вредно б и нам распить еще по чарке.

– Довольно мы выпили чарок! – возразил Инверашаллох. – Я всегда готов распить кварту асквибо или водки с порядочным человеком, но черт меня подери, если я выпью лишнюю каплю, когда наутро предстоит дело. И, по моему скромному разумению, Гарсхаттахин, вам пора подумать о ваших всадниках и привести их сюда, в клахан, до рассвета, чтобы нам не ударить лицом в грязь.

– Какого дьявола вы так спешите? – сказал Гарсхаттахин. – Обед и обедня еще никогда не мешали делу. Предоставили бы мне всем распоряжаться, я б ни за что не стал звать вас из ваших горных трущоб нам на подмогу. Гарнизон и наши собственные всадники без труда изловили бы Роб Роя. Вот эта рука, – сказал он, сжав кулак, – повалила б его наземь и не просила бы у горца помощи.

– Что ж, вы могли бы нас и не тревожить, – сказал Инверашаллох. – Я не прискакал бы сюда за шестьдесят миль, когда бы за мной не послали. Но, с вашего позволения, я посоветовал бы вам придержать язык, если вы желаете успеха. Над кем гроза, тому, говорят, долго жить; так и с тем, кого нам с вами называть излишне. Птицу не изловишь, кидая в нее шапкой. И так уже джентльмены узнали многое, чего бы им не довелось услышать, если б водка не была слишком крепкой для вашей головы, майор Галбрейт. Нечего вам заламывать шляпу и заноситься передо мной, любезный, потому что я этого не потерплю.

– Я уже сказал, – произнес Галбрейт с торжественной пьяной спесью, – я уже сказал, что этой ночью я больше не буду ссориться ни с гладким сукном, ни с тартаном. Когда исполню служебный долг, я охотно подерусь и с вами и с любым горцем или горожанином, но пока долг не выполнен – ни за что! Однако пора бы явиться сюда красным курткам. Если бы требовалось напакостить королю Иакову, нам не пришлось бы их долго ждать, а когда нужно оградить спокойствие страны, они, как добрые соседи, не волнуются.

Он еще не договорил, как мы услышали мерный шаг пехотного отряда, и в комнату вошел офицер, за которым следовали два-три ряда солдат. Офицер заговорил на чистом английском языке, который приятно ласкал мой слух, уже привыкший к разнообразным говорам Верхней и Нижней Шотландии:

– Вы, я полагаю, майор Галбрейт, командир эскадрона леннокской милиции, а эти два горца – те шотландские джентльмены, с которыми я должен встретиться на этом месте?

Те ответили утвердительно и предложили офицеру закусить и выпить, но он отклонил приглашение:

– Я и так опоздал, джентльмены, и хочу наверстать упущенное время. Мне дан приказ на розыск и арест двух лиц, виновных в государственной измене.

– Здесь мы умываем руки, – сказал Инверашаллох. – Я пришел сюда со своими людьми воевать с рыжим Мак-Грегором, убившим моего семиюродного брата Дункана Мак-Ларена из Инверненти note 86Note86
  Это, как явствует из введения к повести, анахронизм: Мак-Ларен, приверженец вождя Аппина, был убит Мак-Грегорами в 1736 году – следовательно, уже после смерти Роб Роя. (Прим. автора.)


[Закрыть], но я не желаю трогать честных джентльменов, разъезжающих по своим личным делам.

– И я не желаю, – подхватил Иверах.

Майор Галбрейт принял торжественный вид и, предварив свою речь икотой, заговорил в таком смысле:

– Я ничего не скажу против короля Георга, капитан, ибо случилось так, что я уполномочен действовать от его имени. Но если одна служба хороша, это не значит, сэр, что другая плоха, и для многих имя «Иаков» звучит не хуже, чем имя «Георг». Один – король, сидящий на престоле, другой – король, который по праву мог бы сидеть на престоле; по-моему, честный человек может и должен соблюдать верность им обоим, капитан. Но пока что я разделяю мнение лорда-наместника, как подобает офицеру милиции и доверенному лицу, а говорить о государственной измене – значит терять напрасно время: меньше будешь говорить, скорее сделаешь дело.

– С грустью смотрю, на что вы употребили ваше время, сэр, – ответил англичанин (и в самом деле, в рассуждениях честного джентльмена чувствовался сильный привкус выпитых им напитков), – а хотелось бы, сэр, чтобы вы при таких серьезных обстоятельствах распорядились им иначе. Я посоветовал бы вам поспать часок. Джентльмены тоже из вашей компании? – добавил он, глядя на бэйли и на меня.

Занятые уничтожением ужина, мы даже и не оглянулись на офицера, когда он вошел.

– Путешественники, сэр, – сказал Галбрейт, – мирные люди – плавающие и путешествующие, как значится в молитвеннике.

– Согласно предписанию, – сказал капитан, взяв светильник, чтоб лучше нас разглядеть, – я должен арестовать одного пожилого и одного молодого человека, и мне кажется, эти джентльмены подходят под приметы.

– Осторожней, сэр, – сказал мистер Джарви. – Ни ваша красная куртка, ни шляпа с галуном не защитят вас, если вы нанесете мне оскорбление. Я вас привлеку к двойной ответственности: за клевету и за неправильный арест. Я свободный гражданин и член магистрата города Глазго; меня зовут Никол Джарви, как звали до меня моего отца. Я бэйли и с гордостью ношу это звание, а мой отец был деканом.

– Он был пуританским псом, – сказал майор Галбрейт, – и сражался против короля у Босуэл-бриджа.

– Он платил по своим обязательствам, мистер Галбрейт, – сказал бэйли, – и был честнее той особы, которую носят ваши ноги.

– Некогда мне слушать разговоры! – сказал офицер. – Я решительно должен буду задержать вас, джентльмены, если вы не предъявите свидетельства, что вы – верноподданные короля.

– Я требую, чтоб меня препроводили к каким-либо гражданским властям, – сказал бэйли, – к шерифу или мировому судье. Я не обязан отвечать каждой красной куртке, которая вздумает докучать мне вопросами.

– Хорошо, сэр, я буду знать, как мне с вами обойтись, если вы не захотите говорить. А вы, сэр? – обратился он ко мне. – Как ваше имя?

– Фрэнсис Осбалдистон, сэр.

– Как, сын Гилдебранда Осбалдистона из Нортумберленда?

– Нет, сэр, – перебил бэйли, – сын великого Уильяма Осбалдистона из торгового дома «Осбалдистон и Трешем» на Журавлиной улице в Лондоне.

– Боюсь, сэр, – сказал капитан, – ваше имя только усиливает подозрение против вас. Я вынужден потребовать, чтоб вы передали мне все находящиеся при вас документы.

Я заметил, что горцы тревожно переглянулись, услышав сделанное мне предложение.

– Мне, – сказал я, – нечего передавать.

Офицер приказал обезоружить и обыскать меня. Сопротивляться было бы безумием. Я сдал оружие и подчинился обыску, который произвели со всею учтивостью, какая при этом возможна. При мне не нашли ничего, кроме записки, полученной мною в тот вечер через хозяйку.

– Это совсем не то, чего я ждал, – сказал офицер, – но и это дает мне веские основания вас задержать. Я уличаю вас в письменных сношениях с разбойником, стоящим вне закона, Робертом Мак-Грегором Кэмбелом, который так долго был чумою здешних мест. Что вы скажете в объяснение?

– Шпионы Роба, – сказал Инверашаллох. – Вздернем их на первом же дереве, они этого вполне заслуживают.

– Мы едем за своим добром, джентльмены, – сказал бэйли, – за своею собственностью, случайно попавшей в его руки: нет, надеюсь, такого закона, чтобы человеку запрещалось беречь свою собственность.

– Как попало к вам это письмо? – сказал, обратясь ко мне, офицер.

Я не желал выдавать бедную женщину, которая передала мне записку, и промолчал.

– Вам что-нибудь известно об этом, любезный? – сказал офицер, глядя на Эндрю, у которого после брошенной горцем угрозы челюсти стучали, как кастаньеты.

– Да, я знаю все… Тут вертелся один шелудивый горец; он-то и передал письмо длинноязыкой ведьме, здешней хозяйке. Я могу присягнуть, что мой господин ничего об этом не знал. Но он собирался ехать в горы повидаться с Робом. Ох, сэр, вы проявите истинное милосердие, если отрядите несколько ваших солдат проводить его обратно в Глазго, хочет он того или нет. А мистера Джарви можете задержать подольше, он в состоянии уплатить любой штраф, какой вы на него наложите, – так же, впрочем, как и мой господин. А я только бедный садовник, вам со мною и возиться-то не стоит.

– Я думаю, – сказал офицер, – самое лучшее будет отправить их под конвоем в гарнизон. Они, очевидно, состоят в тесных сношениях с неприятелем, и я отнюдь не желаю нести ответственность, отпустив их на свободу. Джентльмены, вы должны считать себя моими пленниками. С наступлением рассвета я отправлю вас в надежное место. Если вы те, за кого себя выдаете, это тут же выяснится и особого беспокойства для вас не будет – вас только продержат под арестом день-другой. Никаких возражений я слушать не могу, – добавил он, отвернувшись от мистера Джарви, который раскрыл было рот, чтобы что-то ему сказать, – моя служба не оставляет мне времени на праздные препирательства.

– Прекрасно, сэр, прекрасно, – сказал бэйли, – дудите на вашей дудке! Но как бы не пришлось вам затанцевать под мою, не доиграв плясовую.

Между офицером и горцами началось тревожное совещание, но они говорили так тихо, что невозможно было уловить, о чем шла речь. Договорившись, все четверо вышли из дому. Когда дверь захлопнулась за ними, бэйли высказался таким образом:

– Это горцы из западных кланов и такие же головорезы, как их соседи, если верить всему, что рассказывают; и все-таки, вы видите, их привели от границ Аргайлшира воевать с бедным Робом – сводить счеты по старой вражде с ним и его родом. За ними Грэмы, Бьюкэнаны, лэрды из Леннокса – все на конях и все отлично вооружены. Их ссора всем известна, и винить их я не могу – никто не любит терять своих коров; а солдаты тоже люди подневольные – куда послали, туда иди. К тому времени, когда солнце встанет над холмами, бедному Робу дела будет по горло. Конечно, не годится члену магистрата желать чего-нибудь незаконного, но черт меня возьми, если я не порадуюсь от всей души, когда услышу, что Роб всех их проучил!

ГЛАВА XXX

Генерал!

Я вас прошу, взгляните на меня,

В лицо глядите – в женское лицо…

На нем приметен страх? Иль тень боязни?

Иль бледность? Бледность – да, но лишь от гнева,

Что я у вас во власти.

«Боадицея»

Нам разрешили поспать остаток ночи со всеми удобствами, какие доставляла убогая обстановка корчмы. Бэйли, утомленный дорогой и последующими приключениями и менее моего обеспокоенный нашим арестом, который лично ему грозил лишь временными неудобствами, а может быть, и менее взыскательный, чем я, к чистоте и благопристойности ложа, завалился на одну из коек, и вскоре я услышал его громкий храп. Моим же отдыхом был лишь тревожный сон, одолевавший меня, когда я склонял голову на стол. В течение ночи я подметил, что в движении солдат проявлялась какая-то неуверенность. Солдаты отсылались как будто на разведку и возвращались, не получив, очевидно, нужных сведений. Командир был явно встревожен и в нетерпении снова отряжал в разведку по два, по три человека; некоторые из них, как я заключил из того, что нашептывали друг другу оставшиеся, не возвращались в клахан.

Брезжило утро, когда капрал и два солдата ворвались в хижину, с торжеством волоча за собою горца, в котором я тотчас узнал старого моего знакомца, бывшего тюремного привратника. Мистер Джарви, разбуженный шумом, сделал тотчас то же открытие и воскликнул:

– Господи помилуй! Они захватили бездельника Дугала! Капитан, я представлю поручительство, вполне достаточное поручительство за бездельника Дугала.

В ответ на это предложение, несомненно, подсказанное бэйли благодарностью за давешнее выступление горца в его защиту, капитан только посоветовал мистеру Джарви думать о собственных делах и помнить, что он сам сейчас под арестом.

– Беру вас в свидетели, мистер Осбалдистон, – сказал бэйли, которому, вероятно, лучше были знакомы правила гражданского судопроизводства, нежели военного, – беру вас в свидетели, что он отклонил верное поручительство. По-моему, бездельник Дугал может начать процесс о неправильном аресте и требовать возмещения убытков по акту от тысяча семьсот первого года; я сам прослежу, чтобы суд не отказал бездельнику.

Офицер, которого, как я узнал, звали Торнтоном, не обращая внимания на угрозы и требования бэйли, подверг Дугала обстоятельному допросу о его жизни и знакомствах, и пленник, хотя и с явной неохотой, вынужден был все же сознаться, что он знает Роб Роя Мак-Грегора; что виделся с ним в течение последнего года, в течение последних шести месяцев, в этом месяце, на этой неделе, и наконец – что он расстался с ним час назад. Подробности эти выжимались из пленника точно капли крови, и, по всей видимости, их исторгали только повторные угрозы капитана Торнтона вздернуть его на ближайшем дереве, если он не даст прямого ответа и точных указаний.

– А теперь, друг мой, – сказал офицер, – извольте сообщить мне, сколько человек имеет сейчас при себе ваш господин.

Дугал смотрел во все стороны, только не на допрашивающего, и начал, запинаясь:

– Она сейчас не может знать точно…

– Гляди мне в глаза, шотландская собака, – сказал офицер, – и помни, что твоя жизнь зависит от твоего ответа! Сколько негодяев было под командой у разбойника, когда ты с ним расстался?

– О, не больше как шесть негодяев, когда я ушел.

– А где остальные бандиты?

– Пошли войной с помощником командира на западных молодцов.

– На западные кланы? – переспросил капитан. – Гм, похоже на правду. А по какому гнусному делу отрядил он тебя?

– Посмотреть, что делает здесь в клахане ваша честь и шентльмены красные куртки.

– Бездельник все-таки в конце концов оказался предателем, – сказал бэйли, понемногу придвигавшийся ко мне и теперь стоявший за моей спиной. – Хорошо, что я не вошел в расход ради него.

– А теперь, мой друг, – сказал капитан, – давайте договоримся. Вы признались, что вы шпион, – значит, вас следует повесить на ближайшем дереве; но если вы мне окажете услугу, я отплачу вам тем же. Будь любезен, Доналд, провести меня и небольшой отряд моих людей к тому месту, где ты оставил своего господина: я хочу сказать ему несколько слов по важному делу; а потом я отпущу тебя на все четыре стороны и дам тебе в придачу пять гиней.

– Ох, ох! – воскликнул Дугал в отчаянии и смятении. – Она не может это сделать, не может! Лучше пусть она висит на дереве!

– Хорошо, ты будешь повешен, друг мой, – сказал офицер, – и да падет твоя кровь на твою собственную голову. Капрал Крэмп, возьмите на себя обязанности провост-маршала и кончайте с ним!

Капрал встал против бедного Дугала и начал неторопливо вязать из найденной им в доме веревки внушительную петлю. Затем он накинул ее на шею преступника и с помощью двух солдат проволок Дугала до порога, когда страх неминуемой смерти одержал верх и вырвал у несчастного крик:

– Стойте, шентльмены, стойте! Сделаю, как приказала его честь! Стойте!

– Бездельника еще не убрали? – сказал бэйли. – Сейчас он больше чем когда-либо заслуживает петли! Кончайте с ним, капрал! Почему вы его не уводите?

– Я глубоко убежден, почтенный джентльмен, – сказал капрал, – что если бы вас самого вели на виселицу, вы, ей-богу, не стали бы нас торопить!

Этот побочный диалог помешал мне расслышать, что произошло между пленником и капитаном Торнтоном, но я уловил, как первый прохныкал еле слышно:

– И вы меня не попросите идти дальше? Только показать, где стоит Мак-Грегор? Ох-ох-ох!

– Тише, негодяй, не орать! Да. Даю тебе слово, я не попрошу тебя идти дальше. Капрал, постройте людей перед домами и выведите этим джентльменам их лошадей: нам придется взять их с собой. Я не могу оставить здесь при них ни одного человека. Идите, ребята, становитесь под ружье.

Солдаты засуетились и приготовились выступать. Нас в качестве пленников повели бок о бок с Дугалом. Когда мы выходили из хибарки, я слышал, как наш товарищ по плену напомнил капитану о пяти гинеях.

– Вот они, – сказал офицер, положив золото ему на ладонь. – Но смотри, если ты вздумаешь повести меня не той дорогой, я размозжу тебе голову собственной рукой.

– Этот бездельник, – сказал бэйли, – еще хуже, чем я думал: корыстная и вероломная тварь! О, мерзкий блеск наживы, обольщающий человека! Мой отец, декан, говорил, бывало: больше душ убито серебряной монетой, чем тел обнаженным мечом.

Подошла хозяйка и потребовала уплаты, включая в счет и то, что было выпито и съедено майором Галбрейтом с его друзьями-горцами. Английский офицер стал возражать, но миссис Мак-Алпайн объявила, что она полагалась только на честное имя офицера, упоминаемое между ними, а иначе не поставила бы им ни одной стопки. Увидит ли она когда-нибудь мистера Галбрейта, неизвестно – может, да, может, нет, – но она знает наверное, что получить с него свои деньги ей уже не придется, она – бедная вдова и живет только на то, что платят постояльцы.

Капитан Торнтон положил конец ее сетованиям, уплатив по счету сполна, что составило лишь несколько английских шиллингов, хотя та же сумма на шотландские деньги казалась весьма внушительной. Щедрый офицер хотел было расплатиться заодно за меня и за мистера Джарви, но бэйли, пренебрегши тихим советом хозяйки «выжимать из англичан все, что можно, потому что нам от них достаточно приходится терпеть», потребовал формальной справки, какая доля расхода падала на нас, и соответственно заплатил. Капитан воспользовался случаем принести нам извинение за арест: если мы благонамеренные подданные, сказал он, мы не обидимся, что нас дня на два задержали, когда это понадобилось для королевской службы, а если нет, то он только исполнил свой долг.

Мы вынуждены были принять извинение, раз отклонять его было бесполезно, и вышли из дому, чтобы сопровождать отряд в походе.

Вовек не забуду, с каким отрадным чувством переменил я продымленный, душный воздух темной шотландской хижины, где мы так неуютно провели ночь, на живительную прохладу утра; яркие лучи восходящего солнца падали из шатра лиловых и золотых облаков на такую романтически-прекрасную картину, какая никогда до той поры не радовала моих глаз. Слева лежала долина, где в своем пути на восток катился Форт, огибая красивый одинокий холм с гирляндами лесов. Справа, среди буйных зарослей, пригорков, скал, лежало широкое горное озеро; дыхание утреннего ветра курчавило на нем легкие волны, и каждая сверкала на бегу под лучами солнца. Высокие холмы, утесы, косогоры с колыхавшимися на них несажеными березовыми и дубовыми рощами образовали кайму у берегов пленительной водной глади и, так как листва перешептывалась с ветром и блистала на солнце, сообщали картине одиночества движение и жизнь. Только человек казался еще более приниженным среди этого ландшафта, где каждая обыденная черта природы дышала величием. Десять-двадцать убогих лачуг (буроков, как назвал их бэйли), составлявших поселок, именуемый клаханом Эберфойл, были сложены из булыжника, скрепленного вместо извести глиной, и покрыты дерном, бесхитростно положенным на перекладины из нетесаных бревен – березовых и дубовых, срубленных в окрестных лесах. Кровли так низко спускались к земле, что мы, по замечанию Эндрю Ферсервиса, могли бы прошлой ночью проехать по поселку и не заметить его, пока наши лошади не провалились бы где-нибудь в трубу.

Мы видели, что лачуга миссис Мак-Алпайн при всем своем убожестве была много лучше всех других домов в поселке, и смело скажу (если после моего описания у вас возникла охота посмотреть на нее): едва ли в наши дни вы нашли бы в ней значительные улучшения, потому что шотландцы не так-то быстро вводят у себя какие-нибудь новшества, хотя бы и полезные. note 87Note87
  Не знаю, как обстояло дело во времена мистера Осбалдистона, но могу заверить читателя, которому пришла бы охота посетить места этих романтических приключений, что в клахане Эберфойл имеется в настоящее время очень уютная маленькая гостиница. Если же он к тому же любитель шотландской старины, его сугубо привлечет сообщение, что он окажется в близком соседстве с преподобным доктором Патриком Грэмом, эберфойлским священником-нонконформистом, чья любезная словоохотливость, когда речь заходит о шотландских древностях, немного уступает громадному запасу собранных им легенд и сказаний. (Примечание на рукописи.) По слухам, почтенный церковнослужитель умер несколько лет тому назад. (Прим. автора.)


[Закрыть]

Обитатели этих убогих жилищ всполошились при нашем отъезде, и когда наш отряд в двадцать человек перед выступлением выстраивался в ряды, старые ведьмы поглядывали на нас в приоткрытые двери лачуг. Когда эти сивиллы высовывали свои седые головы, наполовину покрытые тугими фланелевыми чепцами, и хмурили косматые брови, и поднимали длинные костлявые руки со странными жестами и ужимками, и перекидывались замечаниями на гэльском языке, мне вспоминались ведьмы из «Макбета» и чудилось, что лицо каждой старой карги отмечено коварством вещих сестер. Выползали и маленькие дети: одни совсем голые, другие кое-как прикрытые лоскутами клетчатого сукна; они хлопали в крошечные ладошки и скалили зубы на английских солдат с выражением ненависти и злобы, не по годам глубокой. Меня особенно поразило, что среди жителей клахана, многолюдного при небольших его размерах, совсем не видно было мужчин – ни даже мальчиков десяти – двенадцати лет; и мне, естественно, пришло на ум, что от мужчин, мы, пожалуй, получим в дороге более ощутимые доказательства той ненависти, что тлела на лицах вокруг и пробуждала ропот женщин и детей.