Текст книги "Легенда о Монтрозе"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава IV

Граф Ментейт и Аллан Мак-Олей угощали сэра Дункана Камбеля в небольшой комнате, вдали от прочих гостей. Сэр Дункан горячо уговаривал своих собеседников бросить опасное предприятие.

– Жребий наш брошен, сэр Дункан! – с мрачным видом вскричал Аллан. – Участь наша решена помимо нашей воли! Разве можно избегнуть того, чему суждено быть?

Дверь в эту минуту растворилась, и в комнату вошла Аннота Ляйль с арфою в руках. Воспитанная среди горцев, она не была застенчива, и вошла просто и бесцеремонно. Старомодный наряд Анноты был не только хорош, но даже роскошен. Смеясь и краснея, она сказала, что Мак-Олей приказал спросить, не угодно ли им послушать музыки?

Сэр Дункан Камбель с удивлением и любопытством посмотрел на прелестную девушку.

– Неужели, – шепотом сказал он Аллану, – это домашняя артистка вашего брата?

– Нет, – торопливо, но вместе с тем и нерешительно отвечал Аллан, – она наша близкая родственница и воспитана как дочь нашего отца.

Он встал и, предложив Анноте стул, начал потчевать ее всем, что стояло на столе. Сэр Камбель продолжал пристально и с особенным участием всматриваться в девушку, которая, настроив арфу, запела балладу.

Граф Ментейт не без удивления заметил, что пение Анноты производило необыкновенное впечатление на сэра Камбеля, черты лица которого совершенно преобразились и на глазах появились даже слезы. Когда замер последний звук ее голоса, он поднял голову и хотел что-то сказать, но в эту минуту в комнату вошел хозяин дома.

Ангусу Мак-Олею дано было поручение, выполнить которое ему было нелегко. Он должен был сказать Камбелю, что человек, назначенный ему сопутствовать, ждет его, и что все готово к его отъезду. Сэр Дункан вскочил с негодованием.

– Не думал я, – вскричал он, – чтобы Ангус Мак-Олей не постыдился в угоду саксонцу сказать рыцарю Арденвуру, что ему пора оставить его замок, когда не осушено еще и по другой чарке! Но, прощайте, сэр! Благодарю вас, граф Ментейт, и вас, Аллан, за угощение, а вам, прекрасная леди, – обратился он к Анноте, – честь и слава! Вы сумели извлечь влагу из источника, давно уже высохшего.

Он вышел из комнаты и приказал позвать своих слуг. Ангус Мак-Олей, встревоженный упреком в негостеприимстве, не пошел провожать сэра Дункана, который сел на лошадь без хозяина и выехал из замка в сопровождении шести человек своей свиты и ротмистра Дольгетти. Всадники проехали к небольшой морской гавани, где сели на небольшое судно и отплыли, погоняемые попутным ветром. На другой день, рано по утру ротмистра разбудили, объявив ему, что судно подошло к стенам замка Дункана Камбеля. Выйдя на палубу, Дольгетти увидал мрачный и гордый замок Арденвур. По словам окружающих сэр Дункан уже был на стенах замка, но ротмистра не допустили выйти на берег без его разрешения. Вскоре от стен замка отчалила лодка для доставки в замок уполномоченного Монтроза. Чтобы попасть с судна на берег, можно было обойтись и без лодки, но двое гребцов, не смотря на сопротивление Дольгетти, посадили его на спину третьему, и пройдя тину, высадили на берег у скалы, на которой стоял замок.

Дольгетти тотчас же вырвался у них из рук и заявил, что шагу не ступит вперед, пока не увидит на суше своего Густава. Выглянувший из входного отверстия в замок, сэр Дункан разрешил сомнения ротмистра, давши честное слово, что Густав будет доставлен в замок.

Ротмистра повели по темной лестнице на верх и наконец вывели на двор замка.

– Замок ваш, – сказал Дольгетти, сэру Дункану, – по вашему мнению превосходно защищен; но мы, военные люди, говорим: «где море, там есть сторона незащищенная!» и потому замок ваш нельзя назвать неприступным, или, как говорят французы, imprenable.

Хотя сэр Дункан и мастерски умел скрывать свои чувства, но в эту минуту не мог скрыть неудовольствия. Он надеялся поразить неприступностью своего замка, и только отвечал:

– Я уверен, что замок мой никогда не очутится в критическом положении, если бы даже сам ротмистр Дольгетти вздумал осаждать его!

– Но все-таки, я советовал бы вам, как другу, поставить вон на том круглом холме форпост с хорошим рвом и плотиною. Кроме того я советовал бы вам…

Но сэр Дункан, не слушая советов, вышел из комнаты, куда ввел своего спутника. Дольгетти, выглянув в окно, услыхал ржание своего Густава и тотчас же направился к выходу, но в дверях был остановлен двумя горцами.

– Я вас выручу, ротмистр, – сказал подошедший сэр Дункан, – вы верно хотите взглянуть на своего любимца, ну, так идемте вместе.

Он вывел его из замка и подвел к скале, где помещалась конюшня, в которую и предложил ему самому поставить своего Густава. Когда ротмистр сделал для своего коня все, что было нужно, сэр Дункан снова свел его наверх в комнату, сказав, что звон колокола в замке даст ему знать об обеде.

Дообеденное время Дольгетти охотно употребил бы на осмотр укреплений замка, если бы горец, стоявший у дверей его с топором в руках, выразительно не показал ему, что он находится под почетным арестом. В известный час послышался звон колокола, и горец с топором в руках, пригласил его следовать за собою в залу, где был накрыт стол на четыре прибора. Сэр Дункан вошел в зал под ручку с своей женой, высокой печальной женщиной в глубоком трауре. За ними шел пастор в женевской мантии и в черной шапочке, прикрывавшей его стриженую голову. Сэр Дункан представил леди ротмистру. Ветеран мало обратил внимания на холодный поклон леди и пастора; его более занимала предстоящая ему осада огромного блюда, благоухавшего на столе. В продолжение всего обеда сэр Дункан не сказал ни единого слова, а Дольгетти не считал возможным говорить, пока нужно было действовать челюстями; но когда кушанья были сняты со стола, то он всем начал надоедать своими советами и замечаниями. Разговор о войне удручающим образом действовал на хозяйку дома, так что сэр Дункан просил ротмистра прекратить его и прибавил, что ему надо удалиться, чтобы окончить кое-какие дела перед завтрашней поездкой в Инверрару.

– Так ты поедешь с этим господином завтра в Инверрару? – с удивлением заметила леди. – Ужели ты забыл, что завтра годовщина нашему семейному горю?

– Разве это можно забыть? – отвечал сэр Дункан. – Но завтра необходимо отправить ротмистра в Инверрару. Впрочем я могу отправить его с письмом, а сам приеду послезавтра. Я приготовлю письмо к маркизу Аржайлю, которому объясню, кто вы и с каким поручением приехали, – обратился сэр Камбель к ротмистру. – Завтра рано утром вы отправитесь с этим письмом в Инверрару.

– Конечно я в вашей власти, сэр Камбель, – заметил Дольгетти, – но я все-таки просил бы вас объяснить в письме, что ваша собственная честь пострадает, если уполномоченному графа Монтроза нанесут какие-нибудь оскорбления.

– Находясь под моей защитой, вы можете быть спокойным за себя! – сказал сэр Дункан, вставая и приглашая разойтись.

Ротмистру последнее предложение пришлось очень не по вкусу. На столе стояли недолитые бутылки, и расстаться с ними ему не хотелось. Он налил стакан вина и осушил его за здоровье сэра Дункана и его семейства, второй стакан он поспешно выпил за здоровье леди, третий во избежание каких-либо неприятностей между сэром Дунканом и майором Дольгетти, а четвертый за всех благородных джентльменов. После этого храбрый воин согласился удалиться к себе в комнату.

Через несколько минут слуга, нечто вроде дворецкого, принес в комнату Дольгетти бутылку вина и запечатанный пакет, адресованный «высокому и могущественному владетельному маркизу Аржайлю, лорду Лорнскому».

Ротмистр любезно спросил у слуги, почему лорд Камбель не едет завтра с ним сам, и простодушный дворецкий объяснил ему, что сэр Дункан и супруга его имеют обыкновение проводить в посте и молитве день, когда толпа диких горцев внезапно ворвалась в их замок и убила четверых детей во время отсутствия сэра Дункана.

Рано утром воин наш был разбужен; закусив, он нашел лошадь свою оседланной и проводников готовыми. Ротмистр, тронувшись в путь, увидал себя окруженным шестью вооруженными горцами, под начальством офицера. Никто из горцев не говорил ни по-английски, ни по-шотландски, а ротмистр не говорил по-гаэльски. Подъехав к озеру, начальник отряда протрубил какой-то сигнал, и в ответ на него к берегу подошла большая лодка, на которую и поместились горцы и ротмистр с своим Густавом. М-р Дольгетти мог бы любоваться чудными пейзажами, открывавшимися ему и с той, и с другой стороны реки, но чувство голода отняло у него всякую охоту любоваться природой, и он с удовольствием смотрел на дымок, вившийся из труб замка, и предвкушал, что там готовится приятный для него «провиант». Наконец лодка пристала к плотине, около которой были разбросаны бедные хижины, а от них шла дорога к замку.

Местечко Инверрара носило на себе отпечаток жестокости описываемого нами времени. Улицы были обстроены жалкими хижинами, среди которых местами виднелись каменные здания. Неподалеку от мрачного замка находилась квадратная площадь, а посреди нее над подмостками возвышалась виселица с пятью качавшимися трупами. Две, три женщины сидели на подмостках и вполголоса, в страшном горе, пели панихиду по усопшим. Вероятно жители местечка привыкли к подобным картинам, потому что толпились около ротмистра и с любопытством рассматривали его, не обращая никакого внимания на виселицу.

– Смею спросить, – сказал Дольгетти, обращаясь к одному из любопытных, – за что казнили этих несчастных?

– Тут три разбойника, – отвечал горец, – а двое других оскорбили чем-то Мак-Каллум-Мора.

У ворот замка Дольгетти ожидала другая, не менее страшная картина. На сделанной в палисаде выемке была устроена плаха, на которой лежал топор, а кругом, на опилках, виднелись следы еще свежей крови. Дольгетти только что начал рассматривать страшную плаху, как начальник его конвоя дернул его за полу плаща, показав на высокий шест, на верху которого торчала голова недавно казненного человека. Улыбка горца, показавшего на голову, не понравилась ротмистру, и он увидел в ней дурное предзнаменование. У ворот замка Дольгетти соскочил с лошади, и его любимца Густава у него отобрали. Это обстоятельство опечалило ротмистра сильнее, чем печальные предчувствия при виде казненных людей. Уполномоченного ввели в комнату, вроде караульни, и приказали подождать, пока о нем доложат маркизу. В караульне было множество солдат, насмешливо и презрительно смотревших на вооруженного воина. Наконец появившийся дворецкий важно пригласил Дольгетти следовать за ним к маркизу Аржайлю. Залы, чрез которые они проходили, были полны гостей разных званий, а в одной из передних комнат стояли в две шеренги толпы слуг, одетых в ливреи фамильных цветов Аржайля – красного и желтого. У входа в приемную комнату стояла почетная стража. Глазам Дольгетти представилась зала в виде длинной галереи с цветными окнами и с стенами, украшенными фамильными портретами. В конце галереи стоял маркиз Аржайль, окруженный роскошно одетыми дворянами, между которыми были и духовные лица.

Смуглый цвет лица и морщины на лбу придавали маркизу вид серьезного и сурового человека. Это был высокий и худощавый мужчина. Не смотря на то, что в лице у него было некоторое коварство, а неприятный взор свой он обыкновенно устремлял на пол, собственный клан Аржайля обожал его, но зато другие горные племена боялись его и ненавидели.

Надо думать, что Аржайль, окружив себя блестящим дворянством и поставив почетную стражу, думал ослепить уполномоченного врага своего Монтроза. Но Дольгетти, который сиживал за одним столом с коронованными особами, нисколько не смутился и, подойдя к маркизу, отдал ему честь по-военному.

– Позвольте пожелать вам доброго утра или, лучше сказать, доброго вечера, милорд. «Beso а listed los manos», как говорят испанцы, – проговорил ротмистр.

– Кто вы, сэр, и что вам угодно? – спросил Аржайль тоном, которым желал прекратить неуместную фамильярность ветерана.

– На вопрос ваш, милорд, я отвечу вам, как отвечали мы в маршальской школе «peremtorie»…

– Расспроси, Нель, кто он и что ему надо, – сказал маркиз, обращаясь к одному из стоявших тут молодых дворян.

– Зачем же? Я избавлю джентльмена от труда расспрашивать, – продолжал ротмистр. – Я, Дугальд Дольгетти из Друмтвакета. Служил ротмистром в войсках различных держав, а теперь произведен в майоры неизвестного мне ирландского полка. Прибыл сюда со знаменем мира, парламентом от его сиятельства, могущественного лорда, графа Джемса Монтроза и других благородных приверженцев его величества короля. Да здравствует король Карл!

– Понимаете ли вы, сэр, где вы находитесь, и как опасно шутить с подобными нам людьми? – спросил маркиз.

– Я прибыл с поручением от благородного графа Монтроза, – продолжал Дольгетти, – и прошу вас прочитать его полномочие. Оно мне дано для того, чтобы я вел с вами переговоры от имени этого доблестного начальника.

Маркиз, презрительно взглянув на поданную ему бумагу с печатью, с негодованием бросил ее на стол, и затем спросил у окружающих, чего заслуживает человек, явившийся уполномоченным от бунтовщиков против государства?

– Высокой виселицы и короткой исповеди, – заметил кто-то из дворян.

– Джентльмены! – сказал Дольгетти, – прошу вас иметь в виду, что граф Монтроз жестоко отомстит вам за обиду, которая будет нанесена его парламентеру.

Присутствующие презрительно засмеялись.

– И кроме того, – продолжал он, – позвольте надеяться, что ручательство благородного джентльмена, сэра Дункана Камбеля Арденвура, в моей безопасности не останется без внимания. Нарушение законов войны в моей особе будет неизгладимым пятном для его честного имени.

Многих удивили слова Дольгетти, и они начали перешептываться.

– Разве сэр Камбель честью поручился за безопасность этого человека? – спросил один из дворян у маркиза.

– Не думаю, – отвечал маркиз, – но я не успел прочесть его письма.

– Нам бы хотелось, чтобы вы прочли его, – сказал кто-то из Камбелев. – Неужели стоит рисковать честью сэра Арденвура из-за такого дюжинного человека?

– Между тем одна мертвая муха может испортить весь целебный запас, – заметил один из духовных.

– Принимая во внимание, – заговорил опять Дольгетти, – ту пользу, которая может проистечь из ваших слов, сэр, я прощаю вам ваше неприличное сравнение меня с мухой, равно как и джентльмену в красной шапке его неуместное обозвание меня «дюжинным». Относительно же того, что сэр Камбель вызвался быть моим поручителем, вы узнаете завтра, когда он приедет.

– Если действительно сэр Дункан будет здесь завтра, – сказал один из дворян, – то право жаль заводить дело с этим беднягой.

Все обступили маркиза и видно было, что патриархальное влияние предводителей кланов было еще весьма сильно. Маркиз счел необходимым уступить заявлениям дворян и отдал приказание отвести пленника в безопасное место.

– Пленника! – вскричал ротмистр, и с такой энергией начал отбиваться от хватавших его горцев, что маркиз побледнел и взялся за рукоять сабли.

^{Дольгетти начал отбиваться от хватавших его горцев.}

Сила взяла свое, и горцы обезоружили Дольгетти, связали ему назад руки и повели по мрачным переходам к небольшой калитке, окованной железом. За этой калиткой была другая, которую отворил безобразный горец с длинной седой бородой. Глазам ротмистра представилась крутая и узкая лестница вниз. Развязав ему руки, стража толкнула его вниз и оставила на произвол судьбы.

Глава V

Ротмистр очутился в совершенной темноте и стал осторожно спускаться, но, не смотря на всю осторожность, он оступился и полетел вниз на груду чего-то мягкого, шевелящегося и издававшего какие-то звуки. Дольгетти тотчас же спросил: человек, что ли?

– Месяц тому назад был человеком, – отвечал ему грубый, сиплый голос.

– А теперь кто же? – продолжал Дольгетти. – Ну, можно ли лежать на ступеньке лестницы?

– А теперь пень с обрубленными ветвями, – отвечал тот же голос. – И пень этот скоро будет брошен в печь. А вы – солдат? Я слышал, как забряцало ваше вооружение, а теперь и вижу вас. Если вы пробудете здесь в темноте так же долго, как я, то и ваши глаза привыкнут к мраку.

– Нет, я предпочту в таком случае виселицу, солдатскую молитву и скачок с лестницы! Но какова у вас здесь пища, почтенный товарищ?

– Хлеб да вода, по одному разу в день, – отвечал голос.

– А нельзя ли мне попробовать вашего хлеба? – сказал Дольгетти.

– Кусок хлеба и вода стоят направо. Попробуйте. Я почти ничего не ем.

Дольгетти, не дожидаясь дальнейшего приглашения, нашел хлеб и тотчас же начал его грызть. Доев все до последней крошки и запив водой, ротмистр завернулся в плащ и уселся в угол, чтобы иметь возможность, как в кресле, облокотиться о ту и о другую сторону, и затем начал предлагать вопросы товарищу своего плена.

– Дорогой друг, – сказал он, – так как судьба свела нас и мы стали товарищами, то нам не мешает покороче познакомиться друг с другом. Я – Дугальд Дольгетти из Друмтвакена, уполномоченный посланник могущественного графа Монтроза. Ну, теперь за вами очередь. Кто вы такой?

– Я Ренольд Мак-Иг, или Ренольд, сын тумана.

– Сын тумана? – повторил Дольгетти. Но, Ренольд, какими судьбами попали вы сюда? Или, говоря иначе, какая нелегкая занесла вас сюда?

– Занесли меня сюда несчастие и преступление, – отвечал Ренольд. – Не знаете ли вы рыцаря Арденвура?

– Знаю, – отвечал Дольгетти.

– А не знаете-ли вы, где он теперь?

– Сегодня он справляет у себя дома печальную церемонию, а завтра будет здесь в Инверраре. Если же он не исполнит этого, данного им обещания, то на дальнейшей его жизни будет лежать печать бесчестия.

– Передайте ему при личном свидании, что его самый злейший враг и в то же время самый горячий доброжелатель умоляет его о посредничестве, – сказал Ренольд.

– Прошу вас избавить меня от такого сомнительного поручения, – отвечал Дольгетти. – Такими загадками нельзя говорить с сэром Дунканом.

– Трусливый саксонец! – вскричал пленник. – Ну, так скажите же ему, что я тот самый ворон, который пятнадцать лет тому назад опустился на башню его замка и оставил там неизгладимый след!.. Я тот волк, который истребил его потомство. Я глава того отряда, который пятнадцать лет тому назад напал на его замок и погубил четверых его детей.

– Ну, дорогой друг, – возразил Дольгетти, – если только в этом заключаются ваши права на покровительство сэра Дункана, то я отказываюсь принять ваше поручение. Даже животные крайне свирепы к убийцам своих детенышей, а не только человек. Скажите мне, пожалуйста, с которой стороны вы осаждали замок, считающийся неприступным?

– Мы взобрались на него по веревочной лестнице, – отвечал Ренольд. – Нам помог один из наших земляков, который месяцев за пять поступил на службу в замок, чтобы удобнее выполнить задуманную нами месть. Совы кричали в то время, как мы висели на веревках над морем, разбивавшимся о скалы, но никто из нас не потерял присутствия духа. На другой день солнце осветило картину смерти и разрушения там, где накануне царствовали мир и тишина.

– Я уверен, что атака была произведена очень ловко, но скажите же мне причину, заставившую вас искать войны «teterrima causa?»

– Мак-Олей и другие предводители кланов вынудили нас начать войну, – отвечал Ренольд. – Они грозили гибелью нашим владениям.

– Я что-то об этом слыхал, – заметил Дольгетти. – Так это вы вложили кусок хлеба в рот мертвой головы? Шутка эта была, надо признаться, груба.

– Так вы слышали о нашей мести лесничему? Сэр Дункан сделал на нас нападение, – продолжал Мак-Иг. – Брат мой был убит. Голову его повесили на те самые укрепления, через которые мы потом пробрались в замок. Я дал клятву мстить, и всю жизнь не изменил ей.

– Из всего того, что вы мне говорите, я никак не могу понять, каким образом вся эта история может оправдать вас в глазах сэра Дункана? Мне кажется, что вместо заступничества, он может попросить маркиза не только казнить вас, но даже пытать. Будь я на вашем месте, Ренольд, я скрыл бы от сэра Дункана свое имя и постарался бы поскорее исчезнуть.

– Ну, так слушайте, чужеземец! – вскричал горец. – У сэра Дункана было четверо детей. Трое были заколоты нашими кинжалами, а четвертый ребенок еще жив, и разумеется за то, чтобы получить обратно этого ребенка сэр Камбель даст более чем за то, чтобы пытать мое бренное тело. Одним своим словом я могу обратить его горе в радость. Я знаю это по себе. Дитя мое – Кеннет дороже мне всего на свете, дороже тех сыновей, что сгнили уже в земле, и тех, что вывешены на добычу хищным птицам!

– Так это ваши сыновья висят там на площади? – спросил Дольгетти.

– Да, чужеземец, это мои сыновья, – дрогнувшим голосом отвечал Ренольд. – Ах как они были легки на бегу, как неутомимы в трудах! Если бы сыновья Диармиды не напали на них врасплох, они были бы живы до сих пор. Пережить их я хочу только для того, чтобы воспитать Кеннета в чувствах мести. Я хочу, чтобы молодой орел выучился у старого, как мстить врагам! И только для этого-то за жизнь свою и свободу я продам рыцарю Арденвуру тайну…

– Цели вашей вы достигнете гораздо скорее, – послышался чей-то третий голос, – если тайну вашу вверите мне.

Суеверный горец вскочил и отступил назад, причем цепи его глухо зазвенели. Страх его заразил и ротмистра, и он заговорил какую-то галиматью на латинском языке.

– Довольно! Замолчите с вашими заклинаниями, – раздался тот же голос. – Я такой же смертный как вы, и мое присутствие может даже принести вам пользу, если вы не станете упрямиться и примете мой совет.

Незнакомец открыл потайной фонарь, и при слабом свете его Дольгетти мог заметить, что новый товарищ их, мужчина высокого роста, одетый в ливрею маркиза. Взглянув на его ноги, он не увидал раздвоенных копыт, какие бывают обыкновенно у демонов.

– Кто сообщит мне ту тайну, которую я желаю знать, – продолжал незнакомец, – того я обещаюсь вывести отсюда по той же дороге, по которой пришел сюда сам.

– Если вы пробрались сюда в щель, – отвечал Дольгетти, – то меня вывести будет совершенно невозможно. Что же касается до тайн, то своих у меня вовсе нет, а чужих очень мало. Но все-таки скажите, какого рода тайны желаете вы знать?

– Сначала я поговорю с ним, – отвечал незнакомец, освещая грубые черты лица Мак-Ига. – А вам, дружище, сказал он, обращаясь к Дольгетти, – я принес кое-что для подкрепления сил. Хотя завтра вас ждет смерть, но это не мешает покушать сегодня.

– Совершенно справедливо, – подтвердил ротмистр, тотчас же начавший разбирать поставленные на пол корзинку и кувшин с вином. – Но все-таки я желал бы знать, кто вы такой?

– Я служитель маркиза, Мурдох, временно исправляющий должность тюремщика, – отвечал незнакомец.

– Пью за ваше здоровье, Мурдох, – отозвался Дольгетти и желаю вам счастья. А ведь вино недурно, Мурдох. Стыдно маркизу кормить у себя в тюрьме одним только хлебом. Но я вижу, что вы желаете переговорить с моим товарищем по несчастию и не стану мешать вам, а займусь в том углу корзинкой, и чтобы не слышать вашего разговора, нарочно начну чавкать погромче.

Но, не смотря на свое обещание, воин тщательно насторожил уши, и ясно слышал следующий разговор:

– Знаешь ли ты, сын тумана, – начал Мурдох, – что отсюда ты выйдешь разве только на виселицу?

– Дорогие сердцу моему люди, – отвечал Мак-Иг, – указали уже мне эту дорогу.

– И неужели ты не хочешь избавиться от подобной участи? – продолжал посетитель.

– Я многое сделаю, – сказал пленник, несколько помолчав, – сделаю ради спасения тех, что остались в горах.

– Мне не надо знать, ради кого ты сделаешь, а я хочу знать, что ты сделаешь. Где дочь и наследница рыцаря Арденвура? Это я желаю знать взамен твоей свободы.

– Для того, чтобы выдать ее замуж за какого-нибудь бедного родственника вашего могущественного начальника? – сказал Ренольд. – Разве местные жители не помнят, как вели насильно бедное дитя в ваш замок для того, чтобы выдать замуж за брата вашего господина? И из за чего? Из-за ее богатого поместья!..

– Если эта история и справедлива, – возразил Мурдох, – то разве девушка не получила более, чем мог бы дать ей сам король Шотландии? Но ведь дочь сэра Камбеля не чужая нам, она нам родственница, и кто же имеет более права знать ее участь, как не маркиз Аржайль, предводитель клана ее предков?

– Стало быть, вы делаете мне вопросы от его имени? – спросил Мак-Иг.

Служитель утвердительно кивнул головой.

– И вы не сделаете ничего дурного девице, которой я сделал уже и так много зла?

– Клянусь, ничего.

– А дадут ли мне за это свободу и жизнь?

– На этом основывается наш договор.

– Ну, так знайте же, что во время битвы я из жалости спас несчастного ребенка и унес его из башни укрепленного замка. Девочка росла у нас, пока мы не были разбиты заклятыми врагами нашего клана, Алланом Мак-Олеем Кровавою Рукою и всадниками под начальством графа Ментейта.

– Стало быть, несчастная девочка попала в плен к Аллану Кровавой Руке? Следовательно кровь ее окрасила его кинжал, и ты ничего не сделал, чтобы спасти ее?

– Мне обещана жизнь, – отвечал пленник, – и я скажу, что она жива и теперь, но могу ли я положиться на ваши слова, или это пустое обещание сына Диармиды.

– Обещание будет выполнено, – отвечал Мурдох, – если ты докажешь мне, что она жива, и скажешь, где ее теперь найти.

– Она живет в замке Дарленварате под именем Анноты Ляйль, – отвечал Ренольд Мак-Иг. – Я часто слыхал, о ней от своих земляков. Они иногда посещают свои родные леса. Я сам недавно собственными глазами видел нашу несчастную питомицу.

– Ты сам? – с удивлением вскрикнул Мурдох, – ты осмелился подойти так близко к своим заклятым врагам? Ты, предводитель сынов тумана?

– Я осмелился еще на большее, сын Диармиды! – отвечал пленник. – В одежде музыканта я пробрался в замок, для того, чтобы вонзить кинжал в грудь Аллана Мак-Олея Кровавой Руки, грозы нашего племени, и ждать потом участи, какую послал бы Бог. Но в ту минуту, как я схватился за кинжал, я взглянул на Анноту Ляйль. Она взяла арфу и запела песню «детей тумана», которую выучила у нас. Рука моя замерла на кинжале!.. Я заплакал, и, час мщения прошел!.. Ну что же? Разве я не выкупил теперь головы моей?

– Да, если рассказ твой справедлив.

– Пусть небо и земля будут свидетелями справедливости моего рассказа. Неужели вы не сдержите своего слова?

– Обещание будет исполнено свято, лишь бы рассказ твой был справедлив. Однако же мне надо поговорить еще с твоим товарищем.

– Коварные! Все вы таковы! – шептал пленник, в отчаянии бросаясь на пол.

Между тем Дольгетти недоумевал, о чем бы мог говорить с ним слуга маркиза.

– Вы вед космополит, – начал Мурдох, – и служили во многих государствах?

– За исключением турок, – отвечал Дольгетти, – я потянул-таки лямку у всех европейских народов.

– Если это так, то человек с вашей опытностью, – продолжал Мурдох, – легко поймет меня, когда я скажу, что свобода ваша зависит от нескольких откровенных ответов на мои вопросы.

– Спрашивайте.

– Сколько ирландцев собрано под знамена вашего Монтроза?

– Тысяч с десяток есть, – отвечал Дольгетти.

– Десяток! – сердито вскричал Мурдох. – А мы наверное знаем, что на берег высадилось только две тысячи.

– В таком случае вы знаете больше меня, – спокойно отвечал Дольгетти. – Ведь надо и то сказать, что я сам их не видал.

– А как много ожидают новобранцев из кланов?

– Сколько можно будет собрать, – отвечал ротмистр.

– Вас спрашивают серьезно… Позволяя себе шутить со мной, вы страшно рискуете своей жизнью, – сказал Мурдох, – знаете ли вы, что мне стоит только свистнуть, и через десять минут голова ваша будет на шесте у входа в замок.

– Поговорим откровенно, м-р Мурдох, – возразил Дольгетти. – Неужели вы находите благоразумным выведывать от меня тайны о войске, в котором я поклялся служить до окончания компании? Если я укажу вам, как разбить Монтроза, что станется тогда с моею платою, наградами и надеждами на добычу?

– Я вам скажу, – продолжал Мурдох, – что если вы станете упрямиться, то вся ваша кампания ограничится походом к виселице. Если же будете отвечать как должно, то я приму вас на службу к маркизу Аржайлю.

– А велико ли жалованье? – спросил ротмистр.

– Вы будете получать двойное жалованье, если воротитесь к Монтрозу и будете действовать в нашу пользу.

– Как жаль, что я не встретился с вами до вступления моего на королевскую службу, – нерешительным тоном проговорил Дольгетти.

– Напротив, теперь я могу предложить вам более выгодные условия, надеясь на вашу верность.

– На мою верность вам и измену Монтрозу.

– На верность правому делу.

– А маркиз Аржайль добрый начальник? – спросил воин.

– Предобрый. Во всей Шотландии не найдешь человека обходительнее и щедрее его, – отвечал Мурдох.

– Верно и честно исполняет он свои обещания? – опять спросил воин.

– Он благороден, как рыцарь и дворянин.

– Знаете, мне никогда не доводилось прежде слышать о нем столько хорошего, – возразил Дольгетти. – Верно вы хорошо знаете маркиза, или сами вы лорд Аржайль, – прибавил он, неожиданно бросившись на переодетого маркиза. – Именем короля Карла арестую вас, как изменника! – закричал он, – и если вы вздумаете позвать кого-нибудь себе на помощь, я тотчас же задушу вас.

Нападение Дольгетти на маркиза было до того стремительно и неожиданно, что он опрокинул Аржайля на пол и, придерживая левой рукой, правой давил за горло так, что при первой попытке закричать, мог тотчас же задушить его.

^{Придерживая левой рукой, правой давил за горло.}

– Ну, лорд Аржайль, теперь моя очередь назначать условия, – проговорил он. – Если, вы покажете мне потайной ход, по которому вы вошли сюда – вы спасены, с условием однако же остаться моим «ocum-tenens» (заместителем), как говорили мы, бывало, в маршальской школе, до тех нор, пока сюда не придет тюремщик. А иначе я сейчас задушу вас.

– Мерзавец хочет задушить меня за мое великодушие, – прошептал Аржайль.

– Нет, милорд, не за великодушие, – возразил Дольгетти, – а за то, чтобы показать вам, как надо относиться к личной свободе заехавшего к вам парламентера, и отучить вас делать воинам позорные предложения.

– Не убивайте меня, – прошептал Аржайль, – и я исполню все, что бы вы от меня ни потребовали.

Но ротмистр продолжал держать маркиза за горло, надавливая, когда делал вопросы, и отпуская немного потом, чтобы дать возможность отвечать.

– Где потайная дверь в тюрьму? – спросил он.

– Вон в том углу.

– Прекрасно! А куда эта дверь?

– В мой кабинет, – отвечал маркиз.

– Как мне пробраться к воротам замка?

– Через комнаты…

– Наполненные солдатами? Указывайте на другой выход.

– Есть выход прямо из моей комнаты через церковь, – отвечал Аржайль.

– А какой пароль в воротах?