Текст книги "Талисман. Легенда о Монтрозе"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

Глава XIII

Кто б ни явился в этот храм,

Достоин сожаленья,

Когда, смирясь, не склонит там

Пред господом колени.

Бернс, «Эпиграмма на посещение Инверэри»

Итак, оставшись в потемках и очутившись в довольно неопределенном положении, капитан Дальгетти со всеми возможными предосторожностями начал спускаться вниз, надеясь в конце лестницы найти место, где можно было бы отдохнуть. Но, несмотря на всю свою осмотрительность, он все-таки оступился и последние четыре-пять ступеней миновал столь стремительно, что едва удержался на ногах. А в конце лестницы он споткнулся о какой-то мягкий тюк, который при этом пошевелился и застонал, отчего капитан окончательно потерял равновесие; сделав еще несколько неверных шагов, он упал на четвереньки на каменный пол сырого подземелья.

Придя в себя, капитан Дальгетти прежде всего пожелал узнать, на кого он наткнулся.

– Еще месяц тому назад это был человек, – отвечал глухой, надтреснутый голос.

– А кто же он теперь, – спросил Дальгетти, – если считает приличным, свернувшись в клубок, укладываться на последней ступеньке лестницы, так что благородный воин, попавший в беду, рискует разбить себе нос по его милости?

– Кто он теперь? – отвечал тот же голос. – Теперь он жалкий ствол, у которого одну за другой обрубили все ветви и которому все равно, когда его самого вырвут с корнем и расколют на поленья для печки.

– Друг мой, – сказал Дальгетти, – мне жаль тебя, но paciencia! – как говорят испанцы. Однако, если бы ты не лежал здесь бревном, как ты себя величаешь, я не ободрал бы себе кожу на руках и коленях.

– Ты воин, – отвечал ему друг по несчастью, – а жалуешься на ушибы, о которых мальчишка не стал бы тужить!

– Воин? – повторил капитан. – А как ты узнал в этой чертовой темноте, что я воин?

– Я слышал звон твоих доспехов, когда ты падал, – отвечал узник, – а теперь вижу, как они блестят. Когда ты насидишься в темноте так долго, как я, глаза твои привыкнут различать самую маленькую ящерицу, ползающую по полу.

– Лучше бы уж черт их выколол! – воскликнул Дальгетти. – Коли на то пошло, я предпочел бы веревку на шею, краткую солдатскую молитву и прыжок с лестницы. Однако скажи мне, собрат по несчастью, каков здесь провиант? Чем тебя тут кормят?

– Хлеб да вода один раз в день, – отвечал голос.

– Сделай милость, дружище, дай мне отведать твоего хлеба, – сказал Дальгетти. – Надеюсь, мы будем добрыми друзьями, сидя вместе в этой отвратительной дыре.

– Хлеб и кувшин с водой там в углу, – отвечал узник, – направо, в двух шагах от тебя. Возьми и ешь на здоровье. Мне земная пища уже не нужна.

Не дожидаясь вторичного приглашения, Дальгетти ощупью нашел провизию и принялся жевать черствую овсяную лепешку с не меньшим, аппетитом, чем, как нам известно, он уплетал самые изысканные блюда.

– Этот хлеб, – бормотал он с набитым ртом, – не слишком вкусен; впрочем, он лишь немногим хуже того, который мы ели во время знаменитой осады Вербена, когда доблестный Густав Адольф расстроил все замыслы славного Тилли, этого грозного, закаленного в боях старца, прогнавшего с поля сражения двух королей, а именно – Фердинанда Богемского и Христиана Датского. А что касается воды, то хоть она и не отличается свежестью, я все же выпью за твое быстрейшее освобождение, дружище, не забывая и о своем собственном, и искренне сожалею о том, что это не рейнское вино или не пенистое любекское пиво, что более пристало бы для подобного тоста.

Болтая таким образом, Дальгетти в то же время усердно работал челюстями и быстро уничтожил провизию, которую великодушие или, вернее, равнодушие его товарища по несчастью предоставило его ненасытному желудку. Покончив с этим, капитан завернулся в свой плащ и, усевшись в углу подземелья, где он мог одновременно прислониться к двум стенкам (ибо, не преминул он заметить, с юных лет имел пристрастие к удобным креслам), принялся расспрашивать своего сотоварища по заключению.

– Почтенный друг мой, – начал капитан, – так как мы с тобою сейчас сожители, то нужно нам поближе познакомиться. Я Дугалд Дальгетти, владелец Драмсуэкита и прочая; служу в чине майора в полку верноподданных ирландцев и являюсь чрезвычайным послом высокородного и могущественного лорда, графа Джеймса Монтроза. Прошу тебя теперь назвать свое имя.

– Тебе от этого не станет легче, – отвечал его менее говорливый собеседник.

– Предоставь мне самому судить об этом, – возразил капитан.

– Ну так знай: меня зовут Раналд Мак-Иф, что значит: Раналд Сын Тумана.

– Сын Тумана! – воскликнул Дальгетти. – Я бы сказал – сын непроглядного мрака. Ну, Раналд, – коли таково твое имя, – как же ты попал в лапы правосудия? Проще говоря, какой черт тебя сюда занес?

– Мои несчастья и мои преступления, – отвечал Раналд. – Знаешь ли ты рыцаря Арденвора?

– Знаю этого почтенного мужа, – сказал Дальгетти.

– А не знаешь ли ты, где он сейчас? – спросил Раналд.

– Сегодня он постится в Арденворе, – отвечал чрезвычайный посол, – чтобы иметь возможность пировать завтра в Инверэри. Если же он почему-либо не осуществит своего намерения, мое дальнейшее пребывание на земле станет несколько сомнительным.

– Так передай ему, что его злейший враг и в то же время его лучший друг просит его заступничества, – промолвил Раналд.

– Откровенно говоря, я желал бы передать ему менее двусмысленную просьбу, – возразил Дальгетти. – Сэр Дункан не большой любитель разгадывать загадки.

– Трусливый сакс! – воскликнул узник. – Скажи ему, что я тот ворон, который пятнадцать лет тому назад налетел на его укрепленное гнездо и растерзал его потомство… Я тот охотник, который отыскал волчье логово на скале и задушил всех волчат… Я предводитель той шайки, которая, день в день, ровно пятнадцать лет тому назад напала врасплох на его замок Арденвор и предала мечу четверых его детей.

– Поистине, мой почтенный друг, коли таковы твои заслуги, которыми ты думаешь снискать милость сэра Дункана, то я предпочел бы умолчать о них, ибо я имел случаи наблюдать, что даже неразумные твари питают злобу к тем, кто причиняет вред их детенышам, – а тем более человек и христианин никогда не простит насилия, совершенного над членами его семейства! Но будь так любезен, скажи мне, с какой стороны ты произвел нападение на замок? Уж не с того ли холма, называемого Драмснэбом, который я считаю самым подходящим местом для атаки, если он не будет защищен возведенным на нем фортом?

– Мы влезли на скалу по лестницам, сплетенным из ивовых ветвей и молодых побегов, – сказал узник, – которые спустил нам наш сообщник, член нашего клана: полгода прослужил он в замке для того, чтобы в ту ночь упиться сладостью мщения. Сова ухала над нами, пока мы висели между небом и землей; морской прибой бушевал у подножия скалы, разбив в щепы наш челн; но ни один из нас не дрогнул. Наутро лишь кровь и пепел остались там, где еще накануне царили мир и довольство.

– Славная ночная атака, что и говорить, Раналд Мак-Иф! Хорошо задумано и достойным образом выполнено… Тем не менее, я начал бы натиск со стороны небольшого возвышения под названием Драмснэб. Но ведь вы ведете беспорядочную войну, на скифский лад, дружище Раналд; вы воюете примерно как турки, татары и другие азиатские народы. А какова же причина, каков был повод к этой войне, так сказать teterrima causa? Объясни мне, пожалуйста, Раналд.

– Род Мак-Олей и другие западные кланы так сильно притесняли нас, что нам стало небезопасно оставаться на своих землях.

– Ага! – заметил Дальгетти. – Я уже как будто кое-что слышал об этих делах. Не вы ли воткнули хлеб с сыром в рот человеку, у которого уже не было желудка, чтобы его переварить?

– Значит, ты слышал о том, как мы отомстили надменному лесничему?

– Помнится, что-то слышал, – отвечал Дальгетти, – и притом совсем недавно. Веселая это была шутка – набить хлебом рот покойнику, но, пожалуй, уж слишком грубая и дикая, по понятиям цивилизованных людей, не говоря уж о бесполезном расходовании съестных припасов. Не раз случалось мне видеть, друг Раналд, как во время осады или блокады живой солдат был бы счастлив получить ту корку хлеба, которую ты, Раналд, потратил зря, всунув ее в зубы мертвецу.

– Сэр Дункан напал на нас, – продолжал Мак-Иф. – Брат мой был убит, его голова торчала на зубчатой стене, через которую мы лезли… Я поклялся отомстить, а такой клятвы я еще никогда не нарушал.

– Так-то оно так, – отвечал Дальгетти, – и каждый истый воин согласится с тобой, что нет ничего слаще мщения; но мне что-то невдомек: каким образом вся эта история может побудить сэра Дункана вступиться за тебя? Разве что он попросит маркиза изменить способ твоей казни: не просто повесить тебя, подтянув за шею, а сначала колесовать и переломать тебе кости лемехом плуга или умертвить при помощи какой-нибудь еще более жестокой пытки. Был бы я на твоем месте, Раналд, я бы не напоминал о себе сэру Дункану и, сохранив про себя свою тайну, попросту дал бы вздернуть себя, как это делали твои предки.

– Выслушай меня, чужестранец! – сказал горец. – У сэра Дункана, рыцаря Арденворского, было четверо детей. Трое из них погибли под ударами наших кинжалов, но четвертый остался жив. И дорого бы дал старик, чтобы покачать на коленях это оставшееся в живых дитя, вместо того чтобы ломать мои старые кости, которым все равно, как он утолит свою жажду мщения. Одно только слово, – если бы я захотел произнести его, – превратило бы день скорби и поста в радостный день благодарения богу и преломления хлеба. О, я по себе это знаю! Стократ дороже мне мой Кеннет, который гоняется за бабочками на берегах Овена, нежели все десять моих сыновей, лежащие в сырой земле или питающие своими трупами хищных птиц.

– Я полагаю, Раналд, – заметил Дальгетти, – что те трое молодцов, которых я видел на базарной площади подвешенными за шею, наподобие вяленой трески, до некоторой степени знакомы тебе?

Последовало короткое молчание, прежде чем горец произнес в сильном волнении:

– То были мои сыновья, чужестранец, мои сыновья! Кровь от крови моей, кость от кости моей! Быстроногие, бьющие без промаха, непобедимые, пока Сыны Диармида не одолели их численностью! И зачем я стремлюсь пережить их? Старому стволу легче, когда выкорчевывают его корни, нежели когда падают обрубленные нежные ветви. Но Кеннет должен быть взращен для мщения… Старый орел должен научить орленка когтить своего врага. Ради него я готов выкупить свою жизнь и свободу, открыв мою тайну рыцарю Арденвору.

– Тебе легче будет этого достигнуть, – произнес третий голос, вмешиваясь в разговор, – если ты доверишь свою тайну мне.

Все горцы суеверны.

– Враг рода человеческого среди нас! – воскликнул Раналд Мак-Иф, вскакивая на ноги. Цепи загремели при его попытке отступить как можно дальше от того места, откуда раздался голос.

Страх его до некоторой степени передался капитану Дальгетти, который принялся повторять разноязычный запас заклинаний, когда-либо им слышанных, причем помнил он не более одного-двух слов из каждого.

– In nomine domini! – как говорилось у нас в училище, Santisima madre de Dios! – как это там у испанцев… Alle guten Geister loben den Herrn! – сказано у святого псалмопевца, в переводе доктора Лютера.

– Полно вам причитать, – произнес тот же голос. – Хоть я и появился здесь несколько необычным образом, однако я такой же смертный, как и вы, и появление мое может быть для вас весьма полезным в вашем теперешнем положении, если вы не погнушаетесь выслушать мой совет.

При этих словах незнакомец слегка приоткрыл свой фонарь, и при слабом его свете капитану Дальгетти с трудом удалось рассмотреть, что собеседник, так таинственно присоединившийся к ним и вмешавшийся в их разговор, – человек высокого роста, в ливрейном плаще служителей маркиза. Прежде всего капитан взглянул на его ноги, но не увидел ни раздвоенного копыта, которое шотландские легенды приписывают черту, ни лошадиной подковы, по которой черта узнают в Германии. Несколько успокоившись, капитан спросил незнакомца, как он попал к ним.

– Ибо, – добавил он, – если бы вы воспользовались дверью, мы услышали бы скрип ржавых петель, а ежели вы пролезли сквозь замочную скважину, то, кем бы вы ни прикидывались, сэр, поистине вас невозможно причислить к полку живых.

– Это моя тайна, – отвечал незнакомец, – и я не раскрою ее вам, пока вы этого не заслужите, сообщив мне в обмен ваши тайны. Тогда, может быть, я сжалюсь над вами и выведу вас тем же путем, каким сам проник сюда.

– В таком случае это будет, конечно, не замочная скважина, – сказал капитан Дальгетти, – ибо мой панцирь застрял бы в ней, даже если предположить, что пролез бы шлем. Что касается тайны, то у меня лично нет никакой, да и чужих немного. Но поведайте нам, какие тайны хотелось бы вам услышать от нас, или, как обычно говорил профессор Снафлгрик в эбердинском духовном училище: «Выскажись, дабы я познал тебя».

– До вас еще не дошла очередь, – отвечал незнакомец, наводя фонарь на изможденное, угрюмое лицо и высохшую фигуру старого горца, который, прижавшись к дальней стене подземелья, как будто все еще сомневался, точно ли перед ним живое существо.

– Я кое-что принес вам, друзья, – произнес незнакомец уже более дружелюбным тоном, – чтобы вы могли подкрепиться; если вам предстоит умереть завтра, это еще не причина, чтобы уже не жить сегодня вечером.

– Конечно, конечно, не причина! – подхватил капитан Дальгетти, немедленно принимаясь извлекать содержимое небольшой корзинки, которую незнакомец принес под своим плащом, в то время как горец, то ли от недоверия, то ли от гордости, не обратил никакого внимания на лакомые куски.

– За твое здоровье, дружище – провозгласил капитан, успевший покончить с огромным куском жареной козлятины и принявшийся теперь за флягу с вином – А как твое имя, любезный?

– Мардох Кэмбел, сэр, – отвечал слуга. – Я лакей маркиза, а при случае исполняю обязанности помощника дворецкого.

– Ну так еще раз – за твое здоровье, Мардох! – сказал Дальгетти. – Именной тост в твою честь принесет тебе счастье! Если не ошибаюсь, это винцо – калькавелла? Итак, почтеннейший Мардох, беру на себя смелость заявить, что ты заслуживаешь быть старшим дворецким, ибо ты выказал себя в двадцать раз более опытным, нежели твой хозяин, по части снабжения продовольствием честных джентльменов, попавших в беду. На хлеб и на воду – вот еще что выдумал! Этого было бы вполне достаточно, Мардох, чтобы пустить дурную славу о подземельях господина маркиза. Но я вижу, тебе хочется побеседовать с моим другом Раналдом Мак-Ифом. Не обращай на меня внимания – я удалюсь в уголок, забрав с собой эту корзиночку, и ручаюсь, мои челюсти будут так громко работать, что мои уши ничего не услышат.

Несмотря на такое обещание, бравый воин, однако, постарался не пропустить ни слова из этой беседы, то есть, по его собственному выражению, он «насторожил уши, как Густав, когда тот слышит звук открываемого закрома с овсом». Благодаря тесноте подземелья ему удалось подслушать следующий разговор.

– Известно ли тебе. Сын Тумана, что ты выйдешь отсюда только для того, чтобы быть повешенным? – спросил Кэмбел.

– Те, кто мне всего дороже, уже совершили этот путь раньше меня, – отвечал Мак-Иф.

– Так, значит, ты ничего не хочешь сделать для того, чтобы избежать этого пути? – продолжал спрашивать посетитель.

Узник долго гремел своими цепями, прежде чем ответить на этот вопрос.

– Много готов я сделать, – промолвил он наконец, – но не ради спасения моей жизни, а ради того, кто остался в долине Стратхэвен – А что же бы ты сделал, чтобы отвратить от себя сей страшный час? – снова спросил Мардох. – Мне все равно, по какой причине ты желал бы его избежать.

– Я сделал бы все, что может сделать человек, сохранив свое человеческое достоинство.

– Ты еще считаешь себя человеком, – сказал Мардох, – ты, совершавший деяния хищного волка?

– Да, – отвечал разбойник, – я такой же человек, какими были мои предки. Живя под покровом мира, мы были кротки, как агнцы; но вы сорвали этот покров и теперь называете нас волками? Верните нам наши хижины, сожженные вами, наших детей, умерщвленных вами, наших вдов, которых вы уморили голодом; соберите с виселиц и с шестов изуродованные трупы и побелевшие черепа наших родичей, верните их к жизни, дабы они могли благословить нас, – тогда, и только тогда, мы станем вашими вассалами и вашими братьями. А пока этого нет – пусть смерть, и кровь, и обоюдная вражда воздвигнут черную стену раздора между нами!…

– Итак, ты ничего не хочешь сделать, чтобы получить свободу? – повторил свой вопрос Мардох.

– Готов пойти на все, но никогда не назовусь другом вашего племени! – отвечал Мак-Иф.

– Мы гнушаемся дружбой грабителей и разбойников, – возразил Мардох, – и не унизились бы до нее. В обмен на твою свободу я требую от тебя одного: скажи, где дочь и наследница рыцаря Арденвора?

– Чтобы вы, по обычаю Сынов Диармида, обвенчали ее с каким-нибудь нищим родичем вашего господина? – промолвил Раналд. – Разве долина Гленорки до сего часа не взывает о мщении за насилие, совершенное над беззащитной девушкой, которую ее родные сопровождали ко двору государя? Разве ее провожатые не были вынуждены спрятать ее под котел, вокруг которого они сражались, пока все до одного не полегли на месте? И разве девушка не была доставлена в этот злосчастный замок и выдана замуж за брата Мак-Каллумора? И все это только из-за ее богатого наследства!

– Пусть это правда, – сказал Мардох. – Она заняла положение, которого сам король Шотландии не мог бы предоставить ей. Впрочем, это к делу не относится. Дочь сэра Дункана Арденвора – нашего рода, она не чужая нам; и кто, как не Мак-Каллумор, предводитель нашего клана, имеет право узнать о ее судьбе?

– Так ты от его имени вопрошаешь меня об этом? – спросил разбойник.

Слуга маркиза отвечал утвердительно.

– И вы не причините никакого зла этой девушке? Она и так уже достаточно пострадала по моей вине.

– Никакого зла, даю тебе слово христианина, – отвечал Мардох.

– Ив награду мне будет дарована жизнь и свобода? – спросил Сын Тумана.

– Таково наше условие.

– Так знай же, что девочка, которую я спас из жалости во время набега на укрепленный замок ее отца, воспитывалась у нас, как приемная дочь нашего племени, пока на нас не напал в ущелье Боллендатхил, этот дьявол во образе человека, наш заклятый враг Аллан Мак-Олей, по прозванию Кровавая Рука, вместе с леннокской конницей под предводительством наследника Ментейтов.

– Так, значит, она очутилась во власти Аллана Кровавой Руки, – промолвил Мардох, – она, считавшаяся дочерью твоего племени? Тогда, без сомнения, его кинжал обагрился ее кровью, и ты не сообщил мне ничего такого, что могло бы спасти твою жизнь.

– Если моя жизнь зависит только от ее жизни, – отвечал разбойник, – то я спасен, ибо она жива. Но мне грозит другая опасность – вероломство Сына Диармида.

– Это обещание не будет нарушено, – сказал Кэмбел, – если ты можешь поклясться, что она жива, и укажешь мне, где она находится.

– В замке Дарнлинварах, – отвечал Раналд Мак-Иф, – под именем Эннот Лайл. Я не раз слышал о ней от моих родичей, которые вновь посещают свои родные леса, и еще совсем недавно я видел ее своими собственными старыми глазами.

– Ты? – воскликнул Мардох в изумлении. – Как же ты, предводитель Сынов Тумана, решился приблизиться к дому твоего заклятого врага?

– Так знай же, Сын Диармида, – отвечал разбойник, – я сделал больше того – я был в зале замка, переодетый арфистом с пустынных берегов Скианахского озера. Я пришел туда с намерением вонзить кинжал в сердце Аллана Кровавой Руки, пред которым трепещет наше племя; а потом я предал бы себя в руки божий. Но я увидел Эннот Лайл в ту самую минуту, когда я уже схватился за кинжал. Она тронула струны арфы и запела одну из песен Сынов Тумана, которой выучилась, живя у нас. В этой песне я услышал шум наших зеленых дубрав, где в старину нам так привольно жилось, и журчание ручейков, светлые воды которых некогда радовали нас. Рука моя замерла на рукоятке кинжала, глаза увлажнились слезами – и час жестокого мщения миновал. А теперь, Сын Диармида, скажи мне – разве я не уплатил выкупа за свою голову?

– Да, если только ты говоришь правду, – отвечал Мардох. – Но какие доказательства можешь ты привести?

– Да будут небо и земля свидетелями, – воскликнул разбойник, – он уже измышляет способ, как бы нарушить свое слово!

– Нет, – возразил Мардох, – все обещания будут выполнены, когда я буду уверен в том, что ты сказал мне правду… А сейчас мне нужно сказать еще несколько слов другому пленнику.

– Всегда и всюду – мягко стелют, да жестко спать, – проворчал узник, снова бросившись ничком на пол подземелья.

Между тем капитан Дальгетти, не проронивший ни одного слова во время этого разговора, делал про себя следующие замечания:

«Что нужно от меня этому хитрецу? У меня нет детей – ни своих, насколько мне известно, ни чужих, о которых я мог бы ему рассказывать сказки. Но пусть спрашивает – придется ему порядком попрыгать, прежде чем удастся зайти во фланг старому вояке».

И, словно солдат, готовящийся с пикой в руках защищать брешь в стене крепости, капитан весь подобрался в ожидании нападения – настороженно, но без страха.

– Вы гражданин мира, капитан Дальгетти, – начал Мардох Кэмбел, – и не можете не знать нашей старой шотландской поговорки: «Gifgaf», которая к тому же существует у всех народов и во всех армиях.

– В таком случае я ее, наверно, слыхал, – отвечал Дальгетти, – ибо, за исключением турок, почти нет такого монарха в Европе, в войсках которого я бы не служил; я даже подумывал было, не поступить ли мне к Бетлену Габору или к янычарам.

– Как человек опытный и без предрассудков, вы, конечно, сразу меня поймете, – продолжал Мардох, – если я вам скажу, что ваше освобождение будет зависеть от вашего прямого и честного ответа на некоторые пустяковые вопросы, касающиеся благородных лордов, с которыми вы недавно расстались: в каком состоянии их армия? Какова численность их войск н род оружия? И что вам известно о плане предстоящей кампании?

– Только для того, чтобы удовлетворить твое любопытство? – спросил Дальгетти. – И без каких-либо иных целей?

– Без малейших! – отвечал Мардох. – Что нужды такому бедняге, как я, знать о планах их похода?

– Ну, так задавай вопросы, – сказал Дальгетти, – и я буду отвечать на них peremptorie.

– Много ли ирландцев идет на соединение с мятежником Монтрозом?

– Вероятно, тысяч десять, – отвечал капитан Дальгетти.

– Десять тысяч! – в сердцах воскликнул Мардох. – Нам известно, что в Арднамурхане высадилось не более двух тысяч.

– Стало быть, ты знаешь больше меня, – невозмутимо отвечал капитан Дальгетти, – а я еще не видал их в строю или хотя бы с оружием в руках.

– А сколько людей думают выставить кланы? – спросил Мардох.

– Сколько удастся собрать, – отвечал капитан.

– Вы, сударь, не отвечаете на мой вопрос, – заметил Мардох. – Говорите прямо – тысяч пять будет?

– Вероятно, что-нибудь в этом роде, – отвечал Дальгетти.

– Вы играете своей жизнью, сэр, если вздумали шутить со мной, – сказал Мардох. – Стоит мне свистнуть, и через десять минут ваша голова будет болтаться на подъемном мосту.

– Но скажите по чести, мистер Мардох, – заметил капитан, – разумно ли с вашей стороны расспрашивать меня о военных тайнах нашей армии, с которой я подрядился проделать весь поход? Если я научу вас, как разбить Монтроза, что станется с моим жалованьем, наградами и моей долей добычи?

– А я повторяю вам, – отвечал Кэмбел, – что если вы будете упрямиться, то ваш поход начнется и кончится шествием на плаху, воздвигнутую у ворот замка нарочно для таких проходимцев, как вы. Если же вы будете честно отвечать на мои вопросы, я готов принять вас к себе…, то есть к Мак-Каллумору на службу.

– А хорошо ли он платит? – спросил капитан Дальгетти.

– Он удвоит ваше жалованье, если вы согласитесь вернуться к Монтрозу и действовать там по его указаниям.

– Жаль, что я не познакомился с вами, сэр, прежде, чем договорился с ним, – произнес Дальгетти как бы в некотором раздумье.

– Напротив, теперь-то я и могу предложить вам более выгодные условия, – сказал Кэмбел, – конечно, если вы будете верным слугой.

– Верным слугою вам – значит изменником Монтрозу, – отвечал капитан.

– Верным слугою религии и порядка, – возразил Мардох, – а это оправдывает любой обман, к которому приходится прибегать.

– А что маркиз Аргайл, – я спрашиваю на тот случай, если бы вздумал перейти к нему на службу, – добрый ли он начальник? – спросил Дальгетти.

– Как нельзя добрее, – промолвил Кэмбел.

– И щедрый для своих офицеров? – продолжал капитан.

– Щедрее его нет человека в Шотландии, – отвечал Мардох.

– Честен и благороден в исполнении принятых на себя обязательств? – продолжал Дальгетти.

– Самый честный дворянин, какой только существует на свете! – заявил Мардох.

– Никогда еще не приходилось мне слышать о нем так много лестного, – заметил Дальгетти. – Вы, вероятно, с ним близко знакомы или, быть может, вы и есть маркиз? Лорд Аргайл, – внезапно воскликнул капитан, бросаясь на переодетого вельможу, – именем короля Карла, вы арестованы, как изменник! Если вы попытаетесь звать на помощь – я сверну вам шею!

Нападение капитана на маркиза было столь внезапно и неожиданно, что капитану удалось в один миг повалить его; одной рукой Дальгетти плотно прижал маркиза к полу подземелья, а другой схватил за горло, готовый задушить его при малейшей попытке позвать на помощь.

– Лорд Аргайл, – сказал капитан Дальгетти, – теперь моя очередь ставить условия капитуляции. Если вам будет угодно показать мне потайной ход, через который вы проникли сюда, я вас отпущу, при условии, что вы останетесь моим locum tenens – как говорилось у нас в эбердинском училище, – пока ваш тюремщик не придет проведать своих узников. Если нет – я сначала задушу вас, – меня этому искусству научил один польский гайдук, бывший когда-то невольником в турецком серале, – а затем постараюсь найти способ выбраться отсюда.

– Негодяй! Не за мою ли доброту ты хочешь умертвить меня? – прохрипел Аргайл.

– Нет, не за вашу доброту, милорд, – отвечал Дальгетти, – но, во-первых, чтобы научить вашу светлость обращению с дворянином, который явился к вам, имея охранную грамоту, а во-вторых, чтобы предостеречь вас от опасности делать неблаговидные предложения честному воину, в целях соблазнить его и подбить на то, чтобы до истечения срока изменить тому знамени, которому он в данное время служит.

– Пощади мою жизнь, – молвил Аргайл, – и я сделаю все, что ты хочешь.

Дальгетти, однако, продолжал держать маркиза за горло, слегка сжимая пальцы, когда задавал вопрос, а потом отпуская их настолько, чтобы дать маркизу возможность ответить.

– Где находится потайная дверь? – спросил капитан.

– Подними фонарь, освети угол справа от себя – и ты увидишь железный щиток, прикрывающий пружину, – отвечал маркиз.

– Отлично. А куда ведет этот ход?

– В мой кабинет, где дверь скрыта гобеленом, – отвечал распростертый на полу вельможа.

– А как оттуда добраться до ворот?

– Через парадный зал, прихожую, лакейскую, кордегардию…

– И всюду полным-полно солдат, слуг и домочадцев? Нет, милорд, на это я не согласен. Разве у вас не имеется такого же потайного выхода к воротам, как сюда, в подземелье? Я видел таковые в Германии.

– Есть ход через часовню, – произнес маркиз, – прямо из моего кабинета.

– А какой нынче пароль для часовых?

– «Меч левита», – отвечал маркиз. – Но если ты поверишь моему честному слову, я пойду с тобой, проведу мимо часовых и дам тебе полную свободу, снабдив пропуском.

– Я еще мог бы поверить вам, милорд, если бы ваша шея не почернела от моих пальцев, а при таких обстоятельствах – beso las manos a usted, как говорят испанцы. Впрочем, пропуском вы можете меня снабдить. В вашем кабинете, вероятно, имеются письменные принадлежности?

– Конечно; и бланки для пропуска, которые остается только подписать. Я немедленно все для тебя сделаю, – сказал маркиз. – Идем!

– Слишком много чести для меня, – возразил Дальгетти. – Пусть уж лучше ваша светлость останется здесь под охраной моего почтенного приятеля Раналда Мак-Ифа; поэтому прошу вас, позвольте мне подтащить вас поближе к его цепям. Почтеннейший Раналд, ты сам видишь, как обстоят дела. Не сомневаюсь, что мне удастся выпустить тебя на свободу, А пока – делай так же, как я: возьми высокородного и могущественного вельможу за глотку, запустив руку под воротник, – вот так; а если он вздумает сопротивляться или кричать – не стесняйся, друг мой Раналд, нажимай крепче; если же дело дойдет до ad deliquium, Раналд, то есть если он потеряет сознание, – то это не беда, принимая во внимание, что он и твою и мою глотку предназначил для более жестокой участи.

– Если он заговорит или начнет отбиваться, – сказал Раналд, – он умрет от моей руки.

– Правильно, Раналд, хорошо сказано! Догадливый приятель, понимающий тебя с полуслова, дороже золота.

Оставив, таким образом, маркиза на попечении своего нового союзника, Дальгетти нажал пружину, и потайная дверь немедленно распахнулась без малейшего шума – так хорошо были пригнаны и смазаны ее петли. Обратная сторона двери была снабжена весьма крепкими болтами и засовами, около которых висело несколько ключей, предназначенных, вероятно, для того, чтобы отмыкать замки на кандалах. Узкая лестница, поднимавшаяся в толще стены замка, кончалась, как и говорил маркиз, у двери его кабинета, замаскированной коврами. Подобные тайные ходы не были редкостью в старинных феодальных замках; они давали возможность владельцу крепости, как некогда Дионисию Сиракузскому, подслушивать разговоры своих пленников или, при желании, переодевшись, навещать их, как это имело место в настоящем случае, столь неудачно закончившемся для маркиза.

Предварительно просунув голову в дверь, чтобы убедиться, что путь свободен, капитан вошел в кабинет, поспешно взял один из лежавших на столе бланков, перо и чернильницу, мимоходом прихватил кинжал маркиза и шелковый шнур от портьеры и снова спустился по лестнице в подземелье. Прислушавшись у дверей темницы, он различил сдавленный голос маркиза, делавшего заманчивые предложения Раналду, в надежде получить от него разрешение поднять тревогу.

– Ни за целый лес с оленями, ни за тысячу голов скота, – отвечал разбойник, – ни за все угодья, когда-либо принадлежавшие Сынам Диармида, не нарушу я слова, которое дал закованному в железо.

– Закованный в железо, – проговорил Дальгетти, входя, – премного тебе благодарен, Мак-Иф. А этот благородный лорд сейчас будет связан; но сначала мы заставим его подписать пропуск на имя майора Дугалда Дальгетти и его проводника – если он не хочет сам получить пропуск на тот свет.