Текст книги "Талисман. Легенда о Монтрозе"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

Глава III

Министрам толковать законы надо…

Бой – жребий мой, а хлеб -

Моя награда.

Ландскнехт одно лишь мает на войне:

Кто платит вдвое, тот и прав вдвойне.

Донн

Тропинка постепенно становилась все уже и продвижение по ней все затруднительнее, так что разговор между обоими спутниками сам собой оборвался, и лорд Ментейт, придержав лошадь, стал тихо переговариваться со своими слугами. Капитан Дальгетти, очутившись теперь впереди маленького отряда, медленно и с большим трудом взбирался по крутому и каменистому склону; проехав с четверть мили, они наконец достигли высокогорной долины, орошаемой стремительным потоком; зеленеющие свежей травой отлогие берега были достаточно широки, и всадники продолжали путь конь о конь.

Лорд Ментейт не замедлил возобновить прерванную беседу.

– Мне думается, – сказал он, обращаясь к капитану Дальгетти, – что благородный кавалер, столь долгое время сопровождавший доблестного шведского короля в его походах и питающий вполне понятное презрение к голландским штатам жалких ремесленников, должен был бы не задумываясь принять сторону короля Карла, отдав ему предпочтение перед теми худородными круглоголовыми ханжами и негодяями, которые взбунтовались против его власти.

– Вы рассуждаете логично, милорд, – отвечал Дальгетти, – и caeteris paribus я, пожалуй, был бы склонен взглянуть на это дело вашими глазами. Но у нас на юге есть хорошая поговорка: «Словами репу не подмаслишь». Возвратившись на родину, я понаслушался разных разговоров и убедился в том, что честный воин может свободно принять в этой междоусобной войне ту сторону, которая покажется ему наиболее выгодной. «Верность престолу», – говорите вы, милорд. «Свобода!» – кричат по ту сторону предгорья. «За короля!» – орут одни. «За парламент!» – ревут другие. «Да здравствует Монтроз!» – провозглашает Доналд, подбрасывая вверх свою шапочку. «Многие лета Аргайлу и Ливену!» – кричит Сондерс на юге, размахивая шляпой с пером. «Сражайся за епископов!» – подстрекает священник в стихаре и мантии. «Твердо стой за пресвитерианскую церковь!» – восклицает пастор в кальвинистской шапочке и белом воротнике. Все это хорошие слова, прекрасные слова! Но чья сторона лучше – не могу решить. Одно могу сказать, что мне частенько приходилось драться по колено в крови за дела и похуже…

– В таком случае, капитан Дальгетти, – промолвил граф, – если вам кажется, что обе стороны правы, не будете ли вы так любезны сообщить нам, чем вы намерены руководствоваться при окончательном выборе?

– Два соображения решат дело, милорд, – отвечал капитан. – Во-первых, которая из двух сторон будет более нуждаться в моих услугах; а во-вторых – и это условие вытекает из первого, – которая из двух сторон лучше вознаградит меня за мои услуги. Откровенно говоря, милорд, в настоящее время оба эти соображения скорее склоняют меня на сторону парламента.

– Прошу вас объяснить, какие причины заставляют вас так думать, – возразил лорд Ментейт, – и, может быть, мне удастся выставить против них более веские доказательства.

– Сэр, – начал капитан Далыетти, – я не буду глух к вашим уговорам, если это окажется совместимо с моей честью и личной выгодой. Дело в том, милорд, что в этих диких горах собирается, или уже собрался, большой отряд шотландских горцев, сторонников короля. А вам, сэр, хорошо известны нравы наших горцев. Я не отрицаю, что это народ крепкий телом и стойкий духом, который умеет хорошо сражаться, на свой лад; но они воюют как дикари и о настоящей военной тактике и дисциплине знают не больше, чем древние скифы или американские индейцы наше! о времени. Они и понятия не имеют о том, что такое немецкий рожок или барабан, как поют сигналы:

«В поход!», «Тревога!», «На приступ!», «Отбой!», или играют утреннюю или вечернюю зорю, или отдают еще какую-нибудь команду; а звуки юс проклятой скрипучей волынки, которые они сами якобы отлично понимают, совершенно непостижимы для слуха испытанного воина, привыкшего воевать по всем правилам военного искусства. Стало быть, вздумай я командовать этой ордой головорезов в юбках, никто бы меня не понял, а хоть бы и поняли, – судите сами, милорд, могу ли я рассчитывать на послушание этих полудиких горцев, которые привыкли почитать своих танов и предводителей, выполнять их волю и не желают повиноваться военному начальству? Если бы я, к примеру, стал их учить строиться в каре, то есть становиться в шеренги так, чтобы число людей в каждом ряду соответствовало квадратному корню всего числа людей, – что мог бы я ожидать в награду за сообщение столь драгоценной тайны военной тактики, кроме удара кинжалом в живот за то, что поместил какого-нибудь Мак-Элистер Мора, Мак-Шимея или Капперфэ на фланге или в арьергарде, тогда как он желает находиться в авангарде? Поистине, хорошо сказано в священном писании: «Не мечи бисера перед свиньями, ибо они обратятся на тебя и растерзают тебя».

– Я полагаю, Андерсон, – обратился лорд Ментейт к одному из своих слуг, ехавших за ним следом, – вам нетрудно будет убедить этого джентльмена в том, что мы нуждаемся в опытных офицерах и гораздо более склонны воспользоваться их знаниями, нежели он, по-видимому, предполагает.

– С вашего позволения, – проговорил Андерсон, почтительно приподняв шапку, – когда подоспеет ирландская пехота, которую мы поджидаем и которая, вероятно, уже высадилась в Западной Шотландии, нам понадобятся опытные воины для обучения новобранцев.

– Что же, я рад, весьма рад послужить у вас, – заявил Дальгетти. – Ирландцы – славные ребята, лучше и не надо на поле сражения! Однажды, при взятии Франкфурта-на-Одере, мне довелось видеть отряд ирландцев; он один выдержал натиск врага и, действуя мечом и копьем, отбил два шведских полка, желтый и голубой, из числа наиболее стойких, сражавшихся под знаменами бессмертного Густава. И хотя храбрый Хепберн, отважный Ламсдейл, бесстрашный Монро и другие начальники прорвались в город в другом месте, но если бы мы повсюду встретили подобное сопротивление, то нам пришлось бы отступить с большими потерями и малым успехом. Вот почему эти отважные ирландцы, хоть и были, как водится, преданы смерти все до единого, все же заслужили бессмертную славу и почет. И вот ради них я люблю и уважаю всех, принадлежащих к этой нации, которую почитаю первой после моих соотечественников-шотландцев.

– Думаю, что почти наверное могу обещать вам службу офицера в ирландской армии, – сказал Ментейт, – если вы согласитесь принять сторону короля.

– Однако, – возразил капитан Дальгетти, – второй и наиболее существенный вопрос еще ждет ответа; ибо, хотя я и считаю, что не пристало воину говорить лишь о презренных деньгах и о жалованье, как это делают подлые наемники, немецкие ландскнехты, о которых я уже имел случай упоминать, и хотя я с мечом в руках готов доказать, что почитаю честь выше любого жалованья, вольного постоя и легкой наживы, – однако, contrario, поскольку солдатское жалованье есть вознаграждение за его службу, благоразумному и осмотрительному воину надлежит заранее удостовериться, какую мзду он получит за свои труды и из каких средств она будет выплачиваться. И поистине, милорд, по всему, что я здесь видел и слышал, мне ясно, что мошна-то в руках парламента. Горцев, пожалуй, легко ублаготворить, если разрешить им угонять скот; что касается ирландцев, то ваша светлость и ваши благородные союзники могут, конечно, по старому военному обычаю, выплачивать им жалованье так редкой в таком малом размере, как вам заблагорассудится. Однако такой способ оплаты не применим к благородному кавалеру, коим являюсь, к примеру, я, ибо мы должны содержать своих лошадей, слуг, оружие, снаряжение и не можем, да и не хотим, идти воевать за свой счет.

Андерсон – слуга, который уже и раньше вступал в разговор, – почтительно обратился к своему господину.

– Я полагаю, милорд, – сказал он, – что, с вашего разрешения, я мог бы кое-что сообщить капитану Дальгетти, что помогло бы рассеять его второе сомнение так же легко, как и первое. Он спрашивает нас, где мы достанем денег для выплаты жалованья; но, по моему скромному разумению, источники богатств открыты для нас так же, как и для пресвитериан. Они облагают страну налогами по своему усмотрению и расхищают имущество друзей короля; нагрянув на южную часть страны во главе наших горцев и ирландской пехоты, мы найдем немало разжиревших предателей; награбленное ими добро пополнит нашу военную казну и пойдет на уплату жалованья нашему войску. Кроме того, начнутся конфискации, и король, жалуя конфискованные поместья отважным воинам, сражающимся под его знаменами, наградит своих друзей и заодно накажет своих врагов. Короче говоря, тот, кто присоединится к круглоголовым псам, будет получать грошовое жалованье, а тот, кто станет под наши знамена, может надеяться на титул рыцаря, барона или графа, если посчастливится.

– Вы когда-нибудь служили, любезный друг? – спросил капитан Дальгетти, обращаясь к Андерсону.

– Недолго, сэр, только во время наших междоусобиц, – скромно отвечал тот.

– И никогда не служили ни в Германии, ни в Нидерландах? – продолжал Дальгетти.

– Не имел чести, – отвечал Андерсон.

– Должен признать, что слуга вашей светлости обнаруживает весьма здравый, разумный взгляд на военное дело, – заметил Дальгетти, обращаясь к лорду Ментейту. – Правда, то, что он предлагает, несколько не по правилам и сильно смахивает на шкуру неубитого медведя. Однако я приму его слова к сведению.

– И хорошо сделаете, – оказал лорд Ментейт. – У вас впереди целая ночь для размышлений, ибо мы уже приближаемся к дому, где, ручаюсь, вас ожидает радушный прием.

– А это сейчас будет весьма кстати, – отвечал капитан, – ибо у меня еще ничего не было во рту с самого утра, кроме простой овсяной лепешки, да я ту мне пришлось разделить с моим конем. Я так отощал, что даже вынужден был затянуть пояс потуже, опасаясь, как бы он не соскользнул с меня!

Глава IV

Когда-то (их не встретишь ныне!)

Бродили горцы здесь в долине.

Был каждый ловок, крепко сбит,

При нем кинжал, палаш, и щит.

В штанах коротких щеголяя,

Бродили в Лохэбере, в Скае,

Накинув плед. Надев берет…

Вы знали их? Хорош портрет?

Местон

Разговаривая таким образом, путники подъехали к холму, поросшему старым пихтовым лесом. Верхние обнаженные ветви самых высоких деревьев вырисовывались на фоне вечернего неба, Пламенея в лучах заходящего солнца. В самой чаще леса высились башни, вернее сказать – печные трубы господского дома, называемого замком, куда держали путь наши всадники.

По обычаю того времени дом состоял из двух узких строений под островерхой крышей, пересекающихся крест-накрест под прямым углом. Две сторожевые вышки и башенки по углам крыши, сильно напоминающие перечницы, давали усадьбе право именоваться замком Дарнлинварах. Главное здание и прилежащие к нему службы были обнесены низкой каменной оградой.

Приблизившись, путники заметили, что обитателями замка были приняты меры предосторожности, необходимые в столь смутные и тревожные времена: в стенах и в каменной ограде были пробиты новые бойницы; на окнах появились перекрещивающиеся железные прутья, похожие на тюремные решетки. Ворота во двор были заперты на все засовы, и лишь после долгих переговоров одна из створок открылась, и перед путниками появилось двое слуг, здоровенных горцев, вооруженных с ног до головы и готовых, подобно Битию и Пандору в «Энеиде», преградить путь любому опасному пришельцу.

Когда путешественников наконец впустили во двор, они увидели еще новые приготовления к обороне: вокруг стен шли подмостки для мушкетонов, а несколько легких пушек, так называемых фальконетов, были размещены в угловых и боковых башнях.

Толпа слуг в национальной шотландской одежде тотчас же выбежала из дому; одни бросились принимать у приехавших лошадей, другие выстроились у входа, готовые проводить гостей во внутренние покои. Однако капитан Дальгетти отказался от всех, предложенных ему услуг и пожелал самолично позаботиться о своем коне.

– Таков уж мой обычай, друзья мои, – всегда самому ставить в конюшню моего Густава (ибо это имя я дал ему в честь моего непобедимого военачальника). Мы старые друзья и боевые товарищи, и, так же как мне служат его ноги, ему служит мой язык, требуя для него то, в чем он нуждается. – С этими словами капитан Дальгетти без дальнейших церемоний проследовал в конюшню за своим скакуном.

Ни лорд Ментейт, ни его спутники не оказали подобного внимания своим коням и, поручив их заботам прислуги, вошли в дом. Здесь, в темных сводчатых сенях, в числе прочей разнородной утвари красовалась огромная бочка дешевого пива, а около нее стояло несколько деревянных не то ковшей, не то чарок с двумя ручками, словно приглашая всех, кто пожелает, воспользоваться ими. Лорд Ментейт без всяких церемоний вынул из бочки втулку, напился сам и передал чарку Андерсону, который последовал примеру своего господина, предварительно выплеснув, однако, остатки пива из чарки и слегка ополоснув ее.

– Кой черт! – возмутился старый слуга-горец. – Он, видите ли, не может пить после своего хозяина, не вымыв чашки и не расплескав пива. Пропади ты пропадом!

– Я вырос во Франции, – отвечал Андерсон, – а там ни один человек не станет пить из чашки после другого, разве только после молодой женщины.

– А ну их к черту, выдумают тоже! – сказал Доналд. – А по мне, если пиво доброе, не все ли тебе равно, чьи чужие усы побывают в чашке раньше твоих?

Товарищ Андерсона выпил пиво, не соблюдая церемоний, столь возмутивших Доналда, и оба они последовали за своим господином в зал с низкими каменными сводами, служивший, по обычаю шотландских знатных семейств, местом сбора для всех обитателей замка. Там было полутемно – тусклый свет исходил только от огромного очага в дальнем углу, где тлели куски торфа; из-за пронизывающей сырости зал отапливали даже в летние месяцы. Два-три десятка щитов, столько же шотландских палашей и кинжалов, пледы, кремневые ружья, мушкеты, луки и арбалеты, секиры, посеребренные латы, стальные шлемы и шишаки, старинные кольчуги – рубашки из металлической сетки с такими же капюшонами и рукавами – все это вперемежку висело по стенам и могло бы в течение целого месяца служить развлечением любому члену наших обществ любителей старины. Но в те времена подобные предметы были слишком привычны, чтобы привлекать внимание посетителей замка.

Посреди зала стоял громоздкий дубовый стол, на котором Доналд с почтительным радушием поспешил «расставить предназначавшееся для лорда Ментейта угощение, состоявшее из молока, масла, козьего сыра, кувшина пива и фляги шафранной водки, между тем как младший по должности слуга готовил такую же закуску на нижнем конце стола – для спутников приезжего гостя. Расстояние между верхним и нижним концом стола считалось, по понятиям того времени, достаточной дистанцией между господином и слугой, даже если первый и принадлежал, как граф Ментейт, к знатному роду. Во время этих приготовлений гости отогревались у огня: молодой граф стоял у самого очага, а слуги – на некотором расстоянии от него.

– Что вы скажете о нашем спутнике, Андерсон? – обратился лорд Ментейт к своему слуге.

– Малый хоть куда, – ответил Андерсон, – если правда все то, что он о себе рассказывает. Неплохо бы нам иметь десятка два таких молодцов, чтобы хоть как-нибудь обтесать наших ирландцев.

– Я держусь иного мнения, Андерсон, – возразил лорд Ментейт. – Я полагаю, что этот Далыетти – одна из тех ненасытных пиявок, которые, насосавшись крови в чужих странах, возвращаются на родину, чтобы упиться кровью своих соотечественников. Стыд и позор всей этой своре продажных вояк! Они на всю Европу ославили шотландцев, этим именем называют теперь презренных наемников, которые не знают ни чести, ни убеждений, а только свое месячное жалованье, и готовы изменить любому знамени по воле случая или ради более высокой платы; их жадности и корыстолюбию, их погоне за чужим добром и беспечной жизнью мы в немалой доле обязаны той междоусобной войной, которая заставляет нас обратить наши мечи против своих же собратьев. У меня едва хватило терпения слушать болтовню этого наемного гладиатора, хотя вместе с тем я с трудом удерживался от смеха над его беспримерной наглостью!

– Прошу прощения, ваша светлость, – сказал Андерсон, – но я позволю себе посоветовать вам при теперешних обстоятельствах умерить порывы вашего благородного негодования: мы, к сожалению, не можем осуществить своих намерений без помощи тех, кто движим более низкими побуждениями, нежели наши. Мы не можем отказаться от услуг таких молодцов, как наш приятель – капитан Дальгетти. Изъясняясь библейским слогом святош из английского парламента, мы говорим: «Сыны Зеруаха еще слишком опасны для нас».

– Стало быть, мне и впредь придется притворяться, – сказал лорд Ментейт, – как я делал это до сих пор, поняв ваш намек. Но я с удовольствием послал бы этого молодца ко всем чертям!

– Да, милорд, – заключил Андерсон, – помните, что укус скорпиона лечат, приложив к ранке другого, раздавленного скорпиона. Но тише… Нас могут услышать.

Одна из дверей зала отворилась, и на пороге показался рослый мужчина, чья гордая осанка и уверенная поступь, равно как его одежда и орлиное перо на шапочке, изобличали человека высокого звания. Он медленно подошел к столу, не обращая внимания на Ментейта, который поздоровался с ним, назвав его Алланом.

– Не нужно сейчас с ним заговаривать, – шепнул графу старый слуга.

Вошедший сел на пустую скамью перед очагом и, вперив неподвижный взгляд в рдеющие угли, погрузился в глубокое раздумье. Его мрачный взгляд, дикое и исступленное выражение лица выдавали в нем человека, который так поглощен собственными мыслями, что не замечает окружающего. Будь это жителе Нижней Шотландии, такая угрюмая суровость – быть может, следствие уединенной и аскетической жизни – могла бы быть приписана религиозному фанатизму; но шотландские горцы редко страдали этим духовным недугом, столь распространенным в ту пору среди англичан и обитателей Нижней Шотландии. Впрочем, и у горцев были свои предрассудки, затуманивавшие их разум нелепыми бреднями так же сильно, как пуританство затуманивало умы их соседей.

– Ваша милость, – повторил старый слуга, приблизившись к лорду Ментейту и говоря еле слышным шепотом, – вам лучше сейчас не обращаться к Аллану – рассудок его помрачен.

Лорд Ментейт кивнул головой и уже больше не делал попыток заговорить с молчаливым хозяином.

– Не сказал ли я, – внезапно произнес последний, выпрямившись во весь рост и пристально глядя на старого слугу, – не сказал ли я, что прибудут четверо? А здесь их только трое.

– Верно, так ты сказал, Аллан, – отвечал старый горец, – и четвертый уже идет сюда из конюшни, громыхая железом. Он точно краб в скорлупе – и грудь, и спина, и бедра, и ноги у него в латах. А куда прикажешь посадить его – подле Ментейта или на нижнем конце стола, рядом с его почтенными слугами?

Лорд Ментейт сам ответил на этот вопрос, указав на стул рядом с собой.

– А вот и он, – объявил Доналд, увидев входящего в зал капитана Дальгетти. – Надеюсь, в ожидании более сытной трапезы, господа не откажутся закусить хлебом и сыром. Как только хозяин со своими гостями, прибывшими из Англии, вернется с охоты, наш повар Дугалд угостит вас жареной козлятиной и дикой олениной.

Между тем капитан Дальгетти вошел в комнату и, подойдя прямо к стулу, стоявшему рядом со стулом лорда Ментейта, облокотился на спинку. Андерсон и его товарищ почтительно ожидали в конце стола разрешения занять свои места; трое или четверо горцев, под надзором старого Доналда, сновали взад и вперед, расставляя на столе принесенные яства, или стояли за стульями гостей, ожидая приказаний.

В самый разгар этих приготовлений Аллан внезапно вскочил с места и, выхватив из рук слуги светильник, поднес его к самому лицу Дальгетти, сурово и внимательно разглядывая его.

– Вот уж, поистине, – промолвил Дальгетти с некоторой досадой, когда Аллан, молча покачав головой, прекратил свой осмотр, – мы с этим молодцом, надо думать, сразу узнаем друг друга, доведись нам снова встретиться!

Тем временем Аллан решительным шагом направился к нижнему концу стола и, осветив лицо Андерсона и его товарища, подверг их столь же тщательному осмотру. Постояв с минуту в глубоком раздумье, он потер рукой лоб, потом вдруг схватил Андерсона за руку и, прежде чем тот успел оказать малейшее сопротивление, повел – вернее, потащил – его к свободному месту на верхнем конце стола. Молча указав Андерсону на пустой стул, Аллан с той же стремительностью повлек капитана Дальгетти к противоположному концу стола. Капитан, взбешенный такой вольностью обращения, попытался оттолкнуть Аллана; но, несмотря на свое богатырское сложение, он оказался слабее исполина-горца, и тот с такой силой отбросил его, что капитан отлетел на несколько шагов и растянулся во весь рост, огласив каменные своды грохотом своих доспехов. Поднявшись на ноги, он прежде всего выхватил меч и бросился на Аллана, который, скрестив на груди руки, ожидал его нападения с презрительным равнодушием. Лорд Ментейт и его спутники поспешили стать между противниками, стараясь успокоить их, тогда как слуги замка, сорвав со стен оружие, уже готовились принять участие в схватке.

– Он не в своем уме, – прошептал Ментейт на ухо капитану, – совсем помешанный, нет никакого смысла вступать с ним в ссору.

– Если ваша светлость ручается за то, что он поп compos mentis, – отвечал Дальгетти, – что, впрочем, вполне подтверждается его обращением и поступками, то дело должно на этом кончиться, ибо безумец не может ни нанести обиды, ни дать удовлетворения на поле чести. Но могу вас заверить, если бы я уже успел подкрепиться и пропустить бутылочку рейнского, я бы так легко не поддался ему. И, право, жаль, что он слаб рассудком, будучи таким дюжим молодцом, который должен отлично владеть копьем, моргенштерном или любым иным оружием.

Итак, мир был восстановлен, и гости уселись за стол в прежнем порядке, уже более не нарушаемом Алланом, который вернулся на скамью у очага и вновь погрузился в свои думы. Лорд Ментейт, обратившись к старейшему из слуг, поспешил завести с ним беседу, чтобы сгладить впечатление от недавнего происшествия.

– Ты говоришь, Доналд, что твой господин отправился в горы и вместе с ним приезжие англичане?

– Именно так, как ваша милость изволит говорить; он охотится в горах, и с ним два англичанина, один из них – сэр Майлс Масгрейв, другой – Кристофер Холл, оба из Камрайка, – так, кажется, они назвали свою местность.

– Холл и Масгрейв? – переспросил лорд Ментейт, взглянув на своих спутников. – Их-то мы и хотели видеть.

– А вот я, – сказал Доналд, – желал бы никогда не видеть их в наших краях, ибо они явились сюда только затем, чтобы пустить нас по миру.

– Что с тобой, Доналд? – удивился лорд Ментейт. – Ты прежде никогда не скупился на мясо и пиво. И хоть они и англичане, но вряд ли съедят весь скот, который пасется на лугах твоего хозяина.

– А хоть бы и съели! – отвечал Доналд. – Это бы с полбеды. Здесь у нас немало преданных людей, которые не дадут нам голодать, пока на землях между замком и Пертом пасется хоть один козленок. Тут дело похуже – об заклад побились!

– Об заклад? – с удивлением повторил лорд Ментейт.

– Вот то-то и оно! – продолжал Доналд, горя желанием выложить свои новости лорду Ментейту, с любопытством ожидавшему рассказа старика. – Ведь ваша милость – родня нашим господам и друг семьи, да к тому же вы вскорости и так об этом услышите, почему мне не рассказать вам сейчас? Так вот, коли угодно знать, когда наш хозяин в последний раз ездил в Англию, – а ездит он туда чаще, нежели того хотели бы его друзья, – он был приглашен в дом этого самого сэра Майлса Масгрейва; и там, изволите ли видеть, было поставлено на стол шесть шандалов, и, говорят, эти шандалы вдвое больше тех, что стоят в Данблейнской церкви: и не какие-нибудь медные, железные или оловянные, а чистого серебра… Уж и гордости у этих англичан – просто не знаки, куда девать ее! Вот и начали они поддразнивать нашего хозяина, будто он никогда не видывал такого богатства в своей нищей стране; а наш хозяин, разгневавшись, что при нем поносят его родину, поклялся как истый шотландец, будто у него дома, в его замке, еще больше шандалов, да таких, каких и не бывало в домах Камберленда; Камберленд она называется – местность-то ихняя.

– Слова, достойные верного сына своей родины, – заметил лорд Ментейт.

– Так-то оно так, – сказал Доналд, – но лучше бы его милость на сей раз попридержал язык; ведь если при англичанах сболтнешь что-нибудь лишнее, они сейчас же и заставят тебя биться об заклад, да так быстро, что кузнец не успел бы лошадь подковать. Вот и пришлось моему хозяину либо взять свои слова обратно, либо прозакладывать две сотни мерков.

Конечно, он принял заклад, чтобы не срамиться перед этими господами. А теперь вот нужно раскошеливаться! Оттого, думается мне, он и не торопится возвращаться домой.

– Судя по тому, что мне известно о вашем фамильном серебре, – заметил лорд Ментейт, – твой хозяин, Доналд, наверняка потеряет свою ставку.

– Верно, верно, ваша милость. А где он денежки возьмет – ума не приложу, – он уже занимал направо и налево. Я советовал ему потихоньку упрятать обоих англичан вместе с их слугами в подземелье под башней и держать их там до тех пор, покуда они сами не откажутся от заклада, – да хозяин и слушать не хочет.

При этих словах Аллан вскочил с места, большими шагами подошел к старому слуге и громовым голосом произнес:

– Да как ты смел давать моему брату такие подлые советы? И как ты смеешь говорить, что он проиграет ставку, если ему угодно было побиться об заклад?

– Твоя правда, Аллан Мак-Олей, – отвечал старик. – Не дело, чтоб сын моего отца перечил сыну твоего отца, и, стало быть, господин мой, надо думать, выиграет заклад! Да только я-то хорошо знаю, что в доме у нас не найдется ни одного шандала, кроме старых железных светильников, которые остались со времен лорда Кеннета, и оловянных подсвечников, которые ваш батюшка заказывал старику Уилли Уинки; а что до серебра, то сам черт не сыщет в доме ни одной унции, если не считать старой молочной кружки вашей покойной матушки, да и та без крышки и одна ножка сломана.

– Молчи, старик! – гневно крикнул Аллан. – А вас, господа, если ваша трапеза окончена, я попрошу покинуть зал; я должен все приготовить к приему наших английских гостей.

– Идемте, – шепнул старый слуга, дернув за рукав лорда Ментейта. – На него нашло, – добавил он, указывая глазами на Аллана, – теперь ему нельзя перечить.

Все вышли из зала, и Доналд проводил Ментейта и капитана Дальгетти в одну сторону, а один из младших слуг повел обоих спутников лорда в другую. Едва Ментейт успел войти в небольшую комнату, нечто вроде кабинета, как явился сам владелец замка, Ангюс Мак-Олей, в сопровождении английских гостей. Встреча была самая дружеская, ибо лорд Ментейт был хорошо знаком с обоими англичанами; а капитан Дальгетти, представленный лордом Ментейтом, был радушно принят хозяином дома. Но после первых радостных приветствий лорд Ментейт не мог не заметить, что чело его друга омрачено печалью.

– Вы, вероятно, уже слышали, – сказал сэр Кристофер Холл, – что дело, затеянное нами в Камберленде, окончилось неудачей? Милиция не захотела двинуться в Шотландию, а ваши ушастые пуритане порядком потрепали наших друзей в южных графствах. И вот, прослышав, что вы здесь зашевелились, мы с Масгрейвом, не желая сидеть дома сложа руки, прибыли сюда, чтобы повоевать вместе с вашими молодцами в юбках и пледах.

– Надеюсь, вы захватили с собой оружие, людей и казну? – улыбаясь спросил Ментейт.

– Всего каких-нибудь десятка два солдат, которых мы оставили в последней деревушке предгорья, – отвечал Масгрейв. – Да и то, если бы вы знали, с каким трудом нам удалось притащить их туда!

– Что касается денег, – заметил другой англичанин, – то мы рассчитываем пополнить казну с помощью нашего друга и любезного хозяина.

При этих словах Мак-Олей весь покраснел и, отведя Ментейта в сторону, выразил ему свою досаду по поводу глупого положения, в которое попал по своей вине.

– Я уже слышал об этом от Доналда, – сказал лорд Ментейт, едва сдерживая улыбку.

– Черт бы побрал старика, – сказал Мак-Олей. – Он готов разболтать все, что угодно, хоть бы это стоило человеку жизни. Впрочем, и для вас, милорд, в этом ничего веселого нет, ибо я очень рассчитываю на ваше дружеское и братское расположение и надеюсь, что вы, как близкий родственник, поможете мне расплатиться с этими английскими пудингами. Иначе скажу вам напрямик, что вы на перекличке недосчитаетесь Мак-Олея, ибо, будь я проклят, если не продамся просвитерианам скорее, нежели взгляну в глаза этим господам, не расплатившись с ними! Мне и так уж будет не сладко, ибо я и убыток потерплю и хвастуном перед всеми явлюсь.

– Вам, конечно, небезызвестно, милорд, что и мои денежные дела не блестящи в настоящее время, – возразил граф Ментейт. – Но вы можете быть уверены, что я сделаю все возможное, чтобы помочь вам, во имя нашего старинного родства, соседства и дружбы.

– Благодарю вас!… Очень, очень вас благодарю!… – сказал Мак-Олей. – А поскольку эти деньги так или иначе пойдут на службу королю, то не все ли равно, кто их внесет – вы, они или я сам? Ведь все мы дети одного отца, не правда ли? Но вы должны еще помочь придумать какую-нибудь разумную отговорку; иначе мне придется обнажить шпагу, ибо я не потерплю, чтобы меня в моем собственном доме назвали обманщиком и хвастуном, тогда как, видит бог, я только хотел поддержать честь своего рода и своей отчизны.

Во время их разговора в комнату вошел Доналд с таким сияющим лицом какого трудно было ожидать от него в ту минуту, когда столь печальная участь угрожала карману и достоинству его господина.

– Кушанье подано и свечи зажжены, – произнес старый слуга с особым ударением на последних словах.

– Черт побери, что он хочет сказать? – заметил Масгрейв, взглянув на своего соотечественника.

Лорд Ментейт вопросительно посмотрел на хозяина дома, но в ответ на его взгляд Мак-Олей только недоумевающе покачал головой.

В дверях произошла небольшая задержка, вызванная спором, кому пройти первому. Лорд Мечтейт настоял на том, чтобы уступить гостям это право, при надлежащее ему в силу его высокого звания; он сослался на то, что он у себя на родине и к тому же свой человек в этом доме. Итак, оба английских гостя первыми вступили в зал, где глазам их представилось необычайное зрелище. Огромный дубовый стол был весь заставлен сытными мясными кушаньями, а вокруг него в надлежащем порядке были размещены стулья. За каждым стулом стоял слуга-горец, исполинского роста, в национальном костюме и в полном вооружении. Каждый горец держал в правой руке обнаженный меч острием вниз, а в левой – пылающий факел. Факелы были сделаны из особого вида сосны, произрастающей на болотах Шотландии. Дерево это настолько смолисто, что, расщепленное и высушенное, оно отлично заменяло горцам свечи. Картина, открывшаяся взорам гостей, была поистине внушительная: пламя горящих факелов отбрасывало багровый свет на суровые лица горцев, на их необычную для постороннего глаза одежду и сверкающее оружие; густые клубы дыма поднимались под самые своды, образуя над залом как бы воздушный дымчатый шатер.