Текст книги "Я был агентом Сталина"

Автор книги: Вальтер Кривицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Москва пользуется также и более утонченными методами сношения с лидерами зарубежных компартий, попавшими в немилость. Прежде чем убрать со сцены какого-нибудь политического деятеля, престиж которого в среде его единомышленников достаточно высок, его репутацию стараются подорвать. Его компрометируют в глазах коммунистов в его собственной стране. Когда это сделано, то с ним немедленно расправляются.

Процесс компрометации хорошо известен. Первым делом его убирают со своего поста в своей собственной стране. Прибыв в Москву по вызову, он должен выбрать между послушанием и немедленным исключением. Ему нельзя отказаться и в то же время остаться в рядах партии. Но если он занимает очень видное положение, то не так-то легко сделать его простым подручным. В кабинетах Коминтерна он узнает, что ему поручена важная миссия в Китае, на Ближнем Востоке или в Латинской Америке. Это означает начало его ухода со сцены. Оторванный от своей партии, в незнакомой ему среде, он мало что может сделать и возвращается в Москву, чтобы предстать пред укоризненным взором коминтерновского шефа.

– Ну что ж, товарищ, – говорит шеф, – чем ты можешь оправдать шесть месяцев своего пребывания в Бразилии и израсходованные шесть тысяч фунтов стерлингов?

Никакие отговорки не принимаются в расчет. Известный аргумент и бесспорный факт, приводимый в оправдание, что рабочий класс Бразилии еще не достиг достаточного уровня политической зрелости для усвоения пролетарского учения, не производит никакого впечатления. Узнав об этом, его товарищи по партии дома, если они еще не окончательно забыли его, смотрят на него иными глазами. Вот ведь, Коминтерн послал его в Бразилию, а он не оправдал доверия.

Следующий шаг логично вытекает из сказанного выше.

Ему теперь предоставлено место в одном из тысяч советских учреждений. Он становится советским служащим, получающим зарплату от властей, и его политическая карьера окончена. С этого момента, если у него есть характер, главной его задачей становится как можно скорей выбраться из Советского Союза, добраться до родины н оборвать все связи с Советской Россией и с Коминтерном. Это не всегда и не всем удается. Один из самых трагических случаев такого рода произошел с моим другом Станиславом Губерманном, братом всемирно известного скрипача. Стах Губер, как называли его в нашем кругу, вступил в польское революционное движение во время первой мировой войны. Наряду с Мюнценбергом он считался одним из основателей польского комсомола. Он проявил себя как бесстрашный партиец-подпольщик и вскоре стал одним из руководителей компартии. В Польше он отсидел не один срок в тюрьме, испытав на себе жестокие побои полицейских.

Когда Коминтерн решил сменить состав Центрального Комитета Польской компартии, Губер был вызван в Москву. Вскоре ему дали работу в одном из вновь созданных учреждений, связанных с железными дорогами. Губер ничего не смыслил в этом деле. Он тщетно пытался настаивать на своем возвращении в Польшу на прежнюю работу. Его стали перебрасывать с места на место, давая ему возможность изучить различные аспекты советской бюрократии, но в Польшу, к своим товарищам он так и не вернулся.

Когда в Доме союзов праздновалась 15-я годовщина комсомола, Губер все еще работал в Москве в каком-то учреждении. В президиуме восседали новые важные лица советского режима. Произносились пламенные речи о величии задач комсомола в Советском Союзе и во всем мире. На заднем ряду в зале сидел Стах Губер – один из основателей комсомола. Гуляя в перерыве по коридору, он встретил своего старого товарища, тоже давно отверженного всеми. Они были рады встрече, и старый друг пригласил Губера к себе на квартиру. Они провели за бутылкой почти всю ночь, вспоминая о прошлом. Несколько дней спустя Стаха вызвали в Контрольную комиссию Коминтерна.

– Признаете ли вы, что в прошлую среду провели вечер на квартире у товарища N?

Губер ответил утвердительно на это «обвинение». Его тотчас же исключили из партии, выгнали с работы, и он оказался без крыши над головой. Я приютил его тогда у себя.

Я был почти уверен тогда, что Стах покончит с собой. Ему помог один из руководителей Коминтерна, Мануильский. Контрольную комиссию удалось убедить пересмотреть свое решение. Губер был восстановлен в партии, получив строгий выговор с занесением в учетную карточку. Ему удалось получить работу на железной дороге в городе Великие Луки. Губер понимал свое шаткое положение и работал не покладая рук в надежде, что смоет этим пятно со своей партийной репутации.

Он так хорошо трудился, что в 1936-м его наградили поездкой в Москву на празднование годовщины Октябрьской революции. Самолет, на котором летел Губер, разбился, и Стах погиб. Через несколько месяцев один из его друзей сказал:

– Повезло Стаху, что он погиб в авиакатастрофе!

Действительно, как ему повезло! В Великолукской области местный партийный секретарь наградил его за хорошую работу, а для ОГПУ он был всего лишь старым большевиком, исключенным из партии и восстановленным с испытательным сроком. В самый разгар чистки ОГПУ бросилось на поиски Стаха Губера.

Не всегда дело имело трагический конец. Лидер австрийской компартии Томанн был назначен воспитателем в общежитие моряков в Ленинграде. Он уговорился, чтобы ему послали телеграмму с известием о том, что его мать умирает. На этот раз Москву удалось провести. Прибыв в Вену, Томанн заявил о своем разрыве с Коминтерном.

Община иностранных коммунистов в Москве, проживающих главным образом в гостинице «Люкс» как постоянные представители своих партий, вела образ жизни, резко отличающийся от образа жизни советских граждан. Компартии, конечно, не посылали в Москву на постоянное жительство своих высших руководителей. Такие, как Поллит, Браудер и Торез, приезжали в Москву, только когда их вызывали на съезды и совещания. Но каждая партия имела в Москве своего постоянного консула, который отличался от дипломатического только тем, что получал зарплату не от тех, кто его послал. Хотя Политбюро и в особенности сам Сталин смотрят на зарубежных товарищей с презрением, они ведут или вели до недавнего времени в Москве весьма светский образ жизни.

Во время голода, сопровождавшего насильственную коллективизацию 1932–1933 годов, когда средний советский служащий вынужден был довольствоваться сушеной рыбой и хлебом, был создан кооператив для обслуживания иностранцев, где они по низким ценам покупали все, что ни за какие деньги нельзя было достать. Гостиница «Люкс» стала символом социальной несправедливости, и всякий москвич, будучи спрошен, кому хорошо живется в Москве, скажет: «Дипломатам и иностранцам в «Люксе».

Для ОГПУ вся эта разношерстная публика, живущая в «Люксе» за государственный счет, всегда была объектом для подозрений. Этот картонный мирок «пролетарской революции» вечно бурлит интригами, ссорами, взаимными обвинениями в недостаточной верности Сталину. Через своих осведомителей ОГПУ заносит себе на заметку эти обвинения и контробвинения.

В период чистки начались облавы и аресты иностранных коммунистов в Советском Союзе. Коминтерновские консулы получили, наконец, важную работу. Они стали агентами ОГПУ и занялись очернительством своих соотечественников, спасая собственное положение, а порой и голову только тем, что выдавали их ОГПУ.

Как ни печально, но именно в это время, когда Коминтерн превратился в креатуру Сталина и ОГПУ, Советский Союз пользуется наивысшим престижем в демократических странах. Создание Народного фронта в качестве троянского коня, провозглашенное Димитровым на VII конгрессе Коминтерна в 1935 году, принесло новые веяния. Отбросив большевистские лозунги, которые за последние два десятилетия не смогли завоевать популярность ни в одной стране за рубежом, Москва превратилась в еще один оплот цивилизации, демократии и антигитлеровской коалиции. Уже когда великая чистка шла полным ходом, терроризируя все слои общества, Сталин даровал своим гражданам «самую демократическую конституцию» в мире, которая хотя и существовала только на бумаге и открыто гарантировала всевластие партии, построенной по фашистскому образцу, однако рассматривалась либералами за рубежом если не как великое достижение, то во всяком случае как «значительное устремление».

Народный фронт действовал практически только в пяти странах – в Англии, США, Франции, Испании и Чехословакии. Во всех странах с фашистским или полуфашистским режимами Коминтерн сдал свои позиции, даже не пытаясь сопротивляться. Численность так называемых компартий в подполье в Германии и Италии, как я это имел возможность наблюдать, возглавляя службу военной разведки в Западной Европе, была ничтожной. Они были полны фашистскими провокаторами, и единственной их функцией было посылать своих людей на смерть. Идеи коммунизма в этих странах давно обанкротились, и если новая революционная волна когда-нибудь захлестнет Германию в результате гитлеровских войн, то можно быть уверенным, что возглавлять ее будет уже не Москва.

В прогрессивных странах Скандинавии со стабильными демократическими правительствами лозунги Народного фронта не нашли никакого отклика, так же как и революционные лозунги прошлых лет.

С другой стороны, в Англии, хотя в среде трудящихся и нашлось немного сторонников нового курса Москвы, ее антифашистские лозунги привлекли массу студентов, писателей и профсоюзных лидеров. Во время войны в Испании и в дни подписания мюнхенского договора отпрыски британских аристократических семей вступали в интербригаду (коминтерновскую армию в Испании), шли на службу в советскую разведку. В разгар чистки один из членов ЦК Компартии Великобритании сказал моему коллеге:

– Зачем Сталину расстреливать своих людей? Я знаю вашу преданность Советскому Союзу, но я уверен, что, как только вы вернетесь в Москву, вас тут же расстреляют.

Такие настроения возникали и гасли. А казни продолжались. Ужасы войны в Испании обнаруживали общую картину тоталитаризма. Однако Сталин продолжал привлекать к себе сочувствующих как великий союзник демократической антигитлеровской коалиции.

Во Франции Народный фронт так тесно связан с франко-советским альянсом, что он чуть ли не полностью охватил всю правительственную структуру. Правда, были и такие люди, как Леон Блюм, которые пытались не допустить, чтобы военная ситуация влияла на внутреннюю политику, но в большинстве случаев такие попытки ничем не кончались. Значительная часть французской публики, начиная с генерала Гамелена и депутата консерваторов Де Кериллиса и кончая профсоюзным лидером Жуо, так носились с идеей, что безопасность Франции связана с Москвой, что Народный фронт прочно вошел во французскую жизнь. Коминтерн действовал через свои пряничные организации. Многие газеты, клубы книголюбов, издательства, театры, кинокомпании стали проводниками политики сталинского антигитлеровского фронта.

Еще отчетливее сказывалось влияние Сталина в Чехословакии. Многие ответственные члены пражского правительства расценивали Советский Союз как бдительного защитника ее независимости. Идея панславизма больше, чем когда-либо, сыграла здесь на руку кремлевским вождям. Чехословаки настолько уверовали в то, что великий славянский брат защитит их от нацистской Германии, что они дали себя втянуть в одну из самых трагических интриг в современной истории. О том, как Сталин использовал чехословацкое правительство в своих целях, рассказано в моем предисловии.

Роль Компартии США, как таковой, никогда не была серьезной, и на нее Москва смотрела с величайшим презрением. За все долгие годы своей деятельности, вплоть до 1935 года, она не добилась никаких успехов. Профсоюзное движение не отзывалось на ее лозунги, а основная масса американцев вряд ли подозревала о ее существовании. Но даже в те годы американская партия была для нас важна прежде всего тем, что она более чем какая-либо другая компартия была связана с нашим ОГПУ и разведслужбой. Когда началась модернизация Красной Армии, члены Компартии США служили в качестве наших агентов на авиастроительных, автомобильных и военных заводах.

Несколько лет назад, будучи в Москве, я сказал руководителю нашей военной разведки в США, что, по моему мнению, он зашел слишком далеко, вербуя такое количество американских партийных активистов для разведывательной работы. Его ответ был типичным:

– Что тут плохого? Им хорошо платят за это. Революции им никогда не совершить. Так пусть хоть отрабатывают свои деньги.

Призвав под знамя демократии тысячи новобранцев, шпионская сеть компартии на службе ОГПУ выросла до небывалых размеров и проникла в недоступные дотоле сферы. Тщательно скрывая свою принадлежность к партии, коммунисты заняли сотни ключевых должностей. Москва получила возможность влиять на должностные лица, которым не пришло бы в голову близко подойти к агенту ОГПУ или Коминтерна.

Более впечатляющим, пожалуй, чем его успехи в шпионаже и в политике оказания давления, было проникновение Коминтерна в профсоюзное движение, издательства и газеты при помощи такого маневра, как замена коминтерновского лозунга антигитлеровским.

Коминтерновцы всегда считали компартии всего мира и их руководство в Москве образцом преданности. Такие видные деятели, как член Комиссии по военным делам германского рейхстага Киппенбергер, член британской палаты общин Галлахер, член Комиссии по иностранным делам Габриель Пери, заявляли только о своей приверженности Коминтерну. Когда же Коминтерн превратился в инструмент личной власти Сталина, они свою приверженность перенесли на Сталина.

Эпоху Народного фронта завершил оглушительный взрыв, случившийся 23 августа 1939 года. Занавес, прикрывающий фарс Народного фронта, упал в тот момент, когда Молотов в присутствии улыбающегося Сталина поставил свою подпись вслед за нацистским министром иностранных дел фон Риббентропом под пактом Берлин – Москва. Сталин предоставил Гитлеру «карт бланш», и через десять дней мир был охвачен войной. В Берлин была послана советская военная миссия для выработки деталей широкого сотрудничества между двумя самыми авторитарными и всеобъемлющими тираническими диктатурами во всем мире.

Для Сталина коалиция между этими двумя диктатурами была вершиной, к которой он стремился многие годы. Безнадежно увязнув в последствиях своих экономических и политических просчетов, ему оставалось только надеяться на сотрудничество с Гитлером, чтобы остаться у власти.

Отношение Сталина к Коммунистическому Интернационалу и его зарубежным функционерам всегда было циничным. Еще в 1927 году на заседании Политбюро он сказал:

– Кто такие эти люди из Коминтерна? Это – нахлебники, живущие за наш счет. И через девяносто лет они не смогут сделать ни одной революции.

Излюбленное словечко, которое Сталин применял к Коминтерну, было «лавочка». Однако он старательно оберегал свою «лавочку», ибо она хорошо служила как целям его внутренней политики, так и его внешнеполитическим маневрам. После ОГПУ это было его самое нужное личное оружие.

Хотя Сталин нанес Коминтерну смертельный удар, заключив пакт с Гитлером, он сделает все, чтобы сохранить костяк партийных машин в демократических странах. Они будут продолжать до конца играть роль креатуры его тоталитарного деспотизма.

Возникли, однако, новые обстоятельства: 23 августа 1939 года всему миру стало ясно, что тот, кто служит Сталину, служит и Гитлеру.

III. Рука Сталина в Испании

Обстоятельства советской интервенции в Испании остаются тайной в истории испанской гражданской войны. Мир знает, что советская интервенция имела место, но больше об этом ему ничего не известно. Не известно, почему Сталин предпринял интервенцию, каким образом он проводил там свои операции, кто были люди, тайно действовавшие для него, как он хотел выйти из этой истории и как она в действительности закончилась.

Я остался единственным выжившим за границей прямым участником организации советской интервенции в Испании и лишь я в состоянии теперь свободно описать весь драматический ход этих событий. В качестве главы советских служб военной разведки в Западной Европе я был в курсе всех закулисных обстоятельств каждого шага Кремля в испанских делах. Еще до этого я занимал посты, позволявшие мне следить вблизи за сталинской внешней политикой, органической частью которой стала испанская авантюра.

С момента прихода Гитлера к власти в 1933 году сталинская внешняя политика носила лихорадочный характер. Сталина преследовал страх изоляции. Его попытки договориться с Гитлером встречали то поощрение, то отпор. В моменты безнадежности, когда успеха не ожидалось, он готов был возобновить старый царский пакт с Францией, но это ему не удавалось. Попытки договориться с Англией оказывались еще менее успешными. В 1935 году Энтони Иден и премьер Лаваль нанесли официальные визиты в Москву, а народный комиссар иностранных дел Литвинов посетил Вашингтон, добился признания и затем играл первую роль в Женеве. Он приобрел там мировую популярность, но ничего сверх популярности он добиться не смог. Лондон не давал определенных обязательств. Договор с Францией не был надежной опорой. В этой обстановке, после начала путча Франко, Сталин обратил взоры на Испанию. Он торопился медленно, как поступал всегда. Были у него и период выжидания, и период осторожных проб. Ему надо было прежде всего убедиться в том, что Франко не ждала быстрая и легкая победа. Когда он убедился в этом, он предпринял интервенцию в Испании.

Замысел его состоял в том, чтобы втянуть Испанию в сферу интересов Кремля, об этом знали все мы, кто им служил. Кое-кто за рубежом полагал, что действия Сталина в этой стране были продиктованы заботами о мировой революции. Это совершенно неверно. Задачи мировой революции уже давно перестали реально занимать Сталина. Перед ним стояли исключительно задачи внешней политики Советской России.

Три страны приняли прямое участие в гражданской войне в Испании – Германия, Италия и Советский Союз. Участие первых двух было явным, обе они официально признавали действия своих экспедиционных сил в Испании, не скрывали, а скорее преувеличивали свои военные успехи. Но Сталин, в отличие от Муссолини, играл в Испании в закрытую. Вместо того чтобы хвастаться своим вмешательством, он осторожно преуменьшал всякий шум о нем и поначалу вовсе скрывал все, что этого касалось. Советское вмешательство могло бы стать в определенные моменты решающим, если бы Сталин рискнул действовать на стороне законного правительства, как Муссолини рисковал действовать на стороне Франко. Но Сталин не хотел ничем рисковать. Прежде чем начинать что-либо, он постарался убедиться, что в Испанском банке хранится достаточно золота, чтобы с лихвой окупить стоимость любого советского вооружения. Он старался все время действовать так, чтобы не втянуть советскую сторону в большую войну. Свою интервенцию он готов был проводить только под девизом: «Не переступать за линию досягаемости артиллерийского огня!» Это оставалось главным нашим девизом на весь период событий в Испании.

19 июля 1936 года, в день начала мятежа Франко, я находился в моем офисе в Гааге, в Голландии, где проживал с женой и ребенком под видом антиквара из Австрии. Такое положение позволяло мне иметь легальную резиденцию, получать денежные переводы, которые мне направляли из-за границы, и часто переезжать из одной страны Европы в другую.

До этого времени я отдавал все мои силы нашей сети секретной службы в нацистской Германии. Усилия Сталина прийти к соглашению с Гитлером долгое время не приносили успеха, и Кремль был крайне озабочен германо-японским пактом, заключение которого обсуждалось тогда в Берлине. Я тщательно следил за ходом этих переговоров.

При первом громе пушек за Пиренеями я послал в Андэ на франко-испанской границе моего агента, а другого – в Лиссабон, чтобы создать секретную службу на территории Франко. Это были рутинные меры, никаких инструкций из Москвы я не получал, и у моих агентов не имелось тогда никаких контактов с мадридским правительством. Как глава разведывательной службы в Европе, я просто собирал общую информацию для передачи ее в Кремль. Наши агенты в Берлине, Риме, Гамбурге, Генуе, Бремене, Неаполе регулярно сообщали о помощи, получаемой Франко из Италии и Германии. Всю эту информацию в Москве встречали молчанием. Никаких секретных указаний относительно Испании по-прежнему не поступало. Публично Советское правительство тоже никак не высказывалось.

Коминтерн, разумеется, поднял великий шум, но никто из нас, практических работников, не принимал этого всерьез. Упомянутое учреждение, давно прозванное «лавочкой», было отселено теперь в тихий пригород Москвы и превратилось из огненного факела, разжигавшего мировую революцию, в простой придаток сталинской внешней политики, иногда полезный как средство косвенного действия, иногда составлявший досадную помеху.

Его большой заслугой в международной политике было проведение тактики так называемого Народного фронта. Она означала, что во всех демократических странах послушные приказам коммунисты откажутся во имя «демократии» от своей оппозиции властям и сомкнут ряды с другими политическими партиями. Техника состояла в том, чтобы с помощью всякого рода «попутчиков» и просто одураченных людей ставить у власти правительства, дружественно настроенные к Советскому Союзу. Не раз это шло на пользу Кремлю, оказывало ему поддержку. Во Франции Народный фронт поднял на пьедестал фигуру умеренного социалиста Леона Блюма, В прочем, с наступлением кризиса в Испании, под крики Коминтерна в защиту республики и его истошные призывы к борьбе с Франко, сам премьер Блюм при поддержке Лондона предпочел объявить политику невмешательства в Испании.

В самой же Испании призывы Коминтерна встречали меньший отклик – численность коммунистов была там минимальной (3 тысячи членов компартии на все про все), испанские профсоюзы и все крупные революционные группировки (синдикалисты, анархисты, партия марксистского единства, партия социалистов) упорно стояли на антикоммунистических позициях. Испанская республика после пяти лет своего существования отказывалась признать Советское правительство и не имела дипломатических отношений с Москвой.

Тем не менее, Коминтерн проводил массовые митинги и сборы средств по всему миру в пользу Испанской республики. Из Советского Союза посылались бойцами в Испанию десятки иностранных коммунистов, объявленных вне закона в своих странах и проживавших в качестве эмигрантов в России. Сталин был рад от них избавиться.

Немногие ветераны Коминтерна, еще преданные всей душой идеалам мировой революции, черпали в борьбе в Испании новую надежду. Старые революционеры и вправду надеялись, что испанская гражданская война заново подожжет энтузиазм в мире. Но их энтузиазм не производил на свет ни боеприпасов, ни танков, ни самолетов, ничего из того, чем фашистские державы снабжали Франко. Реальная функция Коминтерна в тот конкретный момент сводилась к тому, чтобы потопить громким шумом коробившие слух отзвуки леденящего молчания, исходившего от Сталина.

Немногие ветераны Коминтерна, еще преданные всей душой идеалам мировой революции, черпали в борьбе в Испании новую надежду. Старые революционеры и вправду надеялись, что испанская гражданская война заново подожжет энтузиазм в мире. Но их энтузиазм не производил на свет ни боеприпасов, ни танков, ни самолетов, ничего из того, чем фашистские державы снабжали Франко. Реальная функция Коминтерна в тот конкретный момент сводилась к тому, чтобы потопить громким шумом коробившие слух отзвуки леденящего молчания, исходившего от Сталина.

Известия об итало-германской помощи генералу Франко и отчаянных призывах испанских революционных лидеров, казалось, не проникали через стены Кремля. Гражданская война в Испании разгорелась в большой пожар, но Сталин не трогался с места, не реагировал на поток панических новостей, проходивших через мои руки в Гааге. Правительство в Мадриде располагало золотым запасом Испанского банка в сумме 140 миллионов фунтов стерлингов, но его попытки произвести закупки оружия у Виккерса в Англии, Шкоды в Чехословакии или у немецких пушечных королей встречали противодействие проводников политики невмешательства. Тем временем ни одного слова не поступало от советских властей.

Только в конце августа, когда хорошо организованные силы Франко повели успешное наступление на Мадрид, три высокопоставленных представителя Испанской республики были наконец приняты в России. Они прибыли для закупок военного оборудования и предложили в обмен большие суммы испанского золота. Но и теперь их не допустили в Москву, а держали инкогнито в Одессе. Чтобы замаскировать эту операцию, Сталин опубликовал 28 августа через Комиссариат внешней торговли специальный указ, запрещающий «экспорт, реэкспорт и транзит в Испанию любых видов оружия, боеприпасов, самолетов и военных кораблей». Попутчики Коминтерна и иже с ними, втайне приходившие в отчаяние от отказа Сталина помочь Испанской республике, теперь решили, что он оказался вынужденным подчиниться политике невмешательства Леона Блюма. На самом деле Сталин готовил коварный способ действий в пользу республиканцев. Пока их официальные представители ждали ответа в Одессе, он собрал экстренное заседание Политбюро и предложил свой план осторожной интервенции в Испании – под прикрытием объявленного им нейтралитета.

Сталин считал, что старая Испания кончилась, а новая не может быть предоставлена сама себе. Она должна примкнуть или к итало-германскому лагерю, или к лагерю его оппонентов. По его убеждению, ни Франция, ни Великобритания не согласятся с тем, чтобы Испания, от которой зависит вход в Средиземноморье, оказалась под контролем Рима и Берлина. Дружественная Испания была жизненно необходима Парижу и Лондону. Сталин пришел к мнению, что, не прибегая к открытому вмешательству, одним лишь использованием позиции своей страны как источника вооружений, он сможет создать в Испании режим, контролируемый Россией. Тем самым он сможет внушить уважение французам и англичанам, добиться от них предложения о союзе и тогда либо пойти на такой союз, либо превратить его в предмет торга, дабы достичь своей постоянной заветной цели – договоренности с Германией.

Таковы были главные мысли Сталина по поводу вмешательства в Испании. Но его заставляла действовать также необходимость какого-то ответа иностранным друзьям Советского Союза, которым предстояло стать свидетелями великой чистки и расстрелов их товарищей – большевиков. Западный мир не сознает, насколько ненадежным в тот момент было положение Сталина у власти и насколько важным для его выживания как диктатора было оправдание его кровавых акций зарубежными коммунистами и известными приверженцами идеалистических взглядов. Их поддержка была ему жизненно важна. Он рисковал ее лишиться, если бы не сумел оказать никакой помощи Испанской республике, не принял бы никаких мер против устрашающего эффекта великой чистки и процессов над «предателями».

Привлекала, кроме того, груда испанского золота (140 миллионов фунтов), которую правительство готово было потратить на военное снаряжение. Какая часть этого золота могла отправиться в Россию в оплату военных поставок в условиях, когда Советский Союз официально должен был придерживаться политики строгого невмешательства, – этот вопрос требовал безотлагательного решения.

Политбюро, конечно, приняло план Сталина. Оно строго предупредило своих комиссаров, что советская помощь Испании должна быть неофициальной, оказываться тайно, так, чтобы устранить всякую возможность втягивания страны в войну. Итоговый наказ Политбюро, отданный всем, повязанным ответственностью в этом деле, гласил (как я уже указывал): «Подальше от артиллерийского огня!»

Два дня спустя специальный курьер, прилетевший самолетом в Голландию, привез мне инструкции из Москвы: «Немедленно распространите вашу сферу действий на район испанской гражданской войны. Мобилизуйте всю агентуру и ее возможности для создания системы приобретения и транспортировки оружия в Испанию. Специальный агент послан в Париж для помощи вам в этой работе. Он будет докладывать вам и действовать под вашим руководством».

Меня обрадовало, что Сталин наконец решил серьезно заняться Испанией. Процесс Каменева и Зиновьева произвел губительное впечатление в просоветских кругах, к тому же в этих кругах возникало множество самых каверзных вопросов в связи с линией невмешательства, якобы проводимой Москвой в испанских делах.

Меня обрадовало, что Сталин наконец решил серьезно заняться Испанией. Процесс Каменева и Зиновьева произвел губительное впечатление в просоветских кругах, к тому же в этих кругах возникало множество самых каверзных вопросов в связи с линией невмешательства, якобы проводимой Москвой в испанских делах.

В тот момент Сталин приказал Ягоде, тогда еще шефу ОГПУ, создать в Испании отделение своего ведомства – советской тайной полиции. Мог ли всесильный Ягода знать, что через пять дней после этого важнейшего поручения он будет снят со своего поста, а через несколько месяцев помещен в одну из камер Лубянки, которыми он так долго заведовал? Его жизни пришел конец под огнем одной из его собственных команд расстрельщиков 14 марта 1938 года, после того как он «признался» в участии в заговоре в целях отравления своего преемника Ежова, а заодно и своего старого друга, знаменитого писателя Максима Горького.

Но пока, повинуясь Сталину, Ягода 14 сентября 1936 года созвал чрезвычайное совещание в своем московском штабе на Лубянке. Среди участников были Фриновский, командующий войсками ОГПУ, позже народный комиссар военно-морского флота (его карьера внезапно оборвалась в 1939 году, когда он «исчез»), А. Слуцкий, начальник Иностранного отдела ОГПУ, генерал Урицкий из Генштаба Красной Армии. От Слуцкого, которого я часто встречал в Париже и в других местах, я узнал, что один из ветеранов его службы был послан с задачей организации ОГПУ на территории законного правительства Испании. Им был некто Никольский, он же Швед, он же Лёва, он же Орлов.

Совещание на Лубянке приняло решение подчинить советской тайной полиции всю деятельность Коминтерна в Испании. Решено было, в частности, «координировать» всю работу Испанской компартии с работой ОГПУ в этой стране. Другим решением совещания было подчинение деятельности всех добровольцев, прибывающих в Испанию из разных стран, тайному полицейскому контролю того же ОГПУ. Осуществление этой задачи было возложено на уже существующую структуру, общую для всех компартий мира: в центральном комитете каждой из них всегда был один представитель, работающий по тайному поручению ОГПУ. Через этих представителей и должна быть взята под контроль деятельность добровольцев в Испании.