Текст книги " Какого цвета любовь?"

Автор книги: Валида Будакиду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

К смерти у Аделаиды сложилось двоякое отношение.

Саму смерть Аделаида уважала, хоть сделать настоящее «вскрытие» кому-нибудь или чучело кошки ей всё же пока не удалось. В школе Лилия Шалвовна и другие учителя во время уроков говорили, что смерть – это прекрасно! Что не надо её бояться! Смерть – это замечательно! Смерть на благо Родины. Или смерть во имя спасения колхозного имущества, например, при тушении загоревшегося сеновала, чтоб скот на зиму не остался без кормов. Сначала даже Аделаида мечтала о пожаре, чтоб самой жакетом тушить сено и сгореть вместо него. Потом она себе представила, как будет жарко, как можно больно обжечься, и ей стало страшно. Но Лилия Шалвовна продолжала говорить, что «все мы должны быть готовы в любую минуту отдать свою жизнь за нашу социалистическую Родину, за коммунизм во всём мире и за товарищей!». Однажды они даже вместо уроков по расписанию тремя объединёнными классами «разбирали» художественный фильм про какой-то завод, где на 7-е Ноября один рабочий, чтоб сделать приятное своим сотоварищам, залез на самую высокую заводскую трубу, чтоб «поднять вверх и водрузить на самой высокой заводской трубе красное знамя! Чтоб взвилось оно высоко-высоко назло всем капиталистам и эксплуататорам!». Но передовой и очень сознательный рабочий сорвался с трубы, упал вниз и разбился насмерть! Как все его зауважали! Он стал героем! Его портрет повесили навечно на Доску Почёта и имя вписали, тоже навечно, в отделе кадров. Что такое этот загадочный «отдел кадров», Аделаида точно не знала, но слово «навечно!» её очень впечатлило!

Конечно, погибнуть на войне, защищая Родину – почётно! Однако если давно уже мир во всём мире и мы удержали завоевания социализма в нашей стране, разбив внутренних врагов в лице «кулаков» и Белой гвардии, то какая необходимость лезть на заводскую трубу? Хоть мама и не раз говорила, что жизнь стоит дёшево. Это она, скорее всего, о чужой жизни, потому что сама вон сколько таблеток пьёт! И в окошко какого пролетающего мимо советского завода самолёта должны увидеть «реющее на ветру алое знамя – символ победы Революции», проклятые эксплуататоры и капиталисты? границы-то у нас вон как охраняются! Все знают, какие там стоят пограничники с овчарками! Если смерть так прекрасна, то почему никакой такой красоты она в морге не углядела? Смерть обезображивала даже молодых и симпатичных. Вот недавно там лежал мальчик, которого она знала, и его на стадионе ударило током. Он там залез купаться, а когда хотел вылезти, то схватился за какой-то провод высокого напряжения. Чего этот провод в воде делал? Приезжала «скорая», все вокруг стояли и смотрели, как ему делали и массаж сердца, и искусственное дыхание, но ничего не вышло. На следующий день Аделаида уже смотрела в дырочку в фанерном щитке на заднем окне. На улице было яркое солнце, а внутри, казалось, темно и сыро. Она долго всматривалась в знакомое лицо, но ничего «прекрасного», как обещала Лилия Шалвовна, не увидела. Правда, она как-то и не переживала за него, ей казалось, что всё это не всамделишнее. Мальчик сейчас полежит немного, надоест ему и встанет. И вообще, ей всегда казалось, что на каталках, закрытых простынёй, просто брёвна; что все эти голые тёти и дяди на столах с кранами лежат, притворяются, и страшно мёрзнут голые. И знакомый мальчик тоже мёрзнет. Она боялась, что эти с каталок сейчас увидят её глаз в фанерной дырочке и со словами: А ну, иди отсюда, бесстыжая! – как швырнут в неё какой-нибудь банкой!

Эта часть больничного комплекса с концом аллейки и моргом была для Аделаиды воротами в другой мир, о котором никто всерьёз даже не заговаривал. Если смерть и обсуждалась, то только героическая и прекрасная, которой погибали на войне. Но, как выглядит сам труп, как навсегда заканчивается присутствие этого человека на земле, не говорили никогда. Аделаида, да, собственно, и никто из её ровесников даже не задумывался, что тот рабочий-герой, который упал с заводской трубы, больше никогда ни к кому не пойдёт в гости, никто его не увидит за станком, он не будет есть, не будет пить, и его дети будут сами по себе, без папы, только с мамой. А тот, который упал, интересно, будет знать, что делает его семья? Он будет за ними наблюдать? Но ведь не может быть, ну никак не может, что вот только что он был, упал, и всё! То есть – морг что-то вроде проходной аэропорта, когда всего мгновенье разделяет состояние «он жив» и чего-то иного, вроде полёта «за бортом» всё того же «кукурузника».

Она видела, как после автомобильной аварии в морге стояли четыре каталки и там был её злейший враг – сосед, который больше всех дразнил Аделаиду; и его очень красивая сестра. У сестры были длинные светлые косички и совершенно немыслимой белизны бантики. Аделаида тоже хотела такие. Но сколько она свои ни тёрла, они так и не стали такими белоснежными, как у неё. И их родители… они все вчетвером ехали из деревни домой в город и теперь вот лежали здесь под окровавленными простынями. Всякие были, разные… Но однажды, привычно проскользнув мимо входной двери с облупившейся надписью «Городской морг и судмедэкспертиза», она, примяв свежую траву с одуванчиками, заглянула в фанерную дырочку. Всё было по-старому. И полумрак, и пустые железные столы с кранами и длинными шлангами. Только в полуметре от стола стояло грязное помойное ведро, в котором лежало что-то, длиной всего в полметра, завёрнутое то ли в наволочку, то ли в белую марлю. Аделаида замерла. Потом она хотела разжать пальцы, чтоб отлепиться от подоконника. Но заледеневшие руки почему-то не слушались, они стали неметь и в них появился привычный «нарзан с газиками», точно так же, когда мама её ругала за «двойку» по директорской работе и ещё несколько раз, снова стало трудно дышать. Она не могла отвести взгляда от маленького свёртка в ведре. Ей стало казаться, что он слабо шевелится, хотя Аделаида умом понимала, что этого не может быть! Не может, потому, что… потому что она знала, что в этом свёртке! И что в том свёртке было «прекрасно»?!

Глава 4

Да, жить в Городе, где родилась и росла Аделаида, было действительно труднейшей дисциплинарной задачей, до конца разрешенной далеко не каждому!

Раз у Аделаиды начались «тра-ля-ля», и её полностью можно отнести к женскому полу, со всеми вытекающими отсюда последствиями, мама решила удвоить своё усердие по воспитанию «настоящей, порядочной и образованной девушки из хорошей семьи». С того дня, как Аделаида пошла в туалет и, увидев в унитазе кровь, поняла, что очень больна, прошло довольно много времени. Почти забылось, как мама всучила ей «Медицинскую энциклопедию», зажатую пальцем на нужной странице, и велела прочесть «вот этот абзац». Аделаида тогда мало что поняла, но слава Богу, девчонки в школе довольно доходчиво объяснили, что к чему. Мама, в свою очередь, расширила и углубила все те познания, которыми делилась с одноклассницами Олька. И всё оказалось совсем не так просто, как Олька говорила. У Ольки была очень примитивная, то есть – упрощённая позиция. Не всё соответствовало формуле: девочка – замужество – ребёнок – семья. Чтоб эту простую формулу воплотить в жизнь, иными словами – исполнить основное предназначение женщины, надо было прежде всего соответствовать основным параметрам при искусственном отборе на всех этапах жизненного пути. Если один из этапов был пропущен, или «не соответствовал» «принятому», то девочка вполне могла и не выполнить «своего истинного предназначения»! Видимо, поэтому мама решила не рисковать с такой «несобранной» дочерью и рьяно принялась строить в Аделаиде «будущую женщину». Она начала тщательно ей помогать в становлении. Красной строкой любых маминых внушений было:

– Самое дорогое у девушки – это её честь!

– Береги платье снову, а честь – смолоду!

И как альтернатива:

– Лучше смерть, чем бесчестите!

Причём слово «честь» сводилось исключительно к какому-то заумному, как мама говорила, «целомудрию». Короче, у каждой девочки между ногами есть девственная плева, то есть, такая кожа, как плёнка, которая должна порваться, когда девушка впервые «бывает» с мужчиной. Оказалось – это и есть тот самый «цветок», который надо «донести» до мужчины, это про который Аделаида тогда не понимала, зачем мужикам дарить цветы! Так вот, задача девочки – сохранять эту самую «плеву», похожую на кожу, во что бы то ни стало, чтоб выйти замуж «нетронутой девушкой». Девочка, которая до замужества позволяет себе общение с противоположным полом – растлевается, становится «доступной», так сказать «портится».

В этом месте мама обычно выразительно махала рукой, – девочка идёт по рукам…

Чтоб доказать и обосновать свою правоту, мама приводила множественные примеры из собственной жизни, один из которых звучал так:

– Со мной в школе училась девочка, которая встречалась с сыном генерала. Встречалась, ну, понимаешь? Они ходили в кино, целовались, наверное…

– Точно целовались! – Аделаида вспоминала уроки Ольки в раздевалке спортзала.

– А ты откуда знаешь?! Не перебивая меня! Целовались, целовались, и тут у неё вдруг начал расти живот! Растёт и растёт! Растёт и растёт! И мы у неё спрашиваем:

– Марта, ты чего так поправилась?

Она говорит:

– Сама не знаю! Вот растёт живот и растёт!

Да, ещё она сказала:

– Мало того, что растёт, иногда внутри всё вдруг так затрясётся, что страшно становится! Я думаю, что заболела.

Тут ей кто-то сказал, что так бывает при диагнозе «блуждающая почка».

О! Наверное, у меня блуждающая почка! И все ей верили! Потом оказалось, что она беременная! Представляешь?! Оказывается, как было дело: однажды она с этим мальчиком на Новый год где-то остались вместе, ночевать, ну. Новый год не дома она встречала, а где-то в другом месте на всю ночь осталась. И они там с этим самым мальчиком – сыном генерала «игрались». Игрались – это не когда делали по-настоящему, а когда немного делают, чтоб она девочкой осталась. Так вот, моя дорогая! Она, оказывается, осталась девочкой, но забеременела!!!! Доигралась! И вот я помню, в школе говорили, что её потом забрали в больницу, она действительно ещё была «девочкой». И чтоб не повредить девственную плеву, ей разрезали живот вот так! – и мама на себе показывала, как именно разрезали ей живот. – И достали у неё ребёнка. Это называется: сделали «кесарево сечение», по имени Кесаря, которого мать именно так и родила… И оставили этого ребёнка в больнице… И вот такая произошла история, видишь? Иногда не обязательно, чтоб девственная плева порвалась, чтоб забеременеть!

«Точно! Мама права! И Олька говорила, что „играться“ можно не только с мужем, и женщина из нормальной превращается в беременную!»

Мам! – Аделаида по своей дотошности иногда злила даже саму себя. – А что с ребёнком потом было? – Ладно, беременная-то беременная. Но потом-то это заканчивается, и появляется ребёнок, и женщина опять из нильской бегемотихи превращается в нормальную. – Мам! Как его назвали, когда забрали? Это мальчик был или девочка? – Аделаида улыбается, представив себе лысое, смешное существо, точь-в-точь как у соседки напротив.

Слушай, ты ненормальная?! – мама удивлённо смотрит на Аделаиду. – Говорят тебе: чтоб спрятать, или смыть позор с семьи, ребёнка оставили в роддоме! Откуда я знаю, мальчик – девочка?! Потом, говорят, его усыновили богатые люди.

Кто позор? Ребёнок позор? – Аделаида во все глаза смотрит на маму.

Чтоб ты сдохла: ты – мой позор, поняла?! Позор то, что она, не выйдя замуж, забеременела! Значит, уже была с мужчиной. Родила! Кому она теперь докажет: девушка она или нет?! Кто на ней женится?! Как её родители должны людям в глаза смотреть?! Над ними бы всю жизнь смеялись и говорили бы, что они не смогли воспитать нормальную дочь! Им бы плевали вслед! А так они переехали в другой город и она там, говорят, вышла замуж, родила детей…

Интересно, про которого она оставила в роддоме вспоминала? – Аделаида спросила больше у себя, чем у мамы.

Ты специально хочешь меня разозлить?! – мама была на грани и сдерживалась из последних сил. – Я тебе о чести и достоинстве, о женской скромности, целомудрии, а ты мне о каком-то ребёнке! Я тебе о порядочности, ты спрашиваешь «мальчик или девочка»! Всё, ладно, разговор окончен. То ли совсем дура, то ли притворяешься… Давай, пошла отсюда!

Вообще-то, мама, как всегда, была права! Никто не хотел в семье иметь недостойную невестку. Буквально ещё совсем недавно весь двор обсуждал происшествие, поднявшее на ноги и старую часть Города и новые микрорайоны.

Прямо по соседству с Аделаидой жила семья, в которой единственный сын в свои тридцать пять никак не мог жениться. Наконец, ему кто-то из родственников, или просто знакомых сосватал «хорошую девочку», но с «46 квартала», как назвали новостройку. «Хорошая девочка» понравилась и «хорошему мальчику» и родителям. Сыграли большую свадьбу. Прямо посередине двора натянули огромную брезентовую палатку. На двух грузовиках привезли столы, похожие на досчатый пол, только с раскладными ножками. Огромные лавки. Там, где не хватило лавок, обернули бумагой для колбасы простые доски со стройки и перевязали их верёвками. Потом привезли живого телёнка и двух барашков. Свадьба гуляла дня три или четыре. Молодые сидели на наскоро сколоченной сцене, бледные и очень взволнованные. Ещё через неделю «хорошая девочка» со двора исчезла, как будто её и вовсе не было, как не было и большого кровавого пятна от недавно съеденного телёнка, если носком туфли поковырять землю под спиленной акацией. Сперва подумали, что «хорошая» оказалась «нехорошей».

Все соседки во дворе перешёптывались, ломали головы в поисках истины повсеместно и ежечасно. Говорили разное: то ли будто бы её мама заболела, и ей срочно пришлось уехать «на тот берег». Но с «того берега» доходили слухи, что мама здорова, стали говорить, что она не только оказалась «нечестной», а что в Большом Городе у неё трое детей от председателя профкома, где она работала. Наконец, тётя Тина, видно, устав от непрекращающихся вопросов, и от страха лишний раз выйти из дому, решила пойти в народ и рассказала всё без утайки.

Сперва всё шло нормально. «Хорошая девочка», культурная и воспитанная, вставала рано, в кровати не залёживалась, «неплохо готовила» и прибиралась в квартире. И вот, «буквална через нескако дней после свадбы» (буквально через несколько дней после свадьбы) мать жениха, соседка тётя Тина, «савсем слючайна» зашла в ванную, когда молодая невестка купалась:

…и ви преставляете! – кричала во дворе обманутая тётя Тина, размахивая руками и вертясь как пропеллер. Она старалась повернуть на себе кофту, кофта выскальзывала из дрожащих рук, она снова её хватала, кофта снова выскакивала:

Представляете – неё огромный шрам вот отсюда, – она всё интенсивней крутила несчастную кофту, ловя её за шов на спине, – и вот досюда! Досюда, я говорю! – Тётя Тина с силой тыкала себя указательным пальцем в грудину. – Я говорю ей: «Эта-а-а чтоо-о-о?!» Она мальчит! Я опять говору: «Эта что-о-о-о?!» Она началь плякать и гаварит: «Вот мне, когда я была маленькая, операцию на лёгких делали… Это было давно… теперь у меня всё хорошо…» Ах, ти суволочь такая, а! Откудава я знаю: харашо, нехарашо?!. Я что, своего эдинственного си на растила, чтоби мнэ болную женщину в дом дали?! Я тоже думаю: почему ей ужэ двадцать два, и никто замуж нэ брал?! И говорят – никогда ни с кем не встречалса! Говорят: домашняя дэвочка, харошая дэвочка!!! Я тоже думаю: почему из Другова раёна?! Оказывается, там всэ просто всё знали! Всэ знали и апериция и маперция. И харошая и марошая… Какие она дэти может ражат, кто знаэт! Я этим сватам!.. Я этим сватам… Я даже пака нэ знаю, что сдэлаю! Каких детей рожает, а?!

И может ли вообще нарожать, неизвестно… – соседка сверху, полуприкрыв веки, понимающе раскачивалась в такт словам, как если б вслушивалась в музыкальную композицию Шуберта.

Ох-ох-ох! Господи, сохрани от такого! Господи, сохрани!

Так они проторчали во дворе до вечера. В центре – тётя Тина, обиженная и оскорблённая. В три ряда вокруг неё – лохматые, седые соседки в чёрно-серых длиннющих одеяниях. Часть из них соболезнующее, в полнейшем понимании вопроса, молча, согласно трясла головой. Вторая, стараясь перекричать друг друга, приводила подобные очень красочные примеры из анналов своей, богатой на подобные случаи, памяти.

Всё это разыгралось во дворе. В школе проходили русского писателя Тургенева. И темой домашнего сочинения была «Тургенеская девушка» – собирательный образ.

«Сначала она дичилась меня, но Гагин ей сказал:

Ася, полно ёжиться, он не кусается!

Она улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривала со мной. Я не видал существа более подвижного. Ни одно мгновение она не сидела смирно; вставала, убегала в дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Её большие глаза глядели прямо, светло, смело, но иногда веки её слегка щурились, и тогда взор её внезапно становился глубок и нежен».

Это что ж это такое?! Мама устала рассказывать о «целомудрии девушки», тут невестку выгнали даже не потому, что она была «испорченная», а потому, что у неё шрам на спине. Кстати – если б у неё была юбка не до пола, так её бы вообще «не взяли», а не то, что «выгнали!» Так чему же в школе учат?! Всё совсем с точностью наоборот! Мало того, эта самая Ася ходила одна гулять на «развалину», остаток феодального замка, находившегося верстах в двух от города. Ещё и… Нормально, да?.. Брат сам приводит домой случайного знакомого – какого-то мужика. Они вообще даже не знают – из какой он семьи? Кем его родители работают? Здоровый он, или больной? Может, у него туберкулёз и он заразный, или может ему тоже операции на лёгких делали?! Сестра этого главного героя стесняется с ним общаться, девушка не хочет, так он сам подталкивает её к разговорам! Это, типа, она должна с ними сидеть и с этим незнакомым разговаривать, что ли?! И правильно ещё тогда Аделаида подумала – как он вообще мог с ней в лодке кататься и ухаживать, если знал, что все женщины грязные и у них бывают «тра-ля-ля»!

В Городе, где жила Аделаида, «брат» ещё бы сто раз подумал – можно ли приводить к себе в дом, где есть ещё и незамужняя девушка, неженатого друга. И не дай бог, чтоб тот, хоть краем глаза, хоть краем уха повёл в сторону его сестры! Скорее всего, если бы он привёл в дом мужчину, она бы вообще изначально не вышла из своего угла, даже поздороваться. Или бы вышла по приказу брата, принести чем-нибудь подкрепиться типа пучка зелёного лука, белый сыр и откушать стакан домашнего вина. Значит так – принесла, оставила – свободна! И не дай Господь, чтоб «брат» втихаря заподозрил «неладное», типа того, что его сестра понравилась! Большего оскорбления быть не может! Тут сюжет раскручивается только по двум сценариям: либо гостя за подобную хамскую выходку избивают и вышвыривают из порядочного дома, либо он тут же на коленях просит прощения и, договорившись с братом, бежит за папашей и сватами!

У Тургенева вообще разврат получается – «она улыбнулась и сама заговаривала!» Ха! Этот же гость в тот же день раструбит на весь город, какая у его знакомого «сестра»! Тут позора не оберёшься! Ославит так, что в жисть не отмоются ни «друг», ни его бесстыжая «сестра», ни их родители! Всё это понятно и просто. И мама так говорит и на самом деле так и есть. Только как это может быть, как в книге?! Зачем всё такое проходить по литературе в школе, чтоб потом путаться и думать, а вдруг Тургенев не совсем всё придумывает?! А вдруг и вправду где-то есть другая жизнь? Есть же в журнале «Работница» в бесплатном приложении посередине на шершавой бумаге выкройки для «сарафанчиков с открытыми спинами»! Если есть, значит, кто-то такие шьёт и потом носит!

Нет! Иван Сергеевич Тургенев реально издевался над Аделаидиным разумом!

«Она не сидела смирно, вставала, убегала, прибегала, смеялась своим мыслям, глаза смотрели прямо, светло и смело! Взор становился нежен!»

Как можно «убегать и прибегать»?! Это значит – насильно привлекать к себе внимание! Гость сидит, ест сыр с луком и пьёт вино, а она – «убегает и прибегает»! Брат молчит и даже не крикнул на неё ни разу! Совсем, что ли, дебил?! Можно не «бегать», а в широкой длинной одежде скользить, как тень вдоль стены и желательно не поворачиваться задом к посетителю. Это верх неприличия! Что она ему сзади показывает? И в лицо смотреть не надо! Надо пересчитывать носки туфель. Ага! Ещё не хватало, чтоб посетитель поймал её взгляд! Порядочная девушка должна смотреть в пол, не поднимая глаз; скромно улыбаться, прикрыв ладошкой рот. А уж эти «гулянья по развалинам»! Если бы девушка, или даже замужняя женщина была бы найдена одна в парке, а вовсе не за «две версты» от населённого пункта, совершенно убитой и расчленённой на куски для шашлыка, весь Город её бы осуждал:

А чего её туда понесло?! Сама виновата! Зачем пошла?! У неё дома дел нету?

Если б это была женщина с детьми, то говорили бы:

Вот что бывает, когда человек только о себе думает! Захотела гулять – вот пошла! И теперь что будет?! Бедные её дети! Ей что?! Уже убили, уже умерла, похоронили – всё закончилось! А что дети теперь должны делать?! Как они будут жить?! Как детей жалко! Сиротами остались! Что она наделала, а?!

Аделаида напрягалась, всё пыталась представить себе, гуляющую в Городском парке по аллеям из битого кирпича, Асю. Совсем одну и с «мечтательным выражением», как пишет И. С. Тургенев, в «светлом и смелом взоре». Ей становилось так смешно! Она сразу же рисовала себе толпу неряшливых, кривоногих «женихов», лысых и в кепках, с дежурной фразой:

Тевушка! Падари мне твой имя!

И сколько бы эта Ася там прошла? От входа и до карусели «чёртово колесо»?! Всё?!

Не только молодую и незамужнюю Асю было невозможно представить. Сложно получалось даже с пожилой женой «комиссара Жюва» из фильма «Фантомас». Комиссар её называл:

Козочка моя!

И эта блондиночка Николь из французского фильма в свои пятьдесят действительно была похожа на козочку в разноцветном оранжево-жёлто-зелёном открытом сарафанчике до колен. Ой! Николь у них во дворе поливает кипятком и щиплет кур! Руки красные, мокрые перья воняют и клеятся к пальцам. Веселья не оберёшься! Ещё её родной муж, этот самый комиссар Жюв при других мужчинах жену «козочкой» называет! Ага! Вот это потеха: выносит тётя Тина, которая недавно невестку со шрамом выгнала, все свои законные двести килограммов во двор, подмышкой тазик с зелёной фасолью, которую она будет чистить и ломать на кусочки, а за ней муж – дядя Вася. Он лукаво улыбается и кричит ей:

Козочка моя!

За такие «милые шалости» с ним бы соседи совсем здороваться перестали. Тётю Тину женщины бы возненавидели и перестали уважать, а мужчины наоборот стали бы теперь всё время с головы до ног тётю Тину рассматривать и щёлкать на неё масляными глазами!

В «Фантомасе» было вообще столько неприличного, что вся мужская половина двора ходила смотреть каждую серию бесчисленное количество раз.

Так же в Аделаиде прямо в классе, во время урока вызывало разные недостойные мыли описание И. С. Тургеневым общения двух противоположных полов.

«Но мне было не до рассказов. Я глядел на неё, всю облитую ясным солнечным лучом, всю успокоенную и кроткую. Всё радостно сияло вокруг нас, внизу, над нами – небо, земля и воды; самый воздух, казалось, был насыщен блеском».

Позорище-е-е!!! Интересно, кого бы выбрала тётя Тина: больную невестку со шрамом или здоровую, но которая сидела «облитая ясным солнечным лучом»? Пожалуй, с двумя шрамами. Даже всю полосатую от шрамов как зебра. Зачем они это проходят в школе? Ещё они уже несколько раз писали сочинения. Да, и Аделаида писала. И «пять» получила… Но ведь обманывать нехорошо! Все так говорили и так всегда учили в школе. Как же может «она» сидеть непонятно где с человеком, который ей не только не муж, он даже не жених! Так, конечно, бывает, только мама говорит, что лучше потерять голову, чем честь! Какая она после этого «честная» девушка и как она потом должна доказывать, что он её не трогал?! Или бывают люди, которым не надо доказывать? Не надо потому, что им неинтересно, что ли? Как может быть неинтересно? Вдруг у неё венерическое заболевание? Вон их сколько в вендиспансере лечится около Пятой школы! Кто неправ? Мама или Тургенев? Ведь не может быть двух правд! В школе – одно, в Городе – другое! Зачем это всё? Тургенев – русский писатель. В Городе немного русских, они стараются не отличаться от местных, чтоб не нажить себе проблемы, и всё равно их видно и над ними смеются и про них разное говорят. Так что именно правильно: оставаться наедине с чужим мужчиной – неслыханная дерзость и позор на всю жизнь, или всё-таки хорошо, когда «всё радостно сияет вокруг нас»? Интересно, а этот друг её брата, когда смотрел в её глаза, на небо, воду, думал, что у неё тоже бывают «тра-ля-ля» или какой у неё лифчик? Кто его знает! Вот в Городе мужчины все думают про лифчики и даже не ходят по улице рядом со своими дочерьми. Девочка ходит только с женщинами, и даже если эту девочку рассматривают, женщина не видит, потому что смотрит под ноги. Так удобней всем. И всё же: думал или нет Гагин, что Ася тоже носит лифчик, потеет и воняет? Хотя, может быть, воняет не так сильно потому, что у нё нет коричневой школьной формы, на которую пришивают сменные воротнички, чтоб стирать раз в год в конце сезона.

Именно летнюю форму, придя со школы, она не успела переодеть, когда однажды во дворе раздались громкие голоса и крики. Папа, прежде чем открыть входную дверь, всегда выглядывал в маленькое окошечко около двери. Раз он всё-таки вышел на порог, значит, происходило что-то неординарное.

– Да! Говорю, прямо на траве лежит совсем голая! – Кощейкин младший брат размазывал по лицу грязные потёки пота. Вокруг него стояло человек пять. Они с интересом слушали рассказ и о чём-то спорили.

– Кто лежит голый?! – папа не выдержал и спустился по ступенькам вниз.

– Ребёнок маленький! – пацан обернулся в сторону папы.

– Какой ребёнок?

– Не знаю! Голый и маленький!

– Живой?

– Да, живой! У него руки шевелятся.

– Плачет?

– Не-е. Когда мы его нашли – плакал. Сейчас уже не плачет. Может, спит?

– Ты когда спишь, руками шевелишь?

– Откуда я знаю? Я же сплю!

– А, может…

Василий! – мама шла к многоуважаемой публике. – Что случилось?

– Не знаю! Говорят, что какого-то ребёнка нашли голого!

– Большого?

– Не знаю! Я же не видел!

– А кто видел?

– Вот он! – и папа кивнул в сторону Кощейкиного брата.

– Где ребёнок?

– В посадке! Просто лежит в кустах и шевелит руками.

– Ну, давайте пойдём и посмотрим! – подала идею мама. – А ты марш домой! – обратилась она Аделаиде.

– Почему?

– Не твоего ума дело на голых детей смотреть! Хотя… – тут мама, видно, что-то передумав, скомандовала, – ну, если тебе так хочется – пошли!

Они всей толпой двинулись в лесополосу прямо за домом.

Пройдя по тропинке буквально пять метров, Кощейкин брат внезапно остановился и раздвинул кусты:

– Вон он! – показал он на что-то почти чёрное, похожее с первого взгляда на большой камень.

Дворовые столпились вплотную и стали внимательно рассматривать действительно совершенно голенькое тельце с макарониной, вставленной посередине живота.

– Это новорождённый! – со знанием дела приступила к исследованиям тётя Тина – Вон пупок ещё не отвалился! Это девочка! Интересно, почему она тут лежит?

– О! Мало ли какая испорченная его нагуляла и вот теперь тут родила!

– Э-э-э! Знаете, сколько таких вот так рожает и выбрасывают!

– Мама! – Аделаида впервые видела такого маленького и сухого ребёнка. Казалось, что ручки и ножки у него как у лягушонка – маленькие и тощие. – Мама! Может, его накрыть надо? Может, ему холодно?

– Кому холодно? Лето на дворе! Надо «скорую» вызвать – пусть заберут к себе. Или в больницу отвезут! Так, идите с отцом домой и вызывайте скорую. Я скоро приду.

– Мама! – Аделаида мялась, боясь выговорить, но вдруг как выдохнула. – А… а, может, мы его себе заберём?

– Кого?!

– Ребёнка!

– Ты что, ненормальная, что ли? Ему врачи нужны! Его надо в больницу!

– Хоть пока «скорая» приедет!

– Иди, слушай, глупости не говори! Нет, я с вами тоже домой пойду и сама позвоню, чтоб скорей приехали.

– Послушай, дура! – не успев отойти от соседей, мама приступила к воспитательной беседе. – Сколько раз тебе говорила: думай, потом говори! Думай, потом говори! Язык твой – враг твой! Что не скажешь – то глупость! Кто тебя спрашивает, что с ним будет?! Ага! Какая-то проститутка его сперва нагуляла, забрюхатилась, от кого-то родила, потом бросила под кустом, а я его домой должна забрать! Это такая грязь, такая мерзость. Фу! А, может, у этого ребёнка какие-то заразные болезни?! Бациллы на нём! Может, у него врождённый сифилис?! И вообще, что должно вырасти из ребёнка проститутки и какого-нибудь пьяницы?! Вот, видишь, как бывает, когда женщина не знает себе цену! Видела? Нравится? Пошла, с кем-то время провела, потом под кустом родила. Да, а я его заберу домой, чтоб потом весь город узнал, что я его на руки брала! Зачем, спрашивается, брала?! Хорошо, ты маленькая и Сёмочка пока маленький и на вас никто не подумает, что вы в этом замешаны! А если скажут – это один из племянников Василия сделал? Или ещё кто-нибудь, кто вхож в наш дом?! Какой-нибудь друг или знакомый сделал, или ещё «лучше» – знакомая! Соображаешь теперь, во что это может вылиться?! А зачем ещё я его забрала, а не Паша, не Оля и не другие соседи? Значит, люди скажут, что-то там нечисто! Что потом я людям скажу?! Вот пусть приедет «скорая» и сама разбирается.

«Скорая» действительно скоро приехала. Аделаида видела из окна, как в зелёных кустах медленно двигались белые халаты. Потом врач с фонедоскопом уселся на переднее сиденье машины возле водителя, толстющая, толще беременной медсестра и паршивенький санитар с ящиком залезли в салон. Машина дала круг и уехала. Но толпа почему-то не расходилась.

– Аделаида! – голос мамы прервал тяжёлые мысли. – Давай накрывай на стол! Будем ужинать!

Вечером Аделаида встретилась с Кощейкой. Она, конечно, всё знала.

– Её увезли? – спросила Аделаида.

Кощейка тоскливо смотрела в сторону:

– Не-е! Когда приехали, она уже умерла. Зачем они её в больницу бы повезли? Они уехали, и приехала милицейская машина и «Судмедэкспертиза». Они тоже побыли полчасика, поговорили и уехали.

– Как «уехали»?! Оставили ребёнка и уехали? – Аделаида не верила своим ушам! Она думала, что Кощейка сама ничего не знает и фантазирует! Она всегда фантазирует, дура потому что!