Текст книги " Сказка будет жить долго"

Автор книги: Валида Будакиду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 5

Вырезанные гланды давно зажили. Бегать и играть было можно. Только куда бегать и с кем играть? Да и бегать-то, в общем, уже не получалось. Ноги не слушались, руки были какими-то неловкими. Играть уже просто не приглашали. Нет, приглашали, конечно. Иногда. Это когда в команде не хватало игроков. Только лучше б, правда, не приглашали, а то вроде как человек есть, а толку с него нет. Даже ещё хуже – этот человек портит всё: и играть не умеет и мама его постоянно прерывает игру, поминутно отзывает члена команды и щупает ему спину, не вспотела ли? Если немного вспотела, то мама суёт под одежду омерзительное крахмальное полотенце, которое сдирает кожу, и потом она несколько дней чешется. Полотенце суётся, чтоб «мокрая» майка «не касалась спины» и не создавала благоприятные условия для простудных заболеваний. Так и рассекала потом по двору Аделаида: с огромным тёмным пятном на спине и с похожим на страшный горб Квазимодо банным полотенцем, шевелящимся при каждом шаге. Если она просто сидела с детьми, то есть не могла вспотеть, мама всё равно её вызывала, отрывая от игры, и щупала. Казалось, маме просто доставляет удовольствие прерывать игру, чтоб обратить на себя внимание детей, чтоб все знали, кто здесь главный! Всё это было бы не так ужасно, если бы Аделаида после операции хоть чуточку похудела! Вопреки всем обещаниям мамы и папы, типа, немного потерпишь, гланды вырежут, ты сможешь бесшумно дышать и бегать как все дети. Дышать она научилась с закрытым ртом, но выросла и стала как будто ещё толще и неуклюжей. Так и ковыляла она теперь по двору, переваливаясь с ноги на ногу – толстая маленькая девочка с живым мокрым горбом на спине. Когда её брали в «жмурки», то тут же обнаруживали и застукивали, потому, что с водящим надо бежать наперегонки и обогнать его, чтоб первым «застукаться». Откуда столько счастья хоть кого-нибудь обогнать?! Разве что Индиру Козлову в коляске, которую родители совсем недавно для чего-то купили в магазине. В «ловитки» – ловили моментально, в «птичке на дереве» – она не могла влезть ни на одно дерево. Разве что встать на пенёк. Но пеньков во дворе не было. Зато Аделаида, если видела внизу на стволах деревьев тощие зелёные побеги, всегда очень радовалась и всячески их оберегала, в надежде, что когда-нибудь они вырастут, превратятся в настоящие ветки, и тогда она сможет почти без усилий залезать на это дерево. Когда в очередной раз, рискнув, Аделаиду брали в игру и, естественно, проигрывали, то совершенно справедливо почти по-дружески говорили:

Из-за тебя мы проиграли! Ты почему такая жирная? Когда вчера содрала болячку, у тебя чёрная кровь пошла, ты никогда не похудеешь!

Это была красная карточка на длительный срок. До следующего раза, когда ну прям позарез понадобится в команду живая душа.

Кощейку тоже не брали. Однако по совершенно другим причинам. Во-первых – она была страшно неуклюжая и постоянно падала, а потом долго в голос рыдала над разбитыми коленками. Её мать-дворничиха гонялась за всеми с метлой, обещая убить. Во-вторых – у Кощейки была смешная вязаная шапка, которую ей принёс папа с работы. Её папа работал в «пожарной команде», и все вокруг говорили:

– Кощейка носит на голове трусы!

Трикотажная квадратная наволочка с дыркой для лица не очень была похожа на настоящие трусы, которые действительно носили женщины в их городе и зимой и летом, чтоб не «застудиться», зато было страшно смешно.

Лия обижалась и плакала. Наплакавшись вдоволь, она с Аделаидой вдвоём забивались куда-нибудь подальше между гаражами и играли там в «домика» вдвоём. Им было хорошо вдвоём. И никто им и не был нужен! Кощейка делала вид, что не замечает в подруге никаких физических недостатков, а Аделаида прощала ей грязные платья и те самые «трусы» на голове.

– Я летом с дедушкой поеду на море, – Аделаида палкой наковыривала сухую землю, готовя для куклы ванну.

– Правда? Я никогда не видела моря… – Лия натягивала на куклу новую юбку, которая ну никак не хотела пролезать через голову. – Я поеду в деревню. Наша деревня в горах. Там так хорошо! – Кощейка закатила глаза. – У нас там куры есть, утята. Ты когда-нибудь видела маленьких утят?

– Не-а. Цыплят видела, а утят нет.

– Ой, они такие жёлтенькие, жёлтенькие, хорошенькие! А клювики у них красные. И все умеют плавать!

Мне деда сказал, что тоже научит меня плавать! Я тебе потом с моря камушки и ракушку привезу, хочешь? – Аделаида закопала куклу так, что наружу торчала одна её голова с чёрными кустиками волос.

Очень хочу! А когда ты поедешь?

Летом. Скоро уже. Когда приеду – пойду в школу. Кощ, в школе интересно?

Так себе! – Лия, видно, прекрасно чувствовала бы себя и без школы. – Вообще-то ничего, только наказывают больно!

Как это «наказывают»?! И в школе тоже наказывают?! За что? – Аделаида открыла от удивления рот.

О! Как наказывают в школе, в вашем садике с Зинаидой Николаевной и не снилось! За разное, – Лии явно очень захотелось первой открыть Аделаиде глаза на взрослую жизнь. – Если болтаешь на уроке, или тетрадку забыл, или чернила разлил, например. Тогда надо положить руки на парту и не убирать, а учительница подойдёт и ударит по пальцам прутиком…

Каким прутиком?! Откуда он у неё? – Аделаида никак не понимала, о чём Кощейка ей говорит.

Чаще линейкой. С собой приносит из учительской. Но ты же не в нашу школу пойдёшь? Ты же, наверное, пойдёшь в русскую?.. Там, наверное, по-другому наказывают! – Кощейка задумалась. – У вас, может, вообще не бьют, у вас, может, позорят перед мальчиками, трусы заставляют показывать. У нас в школе вообще очень строго: надо обязательно приходить с белыми бантиками на голове. Или с одним большим, или с двумя. Прямо в школьных дверях стоит директор школы и не пускает девочек без бантиков. Стричься можно до тех пор, чтоб бантики завязывались. Чернильницу в портфель класть нельзя. Её надо носить отдельно в специальном мешочке. Кушать на уроке тоже нельзя. Я один раз кушала, и моих родителей сразу вызвали в школу! Только они всё равно не пошли. Сказали – передай в школе, что мы работаем.

– А я и не знала, что в школе так плохо! – Аделаида очень расстроилась. До сегодняшнего дня ей казалось, что в школе очень весело и хорошо. Она знала, что все, кто носит красные галстуки, называются «пионеры». И это очень красиво. Она тоже мечтала стать пионеркой. Однажды даже выкроила себе из красных лоскутков галстук, сшила его и выскочила как из-под земли к маме, которая шла из гастронома с молочными бутылками. От громкого Аделаидиного вопля «Всегда готов!» мама уронила «авоську» и бутылки разбились. Молоко разлилось по асфальту белыми, быстрыми дорожками. Сёма остался без манной каши, а Аделаида полдня стояла наказанная в углу.

«А, ничего! – успокоила себя она, когда Кощейку позвали домой кушать. – До школы ещё очень много времени! Зато на море ехать уже скоро!»

***

Она всю ночь ворочалась и просыпалась. Как она боялась, что пойдёт дождь и первое сентября отменят! И что потом будет? А розы в ванной?! А глаженый бантик на стуле?!

Дождь не пошёл. Утро выдалось безмерно светлое и задорное. Казалось, кто-то его поймал за хвост, вычистил, выскреб, надел на него оранжевое платье и выбросил в окно! И вот теперь оно лезет обратно, громко стуча в стёкла и раздвигая шторы.

В первый класс Аделаида пошла вместо нормальной чёрной юбки, как положено, в юбке от знаменитого «терракотового костюмчика из ателье» и белой блузке, которую за день до первого сентября ей пошила соседка. Стянув на затылке волосы в тугой «конский хвост», мама приделала ей бант, похожий на палатку заблудившихся геологов. В портфеле лежали две тетрадки – в клеточку для математики и с очень густыми линиями взад и вперёд – для русского языка, карандаши в деревянном пенале, пластмассовые счётные палочки и новенький «Букварь». Папа долго её фотографировал перед домом – с портфелем, без портфеля, с мамой, с мамой в обнимку. Мимо прошла Кощейка со старым портфелем и цветами, обёрнутыми в газетную бумагу. Сбоку от портфеля болталась отдельно, как и было велено, чернильница в пестрядевом мешочке. Платье точно с таким рисунком носила и её мама-дворничиха. Лия оказалась права: Аделаиду записали в русскую школу, где работали папа и мама.

«Понятно! Значит, не будут бить прутиком, а будут позорить перед мальчишками и заставлять показывать им трусы! А жаль, – думала про себя Аделаида, – а то бы вместе ходили. А если б наказывали, то двоих. Вдвоём не так страшно!»

– Улибайса! Улибайса! Нэ делай лицо кисли! – Папа с фотоаппаратом очень хотел, чтоб на всех фотографиях, тем более в этот праздничный день, его дочь выглядела весёлой и безмерно счастливой.

По дороге отвели Сёму в садик.

«Хорошо ему, – думала про себя Аделаида, – будет рисовать с натуры Зинаиду Николаевну! И мне хорошо! Я уже большая!»

По пути в школу навстречу им шли настоящие школьники. Тоже в белых рубашках, кто в красных галстуках, кто со значками. Они весело разговаривали между собой и смеялись. Почти все с интересом оглядывались на Аделаиду и показывали на неё пальцем. «Чего они все смотрят? – Недоумевала она. – Чего на мне такого, что не как у других? – Она бегло оглядывала себя сверху вниз и снизу вверх и поняла! Она всё поняла! Вот они идут все в школьной форме – белые рубашки и чёрные юбки, и у мальчиков синие штаны, и только на ней, только на Аделаиде белая рубашка и «терракотовая» плиссированная юбка, напоминающая цветом битый кирпич из парковых аллей. Только зачем мама надела на неё эту «таракановую» юбку?! Неужели нельзя было заказать ей у портнихи чёрную?! Но мама считает, что это очень хороший и дорогой отрез, получилась прекрасная юбка, которая Аделаиде «подходит», а все остальные просто такого не имеют! Вот и ходят в чём попало! Мам всегда всё знает лучше всех! Или всё-таки прохожие смотрят совсем не потому? Тогда почему? А-а-а-а! Как я сразу не догадалась! Они смотрят, потому, что радуются за меня, потому, что поняли, что я сегодня пошла в школу! Интересно, – с восторгом думала она, – откуда они все знают, что я иду в школу в первый раз? Только вот почему… почему некоторые дети надувают щёки и показывают на меня пальцем?..

Мама, крепко держа Аделаиду за руку, царственно здоровалась со знакомыми. Некоторым еле заметно кивала, некоторым загадочно говорила: Здравствуйте, здравствуйте… как будто что-то про них знала, но не останавливалась, потому, что они очень спешили.

***

В школе маму знали все. Подходили сами первые, здоровались, желали хорошего учебного года. Внутри школы было очень шумно, ещё шумнее, чем когда они с дедой покупали для неё апельсины на Дезертирском базаре.

– Вот твой класс, – сказала мама, подведя её к какой-то двери. – Твою учительницу зовут Мария Ивановна. Повтори! Ма-ри-я, как дальше?

– Ивановна!

– Не забудь! Смотри, веди себя хорошо и не опозорь меня. Видишь, меня и папу все здесь знают. Нас не только здесь, нас весь город знает. Сейчас всех поведут строиться на линейку туда во двор на баскетбольную площадку… Пойдёшь со всеми вместе. Всё поняла?

– Да, – Аделаида кивнула.

– Ну, я пошла в свой класс. Я же классный руководитель!

Мама исчезла за углом.

Аделаида помедлила секунду, прислушиваясь к шуму, доносящемуся из классной комнаты. В этот момент ей внезапно вспомнилось, как совсем недавно она, пока не школьница, разгорячённая солнцем, прыгала с дедой в холодное море, как в прохладной воде было щекотно и здорово, и, засмеявшись от этой мысли, смело рванула дверь на себя.

Шум в классе прекратился почти сразу.

Она, почти не видя лиц, прошла между партами и, выбрав местечко на третьей парте около окна, положила свой портфель.

Все продолжали смотреть только на неё. Даже два потных мальчика, издававшие первобытные крики и мутузившие друг друга на полу, вдруг поднялись с пола и стали заправлять в штаны, болтающиеся наружу, рубашки.

Молчание тянулось, кажется, вечность. Звук, с которым муха билась головой в стекло, казался оглушительным.

Наконец, беленькая девочка с короткой чёлкой вплотную подошла к Аделаиде и с вызовом спросила:

– Тебя как зовут?

– Аделаида!

– Как?! Тётя Ида?!

Куда подевалось немое оцепенение! Класс залился таким же солнечным, как сентябрьская погода, здоровым смехом.

– Нет! А-де-ла-и-да! – Поверив, что девочка действительно не расслышала, повторила она по слогам.

– Глупости! Такого имени не бывает! Ведь правда же? – Девочка обернулась к классу. – Вот меня зовут Лена. Её, – она ткнула в грудь пальцем девочку с двумя заплетенными косичками, – Оля, вон Ира. А дурного имени «тётя Ида» не бывает!

Класс уже корчился от смеха. Те, которые дрались на полу, обнялись и снова повалились на пол. Девочка с косичками – Оля потянула двумя пальцами веки вниз, а мизинцем подняла кончик носа вверх. Это было так уродливо!

Аделаида обиделась:

– А вот и бывает!

До этого никто и никогда не говорил ей такие слова. Все вокруг и в детском садике, и во дворе знали, как её зовут. А взрослые когда не знали и спрашивали, потом сразу говорили:

– О! Какое красивое и редкое имя!

– Бывает! – ещё раз повторила Аделаида, и, поразмыслив, привела убийственный в её понимании довод. – Бывает, потому, что меня так зовут!

– Нет! – Лена не собиралась сдаваться. – Тебя будут звать Жирнячка! Потому, что ты жирная. И ты будешь сидеть одна! А кто с ней будет дружить, – обратилась она к классу, – с тем не буду дружить я! Все слышали?

Аделаида прошла в конец класса и села за последнюю парту.

Как ей хотелось плакать! Но она знала: её слёзы – это именно то, чего добивается беленькая девочка с чёлкой – Лена. Она знала это потому, что когда во дворе детям было скучно и они начинали её дразнить, всё это длилось до тех пор, пока Аделаида заплачет. Как только она начинала тихо плакать, обязательно находился хоть кто-нибудь, кто вставал на её защиту. Но это всегда бывало только после того, как она заплачет. Поэтому она уже могла сама регулировать время экзекуции: хочешь быстрее избавиться – начинай плакать пораньше, пытаешься стоять до конца – всё равно заплачешь, только услышишь про себя гораздо больше. Но заплакать без боя прямо в первый день?! Прямо сейчас?! Это же немыслимо!

Она, опустив голову, чтоб никого не видеть, кусала губы и глотала солёные комки:

«Как?! – недоумевала она. – Как эта Лена может так говорить?! Ведь все говорили, что у меня очень красивое имя! А мама говорила, что я и во дворе самая красивая! А кто её называет „жиркомбинат“ – тот ей просто завидует! А что же делать сейчас?! Бежать за мамой? Громко заплакать? Сказать им, что они завидуют? Но навряд ли эта Лена завидует, что она не „Аделаида“, а „Лена“! И сейчас я бы всё отдала, чтоб быть просто „Леной“ как она! Значит, получается всё наоборот, получается, что завидую я?! Завидую, что у неё белая блузка внутри юбки и это красиво, а моя лежит сверху, потому, что юбка мне стала маленькая и мама сделала большую петлю из шнурка. Если блузку положить внутрь, всё стазу станет видно! И мама говорит, что когда сверху – так красивее…»

Наконец прозвенел звонок. Все побежали строиться на какую-то «линейку». Аделаида никак не смогла заставить себя встать. При одной мысли, что на линейке будет всё то же самое, только намного больше и страшнее, у неё подкашивались ноги и в них опять бегали пузырьки. Она знала, что мама её будет очень ругать, но всё равно осталась в классной комнате одна. «Может, – надеялась Аделаида, – мама сама заметит, что меня нет и, поймёт, что что-то случилось и будет меня искать? Она догадается, что я в классе и придёт. А как же? Нет, на линейку без мамы пойти невозможно…»

– Эт-то ещё что такое?! – мама действительно нашла её! – Я на линейке её ищу, ищу, а она здесь расселась! Что такое? Что-нибудь произошло? Или ты что, звонка не слышала?!

Сдерживаться больше не было сил:

– Мамочка! – Аделаида кинулась к маме на грудь и разрыдалась в голос. – Мамочка! Они сказали, что такого имени как у меня не бывает! Что меня будут звать «Жирнячка», и что со мной никто не будет дружить!..

– Это кто такое сказал? – Мама отстранила Аделаиду от себя. – Подожди! Подожди, ну, сейчас платье мне запачкаешь! – Мама, казалось, очень удивилась.

– Она сказала… – Аделаида почему-то стала делать по два неглубоких, резких вдоха, как будто всё её тело встряхивал кто-то посторонний, – она… сказала… что её… зовут Лена!

– Это какая такая «Лена»? Это Кукусова, что ли? Это у которой отец шофёром работает и вечно воняет бензином, а сестра-тупица еле из класса в класс переползает? Это она так сказала? Вот ты нашла на кого внимание обращать! Ты что, дура, что ли?! Мало ли кто тебе что скажет?! Теперь ты их слушать будешь, что ли? У тебя учёба впереди! Ну, хорошо, хорошо… – немного успокоившись, многозначительно добавила мама, – посмотрим, посмотрим, что будет… Значит так, я сейчас займусь своими делами, а ты давай, иди быстро умойся и беги на линейку! Чтоб я такого больше никогда не видела! Подумаешь – обидели её! И кто?! Шофёрская дочь! Вот ещё глупости!

Аделаида вытерла слёзы и молча встала.

Так прошёл для неё «Праздник знаний» – самый первый школьный день!

Глава 6

«Каникулы. Каникулы. Каникулы! Какое смешное слово! – Повторяла про себя нараспев Аделаида новое и очень красивое название. – Папа сказал, что через неделю, а неделя это семь дней, и у них каникулы! Это слово похоже на колёсико, которое катится вниз с горы и подпрыгивает на кочках! Ка-ни-ку-лы! Ура-а-а!». Папа ещё сказал, что закончится «первая четверть», и она получит «табель» с оценками. Аделаида знала, что такое «табель» с оценками. Мама иногда приносила домой такие зелёные двойные листики, на которых стояли фамилии учеников, а внутри были отметки. У кого были прямо в рядок цифры «три», у кого – «четыре». Были и цифры пять… У кого были все «пятёрки» – тот назывался «отличник», а у кого «тройки», мама их называла «плохими учениками» или «тупыми троечниками». «Ударники» были с «четвёрками» и считались «так себе».

Аделаида училась хорошо. У неё в тетрадках были все «пятёрки». Один раз ей вдруг почему-то захотелось узнать: как себя чувствует человек с «тройкой». Что такое «плохой ученик»? «Плохие» ученики из их класса обычно были и грязно одеты, и дразнились больше всех. Но у них почему-то всегда были с собой десять копеек на завтрак, и они покупали еду в школе, а «отличники» приносили с собой. Аделаида на старых листах в начале тетрадки аккуратно замазала широкими мазками белой акварельной краски оценку «пять» и рядом поставила жирную «тройку» красным карандашом и стала ждать. Она ждала новых ощущений, мыслей и вообще каких-то перемен в жизни. Она даже надела туфли без рожка, от чего задники согнулись и приклеились к стелькам. Однако ничего особенного с ней почему-то не происходило. И чувствовала она себя точно так же, и ела как всегда с удовольствием, и настроение ничуть не ухудшилось. Она поняла, что «троечники» такие же люди и решила опять поправить «задники» на туфлях, просто пожила «троечницей» и позабыла об этом.

Через два дня случилась катастрофа! Мама, перелистывая страницы её школьных тетрадок, обнаружила сей вопиющий факт – факт того, что в тексте нет ни одной ошибки, но он в нескольких местах перечёркнут и внизу выведена «жирная» «тройка» с двумя «минусами»! Сперва мама растерялась, не понимая, как это у её дочери, оказывается, есть текущие «тройки», а она об этом не знала?! Но, всмотревшись внимательно, мама заметила, что ошибок и исправлений почерком Марии Ивановны на страничке нет! Тогда мама догадалась, что этот «трояк» – мерзкий обман! Чтоб расстроить мать, что ли? Или к чему это может быть? Именно, чтоб маму разнервировать! Она страшно разозлилась на Аделаиду, но сдержала себя и строго сказала:

– Ещё раз увижу такое – я тебе голову оторву! Не хватало, чтоб моя дочь занималась подделкой документов! Вырастешь, тебя посадят в тюрьму как вора-рецидивиста с мужиками, всеми бандитами в одну камеру, посадят как рецидивиста – поддельщика документов – будешь знать! Поняла?!

– Поняла! – Аделаиде стало так страшно, как раньше в жизни никогда не было.

Учёба не доставляла ей хлопот, хоть она и пошла в школу на год раньше и по возрасту была самой маленькой в классе. Она ещё до школы выучила все буквы и научилась считать до десяти. Было немного обидно, что она учится во вторую смену, а родители работают в первую и всё утро ей приходится быть дома одной.

А однажды вечером ей от мамы очень сильно попало. Это был, скорее всего, первый раз, когда ей досталось именно за успехи в учёбе.

У неё кончилась тетрадка по русскому и она завела новую. От радости, что первая страница такая белая и блестящая, сосредоточенно обмакивая пёрышко в чернильницу, вместо слово «тётя»… Ах! До чего же эти буквы в письменном виде похожи! Прописью слово «тётя» рисовала «пепя», тщательно выводя «волосяную» и «жирную» линии, как и учила Мария Ивановна…

Сзади бесшумно подошла мама:

– Что ты пишешь? – Строго спросила она.

Аделаида с гордостью отодвинулась и показала ей листок.

– Мам, смотри, как красиво получается! Я начала новую тетрадь. Та кончилась.

Мама склонилась над Аделаидиным плечом. Она зачем-то бесшумно шевелила губами, как бы не веря глазам и пытаясь проворачиванием языка во рту повторить про себя написанное слово. Несколько секунд мама стояла в полном недоумении. Потом резким движением выхватила тетрадь из-под Аделаидиного локтя.

Это что ещё за «пепя» такая?! – Мама снова шевельнула губами. – Ты что, совсем дура?! Отвечай! Я тебя спрашиваю! Отвечай, сказала! «Пепя» что такое?! – Видно было, что мама всё-таки напрягалась, стараясь вспомнить, может действительно существует такое слово? Но, поняв, что её жестоко обманули, что такого слова нет, разозлилась ещё больше. – Сейчас я тебя палкой по спине поглажу! Сейчас поглажу! Василий! – Взревела мама. – Твоя дочь – конченная дура! Ты только посмотри на эту дебилку! Она букву «п» от «т» отличить не может! Я тебя, сволочь, буду держать в ежовых рукавицах! Ты мне, дрянь, за всё поплатишься! Шваль уличная! Только с дворничихиной дочкой тебе и жить вместе!

Отец из коридора презрительно фыркнул:

– Нэ можэт – пуст снова дэцкий сад идот! Все ево одноклассники пайдут втарой класс, она апят пайдот первый!

Аделаида страшно испугалась:

– Я сейчас всё снова напишу, вот увидите!

– Конечно, напишешь, дебилка! – Мама, как настоящая учительница, говорила очень сдержанно и твёрдо. – Ещё как напишешь! Знаешь поговорку: от дурной головы ногам-рукам покоя нет! Так это про тебя! – Мама торжественно вырвала первый лист из новой тетрадки. – Ну, пиши! Посмотрим, что ты ещё напишешь!

Аделаида стала снова переписывать упражнения по букве «т»: «тётя», «тётя», «тётя» ложились друг за другом ровненькие слова. «Волосяная линия» – «жирная»… «волосяная» – «жирная»…

Из кухни доносилось мамино злобное бурчание и папин плаксивый голос:

– Мамам-джан! Нэнервичай! Сечас тэбе плоха будэт, панимаэш? Нэнервичай… Плохо будэт, патом «скорый помощ» пазавём! Он ужэ забила какой паступки савершила, ужа забила, а ти нервичишь!

Не считая мелких недостатков, в основном учиться в школе было всё-таки можно. В отличие от других школ, которыми её пугала Кощейка, Мария Ивановна была очень терпеливой, и у неё не было ни прутика, ни даже линейки. Она могла, конечно, наказать – ставила в угол, но лицом к классу, и даже на школьную «линейку» не выводила и перед мальчишками не позорила. Наоборот – стоящий в углу кроил рожи, было ещё интересней и веселей. И сама дорога до школы была целым приключением! Аделаида ходила в школу совсем одна. Звонок на урок звенел ровно в два часа дня. Это и была «вторая смена», которую мама ненавидела, она говорила, что «весь день разбит, и она ничего не успевает сделать». Аделаиде нравилось, что она просыпается сама, никто её не трогает, можно совсем неспешно вставать утром, медленно одеваться, дописывать уроки, которые не сделала с вечера. Потом было «свободное время». Она иногда рисовала, всё ещё шила куклам наряды. А потом… Потом ей вдруг становилось страшно… Страх накатывал незаметно и очень внезапно. Как если б её вдруг облили водой. Ухо вдруг вылавливало звуки, которые она прежде даже не замечала, если была не одна. Вдруг ей начинало казаться, что в соседней комнате кто-то дышит, или даже ходит… Становилось очень жутко! Тогда она вжималась в стул, боясь пошевелиться. Она хотела себя отвлечь книжками, или лоскутками, но сама напряжённо прислушивалась. Тогда шаги становились громче и, казалось, приближались к ней. Она боялась обернуться. Она была уверена, что за спиной стоит кто-то, может быть даже и невидимый. Конечно! Между спинкой стула и стеной целое расстояние и кто хочешь может там поместиться! Огромным усилием воли она заставляла себя придвинуться со стулом вплотную к стене. От стены за спиной было холодно и тоже жутко. Зато так было больше уверенности, что никто сзади не подойдёт и не положит ей на плечо костлявую руку. То, что рука обязательно должна быть костлявой, Аделаида не сомневалась. Когда от страха начинала кружиться голова, и тошнота была почти во рту, она вздрагивала уже от каждого малейшего шороха и за окном и в доме. Тогда надо было спасаться, чтоб не начать грызть подушку, сдерживая рыдания! Что делать? Идти к соседке? И что сказать? Если сказать всю правду, тогда соседка всё расскажет маме с папой и они её, скорее всего, накажут. Что накажут, не так страшно, вот если бы они ещё ничего не говорили часами, а просто наказывали, даже пусть линейкой по пальцам, было бы лучше. Мама говорит такие ужасные вещи, а папа так противно ноет «прашю тэбе – никада не гавари такой вещ! Дома ктота эст! Ти что? Хочеш врачу пайти?» (я тебя прошу никогда не говорить, что дома кто-то есть! Ты что хочешь к врачу пойти?). Нет! Только не к врачу! Аделаида резко вскакивает со стула, хватает с полочки возле телефона ключи и выбегает во двор. Хорошо если не идёт дождь, потому, что она чаще всего не успевала думать о жакете и только захлопнув за собой дверь, понимала, что сейчас будет мёрзнуть. Тогда она просто садилась на лавку под деревом и у всех прохожих спрашивала который час, чтоб не опоздать в школу. Когда дождя не было, во дворе было совсем не страшно! Там за столиком часто сидели соседские тёти и чистили зелёную фасоль, или щипали кур, или просто сидели. Она молча подсаживалась к ним и с преогромным удовольствием прислушивалась к неторопливым житейским беседам, обсуждениям насущных проблем, ну, и к новостям о частной, скрытой жизни каждого. Она помогала соседкам перебирать гречиху или рис, старательно делая из общей кучки по столу дорожки, а потом выковыривала из них тёмные зернышки и песчинки. Соседки ласково улыбались, говорили ей, какие у неё «хорошие глаза», а то они уже и в очках ничего не видят. Аделаида страшно радовалась и начинала перебирать с ещё большим усердием. Но больше всего ей нравилось перебирать коричневую фасоль, потому что зёрнышки были большие, конопатые, а соринки – высохшие кусочки зелёного стручка.

Но нельзя же каждое утро просиживать во дворе, иногда даже не успев сделать все уроки! Вон по труду задали вырезать из жёлтой бумаги цыплёнка и приклеить ему красный клюв, но совершенно невозможно заставить себя снова сесть за письменный стол, потому, что он лицом к окну, и сзади целая пустая квартира с воздухом, который колышется…

Рассказать о своих страхах маме и папе, то есть, как мама говорила, «самым близким на свете людям» было невозможно! Один раз она попробовала, и папа смеялся так от души, как будто «кто-то жопу открыл», как любила шутить мама. Потом стал серьёзным, отругал Аделаиду и сказал, что если она ещё раз повторит «такой глупост», то он всё расскажет в классе, и перед всей школой, и её не примут в октябрята! Все будут носить звёздочки с портретом Ленина, а «он – нэт»! (Она – нет!)

Аделаида очень испугалась и больше никогда не говорила с папой на эту тему.

Она вообще старалась не жаловаться. Что бы она не говорила в своё оправдание, за что её мама незаслуженно ругала, папа, не отрывая глаз от её лица, выслушивал, потом выносил всегда один и тот же строгий вердикт:

– Ти винавата! У мами знаэш какое трудное дэтство?! А ты ешо ево мучаешь! Не стидно? (У мамы знаешь какое трудное детство?! А ты ещё её мучаешь! Не стыдно?!)

Потом папа говорил:

– Иды бистра извинис перед мамом! (Иди быстро извинись перед мамой!)

Причём извиняться надо было всегда, везде и за всё, за любые проступки: за «четвёрки» в школе, за то, что не поздоровалась с почтальоном, за то, что не одолжила Сёмочке свои игрушки:

– Извини меня, мама, пожалуйста! Я вела себя очень плохо. Я больше никогда так не буду!

Аделаида всегда знала, как папа начинает свою тираду. Он букву «ы» не выговаривает, поэтому «ти!» в начале фразы «ти винавата!» звучало особенно обидно.

Во-вторых – от жалоб никогда и ничего не менялось. Аделаиде так и приходилось самой расхлёбывать свои проблемы. Но, если у папы можно было хоть что-то спросить, не опасаясь, что он начнёт хвататься за сердце, то сказать маме даже самое простое у неё мысли вообще не возникало! Мама всегда была вне игры. Мама очень любила делать «замечания», проводить разъяснительные беседы, иногда наказывать. Однако Аделаиде это не казалось чем-то странным, потому, что она никогда другого не видела и так было всегда, сколько она себе помнила. И всё, что мама делала, она делала исключительно для неё, для Аделаиды, чтоб, как мама говорила, «поднять» её «на ноги» и «сделать» из неё «человека». Очень плохо, что Аделаида так часто разочаровывала маму, и ей приходилось всё время исправлять Аделаидины ошибки и нервничать из-за этого. Сколько Аделаида ни старалась следить за собой, обязательно делала какую-нибудь «эрунду» (ерунду). Потом она снова извинялась, потом переживала, какая она плохая, как она маму мучает, потом мама, надев очки и сделав очень строгое лицо, наконец, через некоторое время её прощала. Но тут Аделаида делала очередную глупость, и всё повторялось сначала!

В начале второго пополудни Аделаида переодевалась в школьную форму и ела холодный суп. Холодный потому, что газ ей включать не разрешали, а один раз мама оставила на плите обед на маленьком огне, чтоб он не остыл, и он сгорел до чёрных углей, наполнив всю квартиру невыносимо удушливой гарью. В полвторого Аделаида выходила из дому. До школы идти ровно полчаса.

Вот сейчас она дойдёт до угла, а там продовольственная будка. В ней продают картошку, лук и белые большие конфеты под названием «Нуга» по десять копеек. Она пробовала такие, ей их часто покупает бабуля в Большом Городе. Конфеты не откусываются, они тянутся, могут стать как нитка, липнут к зубам. Ну, и что? Всё равно очень вкусно! А если их не жевать, а сосать – во рту останутся очень мелкие орешки. Дальше – большой дом под названием Военкомат. Там за решёткой ходят некрасивые, лысые дяди и курят. Один раз она видела, как один дядя ел «докторскую» колбасу, с жадностью откусывая от огромной палки большие куски, и ел её совсем без хлеба. Это было такое завораживающее зрелище! Дядя с розовой, замечательно вкусной колбасой и желтоватые зубы, отрывающие от неё сколько хочешь мякоти! «Когда вырасту, – с восхищением думала Аделаида, – обязательно зайду в этот самый Военкомат, куплю себе такую же колбасу и буду её есть точно так же: без хлеба, с аппетитом и большими кусками!» Чуть поодаль – больница, которая называется «Кожно-венерический диспансер». Мама предупреждала, чтоб Аделаида ни под каким видом никогда туда не заглядывала и проходила мимо как можно быстрее, потому, что там плохие дяди и тёти. А ещё лучше, чтоб переходила на противоположную сторону. Ещё дальше по дороге – общественный туалет. От него на весь город несёт так, что хочешь-не хочешь, а зажав нос рукой, пробежишь мимо на запредельной скорости. Его никогда не чистят и наверное не чистили со дня постройки. И говорят, в домах этого района нет туалетов, и все люди ходят туда. Или рядом. Потом завернёшь направо – вот за поворотом и школа – деревянная, одноэтажная постройка барачного типа. Она зимой не отапливается, и воды в ней тоже нет. Зато двор окружён частоколом, и прямо в школьном дворе справа и слева два прекрасных огорода, где растут инжир, абрикосы, помидоры и огурцы. Это так здорово – сидеть на уроке и выбирать себе прямо через окно какой-нибудь помидор. Внимательно рассматривать его весь урок, а на следующий день найти его снова взглядом, придирчиво проверяя: подрос он за ночь?